Тюрьма «Алиент-Крик»

Биг-Бен то и дело вздыхает. Он даже крекеры с сыром — появившиеся на смену ненавистных, тунцовых — ест медленно, тщательно прожевывая каждый кусочек. Взгляд задумчив, мужчина лежит пластом на своей койке: одна рука вдоль туловища, вторая — в пачке со снэком, похожа на экскаватор во время снегоуборочных работ. Черный расчесывает волосы перед зеркальной пластиной, его волосы заметно отросли с тех пор, как в хате появился третий жилец. — Только не говори, что еще этого не делал, — он тихо улыбается одними глазами. Бэмби замечает улыбку поверх книги, которую пытается читать на койке. Черный ловит взгляд, и Сиэль окончательно утыкается в разворот: конечно, ему нет дела до низменных тем; у него тут… а что у него? «Как быть индусом в Англии», страница пятая. В библиотеке, в виду будущего ремонта, возникло столпотворение. Всем вдруг захотелось погрызть гранит знаний. Желание разжигал и факт отсутствия телевизора — который сломали и до сих пор не заменили. — Дайте хоть что-нибудь!  Библиотекари — Последний Единорог и Вайлет — не справлялись и отпускали заключенным первое, что попадалось под руку. — Зачем мне твой «Пиноккио»? Подтереться им? — Я бы не советовал, бро, видал, какой у него носяра длинный? — Ну извини, чувак, это джек-пот, — отвечал Вайлет. — Кому-то камасутра, а кому-то Достоевский. Так и по жизни, отбор. Просвещайся! И топай-топай, давай! Бэмби тоже урвал несколько стопок, которые теперь лениво перелистает. Не Лазутчик, конечно, но… — Не делал — чего? — интересуется толстяк. Он устало протягивает слова, продолжая витать в облаках. — Если ты не берешь то, что хочешь, ты отходишь в сторону, чтобы взяли другие. Такая фраза буквально опускает на землю. Биг-Бен садится. — Намекаешь, что Ариэль тебе понравилась? Хочешь поменять то, что имеешь на нее? «То, что имеет» Черный упорно делает вид, что его нет в камере. Если упорно вчитываться в одну и ту же строчку, раза с двадцатого можно уловить смысл. «Кришна всегда в вашем сердце: на другом конце Земли ли, в океане ли? Молитесь также богине Кали и снизойдет на вас, мой друг, благодать небес». Что?! Сиэль отбрасывает книгу и достает другую. Черный усмехается: — Меня устраивает то, что я имею. «Ну да, ну да, меня же здесь нет». Зато есть… «Гидронасосы: сравнение Америки и СССР, часть десятая». — Буквально, — мужчина скалится как улыбается. Здоровяка это успокаивает, хоть он и заедает стресс горсткой крекеров. — Мне нужно время, чтобы подготовить его и себя… Или ее и себя? Я даже не знаю, как Ариэль называть! — Как хочешь. Буквально, как хочешь. Пойду прогуляюсь. Черный оставляет хату, и юноша вздыхает свободнее: он все ждал, когда альфа даст знак товарищу выйти и оставить их наедине. Как бы то ни было Сиэль рад почитать о гидронасосах. То-то Артур удивится его познаниям через… много лет: «Хочешь, поведаю как оставаться индусом в Англии?» — «Господи, Сиэль, ты же ходячая энциклопедия. Это так сексуально!» — Никак не пойму, что мне подсунули, — у Бэмби в руках детская книжка на иностранном. Она тонкая, и сюжет понятен только благодаря иллюстрациям: невероятно высокий мужчина работает в правоохранительных органах. И из-за того, что он в три-пять раз выше остальных взрослых, его используют то как спасательную лестницу, то как светофор — одним словом, в общественно полезных целях. — Сюрреал какой-то! — ворчит Бэмби, и Биг-Бен просит: «Дай мне». Лицо его при виде находки сразу меняется. Озаряется светом, как начищенное яблоко. Сиэль полагает, что выглядел так же, когда нашел «Лазутчика». — «Дядя Степа — милиционер». Это русская книжка. Помню, как успокаивал бабушку, мол, я, как дядя Степа, только горизонтальный. Сиэль кивает, он понимает смысл, ведь вертикальный дядя Степа пугает размером… И своей непробиваемой, жизнерадостной жертвенностью. — Ты знаешь русский? — Моя бабушка, Зинаида Аркадьевна, русская. Она меня научила. — Быть не может, ты — русский?.. — Сиэль привстает на локте. — По маминой линии. Мы часто в Москву ездили. — Скажи что-нибудь. На лбу здоровяка собирается множество складок, впрочем, ненадолго. Мужчина как будто вспоминает о чем-то хорошем. — Сейчас спою даже. Так… Вот. И он поет. «Подумать только! Биг-Бен звенит!» — смеется про себя юноша. Мужчина поет, и это не веселая песня. Dom kazennyj predo mnoj Da tjur'ma central'naja Ni kopejki za dushoj Da doroga dal'njaja Nad obryvom pal tuman Koni hod pribavili JA b mahnul sejchas stakan Esli b mne postavili Noch'ju v cerkvi ni dushi Volki v pole vojut A pod rasstrel'nuju stat'ju Jamy bystro rojut Chto zhe ne hvatalo mne Vse teper' na meste Byl tuz bubnovyj na spine A stal v nogah tuz kresti Zolotye kupola Dushu moju radujut A to ne dozhd' A to ne dozhd' Slezy s neba kapajut Zolotye kupola Na grudi nakoloty Tol'ko sinie oni I ni krapa zolota I ni krapa zolota.* Странное, щекочущее чувство возникает глубоко внутри и растет по мере пения: как будто слова — вернее то, о чем поется — уже где-то слышано. Когда-то давным-давно… У Биг-Бена на удивление легкий голос. Кто-то сказал, что все книги и песни, все стихи — в конце концов, о любви. А значит, и нет смысла их понимать. Международный язык, который знают все, у кого есть сердце. Когда толстяк замолкает, он погружает экскаватор в снэковые сугробы, чтобы опустить полный ковш в розовую бездонную яму. — О чем песня? — спрашивает Сиэль. — Ну, — Биг-Бен протягивает и шлепает губами, мол, как бы объяснить душу родную иностранной стороне: — о том, как всякое случается. О нас с тобой, о Черном. Обо всех нас. — А что такое «zolotye kupola»? — Это — Россия. Сиэль кивает, мол, понятно. Он и правда думает, что понимает. В столовой, за завтраком, серая гусеница привычно вытянулась до самого входа. Впереди белеет моль. Сначала Бэмби решает делать вид, что не замечает Блонди, но потом думает: «А какого?» — Двигай взад, — говорит он и не верит самому себе. Припухшая физиономия героинщика вызывает злость и жалость. Можно совмещать жалость и презрение, жалость и отвращение, но только не жалость и злость. Глаза у Блонди воспаленные и на выкате, в последнее время — всегда на выкате. Как будто агрессивно молятся. Юноша сжимает челюсть, но молча встает за толстяком. У него на подносе уже зеленеет чеплаха с морскими водорослями — Ф. Лайял решил провести профилактику дефицита йода среди заключенных. — Если у кого и есть какой дефицит, — заметил Бард, — так это в рогатках и наркоте. — Рогатки? — переспросил Сиэль. — Женщины, — пояснил Вайлет, он отказался от своей порции водорослей: — Я отказываюсь есть сопли! Зеленые и скользкие сопли! — Ну спасибо, — поблагодарили его позади стоящие, — отбил весь аппетит! А у меня между прочим дефицит йода! — И как ты это понял? — Глаза увеличились. Когда глаза большие — йода мало. Щитовидка болеет. Это биология. — Бредология. У меня вот глаза с рождения большие, и сопли от этого я жевать не стану! — Ты и так их жуешь. Пока спишь. — Гадость какая! — Отвечаешь? Нет, ты отвечаешь, что я ем свои сопли?! Непременно началась бы драка между белыми и шоколадками, не вмешайся Эдвард и Джерри: — Разошлись! Взяли свои сопли и разошлись!.. Сиэль шепчет спутнику: «Может у него дефицит йода?» и кивает на Блонди. Здоровяк фыркает: — У таких только один дефицит — порошочек. Кстати, я вот подумал, что тебя по-русски звали бы Сереженька. Сергей. Как тебе? Сиэль улыбается: — Странно звучит. Ну, а тебя? Как бы тебя звали на второй Родине? Толстяк пожимает плечами: — Гоша, наверное. Или Иннокентий. Я еще не определился. *** В душевую Ариэль идти со всеми отказывается. — Ты же понимаешь, что рано или поздно придется? — спрашивает Сиэль. — Одному опасно. — Понимаю, но сегодня — без меня. Я этого не вынесу! Может… Может, ты сводишь меня ближе к ужину? А я тебя чем-нибудь отблагодарю. Юноша усмехается: — Да ты уже наделал делов. Мне и без тебя проблем хватает. — Сиэль! Сиэлюшка!.. Бэмби и не помнит, когда последний раз его называли по имени. — Черт с тобой. Но — только сегодня. Осмотришься, поймешь, что могло быть и хуже… Если, конечно, он-а не уронит свое девственное мыло в слив, как это сделал в свой первый раз Сиэль. У Биг-Бена в связи с этим портится настроение: — Я самец хоть куда, но самкам нужно время, чтобы понять. Как думаешь, им нужно время? — Не знаю, Биг… Мне его не давали. То есть, я и не самка, но и… — Да я понял, Бэм, понял… В душевой столпотворение не такое, как в библиотеке. Видимо, прогресс коллективного сознания на лицо: банным процедурам предпочитают книгу. На скамье в раздевалке сидят новенькие. Юноша и мужчина лет тридцати, бритоголовый, жилистый. На лице, под правым глазом татуировка — жирная слеза. Бэмби уже видел похожие: кто-то рисовал маленькие и много, кто-то — одну в самом уголке, но этот незнакомец не поскупился на чернила, капля длиною до середины носа. — Видишь, слезу? — Ага, — выдыхает паренек. — В пятнадцать убил первого человека. Он был невиновен, и слеза, типа скорбь. Все, кто скорбят по невинной жертве, бьют слезы. Теперь знаешь, да? Паренек кивает. Мужчина продолжает, стаскивая носки: — В прошлом году сбежал из тюряги, три дня в лесу пробыл. Осень, дубарь. Знаешь, как выжил? Паренек качает головой. Собеседник хмыкает: — Короче набрел на лососиную ферму. — Где лоси живут? — Не, лососи. Рыба такая. — Тогда правильно — лососевые. — Неважно, так вот: ночами забирался туда и голыми руками лосося ловил. Ел тоже сырым. Сильная рыба, знаешь, как оно: ешь мясо и чувствуешь — прет по жилам мощь природы, сила лосося, то бишь, течет в тебя, и вроде, как ты мир видишь глазами… — Рыбы? — Лосося, — кивает мужчина. — Я тогда и понял, что лосось — рыба не простая. Она мне жизнь, можно сказать, спасла. С тех пор, она — моя тотемная тварь, и зовусь я Слезой Лосося. Моя скорбь — это скорбь невольной рыбы, символа гордой свободы и узника. Их там на лососевой ферме, как нас, держат взаперти. Выходит, мы братья. Вот так. А век жить будешь и не задумаешься: рыба и рыба. А не суди о вещах, не зная их боль! Кстати, я ищу русского, местного. Серый. Не знаете? Бэмби и Биг-Бен переглядываются, но молчат. «Вот и Голлум подъехал, — думает Сиэль. — То-то Томас обрадуется». За обедом Биг-Бен рассказывает остальным о Слезе Лосося и в конце заявляет: — Мое тотемное животное — свинья. Умные твари. — Ты это уже говорил, и нет, они кончают по полчаса, а как кончаешь ты? — подмигивает Бард. — Я — долгий парень, — почему-то краснеет здоровяк. Грелль, сидящий рядом, закатывает глаза: «Ох уж эти мальчишеские разговоры», Сиэль бы добавил — байки, но рядом сидит альфа. — Мое тотемное животное — волк, — делится Бард. — Всегда чувствовал связь с ним. — По спутниковой антенне? — Черный допивает чай и отдает Бэмби свой йогурт. — Вам, парни, заняться нечем? Так я найду вам работу. Бард опускает взгляд и бубнит: — Да ладно тебе, у кого-то рыба в тотемах, а мы чем хуже? Вот ваши тотемные твари какие? Черный выдыхает и хмурится: в последнее время он задумчив и сосредоточен. Темнокожие то и дело собираются в стаи. Не к добру. — Бабуины, — кивает он в их сторону. Про свой тотем он ничего не говорит. — А мой — какая-нибудь жар-птица, чтобы вся красная… Огненная, с пышными перьями, — улыбается Грелль. — Знаю такую птичку. Петух называется, — усмехается Бард, за что получает лоснящимся локтем в грудь — от Биг-Бена. Молчат. Сиэль впервые подает голос: — А почему меня не спросили? — Нельзя пускать на самотек свое место и значимость в тесном коллективе. Надо напоминать о себе. Это Сиэль решил сейчас же, в ту минуту, пока ел ананасовый йогурт. — Что? — не понимают ребята. — Ну, какое мое тотемное животное не спросили. — А с тобой и так ясно, — отмахивается здоровяк, а Бард приставляет Сиэлю указательные пальцы к макушке: «Бэ-бээмби». *** Слеза Лосося принимает душ. Его собеседник уже куда-то исчез, неудивительно — испугался рассказов, порвал жилы, бедненький. Сопляк зеленый, никакого уважения к старшим. Они здесь все изнеженные нюни: еще бы, мало мексиканцев и русских. Слеза Лосося дал клич, ищу русских, но так никто и не отозвался. Сергей точно не отзовется. С Сергеем стоит осторожно. Выследить паскуду, перо в печень и порешать вопрос. Новая тюрьма, Алиент-Крик, не особо ему нравится. Люди здесь заторможенные, не то что в Калифорнии. Он намыливает лицо обильной пеной, когда некто оказывается сзади. — Ты ищешь Сергея? Слеза Лосося не из трусливых, он и не петух. Но внутри что-то дрожит — никак сам Серый явился, порешать вопрос. Тогда дело швах: не успеет обернуться, его "закроют". — Ну я. Знаешь такого? Или ты сам им будешь? Чего крысишь, а не лицом к лицу? — Я не Сергей, не переживай. Но нынче все травоядные — хищники в курчавых шкурах. Спроси Бэмби. Он и есть русский волк. С этими словами голос исчезает. Слеза Лосося мог обернуться, но не стал — не дело это: парень помог, не подставляясь. Надо уважить его желание остаться инкогнито. Впрочем, Лососю ведь ничего не помешает выследить его по голосу, если понадобится. Если он наврал, к примеру. *** Бэмби снаряжают чистить душевую. К счастью, не Томас и не его последователь Джерри — а молчун Эдвард. Поэтому и миссия оказывается самой простой, а не мировой. — И чтобы волосы из дырочек… — Слива? — Именно. Чтобы убрал. Никаких волос. — Смотри, как удачно сошлось, — делится Бэмби с Ариэль. — Как раз сможешь в одиночестве помыться, под прикрытием меня — уборщика. — Какая прелесть, Сиэль — ты лучший! — Грелль сияет. Как будто он всегда сможет мыться в одиночестве. Как будто… Да чего там, Сиэль все понимает. — Только не говори Черному. Нет. Лучше вообще никому ничего не говори. — Буду молчать как рыба! — Вот эта стратегия мне по душе. Сиэль орудует в перчатках: кто-то умудрился заляпать жвачкой дверь: «Да что за люди!» Грелль тем временем намыливает длинные волосы. Сиэль кричит ему сквозь шум воды: — Увижу твои волосы в сливе, не знаю, что сделаю, так и знай! А у него сегодня хорошее настроение. Это все потому, что не в настроении Черный — в-том-самом-не-настроении. Кажется, Сиэль даже сможет плотно поужинать. — Я — аккуратная, Сиэльчик, не переживай! Грелль прячется в единственной кабинке. «Как будто у него есть что-то такое, чего нет у меня». — Все, что юноше видно — это лодыжки, и Ариэль даже перебирает ими на манер девицы. Хоть они и условились, что Грелль будет называть себя в мужском роде, если он и дальше будет так себя вести — ничем хорошим история не кончится. Льется вода, нагое тело натирается губкой, шкрябает по кафелю щетка. Сиэлю чего-то не хватает, и это не внутренний голос близнеца. Он даже не замечает, как начинает напевать, ту самую, про «kupola». Когда дверь распахивается, Грелль замолкает — если вертухай, то его нет. Сиэль продолжает напевать: ему вдруг нравится мысль, что Эдвард услышит напевы и, возможно, решит, что номер 301 не такой и простой. Сиэль Серый. — Zolotye kupola Na grudi nakoloty Tol'ko sinie oni I ni krapa zolota I ni krapa zolota. — Ты русский что ли? Тебя случайно не Сергеем звать? По голосу — не Эдвард. Сиэль оборачивается: зеленый, тот, что рыбу сырой ел. Как же его… Слеза Лосося. Мутный тип. — По-русски, возможно, был бы Serejen'koi. Но меня зовут Сиэль. — Шкуру свою кроешь, значит? — Чего? — Акакиевича по кличке Шумахер знаешь? Он тебе приветики шлет из Техаса. — Обознался. Иди, куда шел. — Я к тебе и шел. Когда не работает план «а», у Сиэля имеется план «б». — Знаешь, кто я? Но Слезу Лосося вызов только смешит. Он толкает юношу к стене, заламывает руки назад и припечатывает своим телом. Ладони водят по спине, щупают задницу. — А ты горячая дырка. Спелая дынька. — Поэт из тебя неважный, — хмыкает Сиэль. У него першит в горле и по затылку разливается тупая волнообразная боль. — Убери от меня руки, пока их не оторвали и тебе в зад не запихали. В ухо смеются: — Твоя рифма тоже хромает. Значит, сойдемся, срифмуемся. Не переживай, малыш, в твоем заду побывает мой немаленький хер. Знаешь, как он оголодал по таким дынькам, как ты? Уже течешь? Как ты вкусно пахнешь… — Руки убери!.. От жилистой фигуры веет первобытным: это ледяная река и каменный идол, изображающий превосходство дикого человека над царством животных. Рыбак, который по случайности набрел на оленя в чаще, и хочет попытать свои силы — добыть и его. — Ты же охотник на лососей, верно? Так для меня твой гарпун маловат, — усмехается Сиэль. Он пытается оттолкнуть заключенного, но его хватают за волосы на затылке и оттягивают назад. Знакомый жест. Зловонное ароматное дыхание протекает через рот, уши и даже ноздри. Рвотный позыв. Сиэль шумно сглатывает, прежде чем шепчет: — Ты меня попутал с кем-то. Черный — тебе ничего не говорит? — Открою секрет: никто не знает, что мы здесь. И ты, конечно, не расскажешь своему трахарю, что его дырочку поимели и запачкали спермой. Он тебя использовать в таком случае не станет, это раз. Ну и два: скажешь что, я тебе глотку перережу. Мне уже нечего терять. Мужчина стаскивает с него штаны и трусы, отбрасывает их в сторону. — Ублюдок, — шипит юноша, он снова пытается вырваться, его бьют по ногам и упирают согнутое колено в ягодицы: — Тише, тише, Сереженька, мы же не хотим оставить на тебе следы боли? Сиэлю кажется, или скрипнула дверь? Остается надеяться, у Грелля хватит ума не вмешиваться и не звать вертухая. Слеза Лосося не слышит, он увлечен в беседу, Сиэль ощущает чужую эрекцию. Своей мощью она напоминает косяки мигрирующих рыб. Нечто такое же стихийное, природное, необузданное и противное — как рыба. — Только тронь меня, клянусь, я твой хер отгрызу! — Ууу в маленьком олененке спит волчок? — Волчище, — раздается позади. Прежде, чем Слеза Лосося успевает обернуться, Черный сдавливает его шею и толкает мужчину в сторону: — А ты смелый ебарь, как посмотрю. — Черный? — Слеза Лосося был бы полным дураком, не разузнай сперва об альфе. Он меняется в лице. — Брат, не знал, что твоя сука. Бес попутал! — Я тебе не брат. — Как скажешь, я ни на что не претендую. — Хуем махать и языком чесать не к лицу местным, знаешь ли. — А я и не местный. Не вру, думал, сука ничейная, а она и не сопротивлялась! Сиэль фыркает: — Он сказал, дословно: «Насажу твою ды-…» — А тебя не спрашивали. Сиэль пожимает плечами и отходит в сторону. Он вдруг находит крайне увлекательным колупание ногтем в кафельной трещине, в стене — лишь бы не смотреть на мужчин. Один из них крайне напряжен: пот проступает каплями на висках и лбу. «И как он рыбу ловил, если так напрягается?» — это все, о чем Сиэль может думать: как зэк ловит рыбу, стоя у истока «лососиной» фермы, ночью, с урчащим желудком. Лосось видется Бэмби не глупой рыбой, чтобы ее поймать голыми руками, как гризли, нужны терпение и сноровка. Про когти в локоть длиной опустим. Сноровка. И терпение. В пресечении суки Слеза Лосося видит добрый знак, он цепляется за него как медведь — за жабры: — Суки они такие, за ними глаз да глаз, Черный! Я тебя понимаю. Провоцируют, а потом разбирайся из-за них, кто виноват… Это и стало его ошибкой. Сначала Черный толкает соперника ногой в живот, Слеза Лосося сгибается пополам и с шумом исторгает из легких воздух. Кроссовок Черного пинает мужчину в лицо, раздается хруст. Лосося переворачивают спиной вниз и нависают сверху. Сиэль и не помнит, чтобы видел на лице Черного такую злость. Он выверенно, с напором и быстро наносит удары. Тогда и становится ясно: тотем Черного — кошка. Большая дикая кошка. И у нее свои методы в ловле лосося. Кто может превзойти ее в этом? Неуклюжий медведь? Свинья? Волк?.. Оленю только и остается, что жаться в стороне. Вскоре от лица неудавшегося насильника остается кровавое месиво. Взгляд цепляется за зуб, одиноко валяющийся у слива. Голову жертвы поднимают от кафеля за волосы. — А теперь расщеперь зенки и скажи, что видишь. Слеза Лосося лихорадочно соображает, какой ответ от него ждут. Бэмби как никто другой понимает его смятение, ведь сам часто оказывался в подобном ситуации: пан или пропал. Одной рукой юноша прикрывает мужское естество, а второй продолжает ковырять цемент. Кусочек с шумом падает на пол и отскакивает, оказываясь в паре шагов от лежащего. Для Слезы Лосося случилось откровение. Сизые стены, окружающие белесую беззащитную плоть, она нага и еще капли влаги на бедрах… — Сучка и крошащаяся стена. Черный, это тема, клянусь тема! Ты не знаешь, но я художник, в этом есть мазь. Космос! Черный хмурится и припечатывает физиономию к полу: — Последняя попытка. Немного подскажу: ты видишь задницу, маленькую, упругую задницу. Сиэль бросает ковырять стену и пытается прикрыть все, что может, особенно — маленькую и упругую. Ему неловко, унизительно, но кто его спрашивает? Две пары глаз впериваются в него и ощупывают. — Да, хорошая задница, спору нет, — шепчет Лосось, у него кадык скачет. — И что на ней написано? — Черный с силой сжимает шею. Лосось щурится, капелька пота стекает с кончика носа вниз. Лососевая икринка. — Я что-то… Там надпись? Татушечка? Я близорук немного. — Ты дебил? — рука Черного больно бьет Лосося по затылку. Как ни странно, это помогает тому понять, он шепчет: — Он твой! — Он — мой. — Ты его трахаешь. Там так на ней и написано, я прямо вижу, Черный! Твоя подпись. Черный скалится: — Да, я его трахаю. — Я понял свой косяк, но, слушай, не знал, у меня типа это… Вендетта с одним русским, Сережа зовут, а мне на этого ткнули, а там я уже и… Да и пел он тему русскую. — Пел?.. — Черный поднимает голову на Сиэля: — Ты русский знаешь? — Да песня одна в голове заела. Ну, как пластинка. Знаешь, крутится и крутится… — Напой. — Zolotye kupola dushu moju rabujut… — Чего делают? — Rabujut, — Сиэль уже не уверен в произношении. Черный поднимается с тела, оно похоже на брошенную на берег рыбину, хоть и слегка поеденную. Слеза Лосося теряет сознание где-то между куполами и душой. Внутри что-то содрогается, Сиэль отворачивает лицо. Черный включает душ и моет руки под слабым напором. — Не пой о том, чего не знаешь. Ясно? — Песни на то и песни, что — международный язык души. Я пел и знал, о чем пел. — И о чем же? — Черный отирает руки о полотенце Сиэля. Сиэль даже не против: все равно эти руки побывали везде на нем самом, уже как будто и разницы нет. Юноша пожимает плечами: странно, минуту назад знал, а сейчас — не помнит. О нас, о тебе и мне… О всех. Но он уже не уверен. Черный склоняется, одна прядь — самая длинная — падает на лицо. В карих глазах сверкает нечто, чему не дать названия. Снисходительная улыбка? Нет. Но… — Ты не Сереженька, — говорит бархатный голос, и у Сиэля вдоль позвонков проходят электрические муравьи. Муравейник они устроили в грудной клетке, где-то между сердцем и желудком. — Нет, — зачем-то шепотом и, еле ворочая языком, отвечает он. — И — не Сиэль. Глаза наполняются влагой. Сиэль только сейчас осознает, что лишился имени. Едва попал сюда… Слеза Лосося больше не тотем и не воплощение первобытного. Даже страшный, жуткий Слеза Лосося, которого Фантомхайв не мог одолеть, превратился в жалкую пародию. Пожеванную кошкой рыбу. В конце концов, все, что приходит сюда — теряет себя и трансформируется. Остается собой только сильнейший, и это… Он облизывает губы и ждет чего-то. Рот Черного растягивается в сплошную темную нить, она выглядит зловеще на молочном полотне кожи. Мелькают кончики клыков. — Ты — Бэмби. И только. Вот и все. Затем он треплет юношу за волосы и уходит: «Позови медбрата, лишние трупы нам не нужны». — Да, — отстраненно кивает Сиэль, — Бульдогу новые трупы не понравятся. Черный застывает в дверях. — Кому? — Ну этому… Шарпею… Который лает. Лайал снова залаял. — Лают лайки. Но для тебя он — Лайал. Даже в этом Сиэлю отказали — в маленькой радости отнять чужое имя. *** Заключенные сговариваются и решают выразить коллективное пожелание Черному. То самое, которое альфа, как голос тюрьмы, донесет до ушей Ферденанда Лайала. То есть, Лайки.  — На канале «Культура» месяц передач про археологию, — намекает один тощий темнокожий по кличке Камень. Бэмби и думать не желает уточнять причину прозвища. Ему надолго хватит Слезы Лосося. Черному несут съестное: йогурт с завтрака, шоколад, конфеты. Все это достается и ребятам. Так, жуя «Баунти» — райское наслаждение — Сиэль думает, что не прочь посмотреть и черно-белые комедии, как паренек, который его принес. Не жалко же. — А я по балету соскучился, — говорит Грелль. И Биг-Бен поддерживает: — Русский балет — лучше всего! Черный, ну когда там телевизор купят? — Скажите спасибо хлопцам, которые кулаками машут налево-направо, — отвечает мужчина. Биг-Бен шепчет на ухо Сиэлю: — Это я его научил. — Чему? — Слову «хлопцы». Рядом раздается, растет голос. — А я любил передачи про рыбалку. Физиономия Слезы Лосося по-прежнему держит опухлость, из-за чего лицо напоминает форму круга. Нос, губы, веки и правая щека как водянистая малина. Из медицинского крыла эту Слезу Ягоды выпустили только спустя пару дней. Когда Черный поворачивает голову, Слеза Лосося дергается в порыве назад. Приподнимает плечи и виновато улыбается: переднего зуба нет. — Я это… Черный, подарок хотел отдать Сереге. Забавно, да? Он Серый, ты — Черный… — Я — Сиэль, — напоминает юноша. — Попутал, хотел сказать, Сиэль. Сиэлю подарок. Я хотел. Бэмби. — Давай, если возьмет, — Черный не отвлекается от кроссворда. Слеза Лосося больше не представляет опасности. А Сиэлю становится любопытно: — Что там? Даже представить сложно, чтобы кто-то после случившегося захотел еще и поблагодарить. Пути рыбы в руслах реки неисповедимы? В руках держат толстый лист бумаги, на нем краска, толстые и мелкие мазки. Рисунок? Открытка? — На самом деле я — художник, — словно оправдывается, — и когда Черный тогда… Ну, там, это… Сказал, смотри, я посмотрел и типа увидел. Правда увидел!.. Ты не смотри на название, я бы назвал тебя Лососем, но ты еще не дорос, без обид. Лососи — взрослые особи, у них проходит строгий естественный отбор. Особенно среди самцов. Типа не готов икру метать — плыви в другую гавань, давай. Как-то так. Биг-Бен чешет глаз, он явно хочет поинтересоваться у Слезы Лосося про сотрясение мозга, но — вместо этого открывает пятую по счету банку йогурта. Облизывает внутреннюю сторону крышечки. Малиновый. — И вот ты предстал передо мной — юный и еще не совсем лосось, — продолжает мужчина. — Чистота, подумал я… И… да я много чего подумал, перед тем как отключиться. Я уже говорил, что лососи для меня — особые существа? Теперь даже Черный отвлекается от разгадок. — Ты ему тут признания икрой мечешь или что? Слеза Лосося снова вздрагивает и делает шаг назад: — Нет-нет, Черный, просто как бы… типа художник увидел и изобразил. Но лучше пойду, отдал и душу отвел. Сиэль сжимает в руке бумагу, свернутую в трубу. Ладони жжет, странное чувство, и, конечно, он не хочет открывать рисунок при всех. Что-то подсказывает, что не стоит. — Давай уже открывай, чтобы я видел, — говорит альфа. И у Сиэля не остается выбора. Гуашь и мелки — те, что выдают в библиотеке, и те, которыми воспользовался благодарный художник. Сиэль навсегда запомнит их медовый, серый запах. Работа в металлических и черных тонах. Кривые квадратики — стена душевой — посередине странное существо. Оно вытянутое и серебристое, стоит лицом — мордой? — к стене. Узкая спина уходит в человеческие ягодицы: в странном, бликующем свете, они пепельно-молочные, лоснящиеся и выдающиеся. Далее ягодицы переходят в плавник, на нем даже подрисовано несколько чешуек, чтобы наверняка не спутали. Если душевую не сложно узнать, то гораздо труднее вычленить странные кремовые объекты, ими утыкан весь холст. Позже Сиэль догадается: это зубы, которых художник лишился. Наверное, символизируют пошатнувшийся статус хищника. Возможно, к зубам Лосося присовокупились зубы Черного, потому что зубы образуют круг, пасть, вокруг странного ихтиандра. Он плачет? Молится? Ах, колупает известку. Странные желтые разводы вокруг него — господи, неужели обмочился от страха? Но позже Сиэль опять-таки догадается — это внутренний свет, который существо щедро источает из себя. Подпись: «Лососенок и крошащаяся стена, и зубы», автор — Слеза Лосося. — Что за задница на плавнике? — чешет ухо Бард. И правда — еще не зрелый лосось, но кто же ты? Юный лососенок. — В каких водах проистекаешь ты? Единожды увидев танец плавничков твоих непонятных — покорен. О, юный лососенок песнь тебе гуашью! — Биг-Бен не может без поэзии. — Признаться, это самая странная шняга, которую видел, — искренне делится Бард. Грелль и толстяк неопределенно кивают. Но Грелль пытается найти и положительную сторону: — Зато ты будешь знать, Бэмби, что умеешь вдохновлять. Над столом повисает тишина. То ли ребята не уверены, что это хорошо, то ли… Они сомневаются, что вдохновение должно принимать именно такие формы. Сиэль присматривается: что за черная ниточка у Лососенка сзади? На белесом бугре — видимо на внутренней части ягодицы, у самого основания — мелко-мелко и черной ручкой написано: «Собственность Черного». Ох зря он! потому что остальные тоже присматриваются… Смех Биг-Бена и Барда звучат как нарастающие раскаты грома. Вскоре их уже ничему и никому не остановить, даже Томасу и Джерри: — Вы поглядите-ка, лососевая татушечка! Черный держит руку на животе, как на пульсе: он шагает от стола и обратно, но тихий смех то и дело прорывается наружу, стоит взгляду упасть на Сиэля или мазню. Не пристало альфе проявлять бурные эманации. Не пристало. — Бэмби… — Из глаз толстяка катятся настоящие слезы, он дергает руками и не может остановиться. — Лососэмби! Сиэль не видит в этом ничего смешного, но понимает, там, где нет места смеху, — причины для него ищут отовсюду и, самое страшное, находят. В самых неожиданных местах. Печальная правда: художники ищут вдохновение там, где зэки — хохму. «Но не в моей же заднице! Всему есть предел! Вот клоуны». Черный закуривает, в то время как толстяк и Бард устраивают словесный каламбур. Удивительно, как много рифм можно придумать к лососенку: тут тебе и гомосенок, и Бэмбенок и сосущее чистокровное животное — сосэмби. Ну, а кадры к остальной серии картин стали придумываться повсеместно. Когда идут по коридору на прогулку во двор: — Лососенок и туннель в Никуда. Картина маслом. Триптих. В очереди в столовой, когда на выбор подают картофельное пюре или гречку: — Лососенок и муки выбора. Ну и конечно: — Лососенок бодро шагающий в душный душ для души. — Это уже придумывает Биг-Бен. — Вот это прямо хорошо получилось. Символично, — замечает он не без гордости. — Да хватит уже! — не сдерживается юноша. Ариэль кивает: — Они просто завидуют, их-то не увековечили в искусстве. Как эту… Мону Бэмби. Ой! Мону Лизу, Бэмби, прости, заговорилась! — Даже Ариэль туда же. В хохму. Биг-Бен дает ей пять: ай, мой ученик! — Искалечили в искусстве, ты хотел сказать, — посмеивается Бард. — На подобных лососятах, кстати, и держится мировое искусство, — патетично заявляет Ариэль, она наматывает на палец локон. Она только этим и занимается, потому что бигуди в мужской тюрьме не продают. Кульминацией истории становится секс с Черным. Черный напрягается и тяжело дышит: но не от занятия тем, зачем они собрались в пустой хате. Он шлепает Сиэля по ягодице: сильно, с напором, так, что остается след. — Разворачивайся и бери в рот. Не могу смотреть на твой зад. Он… смеется? Нет, Черный правда тихо смеется: задница Сиэля настолько смешит, что он не может его трахать. Хоть какая-то польза от подарка. Мужчина наблюдает за тем, как юноша обхватывает член губами и не может не усмехнуться: «Картина маслом: лососенок сосущий, необыкновенный», затем устало выдыхает: — Какая же гребаная картинка, а… Он имеет в виду подарок Слезы Лосося. Черный тоже от него страдает. — Это как та песня с kupola. Заела и все. Как пластинка, — соглашается Сиэль. Иногда ему все еще хочется напеть про загадочные купола. От уголка его рта до мясистой головки растягивается блестящая нить. На макушку ложится и придавливает рука: «Не отвлекайся… Сергей». К сожалению, силы шедевра хватает только на один раз. Уже на следующий день Черный забывает о рисунке, и филейная часть Бэмби делает то, что делала до этого — возбуждает и принимает. Раболепно и стойко. Как лосось, плывущий на нерест для того… чтобы выжить. Только выжить…