Тюрьма «Алиент-Крик»

Биг-Бен лежит на полу, на боку, и голова целиком умещается на двух палочковидных бедрах Русалки. Кусочек ваты, скатанный в цилиндр, проникает в золотую пещерку. На выходе вата щекочет ушную раковину, потому иногда толстяк не то хрипит, не то хрюкает. — Много? — интересуется он. У Грелля ключицы сильно выпирают, когда он задирает плечи: есть в его устройстве, костях и узости нечто действительно рыбье. Биг-Бен называет это андрогинной хрупкостью. — Как бы сказал один из нас — как золота в гномьих рудниках. Биг-Бен улыбается: «Романтично. Хоть и по-бэмбячьи», затем находит взглядом Барда. — Бард, а, Бард, хотел бы чтобы какая-нибудь хорошенькая мучача чистила твои уши? В последнее время Биг-Бен так и норовит продемонстрировать свои отношения с Русалкой. В частности, некоторые их нюансы: отсутствие грубости и полный джентльменский набор, насколько позволяют границы решеток. Черный по-прежнему не согласен с подходом, даже дал ему названия, такие как: «мять сиськи через куртку» или «строчить дифирамбы в кулак». Но кто оказывается доволен больше самого толстяка, так это Грелль. Ему кажется, что чистить чужие ушные протоки от липкой и вязкой серы куда лучше, чем быть, как… Бэмби. Оборотень задумчиво полирует языком торчащие клыки. — Только если у мучачи пышные бедра и зад, как горячая булочка. Чтобы голову положил и все. — И спекся, — хихикает Биг-Бен. Ватка далеко заходит в ухо, поэтому он вздрагивает. — Как на жарком облаке. Грелль закатывает глаза, что-то в их рассуждениям ему, как женщине в душе, не нравится: — Ну, а если мучача окажется худой? Прощай любовь? Бард хмыкает: — О любви речи не шло. И в таком случае, буду, как Черный: подкидывать булки в суп. Верно, Черный? Он вообще нас слышит?.. Бард сидит на полу, напротив койки Бэмби, которую занимает альфа. Вытянувшись во весь рост, Черный листает книгу. Название гласит: «О людях, как о кроликах и волках», автор Роберт Уордсмит. В последнее время Бэмби штудирует книгу с карандашом, усеивая ее пометками. Такое усердие попросту не могло оставаться незамеченным. «Рожденный жить в кустах и высокой траве Кролик испытывает постоянный посттравматический стресс и дискомфорт». Слово «дискомфорт» подчеркнуто три раза, «посттравматический» — два, а на поле начеркано: «Вырастет в экзис-н (зачеркнуто)-тециальный кризис. Покинуть куст или нет?» Чуть ниже карандашом начиркан кроличий череп с глазной повязкой. Карандашная пометка: «Два кролика = двойной стресс, но четыре глаза, больше шанс? Семья для кроликов важнее личных интересов. Родословная?» Цитата из книги: «Кролики с самым сильным инстинктом выживания стремятся завладеть вниманием Волка и использовать его силу и навыки выживания в своих интересах». Пометка напротив абзаца: «На что ловят?» А на странице десять, в главе, посвященной «хищникам»: «У Волков ненасытный сексуальный темперамент, но и у Кроликов он велик. Однако, секс для обоих типов различается по первопричине. Так, если секс для Кроликов, как способ вспомнить о безопасной кроличьей норе, — забить до отказа своим потомством в первобытном страхе перед смертью — то для Волка — это способ снять напряжение, вызванного постоянной охотой и битвой за ранги». Абзац обведен карандашом, стоит восклицательный знак: «Ложь», а на полях чернеет корявый рисунок. Грубый, как наскальная живопись, но с детской непосредственностью. «В три года и то лучше рисуют», — думает Черный. Изображен волк. Но он чрезвычайно прямоугольный, вырублен топором из чьей-то деревянной фантазии. Из треугольной головы торчит шерсть — как забор из палок, три ворсинки — и пририсован огромный хвост, похожий на пластилиновую дубину. Около волосатой дубины висит, как графитное облако в штанах, еще один рисунок, и тут уже приходится обратиться за помощью в хате: «Что же это может быть?» Греллю достаточно всего на мгновение отвлечься от уже брусничного уха, чтобы предположить: — Ножницы. Но, может быть, и бензопила! А вот Бард не торопится. Он щурится и прикидывает варианты, зато вывод безапелляционный и категоричный: — Да это ж волчий писюн. Биг-Бену, в отличие от остальных, лень или не хочется вставать с места, с ваткой в ухе ему комфортно. Он хохочет: — Проказник, Бэм! Графитный хулиган! Бэмби как раз входит в камеру. — Чего? — спрашивает он. — Ты нам скажи, — перед ним, на койку, кидают раскрытую книгу, — разгадываем очередной ребус из твоей головки. Чистейшей воды вандализм и революционные воззрения. Против системы идем, значит? Бард хмыкает: — Черный откопал себе очередной кроссворд. Поднимая книгу, юноша загодя пожимает плечами: «Обычный цветок», бурчит он и оглядывает остальных, мол, странно это все у вас, чем занимаетесь. Но ребята переглядываются: «Обычный?» — «Нееет». — И это — моя личная книга, — Бэмби ловит взгляд Черного, но тот не испытывает ни малейшего дискомфорта (подчеркнуто три раза), не говоря уже о раскаянии. Бард обнимает тощее плечо и протягивает: — Ну да, цветочек, а что за мохнатые яйца тогда? — Шмели. Бард разводит руками: мол, ну, нет, если шмели пушистые, то тут он готов сдаться. На помощь, хоть и с опозданием, спешит Биг-Бен. — Не стесняйте моего Бэмби! — Кого твоего? — уточняет Черный и играет правой бровью, которую умеет загибать, равно как и левую, невероятно высоко и по-всякому. Но на него отмахиваются: — Ну, вы поняли: твоего, который уходил с моей, — подчеркивает он, — миссией. Бэм, нашел купола? — Кое-что другое… Сейчас… Уж он-то всем покажет свою находку. Раз им так нравятся ребусы из личных вещей… Он вешает на одну руку полотенце для лица, во вторую берет журнал, имитирующий поднос. Затем занимает позу в центре камеры: приосанившись, расправив плечи и слегка оттопырив зад. Он растягивает губы в улыбке, несвойственной тюремным сукам: — Господа, как дворецкий, я вынужден был отметить вашу любовь к загадкам, а потому принес кое-что, что станет вашим, если отгадаете. — Новый ребус что ли? — хмыкает Бард. Кажется, ему хватило пушистых шмелей. Сиэль ухмыляется: — Журнал отдам тому, кто угадает, что именно я принес. Биг-Бен опережает всех со своими золотыми куполами. Но, увы, нет. — Это что-то из Англии, — подсказывает «дворецкий». — Башня? — пробует Грелль. Слишком просто. — Какая Англия? — возмущается толстяк. — Матрешка и пряник! Партак в честь Зинаиды Аркадьевны! — А вот такая вот Англия. С горячим приветом. Синие глаза ловят взгляд карих. Они ярко, как никогда прежде, сверкают, и в общей хохме раздается стальной и властный голос: «Подойди ко мне. Вместе с журналом». Но юноша пятится назад: — Правила игры одинаковы для всех — угадай. — Это чай. Назвать марку и сломать тебе ноги, или подойдешь сам, и я поцелую тебя в лобик? Выбирать не приходится, а как жаль. Смазливый и тонкий паренек с фотографии теперь имеет мало общего с мужчиной на тюремной койке. Сохранилась разве что тенденция общей благовидности физиономии да зубов. Бэмби передает журнал: «Десятая страница». В лобик не целуют. Подобное наслаждение он редко испытывал даже на свободе. В попытке сохранить самообладание, лицо бывшей модели напрягается и все же вытягивается, приобретая оттенок глины. А после, без обдумывания, мужчина передает журнал товарищам. Те ловят его с вожделением той самой интриги и разгадки ребуса. Что же такое могло заставить Черного измениться в лице? И Бэмби не воображает их реакцию, а как бы заново переживает. — Десятая страница. Горячий привет, чай «Тенесси», — сухо произносит Черный. Как будто припоминает как именно позировал перед камерами во фраке и растягивал губы в лучезарной улыбке. Слал пламенный привет всем домохозяйкам страны и не только. Биг-Бен смешно пучит глаза, а у Барда немного отвисает челюсть: заметны разного размера клыки — левый спилен больше правого. — Но ты же говорил, что дантист! — охает толстяк. Его чистое ухо до сих пор ярко-розовое, как жвачка. Ну, а комментировать как-либо внешность и позу никто не решается. — У моего отца — тоже дантиста — был клиент из шоу-бизнеса, — поясняет альфа. — Вот он искал типичное английское лицо для рекламы. В тот день после школы я как раз заглянул к отцу в кабинет, а тот мистер меня увидел… Грелль как-то осторожно кивает, как женщина, которая хочет выразить сочувствие и понимание: — Не мог же ты отказать отцу, а отец — постоянному клиенту. — Я же и послушный сын, и дворецкий! — хихикает толстяк. — И дантист, — тихо добавляет Бард. — И зэк, — еще тише — Бэмби, но его все равно слышно: он вертит головой и решает реабилитироваться: — И — просто альфа. Но Черному не до шуток. — Надо решить вопрос и как можно быстрее. Ни одна живая душа не должна увидеть… Он не называет «это» никаким словом, всем и так ясно. Биг-Бен прикладывает руку к сердцу: «Без обид, но ты прав: вряд ли здесь есть те, кто оценят декорации, ракурс и старания фотографа, но! Лично мне все равно, пусть попробуют выразить критику» — и он бьет кулаком о кулак. — А мне нравится прическа, и волосы в отличной форме, — замечает Грелль. — Сначала подумал, что это реклама шампуня, типа «Head and Shoulders», как парикмахер говорю! И стоит заметить, прическа не меняется с годами. Кто ценит неизменность, как я? Черный одаривает тяжелым взглядом и Грелль меняет вопрос: — Что будем делать? Альфа оборачивается к тому, кто, собственно, и обнаружил горячую закладку: — Где ты это вообще откопал? — В библиотеку пришла партия списанных изданий из дома престарелых, — отвечает Фантомхайв. — Сколько? — Стопка. Реклама повторяется в каждом выпуске. Больше номеров взять не дали, но я смекнул и спрятал всю стопку в надежном месте. — Ай, молоток, Бэм! — хвалит толстяк. В библиотеке, в читальном зале находятся только Вайлет и Финни, но Черный быстро это исправляет: — Пять минут вас здесь нет. Никого не впускать. Спорить ради еще одной главы по самообучению чечетке или выращиванию колокольчиков в жарком климате никто не решается, поэтому зал становится пустым в считанные секунды. Бэмби ведет Черного между стеллажей, которые успел выучить наизусть. Вайлет врет, что нет хороших книг, он просто не умеет искать и… прятать. — Мы с тобой как раз обсуждали доверие, помнишь? — как бы невзначай напоминает Сиэль и тихо, не без удовольствия, усмехается. Себастьян бросает на его затылок загадочный взгляд и молчит. Он решает достать журналы самолично, поэтому ему только указывают: — На нижней полке, за книгами. Мужчина садится на корточки и сдвигает нестройный, пестрый ряд макулатуры, которую давным-давно не протирали. Единожды чихает прежде, чем сообщить: — Здесь ничего. — Да тут они, — юноша стучит пальцем по коричневому корешку тома: — По «Унесенные ветром» запомнил. Он присаживается рядом, так что их ноги с Черным плотно соприкасаются, рукой ворошит за полками. Вот здесь в углу… Подушечки пальцев тонут в замшевом слое пыли. Пусто, как в выеденном яйце. — Не понял… где?! Он не успевает подняться, как ему помогают и припечатывают к полке. Сверху с грохотом шлепается книга. «Фауст», Гете. — Так что мы там обсуждали о доверии?.. — рука Черного до боли сжимает плечи, а лицо оказывается предельно близко и обжигает теплым, ароматным дыханием. — Где журналы, Бэмби?..