Тюрьма «Алиент-Крик»

На следующий день, за завтраком, Блонди вновь оказывает Бэмби знаки странного и угрожающего внимания. Указательным и средним пальцем он показывает на свои глаза и переводит их в сторону глаз Сиэля. Сиэлю не нравится этот знак. Как и не нравятся стеклянные, почти бесцветные глаза. В них нет ничего, кроме молчаливого безумного смеха. Издевки. И — ненависти. Да, этот наркоман почему-то ненавидит Сиэля. — Опять он. Нет, ты это видел? Видел, что он мне показал? — Сиэль обращается к Биг-Бену. Ему попросту не хочется обращаться к Черному, хоть тот и сидит рядом. Толстяк изгибает брови. Он отковыривает от булочки кунжутное семечко и отправляет рот. В огромных пальцах оно такое крошечное, это семечко. Как Сиэль в этой проклятой тюрьме. Сейчас Фантомхайв прямо прочувствовал всю судьбу крошки семени на себе. Им бы все шутки шутить, а на кону, возможно, жизнь Сиэля. Никогда не узнаешь, что творится в башке заключенного наркомана, который затаил месть. Господи, ведь Сиэль даже ни в чем не виноват! — Не кипишуй, Бэмби. Здесь постоянно кто-то что-то показывает. И ты покажи. Покажи, что ты твердый крендель, тобой только трубы гнуть, — спокойно отвечает Биг-Бен. Он снова отковыривает зернышко и отправляет в рот, на кончик языка. У него аппетита нет? Или это такой ритуал гурманов? Булочки с кунжутом выдают редко, неудивительно. — Как, черт возьми, мне это сделать? — Ударь меня, — предлагает толстяк. — В лицо? Зачем? — Ты, конечно, не одолеешь меня, но продемонстрируешь Блонди, что ты ничего не боишься. Давай, смелее. Это нормально. Ударь. Вмажь со всей дури. Закричи, пусти пену изо рта, покажи, что в цыплячьей тушке скукожился берсерк, и он рвется наружу: лучше с ним никому не связываться, покажи это и ударь верзиле в морду! Бэмби косится на Черного: кажется, тому все равно. Он только улыбнулся глазами, или показалось? — Не, не буду я тебя бить. Ты ответишь. Биг и Бард посмеиваются. — Разумеется, отвечу. Но ведь оно того будет стоить. Блонди не захочет связываться с таким камикадзе. Мужчины снова смеются. «Ясно. Для них это все анекдот. Ну, а я поступлю как цивилизованный человек. Хватит это терпеть, — решает Сиэль. — Просто поговорю с этим типом. Выход есть из любой ситуации. Возможно, мы просто недопоняли друг друга». В какой-то момент ему даже кажется, что это не его слова, а — Артура. *** После завтрака Сиэль непременно так бы и поступил, — поговорил с Блонди — если бы не внезапное обстоятельство. В его камеру вваливается Томас и сообщает: — Триста первый, собирай манатки. На выход. У Сиэля екает сердце. Он машинально, мгновенно обещает себе совершить кучу из всего того, чего бы он никогда не сделал в трезвом уме, взамен на надежду и светлую новость. Его губы едва шевелятся, когда решается спросить: — Меня освобождают? Гримаса вертухая внезапно напоминает маску театра Но. Лицо скукоживается как от зубной боли, вместе с красными пятнами на щеках это производит внушительный эффект, затем Томас рад рявкнуть: — Ага, на Багамы прямым рейсом полетишь на жопной тяге. Переезд. Живее. Уже в коридоре, на полпути, Сиэль понимает, что это за новая камера. Он обращается к Томасу. Пусть это бессмысленный поступок, но он хотя бы попытается: — Мне и на старом месте нормально. — Об этом с начальником будешь говорить. Топай. Томас последние дни сам не свой, лучше его не злить. А может этих злых дней и вовсе нет, просто Сиэлю мерещится, что шкала ярости охранников постоянно перебегает снизу вверх. Черный и Биг-Бен сидят внутри. Биг-Бен рассматривает состав на упаковке крекеров, а вот Черный, кажется, ждал гостей. Он нисколько не удивлен Сиэлю на пороге и со шмотками. «Значит, он к этому и приложил руку. Стоило сразу догадаться». — Одного забираете, другого приводите, люблю перемены, — Черный смотрит на Томаса. Будь на месте альфы кто-нибудь другой, Томас не преминул бы размять язык едкой риторикой. — Где он? — спрашивает Томас. Неожиданно из коридора в камеру заходит Блонди. Он точно знает о своем переезде. У него это на лице написано. Даже в ледышках читается. А вот Сиэль не знал, что кроме Черного и Бига тут обитал кто-то еще: с момента приезда Сиэля в тюрьму Блонди проводил в карцере. Черный напрочь игнорирует бывшего сокамерника, который проходит мимо за своими вещами. Они уже уложены. Похожи на пожертвования бездомному. У Сиэля все выглядит также. В чужих вещах мелькает фото: загорелый, стройный юноша на пляже с доской для серфинга. Широкая, сияющая улыбка из жемчужных зубов беззаботна и легка. Сиэлю требуется время, чтобы сопоставить образ измученного Блонди и личное фото в его вещах. Тюрьма не щадит, да? Бывший серфер только говорит мужчине: «Я думаю, ты ошибаешься», когда направляется на выход. Блонди просто не может не задеть Бэмби плечом: во всей его фигуре клокочет ненависть. «Значит, мы просто поменялись местами», — думает Сиэль и даже сочувствует Финни. Не везет ему на соседей. «А тебе везет, значит, да?» Когда Томас уводит Блонди, Черный хлопает Сиэлю по краю своей койки. — Располагайся. Будешь спать на этой. Верхняя моя. Решил поменяться с тобой местами. Сиэлю все равно, а Биг-Бен замечает: — Это он решил после обсуждения нашей теории. — Какой теории? — Сиэль спрашивает машинально. Он чувствует себя разбитым после того, как надежда лопнула о серую стену тюрьмы. «Меня освободили?» Ну я и идиот!» — Теория о влиянии на психику сучки тюремной обыкновенной расположения ее спального места выше, чем спальное место альфы необыкновенного. Иными словами, Блонди потчевал на верхней койке и, вот, пожалуйста, к чему это привело? — К чему? — моргает Сиэль. — К непослушанию и наркомании! «Местонахождение рядом с Черным может привести и к вещам похуже. Парень еще легко отделался». Разумеется, эти мысли остались не озвученными. Сиэль начинает осваиваться, размещая скромные пожитки по щелям. Сокамерники даже любезно выделили ему часть полки в ящике. Черный садится рядом и листает одну из книг Сиэля. Он находит среди полинялых страниц фотографию. Одну-единственную, но важную фотографию. Важную для Сиэля. Семейную. Артур прислал ее вместе с письмом, в котором приписал: «Гляди, что я нашел в вещах. Надеюсь, она тебе хоть чем-то поможет». Это называется закон подлости — когда из всех книг в руки Черному идет та, что служит тайником для личных вещей. Мужчина вытаскивает снимок, сделанный давным-давно, еще полароидом. На нем семья Сиэля. — Какой ты тут… ути-пути, — кривит рот Черный. Он разглядывает мальчика на тонких ножках в синих шортах. Несмотря на то, что за окном явно летняя жара, на мальчишке рубашка и пиджак — это все летние факультативы в частной школе. Он пьет лимонад чуть ли не залпом и застан врасплох, как и родители, не подозревавшие о внезапном фотографе: отец откусывает бутерброд, а мать стоит у стола и намазывает тосты джемом. Клубничным, как помнит Сиэль. Домашний джем, который она постоянно готовила, и все постоянно его хвалили и просили рецепт. Отец при этом приговаривал: «Какой рецепт? Сделан с любовью». Черный думает, что на снимке сам Сиэль. Что ж, хорошо. Сиэлю не хочется, чтобы кто-то знал о Габриэле. Хоть где-то он оказывается свободен от духа близнеца. Грустно, что для этого пришлось сесть в тюрьму. — У тебя глаза матери. Красивая женщина, — говорит мужчина и протягивает фото Биг-Бену: — Гляди, каким мой мальчик был крохой, а теперь совсем вырос. Он нарочито делает слезливый голос. Снимок зажат рукой Биг-Бена. Черный вот-вот «расплачется». Биг-Бен в первую очередь замечает не то, что Черный. — Ух ты-пухты, интеллигенция! Это что — викторианская мебель? Сразу видно, мальчик из хорошей семьи. Зря Артур выслал эту фотографию. Она может вызвать лишние неудобства. Уже вызвала. — Черный, у твоей женушки богатое наследство. Черный улыбается: — Завидуй молча. Сиэля тошнит. Он забирает фото и прячет обратно в книгу. — Мы не богаты. Настолько не богаты, — стали — что пришлось искать пути наживы. Чертов Габриэль. Ведь все было бы хорошо, если бы не его привычка жить в роскоши. Мужчина склоняет к юноше лицо: — Не волнуйся, я не меркантильный муженек, меня не интересуют твои деньги — только твоя чистая, ранимая, нежная… Задница. Он скалится в веселой ухмылке. Вечерний отбой не сулит ничего хорошего. Сиэль даже предпочел бы остаться в камере с Крэгом и Лондоном, чем с Черным. Двадцать четыре часа семь дней в неделю, с ним, бок о бок. Такой перспективе может быть рад только сам Черный. Сиэль читает книгу на своей новой койке. Вернее, делает вид, что читает. Это единственная польза, которую ему принес учебник по квантовой физике — маневр «Я занят. Я так погружен в чтение, что лучше меня не отвлекать». Биг-Бен листает журнал про баскетбол. В последнее время он им увлекся, только вот степени увлечения все не хватает, чтобы начать играть. За минуту до отбоя, сверху свисает рука и стучит по ножке кровати: «Наверх». Внутри Сиэля все падает: Черный же не собирается унижать его перед Биг-Беном? — Всем спать, — доносится с нижнего этажа раздраженный голос Томаса. Он словно въедается в стены здания и просачивается в ушные перепонки. Вертухай бесцеремонно стучит палкой по решеткам: — Глазки закрываем, ушлепки, баюшки-баю. Выключается свет. Сиэль карабкается на верхнюю койку и ложится рядом с хозяином камеры. Он сохраняет дистанцию между их телами настолько, насколько позволяет ширина. То есть, почти нинасколько. Он чувствует чужое сердцебиение и запах мыла, шампуня. Черный прижимает Сиэля к себе. — Мы не одни, — Сиэль разве что не молится, шепотом. Он по голосу слышит, что ему улыбаются в ответ: — Просто лежи тихо. Сиэль переворачивается, оказываясь лицом к лицу с мужчиной, — он должен его остановить. Одна мысль о том, что кто-то будет присутствовать при их грязных делах, сводит с ума. — Все слышно. — Хоть Биг-Бен и притворяется, что ничего не слышит. Карие глаза в темноте совсем черные и задорно светятся. — Я не собираюсь ничего делать. Спи уже. Закрывай глаза и бегай по своей радужной полянке, как и полагается Бэмби. — Хорошо. Сиэль не верит своему счастью. Он закрывает глаза и старается сконцентрироваться на той темноте, что предшествует сну. Однако непривычное тепло чужого тела не дает уснуть. Оно волнует. Сиэль уже и отвык спать в тепле, источником которого служит чье-то объятие. В ухо доносится шепот, он втекает в него мягкой патокой: — Хотя, если бы я захотел, Биг-Бен меня бы не остановил — он за своим храпом ничего не слышит. Хоть в пушки пали. Слушай… Вот сейчас, еще пара минут. И Сиэль слушает. Пока что Биг-Бен только глубоко дышит и посапывает. Это дыхание здорового спящего. Что ж Бига явно не мучают ни кошмары, ни угрызения совести, совсем как Крэга и Лондона. Сиэль снова испытывает зависть. Но, вот, что-то точно дергает внутри гортани толстяка. Камеру оглушает не просто храп — а самый громкий и ужасающий храп из всех, которые доводилось слышать Сиэлю. Он поднимается и растет, как невидимая гора. А затем нависает над неспящими, ползет по потолку, отдает эхом. Кружится, чтобы упасть и снова вырасти. Артур храпел, и Сиэль смел жаловаться. Господи, да Уордсмит мирно посапывал по сравнению с тем, что вытворяет Биг-Бен! Оказывается, в чьей-то башне имеются не только огромные колокола, но и какое-то древнее чудище, и оно пытается — очень сильно пытается — вырваться из пучин преисподней. Но всякий раз, когда уже оказывается на выходе, соскальзывает обратно в недра Биг-Бена. И ревет. — Поверить не могу, — удивляется Сиэль. — А он точно здоровый? — Здоровее нас с тобой, — отвечает Черный. — Ладно, спать. — Как ты можешь так спать? Это все равно что лежать, ну… не знаю, на взлетной полосе. Мужчина чуть крепче притягивает сокамерника к себе. — Привычка, — говорит он. *** Сиэль не часто принимает душ в одиночестве, но на этот раз Черный, прямо перед водными процедурами, забирает Биг-Бена и Барда с собой. Неотложное дело. Разборки. Или профилактические беседы с несогласными? Кто знает. У Сиэля приподнятое настроение. Черт возьми, он бы даже запел в душе, при условии, что там бы никого не было. Но — одинокий душ такая же роскошь как и сон. Особенно, когда твоим соседом является Биг-Бен. Полночи Сиэль считал овец, но безрезультатно, сон не шел: Морфея на полпути вспугивал оглушительный храп (или сдувал будет вернее?). Закончилось все тем, что пушистые беленькие овечки, под аккомпанемент рева, трансформировались в дракончиков. Сиэль умилился. Ему внезапно показалось, что дракончики ему ближе, чем невинные существа. Он буквально проникся ими. Как будто они были его детьми. Они унесли его в какие-то болота и посадили в башню, которую охранял черный дракон. Большой ящер оказался Себастьяном. Буквально. Вдвоем с зэком-драконом они сражались против Габриэля, который, награбив денег, построил себе королевство на Багамах (привет, Томас), а затем сон скатился в кашу, и закончилось тем, что Сиэль проснулся с чувством разочарования и пустоты, какой-то острой нехватки. «Где мой дракон?». Сиэль лежал один, на койке Черного. Черного не было, он уже встал. Окатив тело знатной порцией воды, Сиэль возвращается к скамье с одеждой. Кто-то из заключенных только раздевается, кто-то уже одевается или вытирается. Сиэль не находит своей одежды. Даже полотенце пропало. Он смотрит и под скамьей и на соседних местах, даже заглядывает в мусорное ведро. Пусто. — Никто не видел мою одежду? Ему отвечает темнокожий юноша с татуировкой скорпиона на шее: — Не, чувак, у меня только своя. Сиэль снова оглядывается — над ним очень глупо пошутили? Финни? Вряд ли, ему слишком хорошо досталось за Лазутчика, да и не в его это манере. Хотя… Откуда Сиэлю знать манеры заключенных? Сегодня они говорят одно, завтра другое. Тюрьма каждый день разная. Ответ находится одновременно с догадкой. Беловолосая физиономия с глазами-ледышками. Блонди стоит у дальней стены. Ледышки со всей очевидностью смеются прямо над ним. Блонди наблюдает, разве что не делает того глупого жеста. Вот и время поговорить. Сиэль шлепает к нему. — Я знаю, что это ты взял мои вещи. — Предъява. За слова отвечаешь? — Давай просто поговорим, идет? Я не знаю, что я тебе сделал. Но уж я точно не виноват в том, что так получилось. — Ты про что? Я что-то не понимаю. Стоишь в срамном виде передо мной и что-то вещаешь. Ты странный. Кстати, если думал меня впечатлить, — взгляд голубых глаз опускается ниже, а длинный рот расплывается в усмешке: — Не впечатлил. Сиэль пунцовеет. Он не в том положении, чтобы продолжать разговор. Блонди это знает. Он уходит восвояси. Вскоре в душевой не остается никого, кроме заключенного без одежды. Не идти же Сиэлю по коридору в таком унизительном виде? Даже полотенце забрал. Ирод. Сиэль пытается нагромоздить спереди упаковку геля для душа и шампуня — прикрыть причинное место. Но идти так неудобно, велик риск выронить все к чертовой матери и обнажиться на глазах всей тюрьмы. Такое не забудут никогда, можно не сомневаться. Тогда вместо Бэмби он станет кем-то другим. Только сейчас Сиэль понимает, что Бэмби — еще неплохая кликуха. «Все может быть гораздо… Гораздо хуже». Кличка не по большим глазам, а по… другим достоинствам. Господи, пожалуйста, помоги. То ли господь услышал его молитвы, то ли Биг-Бен просто разобрался с кем надо и решил ополоснуть тело. — О, и ты здесь. — У меня украли всю мою одежду и даже полотенце, — Сиэль продрог. У него уже зуб на зуб не попадает. — Сейчас что-нибудь принесу. Ты там это… Попрыгай на месте. Синий весь. Едва выходит Биг-Бен, заходит Черный. Сиэль жмется к кафельной стене — все равно, что она холодит. — Ты тоже пришел помыться? — Нет, Биг сказал, что ты здесь. — Ты будешь с этим что-то делать? Мужчина оглядывает юношу с головы до ног. Скукожившегося, как цыпленок в морозилке. — У меня сейчас нет настроения на шпили-вили. Что-то ты весь синюшный. Попрыгай или поприседай. «Вы сговорились что ли?» — Не буду я прыгать. Я не об этом: ты сделаешь что-нибудь с Блонди? Он мне проходу не дает! Черный прислоняется плечом к стене, напротив Сиэля. — Ты всегда веришь всему, что говорят? Ты правда поверил Бигу, когда он сказал, что подтиралка на ботинке — угроза? Бэмби, серьезно? Он искал рабочие руки для уборки в столовой. «Я это и так уже понял». Сиэль и правда понял. Когда перемыл всю столовую в одиночку. Он раздражается, но вновь пунцовеет. — Дело уже не в туалетной бумаге. Он смотрит, он… Смеется. Он пытается до меня добраться. Я думал, что рядом с тобой я в безопасности. — А с тобой что-то произошло? Тебя изнасиловали? Пырнули? Царапнули? Тебя опустили? — Нет… Но… — Шутка с бельем: половина через это проходили. — У тебя-то ничего не стащили. — Но ты — не я, верно? — Шутка: когда я могу застудить что-нибудь или заболеть воспалением легких и умереть? Черный улыбается: — Ты забавный. Не умрешь. Возвращается Биг-Бен. Он протягивает закоченевшему шмотки. Он их взял с полки Сиэля. — Держи. Дашь мне еще чуть-чуть лосьона? Сиэль научился читать неозвученные слова. Например: «Взамен ты отдашь мне лосьон?» — Держи, знаешь, забирай весь, — Сиэль протягивает ему скользкий бутылек. Если ты оказался голым в тюрьме, то это самый плохой из всех флаконов для прикрытия срама. Зато: — Хорошая штука, кожа от него нежная, как попка младенца, — Биг-Бен хлопает себя по ляжкам в предвкушении хорошего душа и кожи. *** Перед тем как Сиэля посадят за решетку, Артур ему напутствовал: — Знаю, это сложно. Там ведь будут одни убийцы, наркоманы, растлители, насильники и прочие-прочие… Ужасные, недостойные, омерзительные, гадкие люди! И ты не заслуживаешь там находится, но… Попробуй посмотреть чуть-чуть с юмором. — Что? — От кого угодно Фантомхайв мог бы услышать такое предложение, но не от Артура. И тем не менее, Артур всячески старался поддержать его. Видимо, просто в поиске здравой рекомендации зашел слишком далеко. — Артур, я же не в Диснейленд еду. — Знаю, знаю, просто дай договорить. Я… Читал книгу, там автор попал в ужаснейшую ситуацию, как у тебя. Несправедливо. Сурово… Грязно… Обезнадеживающе. С отчаяньем... — Понятно, что дальше? — И он делился потом, что не сойти с ума ему помог… Юмор. Ирония. — Его тоже несправедливо посадили в тюрьму и перечеркнули всю жизнь? — Он попал на необитаемый остров. Провел там целый месяц. — Тебе не кажется, что это немного разные… Вещи? Отдохнуть месяц на природе, да еще в одиночестве, или провести много лет с опасными людьми наедине? — Смотря как посмотреть. Главное одно — ирония. Звучит парадоксально, сложно, невозможно, но стоит попробовать или хотя бы вспоминать о ней. «Ясно, — думает Сиэль. — У меня теперь нет любимого лосьона, мне не видать кожи, гладкой, как попка младенца, и возможно я застудил прямую кишку, в которую и без того постоянно вторгаются. Но я не унываю, хей-хей. Как видишь, Артур… Артур, ты видишь? Ох… Если бы тут был Артур. Нет. Все было гораздо хуже, будь он здесь. Наоборот, был бы я сейчас с ним. Я бы, возможно, пересмотрел всю свою жизнь». На прогулке Сиэль ни на шаг не отходит от их стола. Он наблюдает за Блонди и чувствует, что Блонди наблюдает за ним. Они ходят кругами по своим половинам двора: Блонди на стороне подозрительных качков, принявших его смазливую морду в компанию, Сиэль — на стороне альфы. Они почти встречаются в центре, как две рыбины в аквариуме, но, так и не задевая друг друга плавниками, ускользают прочь. Каждая — в свою темную воду. Сиэль чувствует, что они, как шакал и ягненок, запертые в вольере. Сиэлю неприятно осознавать, но он явно ягненок и ничего не может с этим поделать. Это ощущение виктимности на уровне рефлекса. Прав был Габриэль. Черный это подтверждает. Дело в ревности, но логика в выводе наркомана не понятна. Почему виноват Сиэль, а не Черный? Если уж инициатива и идет — то явно с его стороны. Впрочем, Сиэль не уверен, что когда речь идет о ревности логика вообще уместна. Неважно, обдолбанный ты наркоша или нет. Блонди показывает уже знакомое движение: пальцами от своих глаз в сторону жертвы. Я за тобой слежу. Сиэль вдруг решается сделать то, чего еще не пробовал. Он подносит к своим глазам указательный и средний пальцы и указывает на Блонди. Отзеркаливание. «Я тоже за тобой слежу». Вдруг и дышать становится легче: шакал и ягненок превращаются в двух равноценных львов. Почему равноценные? Сиэль делает себе скидку — он новенький в этом мире, а Блонди… Может быть, Черный прав и наркоману можно только посочувствовать? Итак, два льва. Пассивная агрессия вот-вот вырвется наружу. «Пусть только попробует». Юноша думает это с восхищением от самого себя. «Вот это да, я ведь могу! Всего-то стоило ответить!» — Вы это видели? — Сиэль обращается к своим. Но все, конечно, заняты, кто чем, и упустили не только важную перемену в девиантном, замкнутом и агрессивно настроенном социуме, но и — рождение двух львов. Биг-Бен наблюдает за игрой в баскетбол. Он не может оторвать от играющих взгляда, словно загипнотизированный, но отликается: — Видели что? Как у Бэмби, наконец, прорезались рожки и он показал их другому такому же оленю? Неа. Разгадывающий кроссворд Черный качает головой и шепчет: — Бэмби, Бэмби… О. Сходится. Слово на «в». «Взрослеть».