Тюрьма «Алиент-Крик»

Листая комикс, Сиэль ощущает давно позабытое чувство ностальгии. Сочетание цветов и резковатые штрихи; местами обводка жирная и тонкая там, где дело касается черт лица. Конечно, главную роль играют фразы капитана, вроде: «Я сжигаю и свои и чужие мосты, такова моя правда» или «Убей их всех, не оставляй следов», приказывает он кораблю и, пафосно вскидывает голову перед тем, как уйти в какой-нибудь световой луч или закат (уж почему-то всегда находится резкий и эпичный источник света). Подумать только, как он мог читать это до глубокой ночи?.. Сидящий рядом осужденный жестами указательного пальца дает знать, когда можно перевернуть страницу, а когда он хочет задержаться, чтобы вникнуть в суть. Но в суть Черный почти не вникает, поэтому комикс листается чересчур быстро. Они доходят до момента, где Лазутчик прикармливает свой инопланетный корабль. На фреймах он стоит, прислоненный к бликующей черной стене, которая кажется сделана из какого-то минерала, но она же является и плотью темной энергетической сущности. Темные щупальца жадно и быстро оплетают тонкую шею бастарда, путают его ноги и руки, лишая возможности двигаться. Они трепещут и издают неразборчивые звуки, похожие на шорох и шепот. Судя по экзальтированно поднятым вверх глазам и открытому рту, Лазутчику не больно, а скорее… Подумать только, я читал это маленьким мальчиком! Черный усмехается: — Ну и извращения, эта хрень имеет его во все отверстия и пульсирует от удовольствия. Напомни, во сколько ты это читал? Почему ты не мог как все нормальные мальчишки читать «Плейбой»? — Когда я читал этот комикс, таких добавочных глав не было. — Зато понятно, что ты  — прирожденная сука. — Почему это? — Судя по чтиву, ты подсознательно тянешься к подчинению. — Неправда. Какому мужчине такое может нравиться? — Вот именно. Ключевое слово «мужчине». — Не надо, Черный… — Ну, а теперь серьезно о делах. Сиэль не успевает и глазом моргнуть, как оказывается брошен спиной на койку. Черный садится сверху: — Думал, я так просто спущу тебе это? — спрашивает он. — Где достал? — Что достал? — Зубы не заговаривай, а то я быстро их выбью. — Шоколадки? Я не знаю, мне дали… Лау, наверное! — От Лау подачку ты не взял. — Откуда знаешь? — Потому что это я их передал. Но, допустим, эту проверку ты прошел, у тебя хватило мозгов не брать чужое, но потом-то ты все же где-то их берешь. — Клянусь, что я нашел. Зашел в свою камеру, а они там лежат. Прямо над ухом раздается цоканье, Сиэлю больно скручивают руки: — Вот какая ситуация. Приходят ко мне сегодня и говорят, Черный, у нас крыса завелась, у двух наших ребят потащила чего. Что именно, я спрашиваю. Угадаешь с двух раз, что они отвечают? — Клянусь, я не знаю, откуда они! — Крыся у своих, ты подставляешь и мое имя, так как принадлежишь мне. Если это правда ты, Бэмби, я сломаю тебе обе руки. — Ай, больно! Очень больно, отпусти! Клянусь, это не я! Боже!.. — Поясняй. — Хватку ослабляют, но незначительно. — Давай рассуждать логически, — отвечает Сиэль, он старается говорить как можно убедительнее. — Зачем мне отказываться от халявной подачки через Лау, чтобы потом своровать и подставиться?! — Чтобы потом никому ничего не платить. Очевидно же. — Но зачем мне так рисковать ради комикса? Да и похож я на такого рискового парня? — Вот я и пытаюсь скумекать, что у тебя в башке творится. Хочешь сказать, что кто-то стырил шоколадки и щедро притащил тебе? Ты за кого меня держишь? — Может это… Кто-то захотел меня подставить? Я же не знал, что они ворованные! — Да кому ты нужен? Или у тебя здесь есть враги? — Откуда? — Если ты от меня что-то кроешь… — Мне нечего скрывать. Я бы тебе все сказал! — Зачем ты вообще взял то, что не твое, оленья башка? — Я подумал, это Лау, и он хочет сделать приятно. — А есть причина? — Нет, просто так… подумал, он благодарен тебе и через меня хочет выразить это… может, подумал, что тебе это надо… или… я не знаю! Наверное, психология так сработала. Это как джин из воздуха: тебе нужна вещь позарез, и, вот, она лежит у тебя перед носом, и… ты просто берешь и все, ты не думаешь! — По-моему, ты занимаешься этим постоянно. Заруби себе на носу, Бэмби, здесь никто и никогда ничего не делает без причины. Тут думать не надо — выучи как молитву. А теперь иди к себе и не шляйся; утро вечера мудренее. С этими словами мужчина отпускает его и спихивает с кровати. Шагая в камеру, Сиэль не может перестать ворчать про себя, его переполняет смятение и негодование: «Можно подумать, какие драмы из-за шоколада, откуда я, блять, знаю, откуда эта подачка! Дали и взял! Я же вообще отказывался! Можно подумать, гений нашелся, король тюрьмы — король помоев! В жизни из себя наверняка ничего не представляет, больше гонора! А ты чего молчишь, блять?» — «Ты не умеешь материться, Сиэль. Звучит… не совсем так, как если бы матерился зэк». — «Вот и продолжай молчать. Выйду, ответишь за все, второй гений нашелся». — «Мне напомнить, что ты разговариваешь сам с собой?» — «И что с того? Это помогает мне успокоиться и не нервничать». — «Блять», — тихо говорит голос. — «Блять», — вторит Сиэль.  — «Нет, не так. Надо растягивать гласную и концовку шлепнуть языком по зубам. Блять». — «Блять!» — «На хуй, блять». — «На хуй, блять, я сказал!» — «И будь построже». Ох, Артур и не представляет, чем приходится заниматься Сиэлю, здесь, совсем одному. «С ума сойти, до чего я дожил. Безумие какое-то». Перед дверью в камеру, он проверяет сохранность комикса, на всякий случай. Вот он, тепленький, под формой. Греет. Если только удастся заполучить Лазутчика навсегда — появится шанс. Надо обговорить этот план с Артуром, ведь Уордсмит остался единственной лазейкой и рабочими руками в свободном мире. Но рано об этом думать: Сиэль давно понял, что чем больше он загадывает и планирует, тем хуже получается. Или не получается вовсе. «Видишь, братишка, опять все пошло кувырком. Надо было оставить дела мне, а теперь и за тобой еще разгребать», — так обычно говорил Габриэль. И что из его дел вышло в итоге? Кто из них двоих оказался по уши в дерьме и разгребает до сих пор?! Сиэль не устанет вспоминать это снова и снова. Каждый день. «И прекращай разговаривать с собой его голосом. Просто прекращай, пожалуйста». — Унижение от собственного одиночества и отчаяния заглатывает вместе с головой — оттого и все мысли идут наперекосяк: что Габриэль подумал бы здесь, что Габриэль сказал бы там, как бы ответил тут… «Иди к черту, Габи, просто иди на хуй!» — «И все равно не умеешь сквернословить. Фу-фу!» В камере Финни разминает пальцы ног Лондона, на вошедшего не обращают внимания. Лондон сипит от удовольствия, его, особенно выпуклые, глазные яблоки подрагивают под закрытыми веками. «Пульсируют, точно щупальца», — припоминает Сиэль сцену из комикса. Массаж в исполнении раболепного и униженного человека, наверное, может быть ошеломляюще приятным. Остается сказать, спасибо, за то, что местный авторитетный не просит — вернее, не заставляет — делать Сиэля того же. Отсосать и уйти проще и быстрее, незаметнее, — а значит менее унизительно — чем часами возиться с пятками и каким-нибудь грибком. Финни как-то ронял фразой о своем корпении над методичкой по массажным точкам, о старинных картах биоактивных зон, которые влияют на работу внутренних органов. Может оттого Лондона тошнит все время? «На хуй блять, такое», — подсказывает голос, и Сиэль бодро и мысленно вторит: «На хуй, блять». Он залезает на свою койку, стараясь двигаться неспешно, чтобы не подумали, что он шкерится в своей же камере и кого-то боится. Он даже заставил себя перед тем, как лечь, сделать небольшую разминку: покрутить корпусом в стороны и помахать руками. Финни странно на него взглянул и только, а Лондон приоткрыл глаз, но тут же закрыл. — Ты бы крылышками не махал тут, разобьешь чего, — роняет он. Сиэль находит смелости ответить: — Крылышки у петушков, а Черный и петушки не сочетаются. Хочешь оспорить? — Не произноси некоторых имен всуе. — Я знаю, не произноси имени господа всуе, а твоих слов что-то не слыхал. — Теперь слыхал. — Что слыхал, то выслыхал. Такое не слыхал? Ну теперь точно слыхал! Лондон, как ни странно, не отвечает: то ли не понял фразы, то ли плохо расслышал, то ли испугался «имени всуе». И все же Сиэль, ощущая тремор под коленными чашечками, ликует: «Я его уделал, уделал!» Такие словесные дуэли Сиэль про себя называет уделыванием. Он не раз наблюдал речевые метания друг в дружку у остальных осужденных. Здесь главное отвечать по делу и не оставлять оппоненту лазейки, за слова надо отвечать, а на оскорбления отвечать. Нельзя уронить лицо и проглотить словесную плюху, потому что такое — позорно, может стать достоянием всей тюрьмы. Одно лишнее или двусмысленное слово, и ты в дерьме. Прекратить диалог надо в нужном месте, чтобы оба разошлись ни с чем. Сиэль это быстро заучил, но поскольку он водится с Черным, то и на практике, к счастью, не доводилось встречаться. Иногда кажется, что уделывания, как действо, происходит повсеместно от тотальной скуки, но Сиэль не уверен. До самого отбоя он читает комикс. Это сложно, учитывая возню на фоне, приходится абстрагироваться от чужой болтовни: — А теперь поработай с шеей, и прекрати уже строить унылую физиономию, на тебя посмотреть — обрыгаться. — Извини. Буду улыбаться, я не хочу, чтобы ты обрыгался, Лондон. — То-то же. Меня не должны касаться твои семейные терки. — Да, все хорошо, Лондон. «Я бы на твоем месте, Финни, отмассировал бы ему точку А так, чтобы орган Б отсох и отвалился. Зря книги читаешь». Перед тем, как лечь спать, Сиэль прячет комикс под матрас. Отвлечься на размышления о фантастической истории, даже такой извращенной (главное напоминать себе, что в то время он был невинное читающее дитя) — как благословение в здешних стенах. Но еще нужно подумать, как уговорить Биг-Бена обменять комикс навсегда. Вряд ли удастся снова так ненавязчиво и странно раздобыть шоколадки. Даже если с этим «сладким подкидышем» что-то мутное, это не его дело, пусть Черный разбирается сам, ну, а Сиэль уже заплатил за прокат Лазутчика. Дело сделано. «Лежало у меня, я и взял. Может это вообще Черный опять меня проверяет? Что у него там в голове творится… И кто бы мог подумать, что я доживу до междоусобиц из-за шоколадных батончиков?» Жизнь все больше и больше напоминает сюрреалистичный сон или… или речь Лау, на худой конец. «Война между самураями из-за красивого батончика или вкусной девицы — равноценна. Такого суть всякой добычи. Дразнить. Такова суть всякой войны. Отвлекать». Но отвлекать от чего? Вот в чем вопрос. Сиэлю даже кажется, что он задает этот вопрос некоему воображаемому мудрому китайцу. Только в отличие от Лау, в его странных словах есть некий смысл. Это потому, что устами китайца Сиэль пытается говорить с собственным подсознанием. То есть, он сам же себе и отвечает, оттого и ответы такие умные. Внезапно осеняет догадка, от которой желудок сводит волнами: «Отомстить Черному, можно убрав его людей. Батончики нашпигованы отравой!» Сиэль даже подскакивает, но заставляет себя взять в руки: сейчас он ничего не сделает, а «утро вечера мудренее». И, как-ни крути, Сиэль ведь не виноват. Это не его вина, даже если толстяк умрет. Бедный Биг-Бен, конечно… Он же наверняка сожрал уже их все. Сиэль замечает, что ту сторону камеры на него таращатся большие глазища. Их взгляд переполнен слезами и болью. Они кричат о помощи, и вдоль позвонков Сиэля проходит слабая волна тока. Так Финни глушит рыдания подушкой, которую прижимает ко рту с чрезвычайным усилием — никто не должен проснуться. Фантомхайв только теперь замечает, до чего тощие и жилистые у парня руки, как у худого ребенка. Он вспоминает, чем недавно занимались эти руки, и что им вообще приходится делать постоянно, и Сиэля передергивает. Все ведь ограничивается далеко не только массажами. Лондон сквозь сон почесывает бедро, Крэг храпит. «Извини, но… но — нет», — Сиэль поворачивается на другой бок. Перед этим он приминает матрас с комиксом. Здесь все невыносимо одиноки, а у него своих проблем хватает. Дожить бы до утра, с мыслью, что он, возможно, убил очередного человека. «Может, я действительно по природе убийца. Латентный. Ну или косвенный. Сначала Маран, теперь бедный, невинный жирдяй. Может, Черный прав, и я оказался здесь не случайно? Жестокий Бэмби. Нет — просто Убийственный».

***

Биг-Бену кажется странным, что Бэмби едва не заглядывает ему в рот, когда он ест за завтраком. — Напомню, что у тебя в тарелке тоже есть еда, и она вкуснее, чем разжеванная в моем рту. Хотя, если хочешь… — Ты хорошо себя чувствуешь, Биг-Бен? Толстяк косится взглядом сначала на Черного, потом обратно на Бэмби, у того глаза воспалены и странно блестят. — Думаю, да. Хотя погоди… Вот-вот пошло.! Ах, что-то булькает внутри, не могу!.. А, не, это газики! Столовую оглушает громогласный звук рыгания. С другого конца кто-то даже аплодирует, а некто отвечает рыгом, но даже близко не таким мощным, поэтому его хозяина с позором освистывают. — Если не умеешь рыгать, то и не берись! — смеется толстяк. — ТИХО, свиньи! Уткните свои рыльца в корытца, чтобы я вас не слышал! Дежурного Томаса лучше слушаться: после случая в кинозале, он перманентно не в настроении. Поговаривают, что он сдержит обещание, и отныне никого серьезнее Бетти Буп или подружки Микки Мауса заключенные не увидят. Сиэль может вздохнуть свободно: судя по здоровому румянцу на лоснящейся физиономии, батончики не были отравлены. Но теперь Черный подозрительно косится на Сиэля: к чему этот вопрос о самочувствии? Чтобы избежать неловкого разворачивания ситуации — ведь Черному никогда никакой ответ не понравится — юноша решается задать сокровенный вопрос хозяину комикса. Все равно через два дня истекает срок проката. К удивлению, Биг-Бен, в отличие от Томаса, оказывается в хорошем расположении духа и отвечает сразу. — Хочешь комикс навсегда? Хорошо, я отдам его тебе! Скажем… ммм… За шесть шоколадок, три пачки воздушных рисовых шариков — с глазурью! это важно — две пачки мармелада и три пачки сигарет, и плюсом две недели отдаешь мне закуски на завтрак и ужин. Черный давится кашей, и Сиэль машинально стучит ему по спине. «Не надо», — дает знак мужчина, тогда Сиэль хочет выразить толстяку негодование, но его опережает все тот же Черный. — Биг-Бен, у тебя в корнях случайно нет евреев? — спрашивает он с улыбкой. — У меня в корнях есть только большие люди. Хочешь носить жирок — умей вертеться. Вот вы все думаете, что жирный — это от лени! Но жирный на самом деле от достатка, проворности и умения не просто выживать, а жить припеваючи! Но, а если серьезно, Бэмби, то кто будет в здравом уме цепляться за комикс, да еще прочитанный? И потрепанный. Знаешь, в каких местах он побывал? Вот! Ты даже не догадываешься, а я хочу забыть! Сиэль старается не думать о последних словах, он сосредотачивается на, так и просящемся с языка, потоке искренности. Если уж Биг-Бен не поймет его чувства, то никто не поймет. — Дело в том, Биг-Бен, — начинает он вкрадчиво, — что этот комикс напоминает мне о детстве. Будучи мальчиком, я обожал его, ждал каждую главу с нетерпением, и даже карманные деньги, что на сладости, откладывал. Это такие вещи, которые навсегда остаются в памяти, и греют… Уверен, у всех такие есть. И эту последнюю серию, я как раз не застал в свое время… — Трогательно, — перебивает толстяк и даже прикладывает ладонь к груди. — Но — цену я назвал. — И он продолжает хрустеть пшеничным хлебцем. Циничный и бездушный хруст. Сиэль негодует: — Но он даже не новый! И, как ты сам сказал, побывал, черт знает где! — Какой есть, харчами не перебираем, знаешь ли. Тем более, с тем, как достать быстрый углевод у тебя проблем нет. Как ты там сказал, связи?.. Да для тебя это легче легкого! С этими словами Биг-Бен заканчивает завтрак и уходит. — Тебе не надо было говорить, что это память о детстве, — замечает Черный. — Очевидно же, что первой ценой он тебя проверял, а теперь цена может только вырасти. — Я думал… — Нет, то, что ты сейчас сделал называется не так. Ты понадеялся, что он по-дружески скинет цену, но здесь друзей не бывает.

***

Это происходит в субботу. Событие, из-за которого Сиэль ощущает себя хоть немного лучше, чем обычно. Утром он наспех заглатывает завтрак и то и дело смотрит на часы в столовой. — Эй-эй, у кого-то встреча? — интересуется Бард. Сиэлю не хочется отвечать, поэтому он неопределенно пожимает плечами. Не хочется делиться сокровенной радостью: как там сказал один поэт, silentium!* Лучше промолчать, дождаться и… пусть, что будет. Он увидит Артура. Единственное близкое лицо, луч света в темном царстве. Глоток воздуха из другого измерения. В двенадцать Эдвард отводит его в зал для встреч. Это небольшая комната, чей холодный и голубой цвет стен, наверное, должен служить активатором для теплых взглядов и фраз. Потому что если не это — здесь совсем нечем согреться. Ничего кроме маленьких столиков и стульев да высокой стойки дежурного. А еще пальма, до боли напоминающая ту самую, из кинозала. То есть, многозначительное дерево. Сиэль ненароком видит два горбатых карлика-близнеца, дерущихся… в ворохе тентаклей. «Это все комикс. Травмированная детская психика». Сиэль искательно водит взглядом по залу, ощупывая лица незнакомцев. Даже к Мартышке пришла семья: мама и сестра, или девушка. В зал заходит все больших заключенных, их заводят по очереди. Сиэль замечает Артура. Кто бы мог подумать, он даже его не сразу узнал: имидж поменялся. Мужчины бы обнялись, но правилами запрещено. Сиэль успевает только задеть Артура рукой и пожать — смешно — мизинец. — Знал бы ты, как я рад тебя видеть! — И я, Сиэль! Господи… до чего ты похудел! Так щеки ввалились! Здесь плохо кормят? Они садятся за столик, который находится у стены, дальше, чем прочие. — Не жалуюсь. А у тебя… Артур, что это, боже, бородка? — Нравится? С порослью на лице друг похож на аномального, небритого младенца. — Непривычно. — Может быть потом бороду пущу. Бабушка говорит, волосы на лице добавляют мужественности. Сиэль не напоминает о том, как эта самая бабушка высылает внуку цветастые свитера: олени, овцы и пуговицы, изображающие глаза. Ну, а с бородой и в свитере, Артур и вовсе превратится в дровосека, не внушающего доверия. Никому. Даже Сиэлю. — Извини, что отвлекаю на свои проблемы, — юноша кладет руки поверх стола. Стол безукоризненно чистый и гладкий, видно, что мебелью не пользуются по предназначению. Здесь, как в больнице. Возможно, что даже чистилище имеет сходство: нечто в голубых тонах, не прирученное к теплу рук и стерильное. И — ничего лишнего. — Что ты, Сиэль, ну что ты! — Артур очень точно, очень верно улавливает движение и тоже кладет ладонь на столешницу. Он тянется рукой навстречу, но… боже, Артур ведь всегда следует правилам. Запрещено? Нагретый с улицы палец едва задевает рукав Сиэля и возвращается обратно. Возможно, буравящий взгляд Эдварда в силах спугнуть кого угодно.  — Не говори так больше никогда! — говорит Уордсмит, почему-то шепотом, он, как пристыженный мальчишка: словно Эдвард — нехороший дяденька — способен наказать его. — Я стараюсь тебе помочь и хочу сделать все, что в моих силах, Сиэль! — Спасибо, я это ценю, — Сиэлю подобных слов не хватает. Он вдруг почувствовал нехватку особенно сильно, как будто не может сделать полный вдох до конца. — Ты звонил адвокату? — Я его откровенно замучил. Ничего он не может поделать, говорит, что нужно ждать для того, чтобы подать апелляцию, ну а это, по меньшей мере, займет полгода, — уныло рассказывает Артур. Впрочем, чего Сиэль мог еще ждать? Справедливости? Не в его жизни. — Мне жаль, — добавляет он, — если бы я только смог найти твоего брата… — Послушай, на самом деле у меня есть кое-какой план. — Сиэль удобнее усаживается на стуле и подается корпусом вперед. Голос он понижает до едва различимого шепота. — Да? — в глазах Артура Сиэль видит отражение голубого цвета. Все же его чересчур много здесь. — Он может показаться странным и безумным, но это хоть что-то, понимаешь? — Ты говорил что-то про комикс… — Именно. Я нашел у одного из… знакомых старый и весьма ценный комикс. Габриэль за него душу продаст и достанет из-под земли. Мы в детстве его обожали. Я знаю на каких сайтах он сидит, эту привычку у него не отнять, поэтому, если я добуду комикс, ты сможешь выставить его на продажу. Он клюнет, я уверен. И ты договоришься о личной встрече и… — Стой-стой, Сиэль! Стоп! — Артур перебивает и улыбается, но как-то нервно. — Это звучит и правда нелогично и… фантастично. С чего ему покупать комикс? Почему ты думаешь, что он увидит его и захочет, и, потом, даже если допустить, что это возможно… личная встреча: как? С чего ты решил, что он будет в городе? Да он скорее всего сейчас на другом конце света! Он же скрывается! — Ему нечего уже скрываться, меня посадили. Он будет держаться поближе ко мне. Это сложно объяснить, Артур, но если его здесь еще нет, то он будет здесь. Он будет около меня. Он всегда около меня. И я знаю его лучше, чем кто-либо еще. Поверь. Он увидит, рано или поздно, этот чертов комикс! — Ну не знаю, Сиэль… это… Почему тот странный тип так на нас пялится? Как… как кот на рыбу. Вопрос даже не прозвучал до конца, а у Фантомхайва уже плохое предчувствие, как будто он уже наперед знает, о ком Артур может говорить. Но все же он спрашивает: «Какой?» и оборачивается. Поздно: Черный уже подходит к их столику. Небрежным, но уверенным движением он отодвигает стул и плюхается на него так, словно они находится в уютном кафетерии, а не в стенах тюрьмы. Лицо озаряет улыбка, как у человека, который знает Артура и Сиэля много-много лет, и они, если не лучшие друзья, то крайне хорошие. Карие глаза светятся огоньками, посмеиваясь в своей характерной манере. Это раздражает и пугает одновременно. — Привет, — Черный здоровается с Артуром. Тот оказывается в замешательстве: вопросительный взгляд перебегает с одного лица на другое, но Сиэль точно язык прикусил, поэтому мужчина решает отозваться: — Эм… привет! Удивительно, как всего одним словом можно выдать себя с головой. Интонация, мелкие движения, взгляд… Сиэль почему-то только сейчас замечает, как Артур похож на взрослого ребенка. Даже это его потирание пальцами друг о друга в сцепленном замке — какое-то мальчишеское и незащищенное. Вся поза… так о многом говорит. И когда Сиэль уже успел научиться языку жестов?.. Почему он раньше не замечал? Или ему было все равно? — Не представишь нас? — брюнет скалится и растягивает губы в самой широкой улыбке из всех, что Сиэль замечал в его арсенале. Она настолько нарочитая, демонстративная, пассивно-агрессивная, смеющаяся и унижающая, что становится тошно. И страшно. Остается просить взглядом: «Пожалуйста, не надо», но глаза Себастьяна вдруг становятся непроглядными Черными Дырами, а сам Сиэль — космонавтом, чьи мольбы они вбирают в себя безвозвратно и безотражательно. Беспощадно. Остается только догадываться, зачем. В глотке вдруг просыпается ото сна заикание, как-то самое, в первый день. Всем собой Сиэль как будто отражает Артура, они похожи: — Д-да… Это Артур. Артур, это… Но Черный уже тянет руку и крепко пожимает ладонь сидящего напротив, не боясь реакции Эдварда. Дежурный вообще сделал вид, что не заметил. — Себастьян. «Но — не Черный. Почему?» Короткий, изучающий взгляд Артур не выдерживает. Он, краснея, скашивает свой взгляд в сторону, спасается бегством, путем перебега на лицо Сиэля. Но ему все же приходится вернуться к лицу брюнета, потому что тот продолжает сидеть и чего-то ждать. Не от Фантомхайва. — Мы тут разговариваем, у нас встреча, — пытается заметить Артур. — Я вижу, наверное, много новостей, — наглые глаза посмеиваются в ответ. — Вы друзья? — интересуется Артур. Сиэль хочет исчезнуть или раствориться в воздухе только чтобы не услышать ответ, но, возможно потому, что вопрос задан не ему, а Сиэлю, альфа игнорирует его и говорит: — А я о тебе много наслышан. Тот случай, когда внешность обманчива, да? Брови Уордсмита чуть-чуть ползут верх, а на щеках проступают тени. Он уже не просто пытается быть вежливым, он наивно полагает, что Черный — дружелюбен, и уже готов ответить тем же. — Сиэль говорил обо мне? — Еще как! «Ну почему именно сейчас?» Сиэль смотрит на скованного Артура и кажется понимает, что именно видит осужденный. Да, возможно, образ человека перед Черным слегка противоречит тому портрету, который иной раз подрисовывает Сиэль короткими, но меткими штрихами. В те моменты, когда ответить альфе нечем: не кулаком, так словом. Это потому, что Сиэль не выносит, когда Себастьян потешается над его нормальной жизнью и высмеивает — личную. «Он не робот, как ты говоришь, а человек-дьявол. За это я и был с ним… Знаешь, такой типаж? Он ждет меня». Правда, после этих слов Сиэлю пришлось замолчать, заглотить член и заодно черную, бездушную ухмылку, но он все же надеялся, что хоть как-то отвечает на моральное унижение, не дает окончательно себя опустить. Может быть — тело, но не личность. Пока еще нет. Или вот это, его сокровенное и самое болезненное: «Он очень сильный и правильный человек. Такой сильный, что никогда сюда не попадет». А вот после такой фразы юноша впервые получил в лицо. Черный разбил ему губу: «Следи за речью, иначе другой сильный напомнит, куда ты, неправильная дырка, попала». И вот теперь этот человек-инферно нисходит с эпичного портрета прямо перед Черным. На стульчик в голубой комнате. «Извини, Артур». Жалость к себе и досада на собственную беззащитность — отныне куда большую, чем прежде — вызывают, как ни странно, гнев на ни в чем неповинного Артура. «Почему ты меня не можешь защитить? Никогда не мог». Но: «Он и не обязан. Разве нет?» Наблюдая Артура, Себастьян наблюдает Сиэля. «Наблюдает и контролирует», — юноша вдруг осознает это с ужасом, как и последующую возможность окончательно упасть в глазах дорогого друга. Черному ничего не стоит сказать всего пару слов, чтобы все стало очевидно и понятно… безвозвратно и навсегда. Темные глаза посмеиваются, глядя на Сиэля. Томас стучит палкой по стене, чем привлекает внимание всех сидящих в комнате. — Михаэлис, отойди от чужого стола! Твоя встреча закончена. — О, — протягивает голос с хитринкой, — неужели не дадут поговорить с можно-сказать-своим-человеком? — Отойди, не положено! — Томас немного повышает голос. И все же Сиэль давно заметил, что Черному всегда позволяется куда больше. — Ну меня зовут, дела-все такое… что поделать, уж очень я востребован, — Себастьян задорно подмигивает Артуру и, уже уходя, оборачивается напоследок: — Кстати, наверное, стоит тебя все-таки поблагодарить? Бывай. — За что поблагодарить? — Артур глядит на удаляющуюся спину. Он теперь выглядит осунувшимся и полным недоумения. Последний раз Сиэль видел на нем такое выражение, когда бабушка Уордсмита прислала внуку на Рождество не вязаный свитер, а детский пледик. Намек, полный надежды. Бабушка, разумеется, не догадывалась о существовании мистера Фантомхайва, который, к сожалению, не мисс Фантомхайв. — Кто он вообще такой? У юноши прорезается нервный и истерический смех. Чтобы его подавить приходится приложить усилия. — А это местный… интересный тип, просто слышал о тебе, читал статьи. — Правда? Непохоже, что он как-то связан с офтальмологией. — У него что-то с родственником было… точно не помню… одноглазый какой-то. Да забудь! — Мутный тип. И как ты с такими здесь, Сиэль, уживаешься? Каждый день думаю о твоей жизни тут и не могу поверить, какая произошла несправедливость! На твоем месте должен был быть Габриэль! Но, ничего, знаешь, я верю в то, что все получат по заслугам. Получат, так и знай! Верь! Есть карма, и есть правосудие. «Это правосудие меня сюда и запихало». — А вообще странно у вас тут, — продолжает мужчина, немного оглядываясь по соседним столам. — И клички непонятные, Бэмби какой-то… Вот я уверен, что это какой-нибудь верзила с заплывшими глазками. «Да уж!» — Артур, вернемся к теме, хорошо? Время. — Да-да, конечно, Сиэль, как скажешь!..

***

Это происходит в субботу. Опять. Второе событие за этот день, из-за которого Сиэль ощущает себя вдруг хуже, чем предполагалось. Сразу после встречи с Артуром, он возвращается к себе в камеру. Внутри уже ждет Черный. Он сидит на его койке и жует маленькие хрустящие печеньки из пачки. Судя по запаху, с сыром. От этой картины во рту почему-то пересыхает. Сиэль оглядывается, надеясь, что другие жители камеры захотят зайти внутрь, но коридор пуст. Черный заходил сюда всего однажды, на разведку. Но Крэгу и Лондону хватило всего одного раза: Сиэль стал ощущать себя в камере почти свободно. Прежде, чем услышать что-то от Черного, Сиэль заговаривает первым. — Могу я попросить тебя не делать так? Пожалуйста. — Не можешь. Хочешь печенья? — острая правая коленка двигается из стороны в сторону. — Нет. — Ты хочешь печенье. Сиэль послушно протягивает руку и кладет в рот сразу всю горстку. Печеньки крошечные, похожи на кукурузные хлопья на завтрак. — Шпашибо. — Не говори с набитым ртом. Ты же не свинья. Ты всего лишь маленький лгун. Глаза Черного наполняются огоньками. Кажется, что альфе очень смешно. Но ни мимика, ни губы не говорят о смехе. Только глаза. Сиэль умоляет, чтобы произошло хоть что-то, что отвлечет от предстоящего. И это происходит. К несчастью. — Вот вы где! Ну как, встретился с другом? — Биг-Бен в дверном проеме выглядит, как застрявшая пробка в горлышке. Черный отмахивается и скалится в улыбке: — Со всеми встретился. — Ну и хорошо, о, Бэмби, я к тебе. За комиксом. Время-время. — А разве не до вечера? — Нет. До обеда субботы. Не путай. — Да? А мне казалось… Спорить бесполезно. Сиэль рад и этой паузе в их с Черным диалоге. Он приподнимает угол матраса, ворошит. Сердце перестает стучать. Быть не может! «Я точно клал его сюда!» На всякий случай проверяется подушка и вся область под матрасом. Черный любезно и лениво отодвигается, когда юноша проводит раскопки на койке. «Как же так?!» На лице отражается смятение, которое уже невозможно прятать. Сиэль сдается и признает правду: — У меня его больше нет, Биг-Бен. — Как нет? — Украли. — Ты мне давай не втирай! Как вылетающая пробка из горлышка, толстяк со свистом вбивается в камеру и притесняет парня к стене. Сиэль ощущает себя отколовшимся стеклышком, который застрял в рыхлой почве. — Вот я так и знал, что всяким фанатам нет веры! Куда он мог деться, Бэмби?! Рев заполняет камеру. Тогда Черный поднимается на ноги в вмешивается: — Биг, расслабься… У толстяка кривятся губы, как от обиды. Он взмахивает указательным пальцем и трясет рукой, рыхлая складка колеблется, как желе. — А ты, Черный, не надо! Вот не надо! Это наше с ним дело, не встревай, это нечестно! Ты сейчас необъективен! Черный поднимает ладони, мол, ладно, хорошо, сдались вы мне оба. Он делает шаг назад. — Биг, клянусь, я не знаю где он, — продолжает Сиэль. — Стал бы я рисковать своей шкурой ради комикса? Думаешь, я не знаю, что бывает с теми, кто тебя рассердит? — То-то и оно. Это тебя и спасает, — бурчит толстяк. — Либо плати за комикс, либо ищи! Плата, кстати, увеличилась: десять шоколадок и все… и все остальное! А еще — месяц закуса с завтраков и ужинов! — Я найду этот комикс, обещаю. — У тебя время до утра, если не найдешь, будешь собирать плату. — Но где я достану столько сладкого так быстро-то?! Дай больше времени! — А почему ты так уверен, что ты его не найдешь? — Биг-Бен подозрительно щурится. Он не говорит вслух, но во взгляде читается: «Уж не ты ли, часом, украл его? Думал, что я тебе это спущу, раз ты сука Черного?» Сиэль разводит руками: — Да откуда я могу знать, найду его или нет? — у него поджилки трясутся от ужаса: нависающий сверху Биг-Бен выглядит чересчур грозно. — До утра, Бэмби! До утра, — палец задевает кончик носа. — Отсчет пошел. Бэмби остается в камере наедине с Черным. Тот задумчиво опускает в рот очередную печеньку. Он, кажется, даже решил отложить выяснение про портрет человека-дьявола на потом. Но Сиэль не уверен в этом, поэтому спешит произнести вслух: — Какая логика у вора: сначала своровать батоны, подложить мне, и снова своровать то, что обменено на ворованные же батоны? — Это я и хочу у тебя спросить. Лучше верстай этого своего маркиза де Сада сразу, пока я не сильно разозлился. А вообще, Бэмби, какой-то ты косячный. «Ну хоть не Убийственный». — Ты же не думаешь, что я решился бы провернуть такое? Это же как минимум безумие! В камеру, тяжело ступая, входит Крэг. Мускулы лоснятся от пота, видимо, он собрался в душ после тренировки. Хмурый взгляд натыкается на взгляд Черного, Крэг делает вид, что забыл что-то снаружи и уходит, так и не взяв ванные принадлежности. — Черный, клянусь, это не я, — сдавленным голосом продолжает Фантомхайв. — Может это сам Биг-Бен? — Биг-Бен этого не делал. Ищи свой комикс. — Ты мог бы проверить его, на всякий случай… Рука больно припечатывает к стене, почему-то Черному категорично не нравится предположение о том, что кто-то из его окружения — не считая Сиэля — способен на такое. — Ты же сам сказал, что друзей нет, и никому верить нельзя! — шипит парень и не без ликования припоминает: — Это были твои слова. — Закрой рот. Я за свои слова отвечаю, а в Биге уверен. В отличие от тебя. Сиэля отпускают. Черный покидает камеру, и Крэг теперь может вернуться. Что он и делает спустя пару минут. Вместе с ним заходит и Финни, напряженный пшеничный мальчик. Сиэль сидит на краю койки, запустив пальцы в волосы. Габриэль всегда, всегда выходит сухим из воды! Даже когда его нет рядом. Даже когда он — это всего лишь чертов символичный комикс! Финни склоняется и шепчет на ухо: — У тебя все в порядке, Бэмби? — Все хорошо. «Нет! Я в полной… в полной жопе!»