***
Но, если на опушке безопасно и тихо, то в туалете совершенно иная картина. Сортир — он, как расщелина в древней скале. Имитация глубокой пещеры. И порой она может источать самые странные звуки. Одни из них могут быть многозначительными, — как, например, охи — а другие нести чрезвычайную однозначность. Как выстрел ружья. Вскрик. Так, Бэмби поздно осознает, что опушка кончилась и лучше свернуть обратно. Зайти попозже. В углу помещения происходит изнасилование. Процесс опущения настолько грязен, как и пол вокруг. Кто-то насрал: мазки дерьма, буро-коричневого цвета, как подошва резиновой стандартной формы. — Жри, параша ебаная, глотай! Это мое говно, для тебя берег! Горячее, — Крэг и его шайка обступают жертву полукольцом. На полу белеет нечто настолько странное, что не сразу воспринимается, как человек. Абсолютно голый и абсолютно белый, включая волосы, ресницы и брови. Альбинос по кличке Единорог. На вошедшего отвлекаются: — Ты пришел ссать или пялиться? — Извольте пройти поссать, миледи. — Смех. Бэмби встает у писсуара спиной к компании. Выбора, как сделать то, зачем он пришел, попросту не остается, но от напряжения сложно сосредоточиться на, казалось бы, естественном позыве. Струя звучит особенно громко и не приглушает ни стоны жертвы, ни слова. — А я думал, суки ссут сидя. — Черный его оприходовал так, что ни сесть: ножки разъезжаются. Гляди, какие тонкие. Баба. Если не Бэмби, то хотя бы Габриэль может многое им сказать. Но в отражении зеркальных пластин виднеется голый зад Крэга: белесый таз двигается синхронно сдавленным звукам. — Расшевелю твою тугую норку, дрянь! О, да, сука! Хочешь меня? Единорог издает хрип, который напоминает загнанную лошадь: нечеловеческий и животный звук. Когда Крэг кончает, он сначала стучит кулаком в стену, затем запрокидывает голову высоко вверх. После вытаскивает член и отходит. Его место занимает другой, из новеньких. Он мочится сверху на спину и задницу опущенного. Обильно, как будто терпел ради этого весь день. Бесконечная струя. Когда она скуднеет, заключенный может повернуть лицом к остальным и похвастаться: — Все слил. До капли. — Я тоже, — Крэг застегивает ширинку и отряхивает штаны от невидимой грязи, — уходим. Мочившийся наступает правой ногой на спину Единорога: «Что надо сказать напоследок, шлюха дырявая?» Напрасно жертва силится что-то сказать: получается только хрип. Кончик подошвы пытается зарыться между ягодиц, как вороний клюв в сугроб. — Последняя попытка, уродина, иначе мой ботинок проделает путь через твой богатый внутренний мир до глотки. Единорог чудом находит остатки сил: — Спасибо, — шепчет он. От носа до пола тянутся сверкающие нити соплей и слюны. Это вызывает гримасу отвращения на тех лицах, что маячат сверху. — Не слышу. Ребята, вы слышали? Какой-то звук… — Я пернул. — Крэг моет руки над раковиной и скалит зубы в отражении пластины. Щеки пышут румянцем. — С… спасибо… большое, — повторяет Единорог. Он кричит, когда ботинок оказывает давление и напоследок смачно пинает по испачканной красной ягодице. — Чтобы в следующую свиданку сразу встал раком. Беляночка ты наша ненаглядная. Крэг останавливается, чтобы посмотреть в синие глаза: «Ты же знаешь, что я бы с удовольствием все это проделал с тобой, малышка», он высовывает язык и поигрывает им в воздухе. Но все же Бэмби обходят стороной, подобно акулам, обплывающим худую шлюпку. Когда двери закрываются, Единорог позволяет себе промычать что-то неразборчивое. Тело скрючено в позе эмбриона и уперлось головой в самый угол. Тело не плачет только потому, что уже не в первой. На невозможно белой коже и на полу следы спермы, крови и большие, растекающиеся лужи мочи. — Нажми кнопку, — мычит он, и Бэмби не знает, что делать: уйти сразу или все же ответить. В горле стоит ком, а от вони щиплет глаза. Наконец, он отвечает: — Не могу. Тебе надо найти вертухая, чтобы он отвел тебя в медпункт. — Помоги… «Да не могу я, понимаешь? Не могу!» Скрипит дверная петля, и входят Умник и Блонди. Блонди первым видит жертву и бросается к ней: «С той стороны бери под руку!» — восклицает он. О кнопке тревоги, разумеется, речи не идет. Но Умник стоит на месте. Он размышляет. — Клод! — настаивает Блонди. — Помоги мне! — Лучший вариант позвать охранника, и это стоит сделать тебе. Тогда Блонди переводит взгляд на Бэмби, он почему-то затравленный, как будто нечто произошло с ним: «А ты чего встал? Радуешься, что тебя не коснется? Рано радуешься». Бэмби выходит. Он замечает, что дрожь в коленках уже не такая сильная, как в первые разы. Первым из вертухаев он встречает Джери, тот следит за порядком с клетки второго этажа. Приближаясь к нему, в Сиэле растет ощущение, что между ними четырьмя, включая Джери, есть нечто гораздо больше общего. За исключением Умника, конечно. Умник — точно не жертва. Умник — просто умник. Проныра. — Там в туалете раненый, — докладывает Бэмби. Он чеканит каждое слово впопыхах, не останавливаясь, чтобы скрыться подальше. Сначала Джери зависает и пытается притормозить спешащего: «Эй, куда!» но, наконец, бросается в сторону уборной. На связи по приемнику с ним Эдвард. Бэмби бежит до тех пор, пока не видит темный силуэт. Тогда он физически ощущает, что пересек ту самую территорию, о которой предупреждал Черный. Опушка. Нельзя покидать опушку.***
За обедом Биг-Бен сообщает, что намерен набить татуировку. И не абы какую, а партак на всю спину. А может быть и на руку. Еще не определился. — Как внезапненько! — ухмыляется Русалочка. Он пододвигает толстяку свое яблоко, в знак благодарности, ведь в последние дни получается жить тихо. Если у оленя есть опушка, то почему у русалки не может быть пруда? Или хотя бы вместительной бочки. Бард крякает. Сначала кажется, что по существу, но оказывается, суп ошпарил внутреннюю сторону щеки: «Погорячился, уу-у, поцелуй испанки!» Бэмби тщательно дует на ложку, Черный молчит, — и уже не флегматично, а многозначительно — ну, а толстяк продолжает: — Вот я знаю, что ты думаешь, Черный! — восклицает он. — А я думаю, что тату — актуальный ответ условиям бытийности, из которой ни ты, ни я не выберемся определенное время. Татуировки, между прочим, — полезная в хозяйстве вещь. Как череп медведя на заборе. Для тебя декорация, а для входящего — система оповещения. Черный отправляет в рот кусок, выдранный из булочки с корицей: как и всегда пальцами выклевывается начинка, а мякоть сбрасывается в суп Бэмби. — Бла-бла-бла — вот что такое эти твои символы, — говорит он. — Когда человеку есть что заявить о себе, он делает это без фломастеров. Бэмби никто не тянет за язык. Просто перед глазами стоит граница опушки и пещера с выпотрошенным единорогом. Цвета картины изменчивые и яркие. — А я бы тоже набил, — замечает он и улыбается Биг-Бену: — Небольшую. Размером с пуговицу. Биг-Бен кривит носом: — Хоть ты понимаешь, друг! Но, погоди, с какую такую пуговицу? Пуговицы бывают разными. Был у меня в детстве комбинезончик — так там пуговица размером с пряник. — Пряник? — не понимает Русалочка. — Русская печенька. — Аа-а, — протягивает парень и мечтательно вздыхает: что же это за печенька такая? Бэмби прикидывает в уме масштабы: — Как шайба гномика, там, или детеныш божьей коровки. Черный качает головой: «Кдз»… — И что же это за партак? — усмехается Бард. — Муха что ли? — Скорее уже каки мухи, — Биг-Бен хохочет. Он вонзается зубами в яблоко, жует и снова хохочет: — Ну, серьезно, Бэм, шайба гнома?!.. Не хотел бы я быть твоим татуировщиком! — Сделаешь татуировку и я тебе ее срежу лезвием, — предупреждает Черный. Кажется, что его раздражают не столько татуировки, сколько болтовня в целом. Когда у него нет настроения, воздух вокруг становится отрицательно заряженным, и всякая болтовня сама собой сходит на нет. Но на этот раз — ненадолго. На прогулке Биг-Бен возвращается к фантазиям, он буквально фонтанирует ими. Здраво соизмеряя свои габариты и возможный нательный узор, ему видится, если не Годзилла, то хотя бы тираннозавр-рекс. — Дракон, может? — наивно предлагает Бард. — Не, — протягивают, — слишком пафосно, оставлю желтолицым. Как вам акула? Гигантская, на всю спину. Мегалодон. Бэмби подхватывает: — А внутри ее пасти гномики: они кричат, и в их открытых ртах темнеют крошечные шайбы, а на шайбах мухины каки испускают зловоние в космос океана. Ну, а пузырьки воздуха вокруг акулы — это еще и целые планеты. Они крутятся типа… —…И на этих планетах сидят мухи в скафандрах, — добавляет Бард. — Ну, те самые, которые нагадили на шайбы. — И улетели обратно. — Как пришельцы! — восклицает Грелль, а Бард качает головой: — Чертово НЛО. Всегда знал, что оно близко! — И подпись: «Истина где-то рядом». — «Я покажу тебе дорогу». Задумка кажется смешной: как ловко они придумали. Только Черный не смеется и не вмешивается. Он бредет чуть позади и курит. Возможно, прокручивает в голове правила китайских ударений. Бэмби ускоряет шаг и смешивается с остальными. Хоть ему и могут запретить пристроить какой-нибудь скромный узор на собственном теле, но смеяться со всеми — вряд ли. Теперь же язык чешется болтать ерунду, как будто это чем-то насолит Черному. Как говорится, кдз так кдз. Он воображает: — А я бы омара присандалил со словами: «Не подходи близко, я — не киска!» и каждая клешня такая, значит, на месте легкого. Пока дышу — клешни фигачат. Символ борьбы до последнего вдоха… Понимаете, парни? Клешня как легкое. Бэмби оборачивается: явно, что не все понимают. Он встречается взглядом с Черным. Тот выдыхает изо рта струйку дыма, глаза диктуют: «Ну и ересь», и в тоже время понимают, что вся она посвящена исключительно ему. Бард оценивает идею, как слишком высокий космос, но Бэмби легкомысленно фыркает: «Омар цвета блю: безысходное небо, да и под цвет моих глаз пойдет». — Я не боюсь боли, — вдруг разъясняет Биг-Бен, как будто кто-то посмел сомневаться. — Хочу что-нибудь такое же массивненькое, как и я, а омар для меня… ну, мелко, сами понимаете. — А башня Биг-Бена? — оборачивается Бэмби. Он сегодня в ударе. — Мысль! Но я планировал отдать дань Зинаиде Аркадьевне — moej golubushke — и набить купола, но вряд ли Николас (местных татуировок мастер) втыкает, как они выглядят. — Можно посмотреть в библиотеке: в путеводителе по России или учебнике истории. Биг хлопает себя по ляжкам и гогочет: — Бэм, а ты чертов гений! Все идем в библиотеку, за оленем! Олень знает, где купола! Но всеобщий энтузиазм остужает альфа. — Олень сбегает один. — Он садится на земле, спиной к стене, и закуривает вторую или третью по счету сигарету. — Ну вот умеешь же ты испортить малину! — негодует толстяк. — Просто признайся, что тоже хочешь партак! — Только через мой труп. Биг обращается к Бэмби: — Бэм, знаешь, как купола выглядят? — Тот качает головой. — Ищи big Russia. Золото на голубом. — Как блю моего омара? Толстяк прикидывает в уме, щурясь от солнца: — Не, чуть менее блю. Сиэль усмехается: «Ни черта не понятно», и машет рукой — справится как-нибудь. В библиотеке шумно, потому что Вайлет недоволен. С недавних пор его посадили работать сюда: перебирать журналы, ворочать пыльные страницы, протирать стеллажи и катать тележки с порцией свежака для зэков: «Хэмингуэя не желаете? «Старик и море». — «А есть такое же только с бабой?» — «С бабами могу дать «Феминизм и его истоки», еще есть «Как подавить агрессию к леопардовой одежде» и «Подкаблучнику скажу, что у меня замшевый каблук». — «Давай Хэмингуэя». — Нет, ну вы посмотрите, а! Опять порцию говна привезли! Кто будет читать «Чиним советские трактора» или вот это: «Аграрная промышленность в антиутопичных государствах», «Вязание для чайников» и «Садоводство ХХI век», «Зоология: выдры и проблема их обиталища»?! В жопу я ебал выдр и их обиталища! На хуй они мне упали! И спиц нет! Заядлые посетители читального зала рекомендуют: — Бро, ты же библиотекарь, не кипешуй. Почитай «Фен-шуй». Но и на это есть ответ: — Отштудируй инструкцию пользователя лимузина! — То есть, закрой пасть. Мудила. — Обещали новую дозу, а привезли мусор из престарелой лачуги! И я это должен предлагать? Вот: «Библия выживающего в дикой природе». — И чем тебе эта книжка не угодила? Вайлет открывает первую страницу наугад, его физиономия выражает: «Ну сейчас вы все узнаете, готовьтесь». Вот! — «Осенью или зимой не гнушайтесь ничем. Так, в еду сойдет даже мясо ловко подстреленного снегиря, однако придется повозиться». И это только третья страница, мать его! А мне уже надо возиться! — Бро, я не знаю как выглядит снегирь. Это, типа сурок? — Почитай «Тексты рекламы от Кока-колы до машинных покрышек»! Переводится, как отвали нахрен, тупой ублюдок. Хоть Бэмби и знает, кто такой снегирь, но вынужден согласиться — мясо снегиря не только звучит странно, но и… Он проскальзывает мимо и заглядывает в тележку, битком набитую потрепанными книгами и периодическими изданиями. Стоит покопаться в подарках от престарелого дома, чтобы среди выпусков о вязании и семейном очаге откопать журналы про путешествия. Старые издания типа «Глобус». Кажется, то, что надо. Он отбирает несколько выпусков из массивной, тесно сплюснутой стопки и устраивается за столом. Где-то тут, среди пожелтевших страниц, прячется Россия и ее золотые купола. И небо у нее голубое, хоть и — недостаточно по сравнению с его омаром. Рядом, как из воздуха, вырастает Клод. Очки на месте дуги склеены скотчем: получается, он не настолько и Умник. — Тяжело здесь такому как ты, верно? — голос тихий и вкрадчивый. Чем-то похож на Черного, но без хищных оттенков. Бэмби листает страницы с фотками натуралистов. Косатка поджидает тюленя у края льдины. Подпись: «Какой накал страсти!» — Знаешь, а между нами есть нечто общее, — доносится сверху. — Я сразу понял, что ты не принадлежишь этому миру. Хочу сказать, таким как мы, стоит держаться друг друга. Уже на следующей странице тюленю все-таки удалось удрать от кита-убийцы. Бэмби поднимает голову: — И чего ты от меня хочешь? И хоть лицо Клода пышет флегматичностью, Сиэль уже знает, что она бывает обманчива. — Слышал о вашем недопонимании с Блонди. Он неплохой малый, просто ему тоже есть что защищать. — И с какой целью ты мне это говоришь? — Чтобы ты знал. Бэмби усмехается: не со всеми может позволить себе такой выпад, поэтому не может упустить случай. — Чтобы ты знал: в первый раз Черный позволил мне самому постоять за себя, но во второй — предпримет меры самолично. Ясно? Так и передай, что Черный выпустит ему кишки наружу, если он еще раз вякнет на меня. Вот так. Что там дальше с косатками?.. Фотографии природы кончились, пошла реклама. — А Черный знает о том, что именно он сделает? — Можешь уточнить у него лично. Умник поправляет очки безымянным пальцем. Какое то время он нависает над Бэмби, как будто разглядывает журнал, затем прощается: — Непременно уточню. С тобой интересно иметь дело. Он уходит и наконец, можно погрузиться в выполнение миссии. Сиэль никогда не был в России, хотя Габриэль всегда хотел в ней побывать, аргументируя тем, что должно быть интересно. «Еще бы, если там жил Биг-Бен, уверен, это колоритное местечко! Как он там говорит? Lyalyalya topolya и все такое». На странице журнала реклама — как пятиминутный перерыв на Великобританию. Башня Биг-Бена, и кажется, что это недурной вариант за неимением золотых куполов. Где их взять-то? На фоне сооружения стоит юноша во фраке дворецкого, ему лет семнадцать-девятнадцать, и бесспорная красота подчеркнуто олицетворяет дух викторианского Лондона. Можно не сомневаться, такой вытянутый по струнке кадр, верой и правдой служит господам. Он изящно держит поднос, на нем коробочка чая. Вооружен безукоризненной улыбкой. Идеальные зубы. «Горячий привет родом из Англии: Чай «Тенесси». В том, что это Черный — сомнений быть не может. Хотя бы потому, что в углу страницы мелким шрифтом значится имя модели: Себастьян Михаэлис.