Тюрьма «Алиент-Крик»

Хрен с чайником. В такой кличке единодушно сошлись заключенные Алиент-Крик. Это случилось в тот день, когда страницы из, казалось безобидного, журнала «Глобус», взятого из дома престарелых, попали не в те руки. Безвозвратно и упущено. Кто же мог знать? Страницы расходились, как агитационные листовки, и вызывали схожую реакцию: сначала недоумение, затем агрессию и уже после, чаще всего, — желание пойти куда-нибудь и что-нибудь сделать. Например, выразить свое негодование и чувство ущемленного достоинства. Должно быть, оно и правда было задето… все той же струйкой кипятка из чайника в руке Хрена. Он, как фигура фонтана «Писающий мальчик». И поскольку заключенные, в большинстве своем, в искусстве мало смекают, то и мальчику скорее всего досталось бы — за все то же оскорбление видом. Хрен с чайником носил элегантный костюм, как у дворецкого, с фалдами, и они выглядели, как хвост ласточки. Так же у Хрена с чайником имелся начищенный поднос (наверное, даже из настоящего серебра: для рекламной съемки взяли в аренду?). Но самое страшное — у Хрена с чайником был начищен не только поднос, чайник и чашечки с голубой каемочкой, но и — физиономия. Это было лицо эфеба, неопытного и прекрасного. И все же Бэмби ожидал куда более страшной клички, вроде той, что дают петухам и опущенным. Например, Мамина Давалка или Натали — особенно ужасно, когда у Натали нет зубов, а лысый череп сверкает издали, как начищенная кружка (из него еще может торчать несколько холенных волосков). Бэмби около часа провел в туалетной кабинке, забравшись с ногами на «ракушку». Ему нужно было тщательно — еще тщательнее! — все обмозговать. Как назло в голову лезли глупости, вроде: лучшая кликуха для опущенного альфы — Черная. «Эй, Черная, протри мой унитаз!» «Черная, отполируй-ка мою заточку». Воображая лицо Черного в этот момент, насколько подавленным, униженным и беспомощным оно, наконец, окажется, у Сиэля проползали мурашки вдоль позвонков: от копчика к шее и назад, как пущенная стайка электрических скатов. За возможность хотя бы раз увидеть, как Себастьян проходит через все пытки, знакомые Бэмби, юноша отдал бы очень многое. Только вот… не себя. «Я бы начистил его поднос как следует», — услышалось краем уха, когда Сиэль старался слиться со стенами в коридорах. Раньше его бы обрадовала новость, что Черного хотят поставить на место, но теперь все странно перевернулось. Кривое зеркало: новость вызывает оцепенение и ужас, хотя бы потому, что фраза имеет смысловое продолжение. «Я начищу его поднос, как следует, а затем отполирую серебряные ложечки вон того», — и это указывая на Бэмби. Так что же помешает воплотить фантазию? Сиэль все еще помнит многообещающие взгляды Крэга: его вертлявый, ржавый язык, как он ворочается во рту и высовывается, делая круговые движения в быстром темпе. Глазные яблоки словно засаленные и тускло блестят. Дешевые бусы. В них не меньше пошлости, чем во рту и словах. Он зовет его сквозь сутолоку: «Бэмбе-еночек. Бэмбеночек», тоном плохого копа. И тихий голос звучит неправильно громко, придавливая все прочие. У Сиэля нет шанса избежать встречи с ходячей пошлой змеей. Большая тюрьма — самая тесная. В желудке с тупым ударом переворачивается зловонный комок, его вкус долетает по корню языка выше и впивается в десна. Сиэля мутит. Он слезает с крышки унитаза и распахивает ее, являя перед собой око в другое измерение. Иначе плавающие цвета и запахи невозможно причислить к реально существующему — этому — миру. Если есть шкаф в Нарнию, Тайная комната, нора в Страну Чудес, то Сиэлю не повезло. Он вытянул билет на шоу «Око в парашу». Как вам такое, сэр? Не таким вам представлялось ваше будущее? «В любой момент вся жизнь может перевернуться с ног на голову. Ты ничего НЕ КОНТРОЛИРУЕШЬ». Все еще чувствуешь себя невиновным? Несправедливо угодившим в дурной сон? Вот так, нет? Уверен, что уже живешь в преисподней? Что-что, парень? Ты не должен быть здесь? Но кого это волнует? — Тюфяк! — в висках звенит голос брата. Он говорит голосом капитана Лазутчика, голосом военного командира, за плечами которого опыт, флот (в виде одного корабля, зато заменяющего тысячи) и космическая неведомая shnyaga, черная, как Та Самая Дыра. Как… Черный… цвет, а вы что подумали? Бездна. Вопиющий ужас. Тотальный и всепоглощающий страх существования и исчезания. Только у близнеца все это — ручное и послушное. Черная shnyaga маячит туманом на фоне его костлявых плеч. По сути, догадывается Фантомхайв, она и есть — и корабль, и инопланетный джин, и ужас самой жизни. Когда из черного Ничего рождается Все, и в него же возвращается. Пластилин из шкафчика бога. Только вот почему у Габриэля всю жизнь получается лепить из этого пластилина? Как будто с рождения у него инструкция за пазухой. «Лепить строго с мокрыми руками!» И тому подобное. А у Сиэля, при всех усилиях, лепится только… Сливной бачок. Белая дыра унитаза. Он нагибается, ощущая как болезненный комок вытряхивает из него содержимое. Око «ракушки» добавляет эффект высасывания. Бэмби полощет несколько раз, до тех пор, пока внутри не остается ничего, кроме жующей самое себя пустоты. Должен быть выход! У него была идея. Он так и сказал остальным, Биг-Бену и Барду. Она глупая. Нет выхода. Ничего не сработает. Блажь! Заткнись, тюфяк! «Если бы у меня была сила, как эта… черная шняга у капитана Лазутчика, демон», — Сиэль усмехается. Кистью руки он вытирает мокрый рот. Вот до чего он докатился. Мечтает о джине из комикса, вытирает слюни, потому что попросту не способен самостоятельно решить свои проблемы. Ему страшно. Ему так страшно, что в жилах вместо крови вязнет подтаивающий лед, и кристаллики ощутимо покалывают стенки и царапают. Сердцу тяжело гнать ледяной коктейль, и оно звучит, как мехи в кузнице: бууух-бууух. Осколочки с трудом мчатся вперед, как заключенные по узким коридорам, они подгоняются главным вертухаем: «Живее, живее, твари, вы для этого и родились! Сердце ждать не будет, или вы хотите, чтобы этот мультяшный олень копыта отбросил?» Правда это уже не Бэмби, а Кай. Как бы то ни было, ему кажется, что все кончено. Он прожил не так долго, как рассчитывал. Бывало прикидывал, что лет в тридцать уже обживется собственной квартирой (в центре желательно) и даже разберется с личной жизнью: тем же вопросом «каминг-аута», и это не смотря на щепетильное отношение к мнению окружающих. Он никогда не любил чрезмерного внимания и давления. Поэтому не высовывался на фоне блистающего брата, хотя мог бы попытаться: близнецы так похожи, даже если схожесть лишь в физиономии. Так что вряд ли его можно упрекнуть в том, что он многого просил от жизни. Все равно, что подойти к столу, ломящемуся от яств, и скромно сказать: «А дайте мне, пожалуйста, если можно, вон тот кусочек хлеба». И сначала ему действительно протягивают кусочек хлеба, даже не корку, — детство, юность и ломтик взрослости — но затем сверху переворачивают солонку. Вверх дном, белой горкой. Стоило тебе, парень, предупредить что без соли, а? И даже сахара не надо? Уже нет. Уже ничего не надо. — А чего ты боишься, потерять себя? — спрашивает капитан. И Сиэлю не хочется думать, по какой причине он: а) воображает брата, которого ненавидит, в качестве голоса разума; б) воображает брата, которого ненавидит, в образе любимого героя; в) прислушивается к нему; г) вообще воображает. «Ты мой спасательный круг. Всегда им был… Дак в какой же момент ты вдруг потащил меня на дно?» — У тебя есть ноги, братишка, так ходи по нему! — Капитан поправляет фуражку, на ней вместо значка якоря — черное щупальце. Глаза брата сверкают, как в детстве, когда Габи, хвастаясь своими достижениями, подбадривал, мол, и ты сможешь, ползи! — Двигай булками. Сначала левая, потом правая. И это ты еще хотел новую машину, а! Ползти по дну та еще задачка, когда то и дело обнаруживаешь новые уровни. Как эта шутка: «Я думал, что на самом дне, когда снизу постучали». Эта штука происходит тут часто. Как ни странно, в голове начало проясняться. Немного радости — если это слово вообще уместно — добавлял факт, что Бэмби уже продолжительное время сидит в туалете и его никто не потревожил. Не пришел какой-нибудь зэк и не сказал: «Эй, раз уж твоего папочку разоблачили и устроили с ним групповое чаепитие, я так и быть, не оставлю тебя одного!» — не расстегнул свою ширинку перед лицом, не ударил в него и не прижал к стене, не схватил за волосы. Ничего не произошло. Снаружи как будто стало тише. Один раз зашел парень, чьего имени Сиэль не знает. В щель кабинки он различил светлые патлы до плеч, а на правом плече татуировку в виде якоря (шутка ли, учитывая недавний разговор с капитаном?). Раздался напев песни в духе «Секс пистолс». Кажется, они и были — «Боже, храни королеву». Странно, что в мешанине рваных звуков, вылетающих из горла, как пузыри из засорившейся раковины, Сиэль узнал ее. Раньше музыка помогала ему набираться духу. Например, перед экзаменами он преисполнялся «Бегемотом»: агрессивные частоты проникали в него, как дождь в грибницу, и казалось, что здоровая агрессия — новая черта его характера. С ней сдать экзамен, как раз плюнуть, особенно если заранее готовишься. Хотелось окликнуть парня и спросить: «А репертуар «Бегемота» можешь?» Панки не особо вдохновляют на «особенно важные дела, граничащие со смертью» — хотя должны. Наверное. Сиэль не уверен, что в этой музыке найдется что-нибудь кроме молодежной безбашенности и провокации. Но на безрыбье и рак — рыба, как говорится. Парень напевал недолго: пока расстегивал ширинку, отливал, — добавляя неприятный аккомпанемент — стряхивал и прятал свой «аппарат», а затем мыл руки и выдавливал прыщ на подбородке с левой стороны (и на этот раз не мыл руки). Боже, храни королеву, Фашистский режим. Они сделали тебя идиотом, Потенциальной водородной бомбой. Боже, храни королеву! Она, в натуре, не человек, Уже нет будущего. Парень повторяет куплет и перескакивает на другой, где ничего кроме фразы: «Нет будущего у тебя, нет будущего, нет будущего у меня». Песня звучала странно в стенах Алиент-Крик: все равно что петь о жажде, когда плаваешь в озере с пустым желудком, а от голода уже темнеет в глазах. Но Сиэль цепляется за последнюю фразу. Нет будущего, ни у тебя, ни у меня нет будущего. Он даже несколько раз повторяет ее про себя, и на фоне иронично пропевает высокими нотками Габи, в образе капитана Лазутчика и патриота: «Боже, храни королеву!» Он даже приставляет руку к голове с фуражкой, и черная shnyaga обнимает его за плечи: черные сгустки, как погоны и медаль на грудь. Сиэль готов.

***

Стоит отметить, что когда он говорил ребятам: «Я могу исправить ситуацию и вернуть, как было», означало «я не до конца уверен в плане, равно как и в том, что вообще нахожусь в этой ситуации, что все это не кошмар, но попытаться — единственное, что не сведет меня с ума окончательно. Вы со мной?» Если не получится, то это окажется не просто провал, — а крах всего. Даже того, что и не начиналось (например, жизнь: та самая, о которой грезят, «мне пятьдесят, а жизнь только началась»). Интересно, сколько Черному на самом деле? Сколько он успел прожить до этого дня? Прожить — как прожать молотом силы по красной кнопке в парке аттракционов: на сколько ударишь, на столько твоя шкала и поднимется. Бери верх, бей со всей силы! Главное, — концентрация силы. У Сиэля всегда ее не хватало. Но только не сегодня — он либо ударит так, что крышку шкалы снесет к чертовой матери, либо уйдет из аттракциона и никогда не вернется. В тюрьме надвигается буря. Это слышится по интонациям, обрывкам фраз и тому напряжению, которое царит, начиная от двора и заканчивая лестничными пролетами у хат опущенных. Там, где всегда тихо. Когда Сиэль отходил в туалет, подумать, Биг-Бен не остановил его, потому что не заметил. Он, как и Бард, был погружен в процессы недоброго предчувствия. Похожее ощущение бывает перед грозой, в детстве. Только если молния якобы не бьет дважды, ладно, трижды, в одно место, то в Алиент-Крик она может изнасиловать тебя хоть добрую сотню раз. Главное, предугадывать ее удар, ловить момент и отпрыги-… да кого можно обмануть? Молния всегда бьет туда, куда захочет. Грелль сидит тут же, перед толстяком: так тому спокойнее в этот недобрый час. Когда Сиэль возвращается, Бард и Биг-Бен спорят, но как-то безмолвно, взглядами. Хотя возможно, так только кажется и они предаются «минутке обоюдной тишины». Вспоминают старое, смеются над планами. Биг-Бен поворачивает голову к вошедшему. Тот глаз, что светлый, кажется драгоценным камушком, который впился во что-то розовое и набухшее. — И что ты говорил про «увидите»? — спросил он с усмешкой. Она звучала, как начало анекдота: «И вдруг Бэмби захотел стать громоотводом и спасти всех». Аплодисменты! Сиэль не уверен, но кажется, в мультфильме «Бэмби» был эпизод с грозами и бурей. Что ж, довольно символично. И Скунс в тюрьме тоже есть, и… — Что с твоим глазом? — Не переводи тему, Бэм! Мы ждем потому, что сгораем от любопытства! — Он вцепился с Лондоном, — пояснил Бард. — Лондон не пояснил за… кое-что. Кое-что это — «хрен с чайником» и предложение Черному «нацедить себе горячий чаек в роток». Хотя вопрос о том, что именно горячее — чаек или роток смазливого дворецкого — остается открытым. Услышав оскорбления, Биг как с цепи сорвался. Вмазал крепышу крепко, по самое не балуй. И глаз бы не пострадал, не подоспей Крэг со своей шайкой, но отмахались. Теперь их оборонительная позиция — главштаб в хате Черного. Бэмби качает головой, мол, нет-нет, вы все делаете не так. — Такого допускать нельзя, не сейчас! Если тебя или Барда загребут в карцер, то что станется? Биг-Бен жует собственные губы, ну да, но ты пойми, что мне оставалось делать-то? Слушать, как про Черного гадости говорят? Я себя еще уважаю! И за Черного — яблочки повыдавливаю. — Молчать на такое — признавать, — соглашается Бард. Ладно, думает Сиэль, самое время рассказать план. — Мне нужно, чтобы Черный где-нибудь посидел до вечера. — Где-нибудь посидел? Шутишь? Он и так сидит. — Где? — Сиэль надеется, что в карцере — это выиграет уйму времени! Но его разочаровывают. — Здесь! — Получается дрянной каламбур. Барду самому тошно и невесело. Он хочет сплюнуть, но вспоминает, в чьей хате. — Надо, чтобы он был вне досягаемости до тех пор, пока я не буду готов, — объясняет Сиэль. Разумеется, его спрашивают, готов к чему? — Увидите. Биг-Бен звонко шлепает себя по бедрищам: «Опять увидите, а! Моя будущая жена будет кормить меня завтраками, но только после того, как Бэм накормит досыта увидняшками!» — Если план сработает, то мы выиграем. — Это по-твоему бой, пацан? — хмыкает Бард. Сиэль только сейчас замечает, что с его правой стороны под глазом фонарь. — Нет. Не знаю, я лишь надеюсь, что все наладится. А у нас есть выбор? У вас есть предложения? — Так что за план? — перебивает Бард. Сиэль водит плечом, оно у него пульсирует, как будто нервное. — Я не могу сказать, пока не сделаю. Просто передайте Черному — это же можно сделать? — чтобы он был где-то… — Мы поняли, в безопасном месте, как розочка под клошем, — опережает толстяк. На непонимающий взгляд, он пожимает плечами: «Красавица и Чудовище. Дисней». Бард закатывает глаза, на манер Черного: здесь все давно чокнутые. — А можно я тоже побуду в безопасном месте? — спрашивает Грелль. Биг-Бен выпрямляется, выкатывая грудь колесом: — Со мной ты всегда в безопасности. — Как розочка под этим клушем, клошем или как его там? — Как бриллиант в сейфе. Бард ругается на испанском, но его никто не понимает. Сиэль убеждается, что ребята вроде как приняли его слова серьезно, и он может идти дальше. — Куда ты? — спрашивает Грелль. — Решать проблему.

***

Мистер Ландерс активно стимулирует ротовой аппарат. — От топота копыт пыль по полю летит, — проговаривает он скороговорку, когда в дверь стучат. — Войдите! — Он пытается убрать зеркало, в рамке с ангелочками, но потом передумывает, это же просто зеркало. — А, Фантомхайв, номер триста первый. Заходи! Сиэль присаживается напротив. Буквально месяц назад стул был новый, а теперь появились дырочки в обивке: некто ногтями расковырял сидение по бокам. — Без упражнений губы и щеки как будто покрыты корочкой, — поясняет психолог, — знаешь, как в этой новой рекламе дезодоранта? Ну, где городская девушка приезжает на ферму. Она идет к грязных овцам в загоне, и кажется, что ей мерзко, но вдруг девушка что-то чувствует. Она склоняется и зарывается лицом в серо-черные пучки завитушек, а они как будто горелки с тостов. «Вот это аромат! Природа?» — спрашивает она у фермера. А тот ей: «После бритья я использую на них «Олд вайлд» — «И так долго держится?» — «Пока не отрастет вся шерсть!» Сиэль не понимает при чем здесь корочка на щеках и сюрреалистическая реклама с овцами. Он отвечает: — Видимо, эта реклама слишком свежая для меня. Эш смеется. Его смешит и свежая реклама для «свежего» зэка, который ее видеть попросту не мог, и свежесть, относящаяся к дезодоранту. — Итак, о чем ты хочешь поговорить, Сиэль? В прошлый раз у нас не вышло. Я был занят. — Я знаю. Именно по этому поводу я пришел. — Так… слушаю внимательно, — Эш крутится на стуле, но не по своей воле, и снова разминает мышцы рта. Тугое колечко растягивается в пещеру. Она похожа на ту, что поглотила Алладина в мультике. Пещера из песка, с огромным ртом. «То-о-пот коп-ы-ыт, пы-ы-ыль ле-е-етит». Летит ковер-самолет. Чтобы умчать несчастного героя от этой зловонной пещеры подальше. Но, нет, сегодня у него артиллерия потяжелей, чем волшебные предметы. Триста первому кажется странным и даже забавным, что Эш беспечен и не представляет, что произойдет в следующую минуту. А ведь: «В любой момент все может измениться. И ты это НЕ КОНТРОЛИРУЕШЬ». «Зато контролирую я!» — Ваш принтер заряжен цветными чернилами? — интересуется Бэмби. Большой агрегат стоит около стола, на тумбочке, и кажется поистине многофункциональным. В кабинете тюремного психолога, включая самого психолога, эта вещь кажется наиболее полезной. Подумать только, сколько вещей она может произвести: монохромных или… — Японский. Печатает в цвете, да. — И он заряжен? — А этот вопрос уже напрягает. Ведь в каком еще ключе его может употребить заключенный? — Что ты имеешь в виду? — Картриджи. Для цветной печати. — И зачем интересуешься? Тут Сиэль коротко выдыхает. Он набирается сил прежде, чем перечислить, загибая пальцы: — Мне нужен ваш компьютер с доступом в интернет и ваш чудесный японец, — или все же китаец? — а еще стопочка офисной бумаги. Полагаю, пятьдесят штук хватит. — Прости, что? — У Эша глаза на лоб лезут от нахальности. В щуплом юноше физической угрозы он не видит. — Сиэль, напомнить тебе, где ты нахо-… — Закройте рот. Иначе сладенькому Джигглипуфу и его ручному драконище придется жарче, чем на этом самом столе. — Что ты несе-… говоришь? — Фото у меня предостаточно, в многочисленных экземплярах. И если я не вернусь, то мои люди разошлют их куда надо, и тогда не только мистер Лайал узнает о вашем романе с заключенным, но и весь мир. Как вам заголовок: «Экстренный выпуск: тюремный психолог — жена заключенного и соучастник наркоторговли?» И не просто жена, а белая. Героиновая дырка. От дырок в заду зудом зудит. А это вам новая скороговорка, должна хорошо стимулировать ротовой аппарат. — Я… — У мистера Ландерса челюсть отвисает: почти как в мультиках, только более натурально. Зрачки сужаются от ужаса или ярости, превращаясь в маленькие шарики. — У меня нет слов!.. Сиэль! Как такое… как ты вообще?.. Мужчина подскакивает из-за стола, а Сиэль говорит, что был под ним: «И оказался там точно не по своей воле». — Но ты не такой, ты мальчик из приличной семьи! Сиэль, тобой манипулируют. Ты попал в плохое, скверное общество садистов и убийц! Тебя нужно вызволять, срочно! Хочешь, я помогу с адвокатом? — Еще слово и он понадобится вам. — Сиэль, ты… понимаешь… ведь это все не так… Сиэль вдруг понимает одно, — что конкретно его бесит в этом диалоге: психологи часто называют вас по имени, хлебом не корми, только вот… — Меня зовут не Сиэль, а Бэмби. В этих стенах я — Бэмби. Нет того Сиэля. Когда я выйду — а я выйду — тогда, возможно, стану прежним Сиэлем, но — не сегодня. Так что оторвите зад, мсье покемон, и уступите место. И да, если вы скажете кому-либо, подадите сигнал, если меня поймают — слив инфы в сток гарантирован. К слову, пострадаете не только вы. Если местные узнают о случке с вами, Лау разорвут на части, но перед этим оттрахают во все щели так, что ваш дракон сдуется в червячка и больше не поднимется в ваши совместные небеса обетованные! — Какие у тебя… говорящие метафоры… — выдыхает мистер Ландерс. Он сдается. — Ладно, я понял, понял! Только не делай этого, прошу. Ладно? Чего ты хочешь? — Только то, что сказал. Сиэль занимает место у компьютера. Как же давно он не находился за клавиатурой: так пилот после травмы возвращается в свой самолет. Руль и приборная панель, видавшая виды, — как по вам скучал, потерянные и обретенные следы цивилизации. В новостной ленте браузера обещают перенос выборов мэра (это связано с забастовкой рабочих завода по изготовлению зажигалок), ну, а в четверг — похолодание и дождь. Жаль, ведь планировалась игра с ребятами в баскетбол. Вместо этого придется разгадывать кроссворды с Черным. И четверг настанет, если… у кое-кого найдется нужный арсенал. — Есть фотошоп? До мистера Ландерса слова стали долго доходить. Он моргает один раз, затем другой, прежде, чем отозваться: — Вон, ярлычок около папки. — Сиэль видит только одну, с названием «Кто здесь папка». — А вы шутник, да? Человек, которого я порезал, тоже любил пошутить. Мужчина взмок. Ему ничего не стоило превратиться в мокрое яйцо, так как он и был вареным яйцом, обернутым в ткань. Даже рубашка белая, как скорлупа. — Ты никого не убивал. Я смотрел твое дело. Мне кажется, ты действительно попал сюда по ошибке… Вернее, я так думал. — А больше не думаете? Вот незадача, и как я это переживу? — Бэмби крутится на стуле, также непроизвольно, как до этого — мистер Ландерс. Расшатанный механизм. Учитывая вес владельца, ничего удивительного. В фотошопе открыта фотография. Белый мужчина в белом одеянии с крыльями из пуха. В весьма пухлой и знакомой руке лазерный хлыст, сам он сидит в фиолетовом кресле, а в зубах чернеет роза. И все бы ничего: обычный ангел, хоть и не в лучшей форме, если бы не роза и лазерный хлыст. Два символа. Эш поясняет интонацией, с какой пояснял упражнения рта: — Косплей андрогинного ангела из… — Я знаю этот комикс. Вам нравится «Капитан Лазутчик?» — Сиэль впервые встречает человека, за исключением брата, которому он по душе. Биг-Бен не считается: тот читал его от скуки и плохо обращался, усыпая крошками от вонючих крекеров. — Еще бы! Я бы хотел косплеить и темную shnyagu, но черная облегающая одежда на мне еще не сидит. Что ты собираешься делать? Сиэль отворачивается. — Выигрывать бой. Встаньте за монитором и не подглядывайте. Не хватало, чтобы чужое лицо смотрело как дела делаются. Для начала нужно выйти в соцсеть, и фейсбук подойдет. Фантомхайв хочет начать поиски с Крэга, но понимает, что не знает имени и фамилии. Какая досада: он знает о Крэге достаточно фактов, таких как: он неумный, агрессивный, пошлый, лысый, мерзкий, потный, злопамятный, грязный, мышечный, ржавоязычный, скудоумный… а имени — нет. Если так прикинуть, Бэмби вообще мало чьи фамилии и имена знает, кроме некоторых членов КПП. Он смотрит на мистера Ландерса. — Вы Крэга знаете? — Крэга? — переспрашивает тот и морщится, как будто ему на тарелку вместо еды подкинули живого осьминога. Он тянет к нему щупальца, а мистер Ландерс поддается головой назад, сооружая под подбородком трехслойные архитектуры.— Крэг… что это за имя такое? Крэг. С наркотиками связано? — Не больше, чем ваша дырявая душонка. А — Лондона? Его подпевалу? — Кому придет в голову называться названием города? — Вы вообще кого-нибудь из тюрьмы знаете? — По кличкам — почти нет. Я этим не интересуюсь. — Сказал так, словно Сиэль спросил его: «Вы ковыряетесь в носу?» — «Фу, боже упаси, я не занимаюсь такими вещами. Грязные… грязные вещи!» — Вы работаете тут, должны знать, о ком речь, — Сиэль настаивает. Он не намерен уйти ни с чем. На кон слишком много поставлено. — Ты можешь мне его описать. Бэмби подавляет смешинку, от нее першит в горле. Описать Крэга — та еще задачка. Он подходит под описания большинства местного контингента. Но слова сами слетают с губ: — Накаченный, но не сильно. Тупой, как пробка, ходит повсюду со своей копией, только она рыжая и менее накаченная. — А-а, качек такой, сложный, да? — тянет мистер Ландерс, но тут же отрицательно качает головой: — Нет, такого не знаю. Какая досада, думает Сиэль. Кажется, у него не остается выбора. — Кто сегодня дежурит? Томас? Позвоните ему. У психолога глаза стекленеют, и Бэмби опережает ход его мыслей: — Даже не думайте намекнуть, что у вас проблемы. — Хочешь, чтобы я узнал фамилию и имя Крэга? — А вы смышленей, чем Крэг! Позвоните и скажите кличку. Томас знает всех. Даже если Томаса разбудить посреди ночи и потребовать: «Опишите скунса», он выдаст отнюдь не портрет лесной твари, а нечто вроде: «Примерно 167 см роста, вес 70 кг, черный, на переднем зубе трещина, и он ее постоянно облизывает, ублюдок конченный и смердит, как завалявшийся болотный дикобраз. Я бы на вашем месте пришил ему пожизненное, чтобы такого мусора на Земле не было, да, сэр, служу Родине!» Вторая часть у него вызубрена по отношению ко всем заключенным. — Но, Сиэль, зачем тебе это? Во что ты ввязываешься? — Психолог выходит из-за стола, чтобы подойти к телефону с другого края. По пути он сдвигает жирной задницей стопки бумаг и часть из них падает. — Поздно, мистер Ландерс. Обсуждать мои проблемы нужно было в тот раз, но вы предпочли работе — шпили-вили. — Юноша протягивает ему трубку рабочего стационарного телефона. Он легко покачивает ею: — Видите, к чему приводит незащищенный секс? — Послушай, у нас с Лау особые отношения. Связь юношества и… ты сам когда-нибудь любил? — Я люблю только комиксы. Звоните. И если совершите ошибку, уверяю — случится непоправимое, и пострадаете не только вы. И я знаю про кодовые слова. Услышу хоть одно — и вам конец. Сиэль надеется, что узнает кодовое слово, когда его услышит. Должно же быть в нем что-то характерное. Глаза психолога больше не стекленеют, он находится строго здесь и сейчас, с заключенным под номером триста один. Нет никаких планов побега, только ужас за содеянную ошибку и возможные проблемы. Пальцы, похожие на тонкие сосиски, обвивают пластиковую трубку. Напоследок, прежде, чем нажать цифры внутреннего номера, который он точно знает наизусть, мужчина смотрит на юношу. — Ты можешь хотя бы сказать, во что я ввязываюсь? — Если сделаете все правильно, ничего вам не будет. Никто даже не узнает. — То есть, ты не хочешь сделать пакость на уровне… высоком уровне? Заложники там, мошенничество, слив данных, порча имущества, требование денег и… т.д.? Мне не нужны проблемы, я работаю тут недолго. Бэмби хватает со стола глиняного херувима: крупная башка, локоны и крылья, как у моли, а еще округлые пятки, на которых даже ходить физически невозможно — настолько они круглые и жирные. Ах да, он же не ходит, а парит. Юноша тихо стучит его макушкой по краю столешницы. Если постараться, можно отбить ритм «Боже, храни королеву». — Да даже этот уродец не пострадает. Все тихо, — отвечает он. Но мистер Ландерс не уверен. — У тебя еще есть возможность одуматься. Я все прощу и никому не расскажу. Просто отдай мне фотографии, мы мирно разойдемся! Сиэль, ты на пороге плохой, грязной вещи! — Здесь я диктую условия. — Сиэль бросает статуэтку в стену. — Джигглипуф, я вызываю тебя! Считаю до трех. Один… «Два» не следует. На другом конце трубке раздается три сигнала прежде, чем ее поднимают. — Дежурный Томас. — По развязности голоса Томас представляется полулежащим на стуле. Перед ним чашка кофе и куча мониторов, которые он оглядывает, как кумир Саурон своим вездесущим оком, и изредка комментирует происходящее: «Куда намылился, второй Брюс Ли, а, на стрелу небось? Я тебе быстро кулаки поотрываю… Отлить? Да чтоб у тебя пыпырка отсохла. Долбанные ублюдки. Только и можете, что ссать, жрать и драться. А мы за вас налоги платим». — Томас, это мистер Ландерс. У меня пару вопросов, ты же давно работаешь тут? — Дольше, чем вы, это точно. — Вот мне нужно узнать фамилию и имя несколько заключенных… — У вас база накрылась, док? — Как будто Томас жует, но так, чтобы не заметили. Он не подозревает, что мистер Ландерс в это же время пытается дышать ровнее. В чем-то они сейчас похожи. — Дело в кличках. Я говорю тебе кличку, а ты мне… — Давайте быстрее, мне нельзя отвлекаться. — Переводится: «Я ем». — Да, конечно… Бэмби протягивает список на квадратном листике и карандаш. Мистер Ландес читает первое слово: — Крэг. Он не успевает закончить, произносит «крэ», а ему уже чеканят: — Как раз вижу его на мониторе: сидит у стены за углом, похож на истукана. Лысина еще так поблескивает: интересно, он ее натирает чем-то? Начищенный пятак. Небось гордится. И как будто что-то задумал, но такой тупой вид, что вряд ли… Его мать наркоманка, родила лет в двенадцать. — Мне только фамилию и имя. — Леонардо Бучес. Карандаш впопыхах чиркает напротив клички. Сиэль берет еще один, из стакана, и правит букву «с», похожую на что угодно другое. «О» или инвалидная «г». Было бы Бучео или Бучег. Крэгу не идет имя Леонардо. Если его матери было двенадцать, то возможно, она была фанаткой Леонардо Ди Каприо? Девочки в двенадцать смотрят «Титаник»? «Да, а еще они играют в куклы и требуют новую «Барби», а чего они не делают — так это не рожают детей и будущих зэков». Мистер Ландерс отодвигает карандаш Бэмби своим карандашом, мол, мешаешь. — А Лондон? — спрашивает он и тяжело проглатывает. Сиэль отчетливо слышит, как комочек слюны пытается упасть в горло. — Вроде его… дружок. — Рыжий. Как же… Луис Лайден. — Клод? — Клод… — Тут у Томаса возникает ступор. — Клод-комод, гм… Ну, его зовут Клод, но это не точно. — Как это? — Бывают, они шифруются. Санчо на самом деле Хуанит, чтобы звучало. Да не разберешь, зачем они это делают, двуличные… — Томас заглатывает едва сорвавшееся слово на «у», получается «двуличныу-у». Неожиданно он вспоминает: — Новенький, в очках, умник — Клод Фаустус. Бэмби кажется, что он слышал эту фамилию, но «это не точно». На этом список заканчивается. Сиэль не возвращает карандаш, а прячет его (вдруг пригодится). Лучшего места, чем заткнуть его за пояс штанов, сзади, не находится. Эш благодарит за оказанную помощь. — Обращайтесь. Конец связи. Томаса можно похвалить, но как-нибудь в другой жизни. Сиэль возвращается к компьютеру, психологу он бросает: «Сядьте», и указывает на стул напротив. Теперь заключенный и свободный гражданин меняются местами. Остается дело случая или удачи, но Сиэль уверен, что кто-то из этого списка пользуется соцсетями. Первым он проверяет Леонардо Бучеса. Людей с такой фамилией и именем в стране оказывается не так уж много, а удача улыбается — на аватарке зияет начищенная лысина Крэга. А Сиэль думал, что тот побрился на зоне. Оказывается в обычной жизни мистер Бучес тоже предпочитает сверкать «начищенным пятаком». «Узнаю его по лысине из сотни», — усмехается Сиэль. На фотографии Леонардо стоит с топором, позади поленница, и светит солнце. Ракурс не случаен: лысина сверкает ярко и даже похожа на подобие нимба или желтой шапочки для душа, она сползла на макушку и покрыла череп тонкой пленкой. Фотографий много и большинство из них запечатлели Леонардо за ремонтом старого дома. Он даже выглядит счастливым, но не менее агрессивным. Сиэль не удивится, если фотографа держат в заложниках. Фотографию Сиэль сохраняет в папку «Кто здесь папка» и возвращается к поиску. Лондона или Луиса Лайдена найти сложнее. Сиэлю потребовалось десять минут, чтобы за одной из аватарок — тигр в оранжевой кепке — обнаружить знакомые рыжие мотивы. В профиле всего одна фотография с хозяином, в профиль: застигнут врасплох за распитием «Джек Дэниелс» из горла. Лицо бритого младенца, а глаза говорят «мама, это не то, что ты подумала!» Рыжей шевелюры больше, чем сейчас, и растут бакенбарды. Клод Фаустус нашелся всего один, но в профиле нет личных фотографий. Всего одно изображение — зловещий паук в макросъемке. — Ты меня разочаровываешь, — шепчет Сиэль. Нужно больше лиц. Зато он находит Обезьянку и Дровосека. Забавно, но их фамилии врезались в память. Возможно, потому что первый день невозможно забыть. Вайлет Дэдс и Дэвид Гласки. У Вайлета фотография — пародия на какого-то рэпера, фиолетовая кепка набок и на шее болтается золотая — вряд ли — цепь толщиной с кулак младенца. А Дэвид Гласки не нашелся. Сдается, он правда дровосек и живет в лесу. Нужно работать с тем, что есть, искать дальше нет смысла — слишком много времени, а оно не резиновое. Сиэль даже не уверен, что Биг-Бен и Бард выполнили свою часть работы и спрятали Черного подальше. Возможно, все, что делает Сиэль сейчас — бессмысленно. Возможно, стоит ему выйти обратно в коридор, как ему сообщат о новой диктатуре, о том, что Черного больше нет, а Крэг и Лондон они… Об этом думать не хочется, снова начинает мутить. Поэтому он приступает ко второй части задачи — единственное, что возможно в данной ситуации. Юноша скачивает электронную версию первого попавшегося глянцевого журнала для женщин. «Космополитен», даже выпуск этого года. Все, что ему нужно — реклама, но не простая, а… И первый же форзац радует тепло-коричными тонами. Ванна, наполненная до краев. Светят настенные канделябры, создавая интимный полусвет. Женщина в ажурной шапочке для душа лежит в воде, ее лицо обращено к читателю. Бархатное смуглое тело скрыто под слоями воздушной пены, только одна нога кокетливо задрана вверх. «В эту ночь будь особенно свежей и загадочной. Для него. Для себя. Мыло «Камэя», производство Франция». И ведь более идеально просто не бывает! А вот и реклама дезодоранта «Олд вайлд». Девушка обнимает курчавого барана, как Белль — своего чудовища после спасения, а тот ей подмигивает. Еще бы, теперь, когда он помазался «олд вайлд», она не испытывает отвращения. Он больше не грязное животное, ну, а феромоны — страшно сильная вещь. И хоть это и не местный шампунь «Бурный массив», который некоторые умудряются использовать как дезодорант, но тоже сойдет. Сиэль недолго думая заслоняет лицо девушки физиономией Лондона. Из его рта как будто вылетает облачко со словами: «Я здесь на все лето!» Его голова ласково прислоняется к бараньей. — Все еще хочешь горячего чая? — говорит он вслух. — Я бы от кофе не отказался, — Эш тяжело сглатывает. Он нервничает и то и дело поглядывает на дверь: надеется, что кто-то войдет? Томас или Джери? — А я и не тебе. Оказывается, у рекламы есть продолжение. Уже на второй странице баран превращается в мужчину, и девушка восклицает: «Я здесь на всю жизнь!» Девушка остается Лондоном, а баран превращается в Крэга. Сиэль надеется, что листовки затмевают дворецкого по экстравагантности. Ну, а теперь пункт номер два в плане, он самый легкий, потому что все делает «японец». Печатает он не так быстро, как хотелось бы, зато картинка — блеск. — Ты распечатал свои картинки? — Спрашивает Эш. Их крупная, общая проблема кажется ему… нерешенной. — Теперь ты должен вернуть мне фото. Сиэль сверкает глазами: «Как бы не так! Учитывая, что у меня их никогда и не было». — Если я верну, ты сразу отомстишь. — Мы можем обсудить произошедшее и разобраться. Я же психолог, как-никак. — Да что-то не очень у тебя получается. Сам подумай, твой парень сидит: и за решеткой и — на «белой лошади», если понимаешь, о чем я. У тебя проблемы в личных отношениях и в пристрастии к еде. А еще ты ненавидишь свою работу и нас, как грязь, но тщательно подавляешь эмоции, пытаясь показаться другим. Лицо Эша багровеет, но не от страха. — Если ты полагаешь, что сможешь шантажировать меня и дальше, маленький… — Я умываю руки. Но если попытаешься меня задеть, то уж отвечу. Эш понимает, что больше не сможет спокойно спать. Он пытается схватить Сиэля за руку: «Лау не должен… никто не должен…». Сиэль легко отстраняется. Странно, но он абсолютно не боится мистера Ландерса, хотя, наверное, стоит. — Узнать? — он приподнимает брови. — Не бойся, пока я цел, вашим отношениям ничего не грозит. — Почему я должен верить? Тебе, преступнику? — Уже преступнику, а не мальчику из хорошей семьи? Какой же ты лгунишка! — Сиэль криво улыбается. — А верить — все, что тебе остается. — От этого зависит так много… прошу… — Пот на лбу Эша крупный, как свежая роса. Кажется, еще немного и толстяка №3 хватит удар. Сиэлю его даже жаль, но вслух он усмехается: — О, уж я-то понимаю, какого это — оказаться жертвой чужой махинации. Когда тебе никто не верит, когда собственный брат толкает в спину, вся жизнь в одночасье летит к чертям, а сам ты оказываешься в объятиях дьявола. Это не так страшно, как кажется. Человек ко всему привыкает, верно? — Он разворачивается, и прячет под кофту распечатки, прижимает к груди. Экспресс-выпуск свежего и независимого журнала без скрепок. В груди сердце колотится, как молоток силы в аттракционе: вроде Сиэль ударил сильно, и шкала готова подняться, но рано радоваться, хотя сердцу не прикажешь. Ему все еще страшно, хотя к страху прибавляется новое чувство. Оно похоже на облегчение после первого прыжка в воду. Самое ужасное — позади, а что впереди так это больше уверенности в том, что все отмеренные тебе действия ты в силах выполнить. Даже если они будут проигрышными. Своего рода подобное облегчение — счастье. Поэтому Сиэль позволяет себе напоследок обернуться: — Мсье психолог? — Да? Ему нравятся тревожные, истеричные нотки в чужом голосе. И он сам задает им звучание. Эш умоляет передумать и надеется на снисхождение. — Вы как-то побелели весь, а ведь ничего страшного не произошло. Всего-то я распечатал пару безобидных картинок и ушел. — На прощание Сиэль подмигивает, и ни разу у него не подгибаются колени. Словно какая-то внутренняя сила ведет его строго по намеченному курсу. А ступая по коридору, он про себя напевает: «Боже, храни королеву! Нет будущего, ни у тебя, ни у меня нет будущего!»

***

Крэг не любит ждать. Как и не любит выжидать. А он умеет различать две эти вещи. Однажды его подельник, по кличке Моз, опоздал с товаром на добрые два с половиной часа. Можно простить полчаса, даже час, но только не два гребаных с половиной. За время, которое ты выжидаешь в проходной квартирке самого опасного района в городе, может произойти, что угодно: налет легавых, перестрелка или запор у водителя под зданием, дырка в его голове. И хоть из всего перечисленного не случилось ничего, но оно — МОГЛО БЫТЬ, и Крэг физически ощущал, как отметины о всех рискованных возможностях оставались в его мозгу. Спайки на нервах. Ему нельзя нервничать, столько навалилось, надо сохранять хладнокровие. Он вычитал в каком-то научном журнале, что нервные клетки не восстанавливаются, вернее, восстанавливаются, но крайне медленно. А Крэг не любил ждать. Вот такой замкнутый круг привел к тому, что Моз лишился большого пальца на руке и мизинца на ноге. Крэг отрезал их ножом, среднего размера и с добротной рукояткой. Приходилось пилить, но процесса пиления он не запомнил, как-то не отложилось в памяти, как и крики Моза, которых не было слышно. Хотя, возможно, Моз просыпался и орал, как резаный, в буквальном смысле, но на это памяти Крэга было плевать. Приехав, Моз успел переступить порог и оглядеться, спросить: «Эй, есть кто? Крэг, братишка? Меня уже не ждут?» Затем он получил удар по голове, который вышиб его душу на добрые пару минут. Крэг приложил парня по голове первым, что попалось под руку, — металлическая канистра. Увесистая. Фломастером на корпусе коряво и с ошибкой написано «алкаголь», но внутри не было ни капли, а воняло машинным маслом. Жаль. Крэг бы выпил и поделился с Мозом, когда тот очнется. Вместо алкоголя Крэг поделился с Мозом его новым прозвищем — Шустрый Моз. Говорят, тот никогда и никуда больше не опаздывал. Наверное, врут. И вот теперь, в Алиент-Крик Крэгу снова приходиться делать две мерзкие вещи одновременно: ждать и выжидать. Ох уж кто-то и поплатится за это…

***

Сиэль со всех ног мчится к Биг-Бену и Барду. Он несет невероятно ценную ношу, даже если это всего лишь глупые картинки с эффектом наложения. По пути он ловит несколько удачных моментов, когда в округе ни души. Тогда он облизывает подушечку указательного пальца, просовывает его под кофту и цепляет несколько страниц. К счастью, краска качественная и высохла за пару минут еще в кабинете — никаких смазов. Листки складываются на видных местах. За решетку одну дамочку, и у стены подсадить вторую «красавицу». У Сиэля их предостаточно, но стопка заметно худеет к тому времени, как он подходит к камере Черного. Он надеется, что не застанет альфу ни внутри, ни снаружи, это бы означало неоправданные риски. Он не хочет услышать новости. Пусть все останется прежним. На своих местах. Но в камере оказывается слишком пусто: нет не только Себастьяна, но и Биг-Бена, Барда или Грелля. Где все? Когда Сиэль выходит обратно в коридор, он натыкается на Единорога. — Привет, — говорит парень бесцветным голосом, ему как будто больно или сложно выжимать из себя звуки. Его лицо пестрое и имеет множество оттенков из-за синяков, а в глазах зияет пустота. Перед внутренним взором проносятся кадры в сортире, где Крэг насиловал Единорога вместе со своей компанией. Тот просил о помощи, но тогда Сиэль ничего не мог предпринять. — Чего тебе? — Тебя спрашивают. — Кто? — Моя задача была просто позвать. Кто-то из твоих. Во дворе. Наверное, под пристальным вниманием охранников — это самое безопасное место сейчас, когда они лишены поддержки. Сиэль направляется туда. Под его кофтой ничего не осталось — он выложил последние распечатки в камере, на видном месте. Остается ждать, когда «реклама» даст плоды. Единорог шагает позади, в отдалении, и Сиэлю это кажется подозрительным. Он оборачивается, чтобы узнать, в чем дело: успевает заметить, как пустые глаза вдруг оживают, словно говорят о чем-то. Из ближайшей камеры, до которой Бэмби не дошел пару шагов, выходят Крэг и Лондон. Лондон ближе всех. Он хватает Бэмби за руку и затаскивает внутрь. Единорог остается снаружи. Бэмби закрывают рот ладонью, но ему удается укусить пальцы, чтобы закричать: — Помоги мне! Но Единорог отступает назад. Он не собирается наблюдать, просто уходит. Сиэль ощущает, как сзади его перехватывает за талию и отрывают от земли. Он брыкается ногами, но лупит только воздух. Мимо камеры проходит карлик. Сиэль истошно вопит: «Тодд! Помоги мне, Тодд!» — и он готов поклясться, что карлик видит его, но поспешно отворачивает голову и проходит мимо. Сучка Черного, вернее сучка Хрена с чайником, — не его проблема. — Ты наконец-то мо-ой, — тянет вонючий рот, и ржавый язык касается щеки, обдавая горячим и влажным ощущением. Как будто прополз сгорающий слизняк. Сиэля отбрасывает на койку, и сила, в разы превышающая Черного, гораздо более неаккуратная, придавливает сверху. — Нет, нет… нет! — Бэмби захлебывается в звуках собственного голоса, который не узнает. Он смешивается со слезами. Знакомый жест — он тянется рукой до металлического края кровати, но удается только зажать уголок тонкого одеяла. Крэг переворачивает Бэмби на спину и задирает футболку: грудная клетка часто вздымается. — Сладенькая рыбонька… ты даже пахнешь вкусно, — обнажая рот, полный желтых зубов, Крэг впервые любуется Сиэлем. Он проводит пальцем по левому соску и спускается ниже, чтобы вцепиться в штаны и потянуть вниз. Юноша вжимает пальцами в пояс, он напрасно сопротивляется безразличной силе, которая такая же неотвратимая, как стихийное бедствие. — Черный тебя убьет, и я спляшу на твоей могиле! — все, что ему удается из себя выдавить. Возможно, если он напомнит, кому принадлежит… Но Крэгу не нравится угроза, а еще он ее больше не опасается. Сиэль понимает это, когда в голове раздается звон: он даже не сразу понимает, что произошло, что кулак опустился на его лицо, а из носа закапало. Затем наступает резкая боль, словно на лице отбили пластину, которая его заменяла. Она отслоилась как кусок керамики. — О, нет, милашка, — говорит Крэг. — Это я разрешу тебе поплакаться на трупе Черного… в перерыве между отсосами мне. Сладенькая, тебе придется очень постараться, чтобы я был доволен и не прибил тебя. Знаешь, скольких сучек на воле я придушил?.. А скольких перетрахал? И все они визжали от удовольствия… Сиэль не различает слов Крэга. В его голове происходит щелчок. Мизинцем он цепляется за пояс штанов и вспоминает: карандаш! Он даже ощущает его рельеф поясницей. Заткнутый за пояс, сзади… Только бы дотянуться. — Буду визжать, говоришь? — он говорит первое, что приходит в голову и елозит под тушей, пытаясь просунуть руку под самого себя: только пару пальцев, умоляю, только пару пальцев! Крови над верхней губой становится больше. У Крэга выпирает в паху, он даже не слышит вопроса, а смеется, предвкушая тотальное уничтожение Черного. Унижение. Насмешку. Собственное, долгожданное удовольствие. Крик Сиэля. Его стоны, слезы и мольбы о помощи или хотя бы смерти. Наконец, Сиэлю удается захватить стержень и вытащить, как из меч из ножен. Так женщина, которая долго терпит домашнее насилие, вытаскивает пилочку из дамского чехла. Последнее возможное оружие. Что имеем, тому и рады. — Послушаю сначала твой визг! — восклицает Сиэль и втыкает карандаш в Крэга. Он целится в глаз, но промазывает и даже не попадает. Крэг перехватывает его кисть и сжимает так сильно, что орудие выпадает и теряется в складках одеяла. Сиэль завывает от боли. Кажется, что у него больше не будет руки. — Сука решила померяться со мной стержнями? Сейчас я покажу тебе свой и уж он попадет в цель, — Крэг склоняет свое лицо предельно близко. Кажется, что он хочет сожрать лицо Сиэля, откусить его нос, но он высовывает ржавый язык, играется им в дюйме от его губ, а затем ароматно шепчет: — У моего карандаша даже цвета есть: желтый и белый. Какой тебе? — Он крайне доволен остротой. Возможно, что это его первая в жизни метафора. — Попробуем оба. Сиэль нащупывает карандаш в складках. Он не сдастся, только не сегодня. С отвлекающими словами: «Предпочитаю черный», он втыкает карандаш и на этот раз попадает. Хоть и не в лицо, — в плечо. Не лучшая цель, но хватает, чтобы Крэг закричал и упустил хватку. Юноша переворачивается, встает на ноги и бросается к выходу. В жизни он так быстро не двигался, как в эту минуту — Тебе не жить, тварь! Убью! — звучит вслед. Бэмби летит по проходу, не чувствуя ног, только гудение сердца, которое уже добралось до кадыка. Бум-бум. Бум-бум. Мимо проносятся любопытные лица, кажется, что все они — участники какого-то маскарада. Все причастны к происходящему, и среди нет и не может быть людей. Но надо выжить. Надо выжить любой ценой! Внезапно по правой щиколотке бьет удар: чья-то нога нарисовалась впереди и устроила подножку. Юноша падает, но сразу пытается подскочить. Кто-то мгновенно хватает его за волосы сзади и оттягивает голову вверх. Как будто нашкодившегося котенка — за загривок. — Крэг, я придержал эту сучку для тебя! Сюда! Шаги Крэга слышны издали: торопливы и тяжелы. Собравшиеся на лестничном пролете заключенные внимательно наблюдают, никто не пытается вмешаться. Слышны предвкушающие смешки: «А нам достанется?» У Сиэля голова идет кругом, он надеется, что если ничто не спасет его, то он хотя бы потеряет сознание. Из носа капает кровь, несколько капель окропляют серый пол. Их тотчас смазывает подошвой какой-то парень, — чтобы вертухаи не увидели. Крэг отталкивает удерживающего шакала, и рука выпускает волосы жертвы: юноша успевает только подскочить на ноги, когда Крэг хватает его за плечо, резко разворачивает и толкает к стенке с такой силой, что весь воздух покидает легкие. Бэмби не верит собственным ушам, но он шипит: — Забылся? Убери от меня руки! — Иначе что? — скалится Крэг. На публике он говорит немного иначе, без ласковых прозвищ. На его плече кровь, но ее не так много, как хотелось бы. — Придет этот хрен с чайником и обдаст нас всех кипяточком? Так я жду-не дождусь встречи с ним!.. А то видишь ли, многих он перестал устраивать. А знаешь, что я сейчас сделаю с тобой? Я вставлю в твою дырочку свой мощный и заскучавший хуй, ты застонешь погромче, а он прибежит, и мне не придется ждать. Как тебе идея? Бэмби решает молчать, прикусить язык, а Крэгу не нравится ждать ответ. Он встряхивает его за шкирку, затем обхватывает рукой шею, в кольцо, и нагибает к полу. Ближе, еще ближе. Давление чрезмерное, и Сиэлю тяжело дышать. Ему кажется, что в глазные яблоки хлынула вода, как в отсеки корабля с большими про-… блемами и про-боинами. Чужая кожа липнет к коже шеи. Хриплый шепот, словно это Крэгу сдавливают шею: — Прямо сейчас, при всех, я покажу тебе, лупоглазка, что значит настоящий мужчина. Уверен, он такое не может. Сиэль ощущает, как его голова выныривает из тисков, словно из плотной завесы воды. Свежий воздух. Он успевает сделать один свободный вздох, как сзади пинают. Толстая подошва ботинка попадает по левой ягодице, боль такая сильная, что сил терпеть нет. Он падает на пол и вокруг ненамного, на пару шагов, расходятся заключенные — дают Крэгу простор для творчества. Некоторые начинают вяло скандировать: «Крэг! Крэг!» В живой стене появляется дыра, в котором темнеют три фигуры. Только по одной, самой крупной из всех, Сиэль догадывается, кто это. Одна из них, та, что посередине, имеет знакомый голос. И хоть глаза застилает влажная пелена и круги, Сиэль наверняка знает, кто это и, как ни странно, испытывает радость. — Как-то от вас шумно сегодня, — говорит Черный с раздражением. Он совершенно спокоен, словно не по его душу собрались все эти люди и Хрен с чайником не имеет к нему никакого отношения. Бешеная сила отдирает юношу от пола, ставит на ноги и прижимает к себе спиной. В одной руке у Крэга заточка из напильника, а в другой — Бэмби. — А мы уже и не ждали главного гвоздя нашего чаепития! Кто к нам явился! — Хрен с заварником, — соглашается Лондон. Они никак не могут определиться, чайник или заварник был у дворецкого. Черный хочет бросить нечто вроде: «Отпусти его», Бэмби читает эти слова по едва шевельнувшимся губам и взгляду, но слова не произносятся. Бэмби догадывается почему: в противном случае Крэг нарочно сделает жертве как можно больнее. У него в руке перо: и он точил его в долгое, свободное время не для того, чтобы проиграть в свой звездный час. Поэтому Черный отвлекает его болтовней. Вернее, Сиэлю так хочется думать, — что в одном из соперников осталось здравомыслие, и лишних синих ему не надо. — А где же приглашение? — спрашивает Черный. — Бедный мальчик так соскучился по своему папочке, что решил дорваться до его внимания бунтом. Но — ты держишь мою суку. И у нее течет кровь. Это неправильное приглашение. За такое я убиваю. У тебя остается только два варианта, мальчик Крэг: просить прощение у моей суки на коленях или сдохнуть. Нет, все же Сиэль ошибся. Как минимум двое синих. Крэг приставляет острие к его щеке и впивается в кожу. Сиэль зажмуривается до боли в глазах. Он не умрет, не умрет… — Прикрываешься сукой, как трусливая паскуда, — говорит Черный. — Выходи. — Больно ты разговорчив для петушни! — огрызается Крэг. Он не хочет длинного диалога — знает наверняка, что не силен в силе слова, поэтому обнажает широкие зубы и дает знак. Лондон разворачивает уже всем знакомую страницу из журнала. Она выглядит потрепанной, и когда успела? Если одна из найденных страниц носила следы губной помады, — с любовью от старушки-инкогнито — то этой словно задницу норовили подтереть да все время отвлекали. Лицо дворецкого скомкано, и Лондону требуется усилие большого пальца, чтобы разгладить его: пусть все узрят, кто перед ними и в каком обличье. Недостойном звания альфы. Неуважительном. Крэгу не нравятся все эти поглаживающие движения по Черному, хоть и картинному, и Лондон разводит свободной рукой: «А иначе не видно!» В толпе раздаются смешки. — Как ответишь на это, Хрен с чайником? Хочешь сказать, сладкая попка, это не ты? Моделькой был, а тут решил маскировкой заделаться? Ты за кого нас держишь? Скрывал, что петух? Недовольные возгласы. Они поощряют Крэга, и тот продолжает: — Видишь ли, тебя здесь больше не уважают. Ты никому не нужен, Черный. Альфа бумажку не удостаивает вниманием. Его взгляд прошивает соперника насквозь и словно твердит о своей неуязвимости. Как будто любые слова и оскорбления его не касаются. Он в пространстве вне этого. Мышцы Крэга напрягаются, Сиэль спиной ощущает, как они наливаются свинцом, двигаются. Черный держит наготове заточку, она у него в правом рукаве. Это едва заметное движение кистью: она чуть-чуть поворачивается в сторону, давая возможность орудию выпасть на согнутые пальцы. В любой момент она окажется в руке и покажется себя в действии. «Только не говори, да, только не говори, да», — умоляет Сиэль. Он пытается улизнуть из живого, мясистого круга, но не получается. Рука давит сильнее. Вперед выдвигается Биг-Бен. Он подходит к Лондону, изучающе смотрит на страницу и неожиданно выносит вердикт: «Ювелирно проделанная работа, но облапошит только тюфяков! Иначе, как объяснить это, Крэг?» — он разворачивает страницу, которую держал за резинкой штанов. На иллюстрации никто иной как Крэг. Он принимает ванну: море пены, шапочка из розового нейлона, а бритая женская ножка тянется высоко вверх. На ногтях педикюр, лак цвета фуксии. «Будь особенно свежей и загадочной. Для него. Для себя. Камэя». Крэгу приходится долго ждать, прежде чем его мозг проанализирует информацию: все же нервные клетки и соединения восстанавливаются медленно. У Лондона отвисает челюсть, а Биг-Бену не жалко поделиться находкой с толпой. — Такие валяются повсюду, оглянитесь, и — не только на миссис Свежесть. Для кого свеженькая, а, Крэг? Спинку потереть? Тюрьма наполняется смехом. Такого неистового и яростного смеха в ней не звучало давно. Страницы, одна за другой, идут по рукам. Здесь Крэг и Лондон на ферме, в качестве барана и девушки. Вайлет в роли Золушки на вечеринке, в стиле пин-ап: он теряет туфельку и восклицает «Упс!» — Кто-то зло пошутил над всеми, — добавляет Бард и хмыкает, мол, ясень пень, а я давно все понял. Биг-Бен надвигается на Крэга и Лондона. — Ну, а ты, Крэг, uslyshal zvon i ne znaesh', gde on. Слышал пословицу? Хотя куда тебе. Как там твои нервные клетки поживают? Сиэль с облегчением ощущает, как сила, сдерживающая его растворяется. Его отпускают, но как-то нерешительно и вяло, словно Крэг растерян и не до конца уверен как поступить, и его можно понять — настрой толпы чересчур резко сменил курс. Черный задумчиво вертит в руках страницу с Золушкой и бросает в сторону. Одно это движение говорит о том, что он не боится ни Крэга, ни его дружков. Страницу поднимает Карлик Тодд, так как его руки всегда ближе всех к полу. Позади маячит любопытный Вайлет: «Что там, ну что?» — Да это ж вылитый ты, обезьянка! — гогочет Карлик и всучивает страницу парню. Вайлет издает странный звук, он похож на дыхание разъяренного медвежонка и стон мартышки. Черный обращается ко всем: — Данный случай послужит для всех уроком. И впредь никто не поведется на дешевую уловку и не побежит распускать сплетни и устраивать бессмысленные беспорядки. Кто-то кивает, соглашаясь, мол, это действительно было глупо. Такой анекдот. Ропот разносится по живой стене. Крэг и Лондон как-то стали с ней сливаться. — Я займусь тем, кто сляпал эти карикатуры и разберусь лично, — продолжает альфа. — Он — мой. Помимо шуток и смеха, раздаются одобрительные возгласы. — Нам не нужны такие манипуляторы, все верно, Черный! Но я и не поверил во все эти каляки сразу, чего не скажешь о других! Карлик Тодд гогочет в ответ: — Заткнул-ка бы пасть, Джонни! Ты в первых рядах отступников, и все мы это видели! Сиэлю хотелось бы засмеяться в лицо Тодду и ткнуть в него пальцем: «Вот кто настоящий изменник! Сукин сын сделал вид, что не видит меня в лапах Крэга! Он ничего не сделал, ничего, когда меня хотели убить и даже хуже!» — но он молчит. Все это уже неважно. Он вытирает рукавом кровь и просто рад, что жив. Хотя бы пока. То, что Биг-Бен нашел листовки — везение. Крэг и Лондон решают уйти: здесь им больше ничего не светит, но Черный оборачивается к их спинам, как будто у него глаза на затылке. — А я тебя никуда не отпускал. — В его пальцах поблескивает заточка. Он играется ею. Глаза сверкают, как у дикой кошки перед броском. — Два варианта, — напоминает тихо. — Выбирай. Он отводит руку с орудием вниз, чуть в сторону, и делает шаг вперед. Живая стена реагирует мгновенно: она образует круг и перекрывает беглецам выход. Леонардо не думает ни секунды над вариантами, нервные клетки не позволяют. Для него выход только один. Он бросается на Черного со скоростью пушечного залпа. Теперь в толпе кличку Крэга не произносят. По тюрьме раздается лишь одно имя. ЧЕРНЫЙ.