Тюрьма «Алиент-Крик»

Сиэль то и дело оглядывается по сторонам, точно в любую минуту может настичь беда. Черный и его подпевалы отошли по делам, а Бэмби оставили одного на прогулочном дворе: «Посиди тут пока». Оказавшись в толпе, растекшейся на свежем воздухе, как стайка муравьев, юноша осознает, что давно забыл одиночество. За исключением ночи в камере, но неудобств от Лондона и его дружка пока нет. Выходит, что все время Сиэль проводит в компании Черного, Биг-Бена и Барда. Без их присутствия ощущение тревоги возрастает… Юноша стоит около стены, недалеко от дежурящего Эдварда. У охранника такой вид, словно он глядит тысячу раз просмотренный фильм. Он монохромный, а сюжет крайне скучный и депрессивный, так как сегодня поднялся ветер, и небо заволокло предгрозовыми тучами. Вот-вот польется дождь, и хочется жадно, до отказа наполнить легкие запахом озона. Если раньше Сиэль терпеть не мог непогоду, то отныне ветер ассоциируется со свободой. Ветер — единственное, что может беспрепятственно проникнуть из внешнего мира через тюремные стены. — Оставь хрупкую вазу на видном месте в гордом одиночестве и собирать тебе осколки потом в горсть. Голос раздается предельно близко. Сиэль невольно вздрагивает и оборачивается. Глава китайской общины, тот самый, которого Черный спас от неминуемой смерти. — Я похож на вазу? — Разумеется, ты не ваза, ты — Бэмби. Я слышал о тебе. «Интересно, и что обо мне можно услышать?» — хмыкает юноша. — Я — Лау. Вблизи у Лау необычайно узкие глаза, даже кажется, что он нарочно их щурит. В щелочках поблескивают огоньки. Странно, но Сиэль почему-то не ощущает какой-либо настороженности. Возможно, дело в том, что Черный крышует Лау, а Сиэль относится к Черному? Это было бы справедливо, ведь он заплатил за свою безопасность и платит до сих пор. Он даже впервые позволяет себе расслабиться в общении с кем-то: — Местный философ? — усмехается. Гладкое, как яйцо, лицо Лау трогает призрачная улыбка; мужчина тихо говорит: — Олень, пасущийся на лугу без своего пастуха: как дивно резв и остер его язычок! Но недолга минута свободы… Едва на холм взойдет черный волк, все кончится… От последующего молчания, мурашки идут по коже. Коричневатые уголки губ вновь ползут вверх вместе с щелочками глаз — китаец улыбается:  — А вообще, да, — очень просто соглашается он, — люблю побаловаться. — Чего ты от меня хочешь? — Мне снился сон. Нависшая угроза. Удар молний разрывает юное дерево в щепки. У дерева синие плоды сочной сливы… — Что?.. — Гниение и упадок — тебе знакомы эти слова? Если положить рядом две сливы, порча одной приведет к порче другой. Так одна вещь стремится уподобить собой другую. И не имеет значение, что эти сливы разные. У одной косточка горькая, а у другой… Ах! Молния, молния… что же грядет? Китаец задирает голову вверх и глубоко втягивает ноздрями воздух. Сиэль отходит дальше: — Я не понимаю, о чем ты… — Бывает, что глядя на хмурое небо, как сейчас, точно знаешь, что будет, но вот миг, — и ты ошибся. Тучи ушли, не пролив ни слезы. Плачешь только ты. В этом и была задумка творца. Эти тучи были созданы для твоих слез. Сиэль пятится назад и упирается во что-то твердое. — Лау, не пугай его, он и так у меня нервный. — Рука Черного сгребает юношу и подбирает к груди. От мужчины пахнет сигаретами и мятным шампунем, тот самый запах, который Сиэль не выносит на себе, но терпит от других. Лау пожимает плечами: — Мы всего лишь занятно беседовали, подставляя лики дуновениям ветра с юго-востока. — Не забудь встретить ветер вовремя, и ветер нынче удваивается в цене, не забывай, — замечает альфа. — Ветерок с запада иссяк, поэтому твоему ветерку теперь работать за двоих. — Ах-ах, как не знать, нынче даже за воздух приходится платить! Но ветер не ропщет на свою судьбу быть ветром… Бард цокает языком и бубнит рядом стоящим Сиэлю и Биг-Бену: — Терпеть не могу когда он так балалайкает! Ну что за чушь! Ветры-хуетры… белиберда какая-то… Сиэлю кажется, что Черный слышит Барда: уголки его глаз смеются, пока он разговаривает с китайцем. Когда Лау уходит, Биг-Бен задумчиво тянет вслед удаляющейся фигуре: — И он ушел, оцарапанный черной коброй, но спасенный катаной черного самурая… «Это он сейчас самодельную спицу с катаной сравнил?» — …Пуская ветры свободы во все стороны, — подхватывает Бард. Толстяк хмурится и потряхивает щеками: — Фу! Испортил всю изящность картины! Вот кто так делает? — Но ведь правда же! Черный, скажи же, чем это я испортил? — А ты сам не понимаешь? — возмущается Биг-Бен. Сиэль улыбается, Барду как будто и правда сложно понять: так сильно напрягается его лицо. — Пииты вы у меня еще те, — протягивает Себастьян. Он прячет руки в карманы и шагает по периметру двора, размяться, и все, разумеется, следуют за ним, как тени. Одна маленькая, цыплячья, другая огромная шаровидная, пугающая, и третья средняя — как бы ни то, ни се. — В детстве моя бабушка, между прочим, называла меня акулой пера! Я писал рассказы и даже занял место в конкурсе, — делится Биг-Бен. Сиэлю кажется, он где-то это уже слышал. — Первое место с конца? — подтрунивает Бард. — Вот таким как ты никогда не понять высокое искусство, — толстяк патетично выставляет указательный палец вверх. — Типичные потребители. Пошлость земного мира ваш удел. — Эка ты вывернул! Я может умею красиво балалайкать, но только делать это буду наедине со своей испаночкой! Нечего распыляться попусту. — Muchacha* твоя испаночка! Это потому что только самый сильный инстинкт размножения способен вынудить тебя напрячь мозги.  — Не правда, разве можно шоколадные дюны бархатной королевы, зеленый оазис моего матерого сердца назвать инстинктом размножения? Это слово на «л», и оно тебе недоступно. — Л-л-л… Что же это может быть? Латентный страх признаться, что тебя прет с моего искусства, но сам так не можешь? Не можешь! У тебя даже ветры в пердеж превращаются! Животное. — Я просто не так выразился. А может я и нарочно, унизил вашего этого… поэта. — Поздно отбрехиваться, когда хотел в высокое, а вышел скудный пук! — Судя по ветрам во все стороны, там очень даже не скромный. — Разумеется, Сиэль не ожидает от себя ни таких слов, ни сдавленного хихиканья, они получаются сами собой. На него оборачиваются все, включая альфу. Черный даже вытаскивает изо рта сигарету, чтобы сказать: — Не якшайся с ними, они ничему хорошему тебя не научат. Во всяком случае, — твой рот, который и так ничего хорошего не умеет. Биг-Бен и Бард продолжают посмеиваться, но скорее по инерции. Во всяком случае, Сиэль на это надеется. Его опять прилюдно унизили. Обязательно это было делать? Растянуть улыбку оказывается несложно, когда знаешь, что она хоть немного, возможно, ударит в цель: — Хорошо, папочка. Как скажешь, папочка. — Биг дэдди? — тут же подхватывает толстяк и хохочет. — Черный, извини, но кликуха запатентована ассоциацией по-настоящему крупных мальчиков. В смысле мощных парней вроде меня… Черный вздыхает: — Да, да… Ты все сказал? Сиэль улыбается еще шире и обращается к толстяку: — Биг-Бен, может тебе тоже стоит найти сучку? Станешь Биг-Дэдди. Бард и толстяк одобряют шутку, Биг-Бен хлопает себя по ляжке, и она трясется, как желе. — Все слышали? Я потенциально большой папочка! Биг-биг Дэдди. Биг бэд Дэдди! — Смотри не сдуйся, биг бэд, — Черный хлопает его по плечу и идет дальше. Кажется, у него нет настроения.

***

— Учись брать больше. Что ты зациклился на стволе, головка прозябает. — Я не могу больше, извини. Рвотный рефлекс есть у всех людей. — Дело привычки. Я хочу чтобы ты вбирал больше. «Головка у него прозябает. Шутник». Иногда Сиэлю хочется сомкнуть челюсти и вонзиться зубами в… пульсирующую сердцевину порока и похоти. Наверное, так бы выразился великий поэт Биг-Бен? «…И сердцевина пускает алые росы во все стороны», — добавил бы второй, никем непонятый поэт. — Вяло, — Себастьян едва кривит лицо, наблюдая за тем, как работает подстилка. Сиэлю кажется, что уши впитывают звук двух соприкасающихся тел с тем, чтобы ночью вылить его в мозг и придать форму повторяющегося кошмара. — У тебя точно был парень? — спрашивает Черный, когда уже застегивает ширинку. Сиэль отирает рот, ощущая вкус стойкого горлодробительного унижения. «Уж извини, что твой хуй не леденец», — думает он, но вслух отвечает: — Любимый. Ключевое слово. — Как заговорил. Хочешь сказать, он только из-за любви терпел эти пытки угасающего пылесоса? — Дело не в этом, у него был пылкий нрав и большой-большой аппетит. Он мог везде и всегда. «Прости, Артур, придется приврать». Синева впервые почти не скрывает сарказма, когда отвечает на взгляд карих глаз: «Вот так. Съел?» Черный задумчиво смотрит на Сиэля прежде, чем сказать, также задумчиво: — Снимай штаны. — Ты же только что… — Думал, тебе надо привыкнуть, щадил, но чего же ты сразу не сказал? Мы столько времени потеряли. Сиэль поднимается с колен, чтобы отодвинуться как можно дальше. — Только не туда. Не надо. Могу руками или снова ртом. — Я не даю его трогать, а твой рот приелся. Давай уже быстрее. — Тогда мне нужно подготовиться… — Ты же всегда готов, как этот… русский пионер. — Дай мне вазелина. — Неправильно просишь. Еще утром ты умел говорить, где же этот твой большой папочка? — Пожалуйста. — Нет, ты говорил иначе, где мой послушный ангелочек? — Пожалуйста, папочка… — И?.. — Мне нужен вазелин. — Что ты готов за него сделать? — Что ты захочешь… Папочка. Черный усмехается, Сиэлю кажется, презрительно. Мужчина кивает на шкафчик, возьми там: «И у тебя дурной вкус на прозвища, ты знаешь?» У Себастьяна собственная личная тумбочка около койки — как уже понял Сиэль, это роскошь. По беглому взгляду верхнюю полку осужденного и тюремного альфы занимают Хемингуэй, Мисима и совсем уж внезапно — томик стихов Блейка. «Господи, только не говори, что у Черного многогранная и глубокая душа, я этого точно не переживу, с головой хватит двух поэтов!» На нижней полке лежит блокнот, карандаш, какие-то вырезки из журналов, упаковка снеков — а значит, учитывая, что в камере живет и вечно голодающий толстяк — личные вещи альфы неприкосновенны. Оставить снеки и Биг-Бена на одном квадратном пяточке… Подумать только! Торчит из кружки запасная зубная щетка. Синяя. Значит ли это, что Черный не идет против стереотипов, а плывет наравне с ними? Судя по тому, как он завелся с папочки на прогулке, ему важно, что о нем думают другие. Ощущая себя гением дедукции Сиэль ищет вазелин. Вон он, в дальнем углу, плоская баночка. Протягивая руку, юноша задевает кружку, и та, слишком легкая даже для веса щетки, падает на бок. Сиэль ставит ее обратно, замечая на дне туго набитый прозрачный мешочек. Похож на трупик белой мыши. Порошок… По коже проходят мурашки. Сиэль наскоро захлопывает дверцу. — Забирай и носи с собой, — щедрость Черного не имеет границ. — Но если потеряешь или забудешь, меня это не касается. — Спасибо… Папочка. — У тебя минута. Прежде, чем снять штаны, юноша смотрит на мужчину: — Ты будешь смотреть? — Как ты готовишь анус к вторжению гиганта? Разумеется. После эротической чистки рта это, конечно, не так возбуждает… Но ты уж постарайся. Поводи пальчиком где надо. Сиэль не может выкинуть из головы находку и те последствия для самого Сиэля, которые она может нести, поэтому он решается спросить прямо, пока шансы запустить в прямую кишку вирус спида не увеличился до размера мощно эрегированного члена. — Ты наркоман? Черный отвечает мгновенно: — Обычно в ролевых это именно меня просят быть полицейским или шерифом, но ладно… — Я не хочу заразиться спидом. И на твоем месте я бы не прятал наркоту в самом открытом месте. Лицо Черного вдруг становится совершенно плоским. Сиэль поспешно добавляет: — Я не виноват, что увидел, так как кружка была в зоне доступа! Мужчина подскакивает с места, но бросается не к Сиэлю, а к тумбочке. Тут же на пол летит опустевшая кружка. Пакетик долго мнется в пальцах, пока не прячется в карман. — Смотри теперь везде. Ищи у Биг-Бена тоже. — Это же не мои вещи. — Я разрешаю. За пару минут Черный переворачивает камеру вверх-дном. Матрасы, книги, ванные принадлежности, ножки стула, раковина… Пока мужчина пересматривает свою часть жилья, Сиэль неуверенно начинает с зоны толстяка. Не к добру это… Как много крошек. Кое-кто жрет в постели. Микроскопические — и не очень — кусочки глазури и печенья выглядят, как чешуя сказочной твари. Ну и гадость! Сиэль робко приподнимает матрас и с опаской запускает руку. На свет появляется — как младенец в околоплодной пленке — комикс в кровавой, потрепанной обложке. Мизинцем Сиэль вляпывается во что-то липкое, но даже это не способно заставить отвести взгляд от находки. Черный, рваный шрифт, как лохматые паруса пиратского флагмана, фирменная малиновая рамка и стайка зеленых туго-мускульных орков под предводительством урода-эльфа по кличке Лазутчик. Бастард изнасилованной орком эльфийки. Гений военных стратегий и чужой среди своих, отщепенец прекрасного народа, говорящего на языке двух солнц и половинки луны. А также капитан галактического корабля и просто скиталец. Сиэль всегда ощущал с ним некое родство душ. Униженный и оскорбленный, Лазутчик находит пристанище во стане врага… — Это же лимитированное издание «Оркис», последняя серия про лазурные берега в красной галактике, — громко говорит он, забывая о том, где он и кто его слушает. — Откуда оно у Биг-Бена, да еще и здесь?.. Черный ненадолго оборачивается, затем снова принимается рыскать. — Это все, что тебя сейчас волнует? — Просто это невероятно редкий комикс. В свое время он был как… Как «Гарри Поттер» для фанатов. Целый дивный мир, детализировано нарисованный маркерами маэстро, гения рисовки и хитросплетенных сюжетов… — Я не смотрел «Гарри Поттера». Дежавю. А ведь Сиэль точно также отвечал Артуру в свое время, а тот удивлялся, что такие люди существуют. «Я нашел одного такого». Наверное, в тюрьме много таких. Черный добавляет: — Но когда-нибудь обязательно посмотрю с тобой, сидя на нашем огромном двуспальном траходроме, в доме, где-нибудь на лазурном берегу. Расскажешь мне все о волшебных палочках. А сейчас ищи. И застегни ширинку. Отвлекаешь. Сиэлю приходится оторвать комикс от сердца… и от мизинца — Биг-Бен испачкал издание крайне липкой дрянью. Так обращаться с шедевром… — Я ничего не нашел, — наконец, делится он, когда последний раз запустил руку под матрас и отряхнул ее от острых крошек. Судя по запаху: те самые крекеры с тунцом, от которых у жирдяя изжога. Сначала Сиэль ощущает перемену в окружении, как будто туча нависла, затем замечает на пороге Биг-Бена. Слишком поздно, но — юноша все же решает скользнуть в сторону Черного, на всякий случай. Кто отдает приказ — тот и повинен, не так ли? — Нет, ребят, я знаю, что слово на букву «л» это не «латентный», но чего на моей-то половине оргии устраивать? — толстяку явно не нравится вид бардака на своей койке и в личных вещах. Он усердно думает, гневаться или продолжать стоять истуканом. Да так усердно думает, что на переносице вырастают сочные складки — как уменьшенная копия тех, что опоясывают талию. Черному не до шуток. — Иди к Барду, пусть проверит камеру. И узнай, кто заходил сюда. Мне нужно имя. По тону альфы Биг-Бен догадывается, что дело серьезное и допытываться до причин передумывает. — Понял. — Едва туча успевает нависнуть, она уже вынуждена отчалить с грацией выпущенной из пушки картошки. Все же стоит отдать должное, Биг-Бен очень ответственно и рьяно выполняет поручения альфы. Черный переводит дух на стуле, Сиэль все еще стоит у койки толстяка: залежи с сокровищем не отпускают дальше чем на пару шагов. Оба о чем-то усиленно размышляют, поглощены мыслями. Черный думает о том, как наказать крысу, подсунувшую наркоту, Бэмби — о путях воздействия на владельца реликвии и о путях господних, тех, которые неисповедимы. Подумать только! Это издание было выпущено ограниченным тиражом тридцать лет назад, в ней должна быть бонусная история о Лазутчике и его корабле с сознанием и интеллектом. В свое время о корабле ходило много теорий и загадок, была гипотеза, что он представляет собой темную энергетическую сущность, которая влюбилась в душу Лазутчика и предложила симбиотический союз. Лазутчик якобы отдал сердце кораблю и взамен получил невиданную силу. Но тут же встал вопрос о цене этой силы и причин, по которым Лазутчику она понадобилась… Спасти презираемую всем миром расу орков, всех выродков и мутантов и усмирить высокомерие эльфов, людей, киборгов-ангелов, а также гномов, кентавров… Там еще около двенадцати рас. Лазутчику будет чем заняться, а кораблю придется сильно потрудиться, чтобы отработать пылающее сердце бастарда. Фанаты по всему миру охотятся за старыми изданиями. Знает толстяк или нет, какая ценность попала под его засаленный матрас? К тому же, если удастся получить «Оркиса»… Это, возможно, решит много проблем Фантомхайва в будущем. О, да кажется, в нем начинает просыпаться Габриэль. Габриэль, которому нужно решить важную задачу. Думать, как близнец и примерять его хитрую, изворотливую шкуру, иногда срабатывало по жизни. Жаль только против самого Габриэля нельзя быть Габриэлем.