Сразу после завтрака их заводят в зал для занятий. У помещения нет определенного названия: оно свободно вмещает в себя до двадцати человек и отличается тем, что имеет дубовую кафедру, спортивные коврики и у стен цвет мокрой травы — то есть, самый веселый во всем здании. Это особая комната. В ней и пахнет иначе: не хлоркой, а духом общности — более плотная смесь пота разного толка, фломастеры, сырая бечевка, мука и клей, который, наверное, все эти ароматы и склеивает между собой.
— А что это за кабинет? — интересуется Сиэль. На днях Томас внес его в особый список. В свой грубый черный блокнот с желтой закладкой. Он сказал: «Главный хоббит-с должен там присутствовать. Кто знает, вдруг это скажется на всем Средиземьи?» — «Что?» — спросил Сиэль. — «Что?» — переспросил Томас. Словно Сиэлю показалось. Словно он дурак.
И он действительно не понимал, куда его и еще восемь человек записали. На стульях оказываются: Последний Единорог, выглядящий, как мокрая крыса-альбинос, Грелль, Блонди, незнакомый умник в очках, заклеенных скотчем, Сиэль, Саван, азиат по кличке Скунс и Вайлет.
— Да здесь обо всем чирикают и все, кому не лень: хиппи, веганы, религиозники, — отвечает Скунс. Он сидит по правую руку. — Прошлой зимой, вот, йоги, но они вымерли с уходом Змея.
— Кого? — моргает Сиэль. Его правый глаз воспален: еще до рассвета, до пробуждения Биг-Бена, Черному захотелось присунуть. Они еще никогда не занимались грязными вещами при посторонних, и хоть справа разлетался свиной свист, означавший крепкий сон толстяка, это отнюдь не успокаивало.
Влажные и недостойные звуки унижают, знаете ли. Но Ротовой гавани все же пришлось принять упорного Лазутчика. Он пришвартовался вплотную к зубам, подавив Языковую стражу, и заставил даже природные рефлексы сжаться в послушный комок боли. Сиэль настолько обратился во внимание, с содроганием вслушиваясь в надрывный храп Биг-Бена, — лишь бы не прерывался! — что не заметил, как Лазутчик выстрелил залпом, но отнюдь не в теплую Гавань. А в открытый Космос. То есть, на лицо.
— О, мой глаз!
Мужчина неторопливо отер руки о штаны юноши и скривил снисходительную гримасу. — Господи. Ты уж постарайся там не забеременеть.
Сиэль безмолвно взвыл, не столько от боли, сколько от чего-то другого — щемящего внутри, скользкого… и даже более противного по консистенции, чем сперма.
— Знаешь ли, твои внутренние жидкости — не глазные капли, и они не должны попадать в слизистые других людей! — а это он уже прошипел, утыкаясь лбом в грудь Черного. От чужой майки исходил запах предутреннего пота — с приходом холодов система отопления в тюрьме шалила, и было жарче обычного. Лоб Черного блестел. Самое отвратительное — Сиэлю этот запах не казался отталкивающим. Артур пах совсем по-другому — робко, как бы спрашивая разрешение о существовании. Естество Черного же врезалось в действительность и забирало свои права.
Может быть, деление на хищников и их добычу — вполне сносная теория?
Чужие пальцы коснулись затылка и массирующими движениями вошли в волосы. Голос улыбался:
— В людей — возможно. Но ты ведь — Бэмби. Вавка заживет, как на олене. И старайся закрывать глаза в следующий раз.
— Я не видел!
— Интересно, что же привлекло твое внимание больше, чем мой член?
«Да уж есть вещи поинтереснее!».
Сиэль отстранился — и от подавляющего, вкусного запаха и от таких же властных пальцев. Он бы и душу хотел отстранить, но, она кажется, пригвождена ржавыми гвоздями к койке Черного. Унижена и оскорблена.
В этот момент и проснулся Биг-Бен. Сладко потягиваясь на сплющенном матрасе, видавшем все виды и формы крошек.
— Что, пацаны? Zlachnoe mesto — moja tjur'ma?
— О чем он говорит? — сморщился Бэмби. Он промывал глаз над раковиной. — Не понимаю русский. И не хочу понимать.
Последние слова он не столько говорил окружающим, сколько бубнил себе под нос. На самом деле не хотелось, чтобы Биг-Бен узнал о невысоком желании проникнуться его языком.
Черный зевнул, прикрывая рот рукой: «Говорит, что все видел», его смутный силуэт Сиэль наблюдал сквозь влажную пелену. «Интеллигент херов», — хмыкнул он.
— Что видел? — не понял Биг-Бен или притворился, что не понимает. У Сиэля в желудке разлилось знакомое чувство — так рождается новая Черная дыра. Если Биг-Бен стал свидетелем недостойности… Внутренности Фантомхайва не выдержат столько Черных дыр.
— Ничего, — проворчал юноша, прикрывая глаз челкой, — какая уже разница? Ничего хорошего.
— Боже, что с твоим глазом, Бэм? Он, как концентрация мирового зла.
И что на это ответить?
— Ничего хорошего!..
— Нет, серьезно. Налитое красное яблоко.
Сиэль стиснул зубы:
— Муха залетела.
Черный отодвинул его от раковины: «И отложила яйца», добавил, а затем взял свою зубную щетку и выдавил горошину зубной пасты. Похожа на сверкающее яйцо.
— Скоро Бэм превратится в муху.
— И улетит отсюда, как ангелочек, — улыбнулся Биг-Бен.
— Нет, — отчеканил Черный. Он выглядел довольным. Как и всегда после секса. — Как муха.
Сиэль обернулся:
— А ты значит, мух трахать любишь, да? Насаживаешь им по самые фасеточные глаза, да?
С этими словами он вышел. Успел выйти прежде, чем ответили. Черный отпустил — наверное, пожалел, ведь вид у правого глаза был правда не очень.
— Человек-Змей — перец контуженный в башню, — объясняет собеседник, и глядя в его узкие ореховые глаза, Сиэль пытается понять причину клички — Скунс. Наверное, также глядя в глаза Бэмби, Скунс пытается понять причину воспаленности правого глаза. «Надеюсь, не догадается». — Веришь-нет, но он знал язык змей. Во дворе мог вертлявую вызвать из кустов. Эти твари к нему липли, стекались со всех концов. А сам был гибкий, как веревка. Вел курсы йоги.
— А что с ним стало? — Сиэль настороженно и незаметно втягивает ноздрями воздух — по логике Скунс должен источать едкий запах, но ничего такого не происходит.
Скунс просто чешет шею, соскребая под ногти грязь. Она цвета мокрого асфальта. Сиэль замечает и крошечные волоски, торчащие из комка, как колышки. Зрение у левого глаза все же получше.
— Кто знает, может обратился в змейку и уполз под камушек? — азиат улыбается, обнажая желто-черные зубы.
— Ясно. Многофункциональная комната, значит, — Сиэль кивает и снова вертит головой: единственное, что остается — Блонди то и дело сверлит черепную коробку. Умник рядом с ним поправляет очки средним пальцем. Палец тощий и мозолистый, начищенный ноготь с синяком блестит, как хелицер птицееда. Сиэль встречает взгляд умника и не отводит глаз: ему некого бояться. Но чего они пялятся? И тут же вспоминает про бычий глаз. Утром Томас в коридоре не преминул заметить:
— Косплеем занялся, да? — Чего? — Алый глаз, вылитый Саурон в молодости. Ну топай давай, реще, не задерживай остальных.
— Будет Тайной комнатой, — вздыхает юноша.
— Чем? — спрашивает азиат.
— В «Гарри Поттере» есть такая комната, которая…
— Слушай, бро, тут не принято говорить про Гарри. Это… странно звучит, понимаешь? — Вайлет поворачивает лицо к Бэмби. Оно тоже слегка блестит от пота. Еще утром Бэмби видел, как Вайлет тренируется во дворе вместе с остальными темнокожими. Сиэль тоже подумывает начать заниматься.
Он пожимает плечами и шепотом спрашивает:
— Но ты же читал его?
Прежде чем склониться и ответить, Вайлет смотрит по сторонам:
— Это не имеет значения уже, — его мясистый рот исторгает воздух пачками. — Скажи папочкам о Гарри Поттере — и такое начнется. Волшебные палочки и заклинания… Хочешь увидеть какая магия выходит с их концов? — И он оглядывает глаз Бэмби: на лице отражается гремучая смесь из брезгливости и жалости: — Хотя… ты уже походу в курсе. Просто запомни, да? никакой попсы.
В комнату входят Джери и толстый мужчина в бледно-голубой рубашке. Надзиратель остается у дверного проема — охранять сборище, а незнакомец шумно ступает к кафедре.
Размер ноги никак не сходится с размером тела. Ступни, обтянутые мягкой телячьей кожей кажутся крошечными; брючины туго обтягивают массивные ноги. «Как бык, взращенный на стероидах», — проносится в голове Бэмби, и он почему-то с детским восхищением не может оторвать глаз от странного человека. В нем необычно все: от цвета волос, уложенных гелем и феном, до изнеженной кожи, как будто намазанной горячим парафином. Рубашка лоснится и чуть-чуть трещит, когда мужчина плюхается на стул — или это трещит стул? — груди большие и обвислые. Этому человеку не занимать уверенности, раз он явился в Алиен-Крик будучи не в лучшей форме.
Если Биг-Бен был брутально-смешливым толстяком, то этот — карикатурен и загадочен. Что он принес с собой?
Заключенные напрягаются и всматриваются, они в таком же шоке, как и Бэмби, и Фантомхайв ощущает напряжение коллектива — и кожей, и даже слизистой воспаленного глаза. Проносится задняя мысль о фантастических сперматозоидах Черного, которые плутают на поверхности синевы. Зрачок Бэмби — это их желанная яйцеклетка.
«Интересно, если член — космический корабль, и он стрельнул множеством маленьких корабликов-одноместников (с пилотами команды «ДНК»), то зрачок — это Черная Дыра? Желанное предназначение Лазутчика. В итоге, все мы родились из дыры, и к ней же стремимся?»
Человек достает из видавшего вида дипломата стопку бумаг, сначала вертит ее, откидывает и только затем оглядывает сидящих. Кропотливо, почти каждого тщательно.
Вайлет шепчет на ухо:
— Готов поспорить, он ездит по тюрьмам и съедает всех заключенных. Одно радует, бро, мы с тобой будем последними, как самые тощие.
Бэмби бы ответил, если бы не навязчивый страх о том, что более всех присутствующих он нуждается в…
— Меня зовут Эш Ландерс, и я — ваш психолог. Отныне я буду вести эту группу.
В толпе раздается смешок:
— Вести ее или жрать?
— Док, если вы себе не можете помочь, то как вы поможете нам?
— Я не хочу быть съеденным!
— Не понял? Почему психолог не баба?
Эш качает головой и сцепляет пальцы на животе, он выглядит тугим и рыхлым. Сиэль думает, что в его жизни никогда раньше не появлялось столько толстых людей, как в тюрьме. Что странно — разве в тюрьме не самое неподходящее для них место?
— Давайте решим этот вопрос: у всех нас есть здоровье. И оно может меняться в течение жизни. Так вот мое здоровье — вас не касается. Это моя проблема. А вот ваше психическое состояние — моя забота. И с этим я пришел к вам.
Снова смешок:
— Скорее тогда вкатился!
Эш игнорирует слова, он кивает Джери и тот выходит вперед. Джери встает широко расставив ноги, почти как стрелок на Диком Западе, и эффектно суживает глаза. Пародия на Клин Иствуда? Он оглядывает заключенных и как бы говорит: «Кто еще что вякнет? Моя пушка заряжена и ждет своего часа».
— Кто хочет прогуляться в одиночку? Никто? Как я и д-думал! Молчать и слушать! Делайте, что вам говорят! Проявите уважение!
Его выдали заиканье в слове «думал» и взлет голоса на «уважение». Голос зазвенел и чуть не пустил петуха.
Но заключенные все равно молчат. И все слушают. Потому что Джери может позвать Томаса. Где Джери, там неподалеку и Томас. Как и положено.
Психолог отирает лоб платком.
— Познакомимся. Поочередно называем свои имена, как к вам обращаться. Начинаем слева.
И все представляются.
— Отлично, а инкогнито в дверях?
Бэмби и не заметил, когда в проем рядом с Джери присоединился еще один силуэт. Темный и узкий, он отзывается:
— Себастьян.
— Себастьян, будет удобнее, если вы сядете с остальными.
— Мы на «вы», как мило. — Черный присаживается, но не к остальным, а на самый дальний и противоположный стул, так, чтобы наблюдать всю группу и психолога. Вытянутое лицо совершенно ничего не выражает, что почему-то настораживает. Эш не против такого положения.
Бэмби ощущает волну одеколона: озон? Запах неба перед дождем. Сиэль вдруг обнаруживает в мистере Ландерсе спрятанную ангельскую лубочность — ту, что зарыта за массивами плоти. Он даже проникается спасительной миссией психолога — ангел-хранитель — то, что сейчас жизненно необходимо Фантомхайву. Ведь еще немного и он сойдет с ума.
Ему даже мерещится, как крошечные сперматозоиды шевелятся на поверхности слизистой. Его разум воспален, как горящая ротовая полость: вечно принимающая, пассивная жертва, она, как и разум, становится открытой и лихорадочной.
Сиэля не вырвет. Нет, только не сейчас.
Скунс тянет костлявую руку. Наверняка поры в ней забиты точно такой же серой массой.
Эш кивает:
— Я смотрю, вы организованы. Вот и первый вопрос. Пожалуйста, Ким. — Он правда запомнил его имя?
— Док, можно вас так называть? Сколько ты зашибаешь на всей этой патоке с дрючками?
«Дрючки?» Даже Сиэль не слышал такого слова. Может, оно русское? Бедный азиат — понабрался от Биг-Бена с его ljalja-topolja.
— Меня можно звать просто по имени. Эш. Все люди любят, когда их зовут по имени, разве нет? Сколько я зарабатываю? Психолог — это прежде всего призвание. А если короче: не так много как хотелось бы, но меня устраивает.
— Надо в бизнес, да? Но, Док, я видел других доков, которые бацают типа, ну, знаешь хрени по типу «звонок другу» и прочая хуета? Так вот на такой хуете, док, можно рубить бабло. Знатное, скажу я! Забоболистое бабло! Бабосики.
Эш улыбается, и его улыбка не кажется чистой формальностью. Она на градус теплее:
— Как я и говорил, прежде всего — призвание.
— А работа почасовая?
— Да, мне платят за часы. Поэтому давайте вернемся…
— А жена есть?
— Я холост.
— Док, как? Вы же наверняка знаете как-че… Ну, я имею в виду, когда видишь телку с упругими титечками, и такой «офигеть, как подкатить к сия ультра-бамперу», а у вас, док, такой проблемы нет! Вы умеете… Как это называется… Ну навык мужицкий. На языке крутится…
Тут Скунс смотрит на Бэмби, как будто тот наверняка знает. Должен знать. Бэмби решает не тянуть резину и отвечает: «Пикаперство». Он и Блонди. Синхронно.
Кто-то смеется: «Нашел у кого спросить».
Эш настаивает:
— А теперь, когда мы познакомились получше, пора приступать.
— К чему хочешь, док, — вмешивается Вайлет. — Времени у нас — аэропорт. Заценили фразу? Есть типа «времени — вагон», но я раскинул мозгами и такой, э, какого хера? Аэропорт больше вагона! Даже один самолет форы даст! Так я это и придумал. Времени — аэропорт.
Клод хлопает в ладоши и бросает: «Мозговой штурм был долгим?» Блонди смеется единственный.
— Приятно, что у вас есть чувство юмора и голова мыслит неординарно, — замечает Эш. — Предлагаю поговорить о вещах, которые вы обдумывали в последний раз. Возможно, это что-то философское, а может и нет! Может, это что-то очень простое, вроде мысли о коллекции, скажем, своих рыболовных крючков. Вещи, явления, что угодно, о чем вы размышляли и о чем можете поделиться с миром. Как вам такая идея? Итак, начнем. На этот раз справа.
«Мысли о коллекции рыболовных крючков? Ох, Док, вы не с того начали. Совсем не с того»…
Но у Эша крайне уверенный вид. Бэмби восхищен, хотя бы потому, что окажись он похож на медузу, которая расплывается на берегу моря, окруженная голодающими обезьянами, он бы уже сломался. На самой первой минуте. Еще обезьяна не подняла бы свой камень, чтобы бросить мимо, а он бы уже был сломан.
У Себастьяна руки в карманах, ноги вытянуты вперед. Наблюдатель — но не участник.
— Пропускаю.
— Ничего, если нужно время, вернемся к вам последним. Следующий.
Саван смотрит на Черного и не решает прерывать цепочку:
— Пропускаю.
Грелль, все время сидевший тише мыши, расправляет плечи и пропискивает: «Пропускаю», а затем прочищает горло, чтобы в следующий раз казаться убедительнее. Сиэль знает, потому что был на его месте. Нет, горло так и не прочистилось.
Вайлет пропускает.
Бэмби смотрит на Черного: «Что происходит?» и тоже пропускает.
— Пропускаю, — поддерживает Скунс.
— Я думал о нелюбимом цвете, — раздается низкий голос. — Так вышло, что он преследует меня всю жизнь. И не только меня. Не понимаю, как можно любить его: угнетающий, надменный, подавляющий и… какой-то неубедительный. Черный. Не люблю черный цвет.
Сидящие поворачивают головы к говорящему. Им оказывается умник в очках. Он все так же поправляет оправу средним пальцем, черно-фиолетовым хелицером паука.
Эш кивает:
— Интересное наблюдение про цвет. Черный и правда окружает нас повсеместно. Ходят теории, что черный — самый первоначальный цвет. Не Тьма родилась из Света, а Свет из Тьмы. Как бы то ни было, цвета оказывают на нас влияние, и у каждого может быть свое отношение к тому или иному цвету. Стоит спросить себя, а почему возникают такие чувства? И с чем они связаны? Клод, верно?
— Потому что он назойлив, — с ходу отвечает Клод. Бэмби слышит, как шумно сглатывает Скунс: что-то будет, или новенький не знает про Черного?
Бэмби переводит взгляд с лица альфы на психолога, новенького Клода и обратно. Черный немного растягивает губы:
— Какая ирония, что у тебя под ногтями черным-черно, — он обращается к Клоду.
— Фиолетовый. Это темно-фиолетовый, — поправляет умник. Блонди на происходящее улыбается, ему как будто понравилось, и продолжает:
— Теперь я? Лично я думал о людях, с которыми состоял в любовных отношениях. Да, я думал о любви. О том, как она заставляет нас меняться. Любовь может быть для того и нужна? Чтобы люди эволюционировали. Научились прощать… Возможно, мы все оказались здесь не просто так. Да, я думаю, я меняюсь.
Блонди поглядывает на Черного, но Черный игнорирует взгляд.
— Пропускаю, — заканчивает Последний Единорог с придыханием. Вот кто точно не пойдет против системы.
— Что ж, как много пропустило, — протягивает Эш. — Думаю, это что-то да значит. Не так ли? Попробуем вернуться к тем, кто пропустил. У них было время подумать.
Черный глядит в стену перед собой, но обращается ко всем:
— Отвечайте нормально. И да — пропускаю.
Эш криво улыбается, но молчит, он посматривает на часы. Неудивительно, наверное, мечтает убраться отсюда поскорее, усмехается Бэмби. Очередь Савана.
— Я ни о чем не думал. Даже не знаю…
Вайлет спрыскивает:
— Да брось, ты только о еде и мечтаешь!
— На самом деле нет. У меня замедленный метаболизм.
— Видел я твой метаболизм, под подушкой. Этими заначками можно взвод накормить!
— Ладно, — сдается толстяк. — Скажу, что думал о пристрастии к еде. Еда — это привычка. Когда мы жуем, то мы не думаем, а когда мы не думаем, то уходим в нирвану. Интересно, почему индусы такие худые? Они же обожают уходить в нирвану. Жевали бы и жевали… и пребывали бы в вечной пустоте. А еще — думаю, коровы не просто так священные животные. Жвачные священные животные.
Вайлета передергивает.
— Нет, я так не могу! Почему я должен делиться сокровенным?
Эш пожимает плечами:
— Можешь рассказать не сокровенное.
— Ладно. Так… ладно! — Вайлет с шумом наполняет легкие воздухом и концентрируется на том, что блуждает в его голове. — Я думал о мухах. Почему у нас в тюрьме нет мух? Серьезно! Я уж молчу о тараканах!
— Сдались тебе мухи, дебил? — Скунс морщится.
— Мухи — это весело! Им можно отрывать крылышки и устраивать гонки, и уж они-то будут подинамичней глупых червячных гонок!
Скунс и остальные ненадолго задумываются. Наверное, каждый представляет себе муху и выгоды от нее.
— Вслушайтесь. Слышите? — Вайлет поднимает указательный палец вверх. — Жужжит.
— Фигня, это у толстяка в животе урчит!
— Вот ведь!
— И не говори. Хрен муху поймаешь, когда вокруг одни жиробасы!
— Жиробас жжжужит.
— Жиробасные жужжалицы жиром пожжуживают!
Смех. Не смешно только Черному, Эшу, Савану, Клоду и Бэмби. Потому что ему скоро отвечать, а в голове хаос.
Грелль:
— Я думал о том, как хорошо было бы содержать теплицу. Или огород. Наслаждаться цветами и работой с землей.
— Зачем тебе огород, детка? — подтрунивает Скунс. — Хочешь себе большие, пупырчатые огурцы выращивать, а? А что ты будешь с ними делать? С такими толстыми?
— Отрезать секатором, — Грелль впервые отвечает кому-то прямым взглядом. Он хмыкает и чеканит по слогам. — На кусочки.
— Да брось, хочешь их себе в искусственную манду пихать! Говорят, таким сукам, как ты, отрезают причиндал, потом его выворачиваются наизнанку, и пизда готова!
Бэмби кривит лицо, и это замечает сосед.
— Эй, чувак, у тебя проблемы?
— Что?
— Нет, вот у тебя сейчас лицо было: «Не сиди рядом со мной, грязное животное!» А ведь ты — всего лишь сука, так что выбирай рыло на харю! Это мне с тобой брезгно сидеть! Терплю только ради Черного! Сука тупорылая!
— Хватит! — восклицает Эш. — Мы все здесь взрослые люди, верно? И мы будем вести себя, как взрослые люди. Стоит обсудить правила.
— Надеюсь, ты не пиздолиз, док, — бросает Скунс. — Кто лижет манду — хуже петушары! А кто покрывает искусственную манду — хуже петушарочного петушары!
— Поговорим о правилах в нашей группе, — настаивает мистер Ландерс. — Первое, не материмся. Второе, прежде, чем сказать, тянем руку. В любом случае. И третье: мой кабинет находится прямо по пути в столовую. Если кому-то из вас захочется поговорить о том, что волнует, я там с десяти утра до пяти. И среди вас еще не все высказались.
Последний Единорог держит колени плотно, как прилежный школьник.
— Я думал о тульпах. О том, как они важны в условиях тюрьмы.
— О тупо-… чем? — Не понимает Вайлет.
— О тульпах, — немного наивно повторяет Единорог. Ему кажется, что все это знают, или достаточно того, что он знает и лишь высказал, наконец, мысли вслух.
— Тульпы — это карманная галлюцинация, — поясняет Бэмби. — Вызывается осознанно. Как вторая личность в голове.
Он читал в интернете. Как раз по поводу того, что ему иногда казалось, что в его голове сидит копия Габриэля.
— Что за ересь! Такого не бывает! — восклицает Вайлет и хлопает себя по тощим коленкам.
— Это психология, — пожимает плечами Сиэль. Эш вмешивается:
— О тульпах я могу рассказать лично тому, кто заинтересуется. У нас, к сожалению, кончается время, а я еще должен дать вам домашнее задание. Для первого раза, оно, конечно, сложное, но увлекательное и к тому же будет приз.
Кажется, мистер Ландерс уже устал от происходящего. На рубашке образовались мокрые пятна: под мышками и в центре, прямо между грудями. Джери и глазом не моргнул, тренируясь в позе Клина Иствуда.
— Приз — резиновая баба или живая? — усмехается Вайлет.
— Лучше: набор для душа и пакет конфет, — улыбается психолог. — А пока остался последний, кто не высказался.
Бэмби чувствует некоторые взгляды на себе. Поэтому он не думает, а просто говорит. Вернее, оно само вышло из него. От спермы, угодившей в глаз, он как будто прозрел идеей, забеременел мыслью и теперь просто выталкивал ее на свет; зрачок расширился, как матка, готовая исторгнуть из себя дитя:
— Я размышлял об экзистенциальных дырах, о том, как мы все вышли из них. О том, как сперматозоид стремится в яйцеклетку, подобному тому, как всякий космический объект стремится к Черной дыре. Дыра, в конце концов, поглотит все. Как смерть. Как матка. Как яйцеклетка… Как планета. И — наш мир, и все наши желания, и цели… И ваши черные цвета, и ненависть к ним, и ваши огороды, и даже ваше домашнее задание, док. Все поглотит идеальная Черная дыра. Она, как заспермаченный зрачок тюремной сучки. Казалось бы… такой пустяк — мой зрачок, метафоричная яйцеклетка и Конец Всему…
Он хмыкает и оборачивается к Скунсу. Тот теперь выглядит напряженным и тихим. И от него, наконец-то воняет. Смердит ужасной козлиной вонью. Но Сиэлю все равно.
— Да, ты прав, я — сука, — чеканит он. — Но я и Черная дыра, к которой стремится сперматозоид самого сильного самца из вас всех вместе взятых. Понимаете? Сфера, круг — символ всего. Это то, к чему направлено наше подсознательное. Танатос. Хотите вы этого или нет. Ты мечтаешь трахнуть меня в дырочку или еще лучше — в мой зрачок. Но он тебе не достанется. Потому что ты — Скунс.
Сиэль замолкает. Наступает тишина. Слышно, как жужжит муха, но все внезапно забыли про свое желание поймать хотя бы одну.
Затем Эш ударяет одну ладонь о другую и бодро заявляет:
— Отлично. А теперь слушаем домашнее задание!
***
— Ну и где ваши просветленные лица? — интересуется Бард за обедом. Дают кукурузный суп и булочки с чаем.
— Остались в той комнате, на стульчиках, — хмыкает Бэмби. Он голоден. Его слегка опустошила речь о Черных дырах.
— Так и знал, что у психологов сплошная пыточная. Потому и не пошел, — соглашается оборотень.
— Можно подумать, тебя кто-то звал, — замечает Биг-Бен.
— Ну да, туда приглашены только избранные. Избранные психи.
Черный разрывает булочку: начинку себе, мякоть — Бэмби. Тот любит макать ее в суп. Мужчина как-то странно смотрит на юношу, затем дотрагивается ладонью до лба:
— Не перегрелся?
— Нет. Всего лишь сперматозоид в глаз попал. — Странно, что еще утром Сиэлю было не все равно, как ребята узнают о случившемся. А теперь он сам произносит постыдное. Своими собственными губами. А какая уже разница-то?..
— Да походу он уже до мозга дополз.
— Вы о чем? — спрашивает Биг-Бен.
— Значит, вот что с твоим глазом, — тянет Грелль. — Какая мерзость!
Черный смотрит на него:
— Эй, какая мерзость? Тебе же сказали, это гены наиболее сильного самца.
Грелль не знает, что ответить, поэтому Биг-Бен угощает его своим яблоком: «Смотри-ка, выбрал самое наливное. Конечно, оно не такое красное, как глаз нашего Бэмби, но… что есть». — «Какая прелесть!».
Чтобы отвлечь всех от разговоров о своем собственном наливном яблоке, Сиэль спрашивает:
— А кто такой Клод?
Отвечает Бард:
— Тип из новой волны. Живет в камере с Лондоном и Крэгом. Он неплохо прижился и вроде сразу нашел общий язык. Говорят, он семь пядей во лбу и был каким-то… то ли профессором, то ли… Тот еще прокаченный мозжечок короче. А почему интересуешься?
— Он говорил о том, что ненавидит черный цвет. По-моему он хотел сказать что-то другое.
Биг толкает Бэмби локтем:
— Сказать секрет, Бэм? Здесь ВСЕ ненавидят черный. И именно поэтому — любят.
— Так не бывает. Можно бояться и уважать.
— Ну тогда добро пожаловать в Алиент-Крик, малыш.
— И я — не малыш, — вяло ворочает языком Бэмби. Черный замечает:
— Верно. Он у нас — Черная дыра. Большая сексуальная, смертельно опасная и пустая дыра. Заметь, черная. То есть, априори моя.
Экзистенциальная безысходность.
Экзистенциальная безысходность…
Прием-прием.
Диспетчерская рубки капитана Лазутчика, прием.
Биг присвистывает:
— Боюсь узнать, что вы делаете в своей этой группе!
— И не говори, — кивает Ариэль. — Я единственный хотел натолкнуть начальство на конструктивные изменения.
— Начать посыпать булочки корицей? — Бард жует тесто. — Ну невозможно же пресное тесто. Как так готовить можно? А все потому, что Пабло уже сто лет никто не сменяет на кухне.
— Тебе же нравятся мексиканцы, — подмигивает толстяк.
— Горячие штучки мне нравятся. Разные вещи. И женщину бы я не допустил на кухню, они не умеют готовить.
— Предложение лучше, — продолжает тему Грелль. — Предоставить нам огород или теплицу! А что? Было бы здорово! Свежий воздух, земля.
— Вот пусть женщины и занимаются огородами, я не против, — замечает Бард. — Лучше бы корицу попросили…
Черный трет виски, он как будто очень устал. Бэмби тихо спрашивает:
— Голова болит?
— Нет, — и тонкие губы ползут вверх: — Может, экзистенциальный кризис?..
***
Сначала Сиэль долго режет плотный картон, затем склеивает из него каркас двухэтажного здания. Картона не так много, как желающих его повырезать.
На фоне звучит передача о Чарли Чаплине — по мнению азиатов, настал час культурного просвещения. Сейчас именно они держат пульт управления.
Но большая часть людей не смотрит, а ковыряется за столом творчества. Или наблюдает за тем, как кто-то ковыряется: орудует тупыми детскими ножницами в форме кроликов или теряется в многообразии цветовой гаммы картона: «Это же розовый?» — «Нет, красный. А вот это розовый». — «А тогда этот третий какой?» — «А это уже цвет мозга». — «Но он розовый». — «Нет, брат, он бледно-розовый». — «Тогда это тоже красный!» — «А это оранжевый. Чувак, дай угадаю за что сидишь — ты кого-то сбил». — «Как догадался?»
Задание, которое дал мистер Ландерс, вряд ли могло заинтересовать с самого начала. Скорее приз — набор геля для душа. А поскольку он не из местной лавки, то можно дорого толкнуть. Да и пакет со сладостями не помешает.
Людей поделили на команды по двое, чтобы поднять дух товарищества, и, разумеется, сократить потребление материала. Бэмби хотел строить проект с Ариэлем, но ему не дали. В пару к Греллю оказался назначен Саван. И теперь Биг-Бен ревнует:
— Она нашла себе другого большого и плотного мужчину! Бэм, иди посмотри, что они делают!
Бэмби устал бегать от одного стола к другому. У него своей работы невпроворот.
— Рубят окна.
— В спальню? Если на кухню, то хорошо. Это знак, что между ними только еда и ничего личного.
— В светлое будущее. Скоро за трубы возьмутся.
— Какие трубы?
— Которые ты им будешь шатать.
— Тьфу, на тебя. Смотри-смотри, Саван не умело обращается с ножницами. Скажи же? Он не хозяйственный, и Грелль это заметит. Грелль умный.
Бэмби бы возразил, что с такими тупыми ножницами никто не способен умело обращаться, да и в последнем утверждении он не уверен, но молчит. Он вырезает парадные двери в их, с Черным, домике.
Сам Черный сидит на стуле и лениво болтает ботинком из стороны в сторону. Изредка он проверяет ход работы.
— Поменяй дизайн. Так не годится. — И он ни разу не взялся за ножницы или картон.
У Бэмби опускаются руки:
— Но ведь ты ничего не сделал! Так что это — мой проект. Делаю уже, как хочу. И — могу. Скажем, что общий, конечно, но сделаю я.
Карие глаза буравят: как будто речь идет о настоящем доме, а не о безделушке на глупый конкурс.
«Вот только не говори, что ты и тут будешь доминировать!»
— Эта изба олицетворяет и меня тоже, имей в виду. А сейчас у тебя петушиный интерьер: полосатые шторы и пушистый ковер? Предлагаешь мне среди такого жить? Серьезно, Сиэль?
— Ты назвал меня по имени. Первый раз.
Черный ведет плечом: то ли оно чешется, то ли затекло, столько времени сидеть без дела.
— Разумеется, мы же сейчас именно в доме на улице Алиент-Крик, а не в одноименной тюрьме. А дизайн меняй.
— У меня уже пальцы устали от мелкой моторики.
— Хочешь поработать чем-то другим? Я за, — рука мужчины легла на ширинку его штанов.
Юноша фыркает и поднимает ножницы — глупые ножницы с заячьими ушами — он трясет ими в воздухе:
— Иногда нужно не мешать другим позволять тебе же доминировать. Мне не нужно ничего доказывать! Сделаю я другие обои и шторы повешу.
— Да-да… Ты слишком много говоришь. Давно бы уже сделал. Хочу набор для душа.
— Тогда мне сладости.
Черный цокает языком:
— Тебе — то, что останется от сладкого.
Вайлет как будто читает мысли Фантомхайва: он внезапно издает крик на весь зал и бросает картон на пол, а затем топчет и рвет его.
— Уебанский картон! Заебался в край! В жопу толкал эти домики, прямо вагоном и в сраку фантазера, который эту хуйню придумал! Я че блядь в яслях? Тупые ножницы, они не режут! Тупой картон! Аааа!
Бэмби решает не поддаваться общей панике и продолжать работать. В конце концов, лучше лепить домик, чем заниматься… чем бы то ни было другим. Черный бы придумал — чем.
Он замечает проблему, о которой и сообщает:
— У нас крыша протекла, мастер.
— Поставь ведро.
Бэмби вырезает и склеивает маленькую посудину, больше похожую на таз. В ливень такого хватит дай бог на час, а после весь титаник пойдет на дно. Возможно, перед этим он даже переломится пополам.
Подумав, юноша чиркает надпись на ведре. Черный читает:
— «Слезы Лосося»?
— По-моему символично. И холодильник я забил до отказа, на случай если Биг-Бен в гости придет.
— А что курица-гриль делает в ванне?
— Это испаночка Барда. Принимает душ. После загара на пляже Коста-Рика.
— С женской анатомией ты совсем незнаком…
— А что не так-то?
Но Черный пропускает вопрос мимо ушей:
— Только пусть чирикаются не на моей кровати. Кстати, где она?
— Вот. Толстая перина для большого босса, у окна с видом на морские воды, — Бэмби усмехается, затем мизинцем указывает в комнатку на другом конце дома: «А вот моя».
— А ты оптимист.
— Приходится быть скромным рядом с…
— Я не про твои размеры, а про отдельную кроватку. Это мило, но убирай. Забыл уже? У нас будет один большой траходром.
— Я думаю, хватит того, что из частного домика мы сделали общежитие (kommunalka, как бы сказал Биг-Бен). Это задание — для проработки личностных психологических проблем. То есть, я должен обставить хотя бы свой чулан так, как вижу. С виду это незамысловатое упражнение, но несет смысл. Слышал выражение, мой дом — моя крепость? Это относится и к подсознанию. И это не мои шторы полосатые на том кривом окне, а шторы моего подсознания. И это — символ! Мистер Ландерс в них что-то увидит.
— Мистер Ландерс дальше своего пуза не видит. И повтори еще раз. Заумным предложением. А то у меня сейчас колом встанет. Про кривое окошко можешь не повторяться, только свой искрометный монолог про Черную дыру. То есть, про тебя, принадлежащего мне… смекаешь? Да у тебя из подсознанки прут эротические фантазии на мой счет.
Черный обнажает зубы, когда смеется. И Бэмби замечает, какие они идеальные: ровные, здоровые. Разве в этом месте такое возможно? Почему он раньше не обращал на это внимание?
— Кем ты был до того, как попал сюда?
— Вырезай шторы, Бэмби, и на этот раз не бери голубой карандаш. Он только для таких как ты.
— Ты смотрел на мои зубы по-особенному. Тогда…
Черная бровь взлетает вверх:
— Хочешь предъявить за сексуальное домогательство? Извини, но даже при желании, твои зубки такие маленькие… Хоть в них и были дупла, но…
— Вот-вот, ты даже странно шутишь про зубы. Ты смотрел в мой рот со знанием дела… Очень напомнил кое-кого…
— Надеюсь, не твоего романтичного бойфренда.
— Дантиста.
Черный переводит взгляд на экран, где его заинтересовывает Чарли Чаплин в котелке: персонаж упал на рельсы, и вот-вот по нему проедет поезд.
Поезд правды.
Бэмби выдыхает:
— Но как?..
— Не твоего ума дела.
— Значит, я прав? Прав?
— Бэмби. Ты иногда бываешь смышленым, но твой удел — всего лишь кромсать цветную бумагу на мой картонный домик. Так что помалкивай.
— На НАШ домик.
***
— Готово! — не без гордости заявляет Бэмби, показывая жилище. — Но прежде чем войти, вытрите ноги!
Мизинец тыкает в красный квадрат перед дверью с надписью «У вас еще есть шанс убежать». Добротная крыша — ее все же пришлось мастерить Черному, так как первоначальная разломилась пополам и Бэмби порвал ее на манер Вайлета. И добротные стены, два этажа, четыре двери, просторная кухня и не яркий дизайн.
— А почему обои везде темные? — спрашивает Бард. — Мрачновато.
— Спойлер о том, что здесь живет Черный, — хмыкает юноша.
Бига сразу же заинтересовывает странное сооружение, похожее на кресло с кучей штырьков и палочек. С виду ими можно где-нибудь ковырять. Они с крючьями.
— А что за инвалидное кресло? Камера пыток? — интересуется здоровяк. Один его нос размером с окно.
— Кресло дантиста, — Бэмби пытается поймать взгляд Черного, но мужчина делает вид, что не слышит. Он демонстрирует Барду бумажный холодильник: дверца открывается, а там… мясо. Много-много мяса. И баночка йогурта. Для Бэмби.
— Воодушевила собственная история? — подмигивает Биг-Бен. Он напоминает про больной зуб.
— И она в том числе.
Биг запускает пухлый палец на кухню и поправляет кусочек картона: с бумажной тарелки падает бумажный стейк. Бэмби напрягается: «Осторожнее! Там все на соплях!»
— Фу, Бэмби, как не гигиенично с едой-то! — Барду домик нравится. Он даже надеется, что ребята займут первое место. Испаночку, которая похожа на курицу-гриль, он захотел забрать себе — после конкурса, конечно. Будет как закладку использовать.
— И сиськи у нее что надо! Спасибо, Бэм.
Черный вздыхает:
— Еще один не знающий женскую анатомию спалился…
***
Домики относят в кабинет мистера Ландерса. Психолог там уже уютно устроился и заимел табличку с собственной фамилией.
Он предупредил, что на оценку уйдет несколько дней: «Все нужно тщательно обдумать», но и про критерии ничего не сказал.
Он отвечает лишь через три дня после получения последнего домика. Он собирает всех в «тайной комнате» и озвучивает:
— Сложно сделать выбор. Честно сказать, я не думал, что получатся такие хорошо сбитые, ладные дома. Домища. Мда. Вернее, вы должны понимать, что победителя в таком конкурсе быть не может. И все же мне выдали призовой фонд и дали задание — дать задание, вот такой вот каламбур… А поскольку мне нужно было узнать вас получше… домики всегда лучший вариант. Они отражают многое в вас, чего вы сами не замечаете.
— Они же не личные, а парные, — замечает Сиэль. Ему уже не нравится вступление. От него дурно пахнет. Почти как от Скунса, но по-особенному подло.
— Верно! — с теплой улыбкой соглашается Эш. — Устройство домика в паре — наилучшим образом покажет, что именно вы транслируете в мир близко находящемуся человеку.
А напарник Грелля недоумевает:
— Ножницы? — У Ариэль оказывается избыток в коло-режущих предметах. Кропотливо вырезанные ножи на кухню, газонокосилки, секаторы, ножницы в сад. Ножницы в ванную. Ножницы для ногтей и ножницы для волос. Пилочки.
— Я — стилист, и мне положено. Привычка, что ножницы всегда под рукой. Они как воздух!
— Опасная женщина. Ух, какая! — с трепетом шепчет Биг-Бен. Он тоже напросился посмотреть результаты, и мистер Ландерс решил не сопротивляться: хотя бы потому, что в дверном проеме, где его поймал Биг-Бен они выглядели комично и опасно.
Бэмби наигранно ежится:
— Ага. Спишь, и в любой момент могут что-нибудь отчекрыжить. Для «стилю».
— Например, — кусок мяса. Для «грилю». — улыбается Черный. — У нас весь холодильник ими забит.
— «А ты оптимист». — Бэмби смотрит на Черного снизу вверх, но на мгновение создается впечатление, что они на равных.
Иллюзия обмана.
Наконец, Эш объявляет:
— Сложно, очень сложно. Но я сделал выбор. Победил проект Клода и Алоиса.
Домик с самого края: он белого и желтого цветов, без единого темного — и не дай бог черного — пятна. Канареечная клетка. Ни к чему не придраться. Ноль индивидуальности, зато: голуби в саду, распахнутые окна, белые занавески, вазы с цветами (а у Бэмби и Черного вместо букетов — столовые приборы, Черный заставил их вырезать: «Детали — делают картину»).
Первым подает голос не победитель, а проигравший. Вайлета изрядно утомили и картон, и тупые ножницы:
— Док, что за херня, а? Задание было не про ванильку! Этот дом выиграл, потому что весь белый что ли? Что за расизм? Вы где-нибудь видели домовой расизм?
Бэмби внезапно для себя тоже ощущает потребность высказаться:
— Объективно же — наш дом лучше. По построению и вообще… — Он не согласен с исходом. Нет, он не хочет с этим мириться, и, черт, плевать он хотел на приз. — Да в нем жить можно, если нас уменьшить! Ну, как в фильме «Дорогая, я уменьшил детей», смотрели же?
— Да забей ты, бро, — Вайлет хлопает его по плечу, но Бэмби скидывает руку.
— Да я пальцы картоном резал! Зрение посадил, вырезая все эти милипиздрические финтифлюшки! И ради чего, мистер Ландерс? Сказали бы, что надо сделать примерный домик с белыми скатертями и все! А знаете что? Да я в таком же жил! И хрена с два буду делать его в игрушечном виде!..
Мистер Ландерс молчит, но делает это понимающе. Как самый настоящий долбанный психолог! Еще бы, ведь он лучше знает, кому стоит отдать конфеты и гель для душа домику героинщика и умнику в очках со скотчем. Кривому домику, без харизмы, без неправильности, без…
Физиономия Блонди светится, а рожа умника Клода транслирует: «Ни единого черного пятна. Заметьте». Мартышка Вайлет с его грубой речью, которую повторяет Бэмби… Ариэль — трансвестит, который скорее всего, кого-то заколол ножницами или пилочкой для ногтей. Пассивный Саван… Скунс… Последний Единорог, у которого в голове автономная, ручная вторая личность.
«Что?.. Что же я здесь делаю?»
КАК?
А затем смех Габриэля — его персональной тульпы с рождения, у нее есть плоть, физический голос. И человеческая подлость.
А затем белые ступени, ведущие вверх, в белый особняк Фантомхайвов. Кипенно-белая мебель, светлые ковры… Золотая клетка.
Тульпа Габриэль. Вкрапления канареечного — элементы клетки…
«У тебя была такая идеальная жизнь в твоем домике. Что же ты изрезал все пальцы для домика Черного? Гадкого домика, пропитанного запахом мяса? Смердит как от скунса!»
«Да пошел ты!»
«Я бы на твоем месте сделал точно такой же белый домик, как у них, и выиграл бы. Всем хочется видеть только идеал. Такой была наша семья. Ты забыл? Но ты зашел в домик Черного и согласился с его правилами!»
«Пошел, пошел, пошел ты! У меня не было выбора!»
Сиэль слышит крик Блонди: «Не смей!» и не может остановиться. Все случается слишком быстро. Он сбрасывает бумажное изваяние на пол и топчет ногой. Под подошвой картон хрустит как старые-старые кости. В хлам. В груду мусора. Чем дом и является.
Это сахарная пудра, которая припорошила гроб.
В волосы сзади цепляются пальцы, они больно тянут вниз. Сиэль пытается обернуться, изо рта Блонди разит медикаментами, изо рта раздается шипение:
— Тварь! Ты все испортил! Убью!
Сиэль замечает Клода и Черного, который преграждает тому путь. Черный хватает Блонди за руку и резко отталкивает в грудь.
— Черный, ты все видел! Он же крыса! Долбанная крыса!
— Отойди от него.
— Так все это не решается, не покрывай его! — голосок Блонди дребезжит.
— Сам решу, что делать. Успокоились. — Черный заслоняет провинившегося собой. Биг встает рядом, на всякий случай, а Грелль — за ним.
— Да он просто покрывает его, — раздается голос Клода. У него очки съехали. Черный поворачивается к нему:
— А ты я смотрю умник у нас.
— Ну в цветах разбираюсь точно.
Бэмби становится стыдно. И страшно. Смятый картон до сих пор под ногами, но голос брата исчез, как и образ белого особняка.
— Я не знаю, зачем… сделал. Я… на меня что-то нашло…
Блонди смеется и как-то по-особенному зло. Черный заставляет замолчать: «Не оправдывайся», он обращается к мистеру Ландерсу:
— С итогами конкурса все решено, полагаю? Мы расходимся. Победители получают приз и все. Еще бы из-за лачуг не устраивали резню.
— Требую наказания! — Блонди не может успокоиться, его челюсти дрожат, а ледышки полыхают. Они даже кажутся горячими. Черный хмыкает:
— Может еще как баба поревешь над картоночкой? Уу-у, обидели бедняжку. Все, расходимся. Дело выеденного яйца не стоит.
— Как не ценится чужой труд, — сухо отмечает Клод ему в спину. Он наконец протер свои очки и водрузил на переносицу.
— Можешь сломать остальные дома, — склабится альфа. — Подобной ересью больше заниматься никто не будет. Мы вам тут, док, не в яслях сидим. А взрослые люди.
Черный толкает Бэмби к выходу. В голове юноши вакуум: как он мог потерять контроль над собой?..
— Тогда я подотру свой зад твоим домиком, можно? — Для новенького у Клода слишком рано прорезался голос.
— Хоть в глотку засунь и пососи. Если тебе от этого легче станет.
Клод отвечает что-то еще, мистер Ландерс кого-то останавливает, но Черный уже уходит. Кажется, внутри остался Биг-Бен.
У Бэмби ноги не слушаются, они не гнутся, почти как в первый день.
— Себастьян, я правда не знаю…
— Да замолчи. Пошли во двор, прогуляемся.
— Просто прогуляемся?
— А ты хочешь что-то другое?
Сиэль резко мотает головой: «Нет!»
Мужчина говорит:
— Домики строятся и домики рушатся… И — снова строятся.
— Это был не просто дом.
— Я понял.
Они шагают какое-то время молча. Во дворе играют в баскетбол. Томас с хмурым лицом следит за игрой, интересно, что на этот раз он представляет? Игру орков против эльфов?
— Жаль, дом сломают, — тихо замечает Сиэль. — Наш который. Час кресло дантиста вырезал. Там детали двигались и все такое.
Карие прищуриваются, а тонкие губы обхватывают сигарету:
— Ты же знаешь, что кресло дантиста не выглядит, как пыточная камера?
Сиэль готов поспорить:
— А ты знаешь, что для пациента оно именно так и выглядит?
Карие глаза посмеиваются. Совсем чуть-чуть.
— Знаю. Мой отец тоже был дантистом.
