Сиэль издает странные фыркающие звуки, которые раздражают Черного. Мужчина медленно вводит головку члена в анус и начинает двигаться.
Попробовав на вкус все уголки покрывала, Сиэль больше не хочет этого делать, поэтому находит новый способ бороться с позывами сдержать боль в пределах тела. Он старается дышать по-разному: глубоко, часто, верхней частью груди, нижней, проталкивая воздух рваными порциями к животу.
— Пфф-пфф, уф-уууф…
— Прекрати фыркать. Ощущение, что звереныша трахаю, — замечает Черный. Его руки то и дело пытаются сильно прогнуть поясницу юноши на женский манер. Боль от этого становится острее, поэтому Сиэль сопротивляется и пытается надуть живот барабаном. Хочется исторгнуть чужеродный объект из прямой кишки любым способом.
— Расслабься.
— У меня никак не заживает. Можно хотя бы пару дней буду ртом делать?
— Не надувай живот.
— Так мне не так больно!
Но Черный не в настроении: он больше не ждет. Толчки становятся настолько резкими и грубыми, что Сиэль вынужден вернуться к спасительным и вонючим уголкам.
За ужином Биг-Бен то ли подшучивает, то ли действительно пытается приободрить Сиэля:
— У тебя опять воспаленные глаза, Бэмби, ну не плачь, я уже простил тебе Лазутчика!
— Это он от счастья, — усмехается Черный. Уж он-то точно знает — от какого именно. Он садится на свое место и с аппетитом приступает за кукурузную кашу. После занятий сексом у него всегда пробуждается аппетит, тогда как Сиэлю хочется забиться под плинтус и покрыться пылью и плесенью. Разумеется, ему не дают этого сделать.
Юноша опускается на сидение медленно, маскируясь тем, что не хочет уронить с подноса молоко. В заднице жжет так, словно туда запихали перец чили. Совет Финни: «Думать о чем-нибудь приятном, что ждет в будущем» не помогает. Наверное, потому, что в тюрьме ничего приятного и не ждет.
Финни готов спорить: «А овсянка с изюмом по вторникам? А сон? А прохладный душ перед сном? А у тебя еще гель для душа есть — представь как он обволакивает твое тело защитной пленочкой, такой мягонькой-мягонькой, как кошачьи лапки, словно по тебе ходят десятки молочных котиков».
Финни после того случая с Лазутчиком стал немного странно выражаться. Видимо, Биг-Бен все же перестарался с ударами. Пшеничный мальчик еще больше увлекся литературой по фен-шую, массажу, восточной медицине и даже иглоукалыванию.
— Если тебе тыкнуть иголочкой в правую мочку уха, у тебя приутихнет совесть.
— Не надо меня никуда тыкать.
— Это же теория.
— И в теории тоже тыкать не надо! Вообще никак не надо, в людей тыкать иголками нехорошо, ты об этом не слышал?
«И членами тоже». Хотел бы он сказать об этом кое-кому.
— Вообще-то ты прав. Есть такая тема, как ментальная куклу Вуду. Некоторые люди создают их неосознанно и протыкают воображаемое тело врага тысячей иголок негативных эмоций. Так делать нехорошо, это имеет свои последствия.
Сиэль бы хотел ответить что-нибудь грубое, чтобы пресечь попытки Финни завлечь в свою ерунду, но передумал — бедолаге и так досталось по жизни.
После того, как Биг-Бен узнал о значимости комикса, то и решил его продать. Хоть Лазутчика потрепало, все же его удалось сохранить в сносном виде. Больше всего пострадала только обложка, но для истинных ценителей что значит обложка? Главное, чтобы содержание было целым.
— Век живи — век учись, но кто бы мог подумать, что наш малыш — матерый барыга, а? — Биг-Бен прищуривается.
Хоть за последние полчаса Черный и отбил у Бэмби всякое желание выяснять отношения или шутить, он все же берет себя в руки и заставляет улыбнуться:
— Биг-Бен, видишь ли, у меня есть один покупатель, который голову откусит за этот комикс. Я мог бы в знак компенсации взять на себя эту волокиту.
Он подчеркивает слово «волокита», пусть Биг-Бен понимает, что продажа раритетных не самое легкое занятие. Особенно вещей, которые побывали бог весть где. В тюрьме. И когда сам продавец тоже находится в тюрьме.
Толстяк отвечает, не думая:
— Не-а!
Улыбка растет пропорционально падающей надежде.
— Продать такой комикс сложно, нужно обитать в специальных кругах… А я бы взял всего лишь два, нет, один процент! Один, Биг-Бен! Это очень выгодно, разве нет?
Мясистое лицо надувается еще больше: толстяк задумчиво выпячивает губы и… качает головой:
— Не, у меня уже есть потенциальный покупатель! — он отмахивается от Сиэля, как от мухи, но тому уже не терпится дойти до конца.
— Кто это?
— А это конфиденциальная информация.
Вот теперь Бэмби выглядит очень скверно, так как Биг-Бен все же решает сжалиться и приободрить:
— Но ты не переживай, если рыбка сорвется, я воспользуюсь твоей услугой.
Это звучит как: «Нет, не воспользуюсь, не верь тому, что слышишь, ты уже довольно накосячил, глупый… глупый Бэмби».
Причем последние слова звучат голосом не толстяка, а злорадствующего брата.
Комикс, хоть и был самой малологичной приманкой для Габриэля, но все же мог иметь успех, Сиэль был в этом уверен, а теперь план, полный надежды, рухнул. Сиэль не понимает, что его больше всего огорчает: то, что он по-новому смотрит на неразумность неудавшегося плана или то, что никакой надежды теперь вовсе нет и не во что верить.
Стены вокруг давят и сжимаются с каждым днем все больше и больше…
Остается смириться: если и дальше настаивать со своей помощью, можно нарваться на гнев. Довольно и того, что в прошлый раз «барыгу» не утрамбовали в сливное отверстие в душевой, как почти что сделали с Финни.
А вот и он, кстати.
Сиэль замечает пшеничного мальчика в очереди. Фонари под обоими глазами напоминают о детских экспериментах с акварелью, распухшая губа чуть оттопыривается, а на шее пятна, как у жирафа, только руки чистые. Почему-то представляется, как во время избиения, воришка лежит, пряча их под грудь — свое единственное сокровище, инструмент массажиста.
Если у Крэга что-то и пульсировало в пальцах ног, то оно должно быть уже отмассажировано до состояния нирваны.
Лондон стоит впереди и выглядит злым — еще бы, за спиной его сучку окрестили крысой и свершили правосудие без ведома хозяина. С этим типом никакой массаж не поможет.
Размышляя, Сиэль не замечает как позади нависает тень и раздается голос. Удивительно и странно знакомый голос. Сначала от неожиданности Сиэль вздрагивает: от непривычки он по-прежнему боится всякого шороха рядом, на что Черный смеется глазами, а Биг-Бен то и дело подтрунивает: «Наш Бэмби — такой… такой Бэмби! Не боись, пацан, рядом с тобой большие дяди — а один из них очень большой — они тебя не дадут в обиду!» Затем смысл слов режет слух.
— Что я могу сделать, чтобы вернуть твое доверие? Я на все готов, я изменился.
Сиэль оборачивается, возможно, слишком резко. Около него стоит юноша, чуть старше, может быть, на два-три года. Он обращается исключительно к альфе и смотрит только на него, как если бы в округе никого и не было.
Сиэль с любопытством оглядывает незнакомца с головы до ног. Он едва ли выше ростом. Наружность смазливая, такая, как уже понял Сиэль, пользуется особым спросом в здешних стенах. Неудачная — сказал бы любой мужчина, который попал сюда и «повезло, ебальник сахарный, почетное местечко займешь» — заметил бы любой опущенный.
Блондин, светлые глаза с огромными ресницами, нежная, прозрачная кожа, тонкая, хрупкая комплекция. Больше похож на девчонку, хоть и побитую жизнью: под глазами мешки, нездоровая худоба и тусклые волосы. Удивляет тот факт, что с такой примечательной внешностью юноша не попадался на глаза раньше.
Они встретились утром.
Сиэль чистил зубы, когда тот вышел из туалетной кабинки и начал мыть руки. Яркие радужки глаз показались особенно холодными, сделанными изо льда. В лицо Сиэля вперилась пара въедливых и насмешливых глаз, не отрывая взгляда.
Сиэль сплюнул пасту в раковину и обернулся, уже зная, что любую попытку «зацепить» нужно встречать лицом к лицу, а это была именно она. Поскольку незнакомец не выглядел сколько-нибудь опасным, Сиэль решил ответить первым.
— Чего уставился?
— Значит, ты и есть тот самый Бэмби? — у юноши не самые здоровые зубы, которые противоречат внешности. Желтые, как старая бумага.
— Возможно. Тебе-то что?
Голубые глаза задорно светились. В тюрьме не часто можно встретить людей с живым, не потухшим взглядом. Сиэль может пересчитать этих людей по пальцам одной руки.
Жеманным движением блондин взбивает волосы на голове и отвечает:
— Нет изюминки.
— Что?
— Я говорю, ты не очень-то и красив, как о тебе говорят. Серая посредственность. Мышь.
— Я не девка и ни в чьей оценке не нуждаюсь.
Юноша издает смешок, но на этом все заканчивается. Уходя, он оборачивается:
— У тебя на ботинок туалетная бумага прилипла. Может поэтому, от тебя так воняет? Аж глаза щиплет рядом с тобой стоять. Ну еще увидимся. Бэмбеночек!
«Идиот какой-то», — подумал Сиэль. Он поочередно поднял ноги, оглядывая подошву, и принюхался к себе — никакой бумаги не было, как и запаха. Только тонкий аромат лосьона «Джонсонс Бэби» от кожи.
«Точно идиот».
И теперь этот идиот обращается к Черному и очень ждет его реакции. Полупустой поднос в руках дрожит, взгляд побитого Бассет Хаунда. Сиэль уверен, что это нарочно: «Артист». Утром он не был такой забитой овечкой.
Насмешливые глаза преобразились — в них совершенно другое выражение, искательное, умоляющее. От этого взгляда внутри все противно чешется. Сиэль с запозданием осознает, что это сильное отвращение.
Удивительно, какое каменное лицо Черный умеет делать: мысли сосредоточенно блуждают где угодно, только не в столовой, а человека с умоляющим взглядом, стоящим над душой, не существует вовсе.
Надо следовать примеру игнорирования. Сиэль отворачивается и продолжает ковырять кашу.
Биг-Бен свою уже съел, поэтому заглядывается на яблоко Сиэля: «Ты же не любишь яблоки?» — «Вообще, люблю, но сегодня что-то не очень. Бери». У Сиэля комок в горло не лезет.
— Можешь и кашу забрать, — миску он лениво двигает одним пальцем в сторону толстяка. Голос Черного обрывает транспортировочный путь каши.
— Нет. Ешь свою кашу сам: мумии вроде этой не в моем вкусе.
Лучше не возражать. Мягкая интонация таит опасность. Сиэль хватается за ложку с чуть большей энергией.
Мумия проглатывает оскорбление:
— Это был хороший урок, Черный. Поверь, я все понял. Ты прав, ты всегда был прав.
Пауза. И еще более жалостливо.
— Могу я сесть на свое место?
«На свое место?»
За их столом есть еще свободные места, но только самоубийца решится сесть за них без спроса. На долю мгновения взгляды Сиэля с блондином пересекаются, и Сиэлю становится неловко. Он отворачивается.
Черный оставляет и этот вопрос без ответа.
Говорят, игнорирование — хуже, чем физическое наказание. Даже отрезанный палец или обожженное лицо не так страшно по сравнению с собственным исчезанием, когда для людей ты невидимка. Пустое место.
Поскольку Черный не объявлял об игнорировании этого заключенного, то для остальных он все же существует. Так, с другого конца столовой его зовут в свою компанию. Звучит кличка Блонди: «Блонди вернулся».
По реакции Блонди, того не очень прельщает перспектива оказаться с теми зэками за одним столом, но у него нет выбора, и он уходит.
Задать вопрос Сиэль может, только когда Черный уходит из-за стола.
— Кто это? — интересуется Бэмби у Барда и толстяка. Биг-Бен, прежде чем ответить, бросает быстрый взгляд на спину альфы — вдруг услышит?
— Скажем так, — полушепотом отвечает он, — раньше Блонди был на твоем месте.
Мелькает надежда. Если старое вернется, то новое может уйти? У Сиэля пересыхает во рту. Биг-Бен опережает и меняет тему:
— Меня сегодня на столовую поставили убирать. Бард, не хочешь со мной?
Бард кривит лицом:
— Не-не-не. Я лучше в спортивном зале помою или в прачечной помогу.
— Жаль. Мне не повезло. Никогда не убирал столовую, а тут Томас прямо взбесился! Кажется, ему не нравятся большие люди.
— Это потому что сам он маленький.
— Думаешь, зависть?
— О да!
— Не хочу убирать в ней, не хочу, — капризно дует губы Биг-Бен.
***
— И все же, откуда он появился? — Сиэль интересуется у толстяка в душе. Он, как и обещал, делится с ним своим лосьоном для кожи. Биг-Бен натирает растяжки на коленях.
— Сидел в одиночке, их тут одновременно с Черным отправили.
— За что?
— Какой любопытный стал. Оно понятно, ревнуешь…
— Что?! Нет! — У Сиэля выскальзывает бутыль с гелем.
— Они не поладили, произошел небольшой кипишь. Блонди подсел на наркоту, а Черный такого не приемлет. Вдобавок, Блонди его подставил. В общем, как-то так.
— А что если они помирятся?
— Вряд ли, — качает головой Биг-Бен. — У Черного принципы, которым он следует, как танк. К тому же, у него есть ты. Во всяком случае, пока что.
Толстяк оглядывается — не слушает ли кто? — и кладет руку на плечо Сиэля. Говорит низким и вкрадчивым голосом:
— Тебе нужно быть осторожным. Понимаешь?
— Не совсем.
— Не ходи в одиночку. Так яснее?
— А что будет-то?
— Ты преграда на чьем-то пути, а у Блонди, — розовый палец крутит у виска с намыленной прядью волос, — не все рельефно в мозгу. Особенно после наркоты, кто знает, что ему в блондинистую черепушку ударит?
Сиэль дергает плечом.
— Ничего опасного он мне пока не сделал. Все, что он смог, так это пошутить про туалетную бумагу на ботинке. Даже в яслях так не шутят.
Биг-Бен свистит.
— Ты не знаешь, что означает бумага на ботинке?
— Дурацкая шутка.
— Если бы. В этих стенах некоторые вещи не произносят прямо. Бумага на ботинке это предупреждение. Тебя хотят убить.
***
— Нет, ну почему не сказать в лицо?! — Сиэль негодует. Он шагает рядом с Биг-Беном из душевой, обратно в жилой корпус. — Или не подбросить в кровать голову крысы, как в «Крестном отце»?
— Там была голова лошади.
— Да, но у нас в арсенале только крысы да… тараканы какие-нибудь. Почему не кровавое пятно на одежде или что-то более красноречивое и понятное? Туалетная бумага на ботинке! Как я должен был догадаться об угрозе-то?!
Биг-Бен пожимает плечами:
— Ты прав, есть вещи, у которых нет логики, но! Есть последствия. Фатальные последствия. — Внезапно он вздыхает и останавливается. — Не хотел говорить тебе, чтобы не пугать сильнее, но все же ты должен знать.
От его серьезного выражения глаз у Сиэля внутри все замирает от ужасного предчувствия.
Биг-Бен с сочувствием хлопает юношу по плечу.
— Блонди родного дядю ножом зарезал, пока тот спал. В пять лет. Так что у него сдвиги от природы. Его тогда, конечно, не посадили из-за возраста, но вот… он все равно там, где должен быть.
— Ты серьезно? Господи…
— А теперь добавь к этому беленькое. Он напрочь безбашенный. Даже Черный отказался от него. Ты это сам видел, верно?
— Да…
Такая новость окончательно выбивает из колеи. Если подумать, то эти «живые, горящие» глаза сразу показались странными.
— Ну, я пошел за вещами. Мне скоро столовую убирать, а ты это… старайся в одного не ходить. Я бы тебя с собой взял, но нужно будет работать, а ты вряд ли… в общем, бывай.
— Ага…
Сиэль плетется во внутренний двор, где Черный сидит, прислонившись к стене здания. Он разгадывает кроссворд. Золотой луч рассыпается на макушке в приятные переливы. Иссиня-черный цвет волос.
Мужчине даже не надо поднимать глаз, чтобы понять, кто именно подошел.
— Слово из пяти букв. Одноклеточное животное, которое передвигается благодаря непроизвольным изменениям форм своего тела?
— Амеба?
— Нет. Бэмби.
Черный чиркает что-то на листе. Из-за яркого света не видно, какое слово он все же выбирает.
Сиэль вздыхает. Он садится рядом и берет в руки свободный карандаш. Он почти весь исписан и нагрет солнцем, потому что черный привлекает тепло. Или поглощает?..
— Если меня убьют, то это твоя бывшая… бывший друг.
— У меня нет друзей. Сука. Так понятнее.
— В общем, я хочу, чтобы ты знал. И хочу попросить, если возможно, о вендетте.
— Точно. Вендетта… вертелось же на языке… подходит, — мужчина вновь что-то записывает.
— А там случайно нет слова «жертва чужих обстоятельств»?
— Снова «Бэмби» что ли? В кроссворде не повторяются, — Черный, наконец, поднимает на Сиэля глаза. — С чего ты взял, что тебя хотят порешать?
— Мне сказали про туалетную бумагу на моем ботинке.
— И?
— Бумага на ботинке — угроза убийством, — терпеливо напоминает истину юноша.
— Это Биг-Бен тебе сказал? О. Ну да, убийство… точно. Слушай, ты уделаешь Блонди одной левой, ты его видел? Он на ногах еле держится. Это даже будет не убийством, а добиванием.
— Я не убийца. А людей, которые жаждут мести не остановятся ни перед чем, пока их не остановить. Полностью. — Сиэль надавливает на последнее слово и для убедительности впивается взглядом в мужчину. Но Черный остается равнодушен.
— В интернете читал?
— У меня дома была хорошая платная видеотека. Золотая коллекция триллеров и детективов.
— Именно поэтому ты здесь. Пай-мальчики насмотрятся фильмов и идут вершить темные, темные дела… У-у-у.
Карие глаза смеются. Сиэль не замечает, как карандаш в руках разламывается надвое — он слишком нервничает. Голубые глаза прожигают с другой стороны двора, через сетку. Блонди подносит указательный и средний палец к своим глазам, а затем указывает на глаза Сиэля. Я за тобой слежу.
Черный говорит, не отрывая взгляда от кроссворда:
— С тебя карандаш.
Сиэль бредет обратно к себе, вертя в пальцах обломок. Интересно, из него можно сделать заточку? А убить огрызком карандаша?.. В который раз он вынужден задумываться об изощренных орудиях убийства здесь?
Все было бы смешно, если бы не так грустно и страшно.
Он находит Биг-Бена, который направляется на работу — убирать столовую: мыть полы, чистить столы.
— Не передумал со мной? — предлагает он. — Попрошу за тебя в напарники.
— Да как-то не хочется.
— Слушай, я же не из-за того, что мне лень убирать, предлагаю. Кумекаешь? Наш последний разговор?
Сиэль озирается по сторонам: «Наверное, с Бигом будем безопаснее какое-то время. Он прав».
— Да, почему бы нет? — соглашается он. Его не предупредили, что убирать столовую — занимает третье место после уборки туалета и душевой.
Томас вручает Сиэлю и Биг-Бену швабры и ведра с чистящим средством.
— Тряпки хорошо отжимать. Разводов не оставлять. Моющее не употреблять внутрь. Даже дегенерат справится. Дерзайте. К шести часам тут все должно блистать, как задница новорожденного младенца.
— Ему бы в писатели, пропадает талант, умеет объяснять доступно! — хмыкает Биг-Бен, когда вертухай уходит. Томас закрывает уборщиков на ключ.
«Идеально, несколько часов сюда никто не заберется», — не думает, а скорее чувствует Сиэль с облегчением.
Толстяк только для виду возит ведро из стороны в сторону и с шумом плюхается на стул. Растекается по нему, как большая желейная бомбочка. Сиэль только сейчас задумывается о том, как крепка тюремная мебель.
— Тут и так чисто, не заметит разницы, — пыхтит Биг-Бен. Пыхтит, потому что достает из кармана шоколадный батончик, а для этого нужно сделать несколько телодвижений.
— Но ты там смахни тряпкой крошки, пройдись с влажной уборочкой, — советует он.
Сиэль скептически оглядывает площадь единственной столовой, кормящей сотни заключенных.
— В одного помыть сложно…
— В одного во дворе сложно. Когда сам-знаешь-кто испытывает героиновую ломку, а перед глазами мелькает преграда к насиженному месту. Кто знает, что ждать на пике эмоций?
«Черт с тобой, сам помою!»
Сиэль бросает тряпку в ведро с водой.
«Тут хотя бы и правда спокойнее».
Биг-Бен хрустит: батончик попался с воздушными рисовыми шариками и арахисом. Крошки, разумеется, летят на пол.
На красноречивый взгляд мужчина пожимает плечами:
— После того, как я сел на диету, у меня метаболизм ускорился. Самое время срочно подкрепиться. Нельзя нарушать график! Но ты мой, мой, я пересяду, когда сюда дойдешь.
— Ну спасибо.
«Зато не один, зато не один»…
