Тюрьма «Алиент-Крик»

— Чем все там занимаются? — спрашивает начальник тюрьмы. Он стоит у окна в своем кабинете: солидный, в костюме-тройке, на руке поблескивают швейцарские часы — подарок родственника. Внизу Вайлет и Тодд все еще ищут червей, о чем-то шумно спорят, но издалека не слышно: рты открываются и закрываются, руки поднимаются, как крылья птиц, которые отчаянно пытаются улететь. Вайлет похож на чайку, которая выпачкалась в смоле, а Тодд — на сбитого воробья. Что-то не поделили. — Бега дождевых червей. — Черный крутит в пальцах конфету, которую взял из вазы. Есть он ее не будет, хотя промелькнула мысль взять как гостинец для суки, но нет, только не из этого кабинета, поэтому бросает обратно. Дорогие конфеты. Слишком дорогие для зэка — они для иного рода гостей Алиент-Крик. Те, что приходят с проверками. Стоит заметить, что все в тюрьме формально чисто: настолько, что местным жителям приходится устраивать «червячные» бега, тогда как в норме по всем тюрьмам — тараканьи. Но тараканов нет. Как и клопов, клещей. И блох. Все чисто. И конфеты дорогие. Фердинанд смотрит на мужчину. Затем на окно. И обратно. — Серьезно?.. Антисанитария, значит… Он это, конечно, несерьезно. — Скука. Нужен телевизор. — Это второй телевизор за год. Бюджет не резиновый… Леон Маран и еще трое. И это за столь короткий промежуток, и что я должен говорить начальству? Черный пожимает плечами: — Нет телевизора — нет зрелищ. Нет зрелищ — есть дождевые черви. — Да что мне ваши черви, когда апельсины во всех!.. — челюсти мужчины шевелятся, выступают желваки. Фердинанд медленно, очень медленно выдыхает. Так его учили на курсах по умиротворению. — Во всех отверстиях… Я серьезно, Себастьян. Просто так спустить тот… инцидент… я не спущу. Поэтому пусть выбирают: или мультики, или стоматолог. — Телевизор, — не раздумывая, отвечает Черный. Не нужно быть экспертом, чтобы знать, заключенные предпочтут смотреть на экран с дискавери, чем на зуб, который можно — всего-то — выбить. Да и сколько болезных наберется за полгода? Стандартной полугодовой проверки хватает надолго. — Это все? Лицо Лайала немного скукоживается, когда он пытается припомнить: его завалили отчетами, дел невпроворот, но что-то он должен был сказать… Ах, да: — Тюрьме выдадут психолога, — он потирает прямоугольную переносицу, и даже чуть-чуть дрожат уголки губ. — Наконец-то… спустя два года моих стараний. В ближайшее время, в общем. Так что можешь уже сообщить остальным: пусть готовят свои исповеди или что там еще, внутренние психологические травмы, зажимы, прищепки… И надо чтобы заключенные помогали себе помогать. Понимаешь? Черный приподнимает брови, легко поднимается с кресла, не вынимая руки из карманов. Собирается уходить: «Вот все обрадуются». Фердинанд, конечно, и сам понимает степень искренности подопечных, но ведь что-то надо делать! Создавать движение в болоте. Мы заперли вас в клетке, как зверей — впрочем, звери вы и есть — и вручили вам специалиста. Зоолога, то есть, психолога. Он будет прорабатывать причины вашего озверения. Из клетки мы вас не выпустим, но телевизор, возможно, дадим. «Последний раз, к слову. Еще раз сломают — будут буквари читать», — думает про себя Фердинанд. Он изучает узкое, вытянутое лицо напротив. — К слову, — замечает он, как бы невзначай, — ты тоже будешь сидеть в группе, — и опережает ответ: — Иначе никто не будет слушаться. Уж кто-то должен контролировать этот… как его, ну, процесс с вашей стороны. «Процесс», — повторяет про себя Черный, как еще вчера повторял слово, брошенное Бэмби: «Претенденты». Фердинанд и Сиэль умеют из букв вытворить целый фейерверк в мозгу. Разница между ними лишь в том, что начальник тюрьмы пытается деликатно, не испачкавшись, выразить то, о чем имеет лишь смутное представление, а Бэмби… а Бэмби просто страненький, хоть и искренний. Его внутренние «процессы» — настоящий «претендент» стать звездой будущего специалиста по душам Алиент-Крик. Черный не собирается отвечать Лайалу, так как предпочитает не опережать события, над которыми у него нет контроля. Будет специалист — какой еще? — тогда и посмотрим. Он просто покидает кабинет, хотя оба понимают, кому в итоге придется помогать заключенным помогать другим… помочь им. — Чертов каламбур, — шепчет мужчина, шагая в хату. Сущий дурдом. *** Когда со всех сторон доносится: «Лайал лоялен?», «Или Лайал снова залаял?», понятно, что Черный возвращается. Он бросает зэкам на лестницах и площадках, около тюремных камер: «Будет телек», и тюрьма оглашается восклицаниями. — Будем дискавери смотреть! — Предлагаю составить новое расписание! — Пусть Черный решает! — Есть новость, — говорит Черный и все замолкают: — Скоро введут ППЗ, угадайте что это. — Половая принадлежность зэков! — с ходу предполагает темнокожий здоровяк. Он только пришел с тренажеров, поэтому пот на бицепсах отражает свет потолочных ламп. — Это как разъяснительные работы. Давно пора, а то шастают всякие… крашенные непонятные субъекты с патлами, и вот не поймешь: то ли сука, то ли пизда, то ли палка имеется. Так что нам нужна ппз, тут базару нет. Предположение бурно поддерживают. Летят фразы про красных петушар и сучек, которые, дословно: «Чересчур выглядят как сучки», а это ущемляет права остальных сучек и мужчин. Бэмби шепотом предлагает Ариэль спрятаться в камере, сейчас не самое лучшее время светиться. Еще не улеглась злость после неудачных червячных забегов. На здоровяка налетает туча. Она толкает его своими отростками, вызывая эффект ошеломления. Как будто молния ударила. — Поясни за крашенных, поясни-ка за патлы! — Ты чего? Парней разнимают. Черный уводит сокамерника в хату, где сидит только Сиэль. У него с утра ноет зуб, ему хочется спрятаться, но никак не получается. И вот теперь его уединению снова мешают. — Шоколадка гребаная! — второй и третий подбородки Бига колышутся. Он так распаляется, что вытаскивает из-под матраса шоколадный батончик с орехами и изюмом — заначка на самый черный день. Предлагает половинку Бэмби. Юноша качает головой и отползает на койку. — Шоколадка дело говорит, — замечает Черный. — Я предупреждал, Биг. Пусть Ариэль бреется. Он, она или оно вносит беспорядок в общность. — Общность? Общность?! Сброд! Неет, Черный… — Он ничья и выглядит как баба. Хочешь подставить свою шею? ради чего?.. — Я не могу так сразу… — Не можешь ты — могут другие. Мне не нужен беспорядок. — Волосы важны для Ариэль! «Русалочка, между прочим, отдала свой голос ради цели», — хмыкает про себя Сиэль, но не вмешивается. — Я сказал свое мнение. — Черный непреклонен. Тогда Биг перестает жевать и бросает батончик на койку. Его интонация внезапно вырастает. — Вот скажи сразу, она тебе просто нравится, да? Хочешь забрать у меня. Хочешь забрать такую красивую суку? Уже не знаешь с какого боку подойти, а? Выдумываешь всякое!.. Бэмби еще не наблюдал Биг-Бена в таком состоянии, его лицо напоминает маску театра Но или Кабуки. Она трясется. Худой Черный выглядит перед толстяком, как дерево перед надвигающейся снежной лавиной. Рыхлый скатывающийся снег угрожает подмять под себя все его ветви и переломить. Смести с лица земли. Альфа чуть-чуть улыбается, впрочем, улыбка не дружелюбная, даже холодная: — Не неси чушь, у меня есть сука. Да если бы и хотел… — он буравит собеседника снисходительным и вызывающим взглядом, — отобрал бы. Сейчас это может сделать любой. Биг-Бен хочет ответить, это заметно по дрожащим губам и подбородку, по пытливым глазам, впивающимся в лицо напротив. Но все что он, в конце концов, делает — толкает мужчину в грудь и покидает камеру. В коридоре случайному прохожему достается куда больше: «Эй, ты чего! Блядь!» раздается шлепок об пол и глухие шаги удаляющегося слона. Черный запускает пятерню в волосы и шумно выдыхает, выпускает воздух изо рта толчками. Бэмби думает, что противостоять Биг-Бену вот так, чего-то да стоило, ну, во внутренних процессах, ведь раненного слона или медведя не испугается только чокнутый. Юноша обнимает себя за колени, нет, он ни слова не скажет, пусть разбираются сами. На правой стороне рта продолжает тихо пульсировать: из кладки яиц вылупились змейки и теперь покусают оголенную, незащищенную плоть. Нервы. Чтобы отвлечься, он наблюдает за тем, как мужчина отжимается от пола. — Сядь на спину, — командует он, и Сиэлю приходится взобраться сверху, с ногами. Он придает веса. Он важный. Смешно. Он ощущает, как мышцы под ним напрягаются. Приятное чувство, и в памяти всплывают старые образы: Габриэль, он и родители на верховой прогулке. Их первая вылазка в конную спортивную школу. Сиэль видите ли решил заняться лошадьми, ему двенадцать, и он боится лошадей. У старой пегой кобылы, которую ему дали, как новичку, двигаются мышцы. Она так сгоняет мух. Огромная живая бесконтрольная масса. У страха глаза велики, Сиэль сидит в седле неживой-не мертвый, а близнец, стоящий за ограждением, жадно смотрит на него и подмечает любое изменение: как дышит, о чем думает, что его волнует. Самое раздражающее — он все угадывает слишком точно. — Хлестани ее! Покажи, что ты — хозяин положения! Лошади чувствуют всадника, верно, пап? — Хлестать не надо, дорогой, — говорит мать, она души не чает в животных и не знает как кобыла отреагирует, как бы не сбросила сына, а отец соглашается: «Верно. Сиэль, почувствуй животное под собой! Не бойся! Смелее!» Натягивая поводья под присмотром тренера, Сиэль может думать только об одном: «Пожалуйста, пусть только Габриэль не садится на лошадь тоже!» «Бесконтрольная мышечная масса. Животное», — усмехается про себя юноша, не только глядя на упражняющегося под ним мужчину, но и ощущая его. Жаль нет хлыста. Когда Черный заканчивает, он велит: «Слезь», и Бэмби встает. В десну отдает острая боль, внезапно резкая. Как будто внутрь вогнали тонкую иглу. — Я пойду к Медсестричке. — Медсестричкой зовут медбрата. Просто потому что буйные и влажные фантазии зэков не находят воплощения в реальности: все скорее предпочтут женщину медика, чем мужчину. Медсестричка вряд ли догадывается о своем прозвище. — Что у тебя? — Зуб. Лицо Черного приобретает странное и плоское выражение. Как будто новость о чужом страдании имеет значение. Он подцепляет лицо за подбородок и заставляет посмотреть вверх, на себя. — Покажи. — Не надо, — Сиэль даже сопротивляется, уж чего он хочет не сейчас, так осмотра Черным, но руки оказываются сильнее. — Я сказал, открой рот. Иди сюда, на свет. Шире открывай. Держать рот открытым неприятно — в зубе начинает пульсировать яростнее. Скоро из яиц вылупятся последние змейки, и десна окончательно превратится в искусанное и оплеванное ядом гнездо. Что-то внутри непрестанно пищит болью. Пасти крошечных тварей распахиваются и вгрызаются в мякоть. Первая, вторая, третья… По взгляду Черного, так он как будто наблюдает за этим причудливым процессом. Морщится, но не из-за брезгливости, а… — Только не говори, что когда садился, не проверялся у дантиста? — Копфа мефя фавали, дантист — послетнее, што мокле фолновать. Черный не дает закрыть рта. Он осматривает и другие зубы, и выносит вердикт: — Кариес на девятнадцатом, до нерва дошло. Только ответь мне, почему из всех в этом чертовом месте, именно у тебя и именно сегодня? Ну как это возможно? Сиэля отпускают. Да хотел бы он и сам знать. — Тут же есть дантист, — он отирает рот. — Обезболивающее от Медсестрички не решит проблему. — Как нет дантиста? — Сиэль уже перевел фразу. — Тогда попрошу. Мне обязаны его предоставить. И его голос стихает сам собой вместе с очередным спазмом. — Разве нет?.. *** К вечеру щеку раздувает, и теперь она напоминает новорожденную рыбку-фугу, ту самую, которая, когда надувается в случае опасности, похожа на мяч. На самом деле все не так плохо с виду, но ощущается именно так. Габриэль в голове даже пытается надсадно и пакостно пошутить: «За опасность малышка-рыбка приняла пенис за щеку: он движется. О нет, это Лазутчик! Он где-то рядом!.. Не дать проникнуть внутрь! Раздуваемся! Пш-ш». — Зафкнись, ради боба. — Сиэль не замечает, как отвечает вслух голосу, который воображает, зато ощущает, как не может произнести «г». Вот так бог оказывается Бобом. Хотя какая уже разница. Может Габи и прав: зубная боль — психосоматическое явление, как защитная реакция на вторжение инородных объектов. Сиэлю снится один и тот же сон: галактический корабль Лазутчика проникает в планету, и она странно натягивается, как резина, чтобы отторгнуть налетчика, но тот добивается цели: дырка сделана. Планета сдувается, как шар, и облепливает корпус липкой кожуркой. Лопнутый жвачный пузырь. Сверху, прямо из центра Млечного Пути, доносятся — как глас божий — слова, целая весть: «Гандон Прочный порвался», и Сиэль узнает в нем хозяина червя. Его и правда разорвали на части, и каламбур еще веселил тюрьму какое-то время. — У малыша зубик режется, — замечает за ужином Бард. Ариэль сочувствует одним взглядом, он ничего не говорит потому, что за столом ощущается напряжение. Оно темными миазмами исходит от массивный фигуры. Толстяк едва притрагивается к еде, грудь тяжело вздымается, занятый своими мыслями, он даже не сочувствует Бэмби. Черный жует кукурузную кашу. В знак благодарности за телевизор на его столе собралась коллекция йогуртов: от лица дискавери, русского балета и долгожданного матча «Хаски» против «Волков». Йогурты, пачку за пачкой, вскрывает и ест Бэмби — жевать он уже не может, так что свой полноценный ужин отодвигает Биг-Бену. Щедрый жест даже не замечают. Ан нет: — Оставь себе, Бэмби. Или отдай Черному. Если он, конечно, не променяет тебя на другую… На другую… — он силится, но не может произнести слово на букву «с». — На которую глаз положил, но не может признаться! Карие глаза встречают взгляд ярких гетерохромных. Альфа продолжает смотреть в них, тогда как рот отчеканивает: — Ариэль, чтобы к утру волос не было. Копна красных волос вздрагивает. — Что?.. — Увижу волосы, выкину в общаг. Как ничейную. — Что?.. — До Ариэль действительно не доходит смысл сказанного или… Биг-Бен вскакивает с места так, что скамейки вздрагивают. Вздрагивает и что-то внутри зуба Сиэля — боль съеживается в клубок и разряжается электричеством. Может там не змейки, а морские угри? «Господи, я просто не переживу эту ночь!» Он хочет отбросить персиковый йогурт, у него нет аппетита, зачем он толкает его в себя? И все же продолжает есть ложку за ложкой. — Бэмби, чтобы ты знал о нашей власти, — чеканит по слогам Биг-Бен. — Черный променял дантиста на зрелища. Ну то есть, хлеб насущный. Теперь такие как ты будут страдать. И Грелль тоже — потому что Черному не нравятся длинные волосы. Так проявляется диктатура. — Что?.. — теперь Бэмби ощущает себя на месте Ариэль. Они оба синхронно поворачивают головы от массивного мужчины к худому и обратно. — Я решаю проблему, — Черный тоже поднимается из-за стола. Он терпеть не может, когда кто-то над ним возвышается. — И да — заткнись, от тебя много шума. Биг-Бен перегибает палку, и остальные могут услышать разговор. Себастьян вернулся к Лайлу в кабинет еще до обеда так как решил поменять условия договора, но уже было поздно: новехонький телевизор в машине транспортной компании направлялся прямиком в Алиент-Крик. — Уговор был, — напомнил Фердинанд. — Я буду ходить в твою группу. Вызови дантиста. — Ты и так будешь ходить в группу. И она не моя — общая. Ваша. — Да хрена два заставишь. — Не понимаю, в чем проблема. Мы договорились. — Это несерьезно. Речь идет о предоставлении обязательных условий. — Хочешь об этом поговорить? Потому что я очень понимаю эту тему, правда. Понял еще когда предоставлял заключенному с фруктом в прямой кишке медицинскую помощь. Когда разъяснял людям сверху за тот беспорядок и «случайные» смерти своих подопечных. Мне очень хочется об этом поговорить. О правах и обязанностях людей, которые беспорядки устраивают. — Вы чего, ребят? — Поскольку Бард сомневается в причинах происходящем, то и не встает из-за стола до конца, а приподнимается. А вот Ариэль подскакивает: — Безумие какое-то, — надрывно причитает он, совсем как женщина. — Я не виноват, что попал сюда по ошибке, и никто не может заставить меня срезать волосы, никто! Еще идет судебный процесс и… Раздаются одобрительные выкрики: «Так ей, Черный!» «Отдай ее нам!» «Бабы общие, жены — частные!» они заглушают голос трансвестита. Бэмби не хочет или не может поднять взгляд на Ариэль, поэтому просто продолжает поглощать йогурт. В какой-то момент боль смешивается с жидкой пюреобразной массой, но не тонет в ней, а превосходит и плывет, как серфер сверху, по волнам, вместе с кусочками фруктов. Один из них попал прямиком в больное дупло, и Сиэль открывает рот. Это же делает и Биг-Бен. Он открывает рот и раздается оглушительный крик: — НЕ. ПЕРЕХОДИ. ЧЕРТУ! Не надо, Черный. «УУУУУ» — колышется серая масса заключенных. Что-то да будет. — Ой-ой. Так она твоя или чья? Определись, — тонкие губы кривятся в усмешке, и лицо Биг-Бена перекашивается окончательно. — А НУ ЗАХЛОПНУЛИСЬ! — вопит Томас. Он надувает легкие и дует в свой фирменный металлический свисток. Но уже поздно. Биг-Бен перевешивается через весь стол и дотягивается до стоящего на другой стороне. Огромная рука хватается за одежду на груди и притягивает к себе, попутно сгребая пустые баночки из-под йогурта. Кто-то из белых истошно вопит: «Пизда не рулит! Пизда общая!» и все как по команде бросаются друг на друга. Первым падает самый безобидный — Саван — он чуть меньше Биг-Бена по габаритам, но звук внушает уважение. Летят тарелки, в ход для мордобития вступают кружки и даже ложки. Бэмби сначала подскакивает, затем залезает под стол, за ним следом на четвереньках ползет Грелль. Он такой высокий, что спиной задевает столешницу. И он истошно, совсем как женщина, визжит, когда снаружи хватают за лодыжки темнокожие. Они тянут к себе: — Иди сюда, цыпочка! Бэмби тщетно пытается удержать мужчину за руки. Их пальцы сплетаются и вцепляются друг в друга. Они похожи на двух утопающих на судне. В конце концов, вместе с Греллем вытягивают и Сиэля. Позвать Черного — единственное, что приходит на ум. Зал тонет в шуме борьбы, выкриках, бранных словах и свисте свистков. Но Черный услышал или увидел. — Отцепись от него! — его голос раздается где-то над головой. Но Сиэль не может выпустить Грелля — просто не может. Одно дело, отцепить чужие руки ради спасения себя, но ведь сначала нужно отцепиться от взгляда, который умоляет не бросать. Томас по рации зовет подмогу. Раздается звук сирены. Ее импульсы похожи на ритм спазмов в коренном зубе. Сиэль не видит, но слышит, как в лицо Черному прилетает удар: смачный и тяжелый. Мужчина падает, но поднимается и отвечает обидчику. Биг-Бен все еще полон ярости на Черного за недостойные слова. Настолько, что даже не обращает внимание на происходящее, включая с Греллем. Ответный кулак он принимает почти без сопротивления — как будто нарочно, чтобы прочувствовать драку и раззадориться сильнее. — Идиота кусок! Романтик херов! — кричит Черный. — Забираешь или нет? Как будто что-то щелкает в голове здоровяка. Он оглядывается и замечает вопиющую проблему Ариэль. С очередным воплем он бросается на помощь и разбрасывает темнокожих в стороны. Как кегли. Бэмби может выдохнуть свободно. В этот момент в столовую в защитном обмундировании заходят охранники. Доигрались. *** — Ну и? — задает вопрос Фердинанд. Ему правда интересно. Он отворачивается от окна и оглядывает сидящих на стульях. Прямо перед его столом, все трое. На лице Черного уже завтра наберет цвет фингал, такой же, но под левым глазу расцветет и у Биг-Бена. Рядом с толстяком сидит Бэмби. Бард остался с Греллем в камере, и это хоть немного успокаивает негласного «мужа» Ариэль. Он из-за нее избил руки в кровь — оказалось, что тела шоколадок не такие хрупкие, как кажутся. Бэмби готов поклясться, что Биг-Бена произошедшее даже воодушевило. Вроде как у него теперь больше причин требовать расположения Ариэль. «У Грелля просто нет выбора»… Взгляд стальных глаз цепляется за юношу. Вид у него, как ни странно, хуже всех: хотя бы потому, что вызывает эмпатию. У всех раз в жизни болел зуб, разве нет? Жуткое зрелище. Фердинанд спешит отвести глаза. — Что это за спектакль? — повторяет он. Черный отирает большим пальцем каплю крови у нижней губы. На самом деле там ничего нет. «Наверное, ощущает металлический привкус», — думает Бэмби. Он думает о чем угодно, лишь бы отвлечься от изматывающей, сверлящей боли. — Предполагаю, — отвечает альфа, — психологический эффект. — Мы же тут психологию готовимся изучать? — Стоило сообщить ребятам, что дантиста не будет, как их зубы приняли новость за вызов. Биг-Бен кивает:  — Пробудилась заскорузлая боль и lyalya-lya topolya. — Lyalya-lya topolya? — переспрашивает Фердинанд. — Lyalya-lya topolya, — кивает. — Что это значит вообще? Что за странное «lyalya»? — Это по-русски «всякое». Ну и… деревья тоже. У нас ведь межнациональная община. Вы знали, что я наполовину русский? — Да я уже понял, что вы, как грибная рассада… действуете сообща, — Лайал крутит в пальцах ручку из кости мамонта. Внушительная, она даже на мгновение отвлекает Бэмби. Похожую Габриэль купил другу в подарок на День рождения: «Представь, как обрадуется?» — «Откуда у тебя столько денег? Она стоит… господи, целую кучу». Куча. Ку-ча-а-а. Куча денег у близнеца с сильным именем. И куча чужих зубов у Сиэля. Чаши весов не равны. — И зубы у вас общие, — тянет задумчиво мистер Лайал. — Десять человек в травмпункте. У троих, как минимум, сломаны зубы… и еще один, — Фердинанд косится в сторону больного, — с апельсином во рту. При упоминании апельсина что-то внутри Бэмби содрогается. Черный говорит: — Таким образом, нам нужна не только психологическая помощь, но и стоматологическая. Не так ли, мистер Лайал? Мистер Лайал рефлекторно смотрит на Бэмби — олицетворение мечты дантиста — и морщится. Он раздражен необходимостью признать своеобразную победу заключенного, но куда больше его голову занимают другие мысли — замять произошедшее. Наконец, он садится в свое кожаное кресло и выносит вердикт: — Завтра будет вам дантист. И это повезло, что он в городе. А теперь идите отсюда! — На ППЗ увидимся, — усмехается Черный, когда они закрывают двери. Биг-Бен потирает ушиб — ни он, ни Черный не поскупились на удары. Впрочем, от ссоры и обиды не осталось ровным счетом ничего. — Кстати, — спрашивает Биг-Бен, — что такое ППЗ? Я всю голову сломал. — Психологическая помощь зэкам. А ты что думал? — Тьфу! — плюется толстяк и качает головой. — Ты ведь все это устроил, чтобы… я осознал кое-какие вещи, верно? — И чтобы получить дантиста тоже. Сиэля словно бьет током. — То есть, — спрашивает он, говорить ему сложно, поэтому он немного шепелявит, — ты выбил у Лайала дантиста? Для меня?.. Мужчина останавливается. Он склоняется к юноше и невесомо поглаживает припухшую щеку. — Разумеется. Ведь капитан Лазутчик… уже соскучился по своему розовому, влажному и теплому Млечному Пути. И ведь все как во сне… Ублюдок. Сиэль бредет следом за остальными, зажимая щеку одной рукой, и как будто помогает. Но ничего-ничего, в очереди к дантисту он будет самым первым. Завтра. Прямо с утра. «Господи, пережить бы ночь!» — Пережить бы ночь, — вторит мыслям Биг-Бен. Он потягивается, хрустя позвонками. Кажется, у него уже есть планы на день грядущий. — Черный, не подумай, я-то на самом деле почти сразу смекнул что к чему, но… что-то мешало признаться самому себе, что Ариэль — это как бы мой приз. Понимаешь, о чем я? Приз, который я имею полное право забрать. Вот так вот. Ну вот шоры на глазах были!.. Мужчина все еще возбужден. — Да-да, — выдыхает Черный. Он не оборачивается назад, уверенный, что за ним по-прежнему идут.