1:0
Лондон решает помочь и подкрадывается сзади. Он хочет ударить в спину, нанести такой удар, чтобы мужчина упал: сбить Черного с ног, лишив скорости, означает победить. Бэмби кричит, ощущая, как надрывается горло: «Сзади!» Кажется, в этот день он побил собственный рекорд по крику. Черный успевает среагировать и отскочить. На подмогу приходит Бард. Он хватает Лондона за шею, сзади, острый локоть торчит в потолок: не вмешивайся. Барду помогают еще несколько заключенных, которые внезапно голосуют за честный бой один на один. Все вместе они ликвидируют рыжего клона, убирая с поля боя, хотя вернее будет назвать это — пятачком боя. Крэгу удается воспользоваться шансом. Он обманывает Черного ложным движением в сторону и бьет по бедру. Черный едва не падает, Крэг хватает его за волосы и толкает в стену с такой силой, что раздается тяжелый, бухающий удар. В этот момент Сиэль напоминает себе, что Черный не непобедимый, а такой же человек из плоти и крови. И даже если он похож на неуловимого кота, ему тоже может не повезти, когда угодит в челюсти питбуля. И вот челюсти смыкаются, они стремятся перемолоть в порошок все, что попадет в их зону действия. Крэг вжимает Черного грудью в стену, напирает всем весом и, хватая за волосы на затылке, немного отводит назад, только с тем, чтобы снова приложить к стене. Крэгу нравится все, что имеет траекторию вперед-назад, такие движения напоминают ему о траханьи. Черному больно, и он сжимает челюсть, чтобы не закричать. Вот так вот… все кончено? — У Сиэля темнеет в голове. — Себастьян, — он зовет его, как будто это может чем-то помочь, но его голоса даже не слышно. Бард и Биг-Бен торопятся на помощь, но живое кольцо мешает, оно сжимает их и устраивает препятствия: правила есть правила. Крэг перебирает пальцами в черных волосах и оттягивает их назад. — Уже пожалел, что не побрился налысо, как я? — Он пытается приблизиться вплотную, насколько возможно, а затем демонстрирует, что хочет расстегнуть ширинку. Он уже делал похожее с Сиэлем. — Сейчас я оприходую тебя, как целку. Сначала тебя, а потом твою суку. Она с первых дней течет по мне, как последняя дрянь. Черный выпрастывает правую руку, сгибает в локте и бьет в живот, этого хватает, чтобы успеть вывернуться и нанести еще один удар, уже коленом в пах. Крэг сгибается пополам: кажется, все снова идет не по его плану. Возможно он медленно соображает, а затем — действует? Черный подхватывает заточку с пола, но не использует, а держит наготове. Удар он снова наносит ногой, уже по левому виску. Сиэль давно заметил, что альфа предпочитает бить не руками. Учитывая, его поджарое строение и длинные ноги, возможно, что это действительно лучший вариант. Крэг отшатывается назад: кажется, боль в яичках превосходит всю прочую, так как он продолжает держаться за них, несмотря ни на что. Тут закрадывается догадка, что Черного не в первой хотят низвергнуть в низ иерархии путем насилия, а потому, вероятно, что удар коленом по яйцам — один из его фирменных и сильных приемов. Даже в фильмах, где женщина бьет промеж ног, не показывают столько боли, сколько испытывает в эту минуту Крэг. Сиэлю даже мерещатся слезы из уголков глаз, они падают на пол, в место, где уже засыхают капли крови из его носа. Биг-Бен делает рупор из ладоней: «Уделай его! УДЕ-ЛАЙ лысяка!» Он явно повеселел. Грелль стоит рядом и выглядит, как труп невесты из мультфильма Тима Бертона. Возможно, он осознал окончательно, что умер для одной жизни и попал в другое измерение, где нет ничего, кроме жестокости и насилия. А ведь он даже не мужчина и не хочет иметь ничего общего с кровавым потом и драками. — Вмажь говнюку! — орет Бард. По его взгляду Сиэль понимает, что тот нисколько не сомневается в необходимости убить соперника и едва сдерживается, чтобы не помочь. Затем Сиэль замечает Томаса. Он стоит наверху, на лестнице, но не торопится поднимать тревогу. Он сжимает рацию и задумчиво водит пальцами по антенне — моя крошка — как будто внизу не дерутся насмерть и не ломают друг другу лица. Распивают чай, со вкусом «Тенеси». Толпа предчувствует кульминацию и вновь скандирует: «Черный, Черный, Черный». Отдаленно это даже похоже на военный марш. У него есть свой ритм, и он взывает к тому дикому и темному, что живет в любом живом существе, которое борется за выживание. Черный перемещается вокруг Крэга, словно благородно дает ему передышку, возможность оклематься. Это ложь. Он делает выпад вперед и разрезает кожу на спине, оставляя полосу прежде, чем Крэг разворачивается и рычит, напоминая питбуля. Карие глаза смеются. У кошки девять жизней, и Черный условно потратил в битве лишь одну. А теперь настает его черед бить. Снова и снова. Больше в цепкую хватку челюстей он не попадется. — Он невероятно туп. Идет напролом, как бойцовский пес, и это его проблема, — раздается сухой голос над головой. Он имеет в виду Крэга, конечно же. Сиэль разворачивается. Умник наблюдает за боем. Его лицо мало что выражает, а глаза за стеклами очков кажутся пустыми, хоть и блестящими, как у паука. Сиэль не знает почему, но отвечает с какой-то радостной усмешкой: — Черный убьет его! — Теперь он абсолютно в этом уверен. Клод пристально смотрит в его лицо: — А я был о тебе другого мнения. Какая жалость. — Что странно, он не намерен дождаться окончания драки и скрывается в толпе. В это время Черный обрушивается на Крэга ударами ног, чем вызывает бурное ликование. Наверху Томас что-то говорит в рацию: решает, что пора бы прикрыть лавочку. Раздается вой сирены. Заключенные должны вернуться в свои камеры, но этого не происходит. Крэг едва стоит на ногах, кажется, что он вот-вот рухнет, как подорванная башня. Он делает рывок. Его рука едва задевает Черного, но тот уворачивается и бьет Крэга ногой в спину так, что тот падает. Черный пользуется возможностью: его ботинок бьет в нижнюю челюсть, а затем в лицо. Крэг откидывается назад со стоном. Пол орошают брызги крови и зубы. Больше Крэг не пытается встать. Он признает поражение. Узкая фигура нависает над ним, как доминантная тень. Но далее происходит то, чего не ожидал никто, включая поверженного. Черный расстегивает ширинку и мочится. Струя попадает на грудь и штаны Крэга. Он пытается встать или хотя бы отползти, но выходит растерянное движение, полное ошеломления, — назад-вбок. Моча достигает цели. Впервые, она выступает в роли орудия палача. Сначала Черный хотел убить Крэга, но после демонстративной угрозы его достоинству и даже личной суке, решает, что смерть — слишком мягкое наказание. Вместо этого он припас кое-что получше. Обоссаный Леонардо Бучес отныне и навсегда останется униженным. Даже Лондон не захочет иметь с ним дела, иначе попадет в его касту. Закончив мочиться, Черный отряхивает свой конец и застегивает штаны. Все это он проделывает с естественностью, словно так и должно быть, а если у кого-то есть сомнения, его ногам есть что ответить, да заточка все еще наготове. Заключенные кричат наперебой, поднимается такой шум, что Сиэля охватывает странная паника несмотря на то, что ему ничего больше не угрожает. Из выходов первого и второго этажей выбегают охранники, облаченные в защитные нашивки. — Всем лечь! На пол! — кричит Томас. Сиэль ощущает прикосновение к кисти рук — холодное, как металл. Черный сближается и незаметно сует заточку. Ему не приходится открывать рта, чтобы произнести: «Спрячь», так как все и так понятно. На Сиэле только футболка, поэтому выбора, кроме как засунуть огрызок щетки с лезвием за штаны сзади, не остается.Он незаметно отходит к камере, спиной вперед и надеется, что его не будут обыскивать. Кровь из носа перестала, но пульсирующая боль только усилилась. Как будто в ноздри прошмыгнуло жалящее насекомое и теперь буравит лицо изнутри: ему нужны туннели для улья, не меньше. Но Сиэль не думает о боли: несмотря на нее, он испытывает облегчение. Все кончено. Он ложится на пол, поближе к дверям камеры, и украдкой смотрит на Крэга. Тот не поднимает головы и больше похож на окаменелость, чем на живого человека. Он чего-то ждет и надеется, что это произойдет как можно скорее. «Когда все разойдутся, или охранники уведут его куда подальше», — догадывается Сиэль. Заключенные неохотно рассасываются по площади и ложатся лицом в пол, держа руки за головой. Они продолжают выкрикивать возгласы одобрения до тех пор, пока Томас не надрывает гланды: — Заткнули кашехлебальники! Все, кроме Черного уже на полу. Он остается стоять до последнего. — Михаэлис, опять за свое, — говорит Томас, и Михаэлис молчит: ему не нужно что-либо отвечать, за него говорит тюрьма. — Руки за спину. Когда его и Крэга уводят, Сиэль смотрит вслед. Еще утром он мог поверить в нечто общее между юным дворецким и лидером заключенных в «Алиент-Крике», хотя бы внешне, но уже не теперь. Хрен с чайником и Черный — это два кардинально разных явления. Как дантист и мужчина с бритвой на зубной щетке. Он прыгает, как убийца и рискует, как безумец. Как человек, который привык жить одним днем, а не вести журнал пациентов и отвечать в духе: «Придете во вторник, поставим пломбу». И он вообще точно дантист?..***
Томас толкает Михаэлиса в кабинет и закрывает за собой дверь. Мистер Лайал поднимает лицо от бумаг, чтобы оглядеть вошедшего, тот выглядит, как человек после драки: на скуле розовеет крупное пятно, но как будто неопределившаяся ссадина. Скорее всего, драку вовремя остановили или, как вариант, она прошла почти в одностороннем ключе. Ссадина — сущий пустяк по сравнению с тем, что могло — каждый день может — произойти. Мистер Лайал иногда видит сны, где ему звонят из тюрьмы и сообщают об очередном происшествии. Тогда у мистера Лайала возникает чувство полета, как в детстве, когда почва уходит из-под ног, только летит он даже не в пустоту, а за решетку, а когда знаешь, что именно там произошло, оно кажется хуже, чем пустота. Во снах события преувеличены, но не сильно. Опять с одного бедолаги сняли кожу, другому вставили ананас в зад (мистер Лайал осознал себя во сне, когда вспомнил, что в тюрьме не дают ананасов. Из фруктов возможны яблоки или апельсины, иногда груши. Бананы под запретом. Хотя после Леона Марана стоило запретить и апельсины). Мистер Лайал указывает на стул, но Михаэлис и без того собирался плюхнуться на него. — Полагаю, конфликта не удалось избежать. Но ты устранил помеху? — Есть сигарета? Мистер Лайал достает из верхнего шкафа пачку «Мальборо» и протягивает. Он как будто нарочно держит ее для всех просящих. А зажигалка металлическая, с принтом зебры. Михаэлис прикуривает. — Ну, так дело с темным дворецким решено? — повторяет мистер Лайал. Охранники докладывают ему обо всех движениях и событиях внутри тюрьмы. Поэтому он в курсе злосчастной фотографии альфы в журнале «Глобус». — Он не темный, а белый, — отвечает заключенный, имея в виду, что он не нигер, не шоколадка. Своего рода шутка. Мистера Лайала раздражают уклончивые и долгие ответы, но он знает, что с заключенными лучше разговаривать на их языке. Когда он только впервые занял должность начальника тюрьмы, ему такое правило казалось ересью — с чего ему, хозяину всея «Алиент-Крика», находить общий язык с убийцами и ворами? Но время быстро показало, что начальником Лайал пробудет недолго, если не найдет способ сдерживать тюремное общество. Контроль и связь. А для этого нужен контакт. Связующее звено. Многие тюремные начальники используют для этого лидеров заключенных. Напоминает разговоры дипломатов из двух лагерей, своего рода торговлю. — «Вы нам индюшку, а мы вам — кукурузу не потопчем». — «Индюшку меняем на апельсины». — «Идет». Почему Лайал так зациклился на этих чертовых апельсинах? Он же на них даже смотреть не может! — Вопрос исчерпан и решен, — говорит Себастьян Михаэлис. И у мистера Фердинанда Лайала не нашлось бы причин не доверять ему, если бы не одно «но». — Тогда как ты объяснишь мне вот это? — он протягивает листы. Себастьян уже видел странные коллажи: фотографии Крэга, Лондона, вернее их лица, вставленные в иллюстрации журналов. Нелепо? Да. Оскорбляюще? Еще как. У Себастьяна было вопросов не меньше, чем у начальника тюрьмы. Если на вопрос, кто, он еще мог про себя ответить: мои парни, Биг-Бен и Бард, кто же еще? А вот на остальные — никак нет. Например, откуда взяли личные фото Крэга и остальных? Очевидно, что не попросили лично. И фото похожи на домашние, а не из личного дела. И это не говоря про сами распечатки: нужен доступ к компьютеру и принтеру, как минимум. А еще — время. Которого у них не было. Биг-Бен просто вытащил лист с телочкой Крэгом и ткнул всех носом: узрите, кто ваш пророк на самом деле! Как свинья Иуда: он ничего не сказал Черному, не предупредил. Черному впору рассердиться, но… все ведь обошлось. Хотя с парнями он еще это обсудит. Им повезло: человеческий фактор, возбужденная толпа и страх. Черный сразу увидел различия между дворецким и ручным коллажем. Взять хотя бы бумагу: у журнала она плотная, краска лежит совсем иначе, ну, а малышки Крэг и Лондон (кто-то там еще был) уместились на офисной тонкой бумаге. Качество картинки оставляло желать лучшего по сравнению с журналом. И все же всем оказалось плевать. Когда перед толпой разъяренных мужчин, изнывающих от скуки и злобы, бросают вопиющую издевку, обещающую «сладкую» жизнь, никто не будет анализировать детали: а что за бумага? а кто? а почему именно сейчас? Они видят красную тряпку и рвут ее на части. Нужна только причина, дайте им повод. Быки и хищники хотят выпустить пар, вонзить клыки, растерзать, убить и занять более высокое положение. Черному повезло. Очень повезло. Он никогда не мог сказать про свою жизнь, что в ней хоть на одну десятую присутствует доля везения. Но сегодня… Черт, а, сегодня хороший день. У него до сих пор трясется левая рука — сторона, которой этот лысый ублюдок приложил его к стене. Она будет еще долго ныть. И все было бы почти идеально — неожиданно и внезапно — если бы не Лайал со своим собачьим носом. Говорят, у лаек чутье лучше, чем у остальных пород. Черный берет листы и смотрит, теперь у него есть время разглядеть чью-то работу, которая вытащила его из полной задницы. А довольно забавно. Шапочка для душа и ванна для Крэга. Козел и его девочка Лондон в роли пастушки? Это почерк Биг-Бена, не иначе. Черный облизывает нижнюю губу, возвращает листы на стол и приподнимает плечи: — Без понятия. — То есть, хочешь сказать, это не ты? — Я не ношу шапочки для душа. У меня потому волосы здоровые, что я их мою. Лайал надувает щеки, напоминая Биг-Бена. — Ты понимаешь, что это, вот ЭТО, — он поднимает лист и трясет в воздухе. Ножка Крэга при этом волнообразно поднимается и опускается, — серьезно! Себастьян выпускает струйку дыма и тушит сигарету в пепельнице: о грудь негритянки, она обвислая, как рыболовная сеть. У Лайала отвратительный вкус. — Кто тебе их принес? — спрашивает он. Не потому что ему интересно, а — нужно время подумать. Немного времени: Лайал больше не даст. Он зол и напуган, хоть и не показывает. — Неважно! — отмахивается он. — Ладно, Джери. Джери хороший парень. — Этот трусливый бобреныш? — Следи за языком. — Он долго здесь не протянет. — Я как-нибудь разберусь со своими сотрудниками. Итак, ответишь мне? Мы с тобой сотрудничаем. — Мы не сотрудничаем, а поддерживаем связь для урегулирования существования двух сторон. Это разные вещи, и я тебе не шестерка, Лайал. — Я такого и не говорил. Скажи, как они сделали ЭТО. Себастьян пожимает плечами. — Есть масса способов. Не затрагивая ваше распрекрасное имущество. — Ведь именно этого опасается начальник. — Например? — Попросить со стороны, прислать в конверте. — Себастьян надеется, что Лайал не станет проверять наличие сгибов на листах, ведь чтобы поместить их в конверт их в любом случае пришлось бы сложить. Но все листы ровные, Себастьян успел это заметить. Да и не было столько времени после обнаружения журнала. Но Себастьян знает о сроках, а Лайал — нет. Лайал поверит ему. Поверит, потому что так ему легче успокоиться. Хотел бы Черный сам знать, откуда у Биг-Бена и Барда эти распечатки. Биг-Бен программист — вполне вероятно, что он наваял их на компьютере, но вопрос — где он достал оборудование? Это фактически невозможно. Кабинеты закрыты, повсюду камеры… Нет, это невозможно. Тогда откуда они? Очевидно, что они сделаны в этих стенах. Но как, черт возьми? Он понимает, что не остается выбора, как выдумывать на ходу. — Тенденция, Лайал. — Что? «Если бы сам знал». — Представь скучающих людей, которые закрыты в клетках и варятся между собой. Периодами они щекочут друг в друга перьями в надежде найти забаву поинтереснее, а тут кто-то подает идею… Переодевание на картинках. Это же так весело. Журнал — первый толчок. Находятся гении, которые придумывают и следующий шаг — коллажи. Все это идет по цепочке, кто кому, и… вот, называется "тенденция". Я думал, ты знаешь. — Да плевал я на эту тенденцию. Где они распечатали это? — Я уже ответил, вне стен тюрьмы. Сам подумай, какой конченный олень будет рисковать, чтобы попасться за распечаткой лысого зэка в пене для ванны? — Даже не представляю такого кретина, — соглашается Лайал. Черный приподнимает брови, мол, видишь, я прав. На лице Лайала появляются следы облегчения: если распечатки и правда сделаны вне тюрьмы, то хорошо, то есть, плохо, но лучше, чем если бы их распечатали, используя тюремное оборудование. К тому же, дежурные бы уже давно заметили взлом или еще чего такого… Камеры есть. — Значит, кто-то решил продолжить тенденцию, думаешь? — спрашивает он еще раз. Он не хочет признаваться, что жаждет услышать подтверждение: опасности нет. Спи спокойно и пусть тебя не снятся апельсины и пожары. — Почему бы нет? — И ты точно не имеешь к этому отношения? — Ты знаешь, что я решаю свои проблемы другими путями. Как говорит Бард: «Перо в печень — никто не вечен», а Биг-Бен поддерживает: «Тактика-галактика!» С толстяком можно еще устроить галактический боулинг, где соперники — кегли. Иногда это тянет на сносное развлечение. Лайал кивает, ладно, хорошо. Он готов отпустить Михаэлиса, но напоследок спрашивает: — Ты правда на него, ну… помочился? Приемы доминирования, да? Без этого никак? Себастьян заправляет прядь за ухо. — Пришлось терпеть несколько часов. Лайал набирает в грудь побольше воздуха и машет рукой: «Не хочу знать подробности, иди». За ужином ему нужно будет выпить. Апельсиновый ликер. Нет. Шоколадный.***
Биг-Бена переполняют эмоции, поэтому он трясет Сиэля за плечи, а его лицо так близко, что можно отгадать, что он ел после завтрака. Печеньки с сыром. Они появились недавно у Одноглаза в лавке и быстро приобрели популярность. Сиэлю они не понравились: слишком ярко выраженный привкус химии и эмульгаторов. — Молоток, просто молоток! Нет слов, Бэм! Гвоздь! — Мозжечок огонь! — смеется Бард и тоже не сдерживается: треплет Сиэля за волосы. Сиэль отмахивается и отстраняется от объятий: кажется, если Биг-Бен еще разок хлопнет его, он сложится пополам, как неисправный шезлонг. — Мозжечок отвечает за координацию, — говорит он, — так что скорее левое полушарие не подвело. — Но как ты все провернул?! В голове не укладывается! Ты… и такое! Ну, молоток! — «Молоток» — самая горячая похвала от Биг-Бена. — Рад, что смог помочь, но сказать как, парни, не могу. Обещал. Биг-Бен и Бард переглядываются, их явно раздирает любопытство и недоумение, но они все понимают. Во всяком случае, на какое-то время затихают. — Этот отвратительный и грязный боров тебе ничего не сделал? — интересуется Грелль. Он первый кому пришло в голову, что Сиэль мог успеть пострадать прежде, чем компания пришла на помощь. Нос немного распух и в груди и животе покалывает, как если бы груша для битья ожила, но это меньшее из зол. — В норме. Жить буду. Грелль сострадательно выдыхает: «До чего же был мерзкий тип! У меня душа в пятки ушла, когда он схватил тебя. Были бы у меня со мной мои ножницы, я бы ему…!» — Надеюсь, Черного скоро выпустят, — говорит Бин-Бен, в это время порог камеры переступает Черный. — Уже? — подскакивает Биг-Бен. — Я думал, после Крэга тебя подержат в изоляторе. — Наверное, хотели, но… — Черный занимает место в центре и оглядывает всех. В глазах играет улыбка. — Биг и Бард, у меня только один вопрос: как вам удалось все провернуть? Биг-Бен потирает кончик носа, он водит по нему пальцем из стороны в сторону, словно смычком по струне. — А тут вся заслуга Бэмби! — Он словно извиняется и переминается с носков на пятки. Как мальчишка. Очень розовощекий и круглый мальчишка, не хватает только голубого комбинезона и леденца. — Он придумал план и реализовал, а наша задача с Бардом была тебя прикрывать. Бэмби — молоток, а? Никогда не знаешь, как высоко поднимется эта игрушечная ракета! И ведь я догадался, что за план, только когда увидел эти листы. Подумать только, мне бы такое и в голову не пришло. — А мы ему не поверили изначально, — добавляет Бард. Черный идет к раковине, где долго и скрупулезно моет руки с мылом, а затем лицо. Когда он, наконец, заговаривает, он все еще стоит спиной ко всем. — Повезло, что сработал эффект неожиданности и все были перевозбуждены. — Ты о чем? — А как думаешь? Страница из журнала и карикатурка, печатаная на бумаге? Судя по интонации толстяк пожимает плечами: — Да какая разница? Никто ведь не приглядывался. Всех интересовала шапочка для душа на тыковке Крэга и его бритая ножка тридцать шестого размера! Я валялся! Видели его физиономию, а? Спорим на сырные печеньки, он этот день не забудет? — Разница большая. А если вертухаи увидели? — Уже видели, но Черный не будет пересказывать им диалоги с Лайалом. Это личное. — Черный, да ведь это… ну… разве уже важно? К тому же, пока тебя не было, мы избавились от всех листов. — «Не от всех. Часть угодила в карман охранников, а оттуда на стол начальства». — Акция под названием «Черный против!» Все сдали карикатуры, как миленькие. — Учитывать нужно все прежде, чем действовать, — парирует альфа. — К тому же — предупреждать меня. Видите ли, не люблю узнавать о проворачиваемых делах последним. Нет. Не то, чтобы не люблю… Терпеть не могу. Биг-Бен, Грелль и Бард снова переглядываются. Кажется, они все поняли. — Мы лучше отойдем. Что-то курить захотелось… вроде как бросил, а тут… Пойдем? Черный не отвечает. Толстяк кивает Барду и Русалочке, на выход, и перед уходом неприметно хлопает Бэмби по плечу в знак ободрения. Впервые Сиэль замечает в его глазах сочувствие. Хотя, возможно, ему кажется. Когда они остаются одни, Черный снимает кофту и стягивает футболку: на груди и на левом боку проявляются следы драки, когда Крэг крепко приложил его. Сиэль вытаскивает из корешка книги по психологии заточку и бросает на койку. — Забери, она твоя. Не хочу больше рисковать своей будущей свободой. Черный подходит, но не для того, чтобы перепрятать свое оружие.Он цепляет лицо юноши за подбородок, приподнимает вверх и вертит в стороны, оглядывая степень принесенного ущерба. В таком положении в нос бьет боль. Ряд коротких импульсов, похожих на разряды тока. Но Сиэль не пытается вывернуться. Он наблюдает за глазами Черного. Он хочет узнать, о чем он думает сейчас, и правда ли ему все равно, что ему помогли? — Всего лишь нос, — говорит тот. — Ты ему и правда небезразличен — прошлому пареньку он выдавил оба глаза. Сиэль издает усмешку, ему плевать. Черный отпускает лицо, но не отходит. — Он тебя тронул? — А не видно? — Лучше тебе ответить. Он тебя успел трахнуть? — Лучше бы трахнул, и я стал его сучкой. Был бы в большей безопасности! В висок бьет оплеуха, на миг в ушах звенит, колени подгибаются, и Бэмби опускается на койку. Черный берет стул, ставит напротив и садится, но перед этим прячет заточку под матрас, в один из вырезанных кармашков. Он долго молчит, и Бэмби первым нарушает тишину. — На моем месте, ты, разумеется, придумал бы лучше. Куда мне до твоего ума. Его душит обида, но прежде чем осознать ее в себе, на глаза наворачиваются слезы. Они еще не скатываются, и Сиэль прикусывает язык до жжения, чтобы они остались лишь в стадии зачатка. Он отворачивает лицо в сторону, но Черный все видит. — А ты и правда педик, — спокойно говорит он. — Даже плачешь, как девчонка. Принцессочка. Бэмби не отвечает. Ему хочется выхватить заточку из матраса и всадить ее в Черного, как он проделывал с карандашом и Крэгом. Он надеется, что шрам навсегда останется с ним. — А теперь рассказывай. Мне нужны подробности, где именно накосячил. Предупреди меня сразу, чтобы я готовился. Сиэль не верит своим ушам. — Ошибки, значит? Я спас твою жизнь. — «И этой ошибки достаточно с лихвой». — Ты спас свою оленью шкуру, а не меня. — Это не меняет дела, у меня получилось реализовать задумку! Думаешь, если бы ты одолел Крэга один на один, без карикатур, остальные оставили бы это просто так? Да они хотели уничтожить тебя, и у тебя не было шанса. Хрен с чайником. Черный усмехается. В какой-то момент Бэмби кажется, что он ударит снова, за «Хрена с чайником», но этого не происходит. — Глупый олень. Я не просил мне помогать. — В следующий раз не буду. — Я жду, начинай. У Сиэля не остается выбора кроме как рассказать о том, как именно прошла операция под названием «заключенный дворецкий, или ликвидация Хрена с чайником». Когда дело доходит до кабинета Ландерса и шантажа, Черный перебивает: — Ты зашел в кабинет и начал шантажировать. — Мне пришлось. — Шантажировать? — Да. — Ты? — Черный прищуривает глаза, въедаясь в лицо Бэмби. Так смотрят люди, которые не верят ушам или глазам и с улыбкой ждут подвоха. Бэмби повторяет: «Да». Черный странно усмехается. Фокусник с кроликом в шляпе его не удивил, потому что он знает про второе дно. А на моменте, чем именно Бэмби шантажировал, выдает: — Если ты врешь… даже не представляю, что с тобой сделаю. Бэмби не выдерживает: — Да с какой стати мне врать?! Я был под столом и все видел, и, к моему большому сожалению, слышал. — Скорее, в обратном порядке. — Они сношались, как грязные животные. — И кто был сверху? — А какая разница? — Большая. Кто доминировал? — Ну… вроде мистер Ландерс. — Сиэль не уверен. Он бы вообще хотел все забыть, а тогда ориентировался больше по звукам и голосам, они уже начали смазываться в памяти, и, вполне возможно, уже отходят от оригинала. Черный присвистывает. Видимо он ожидал другого ответа. Бэмби добавляет: — Они не… в общем… — Он вдруг перестает уметь складывать мысли в слова. Черный слишком пристально смотрит. — Стесняешься сказать, как есть? Напомнить, как ты устраивал эротику с зубной щеткой и пастой? — Дело в руках, — выпаливает Сиэль. — Они делали вручную, без… — Зубная щетка не попадала в ротик, — Себастьян растягивает и без того длинные губы в ухмылке. «Раз он запомнил, означает ли это, что ему понравилась эротическая зубная щетка или нет?» — думает Сиэль и содрогается: «А ведь он еще дантист». Дантист, который использует зубную щетку вместо оружия убийства. Это все равно что дворецкий, который убивает вилками и ножами для масла. Такого не бывает ведь? — Ладно, идем дальше. Ты каким-то чудом уговорил Эша в своей опасности и получил распечатки… — И вышел из кабинета. — Более подробно. — Что именно? —Ты удалил фото и файлы, что там у тебя было? — Да и почистил корзину. Хотел распечатать штук пятьдесят, но краски хватило на сорок одну. Затем я вышел. Распечатки держал под футболкой. — А камеры? — В коридоре, но я был, как клиент мистера Ландерса: зашел и вышел. Уверен, именно это они и видели. Сиэль продолжает рассказывать до момента с Крэгом и своего спасения. И хоть про карандаш, который он вонзил в чужую плоть, он описывает особенно смачно, Черный пропускает этот вопиющий момент мимо ушей. Его больше заботят другие вещи. Он долго размышляет, затем цокает языком и говорит: — Давай подведем итог. Ты горд собой и уверен, что разрешил ситуацию, когда пригрозил сотруднику тюрьмы и главе китайских наркоторговцев, так? — Глаза Черного вот-вот проделают в черепной коробке Сиэля дырку. Он как будто дает шанс покаяться: «Все, что я сделал, было ужасно глупо (включая мое появление на свет)». Но когда Сиэль шел на риск и «делал дело», — единственное, что оставалось — у него не было неуверенности насчет правильности, а сейчас Черный буквально вдалбливает в него сомнение в собственной разумности. Как будто поступок Сиэля выходит за грани любого, мало-мальски здравого смысла, но это не так. — А теперь ответь на вопрос, — продолжает мужчина, — к кому они придут, когда им понадобишься ты? И даже попробую разъяснить попроще, как на палочках-считалочках, представь шкалу от одного до двенадцати и подумай, насколько эта парочка опаснее, чем Крэг и половина тюрьмы вместе взятой? — Лау не узнает. — Сиэль в этом почему-то уверен. — Ландерс не хочет, чтобы у него были проблемы. Он его любит. Именно из-за него он устроился сюда на работу. У них была разлука. — О, вот как. Ну, да, вы же геи умеете любить, — карие глаза холодно смеются, хотя интонация говорит о жалости. — Такие же люди, как все. — Сиэлю смешно слышать о геях из уст мужчины, который раздвигает его ноги. — К тому же… разве тебе это не на руку? Ты можешь контролировать Лау, если понадобится. — Какой ты еще сопляк. Все не так просто, и ты не знаешь на что способен Лау. Черный отвечает резко и встает со стула. Хоть он и не подает вида, но Сиэль замечает, что ему больно: видимо бок и рука дают о себе знать. Сиэль до сих пор помнит тот тяжелый звук, когда тело соприкоснулось со стеной. Мужчина медленно потягивается, разминаясь, и ложится на койку, на которой сидит юноша. — Наверное, будет проще отдать тебя им в руки, — протягивает он. Повисает пауза. Она ощущается недоброй. — Шучу. Свои личные вещи я никогда не отдаю. Затем он устало вздыхает: «Подай кроссворд». Сиэль про себя усмехается: «Не благодари, не надо. Ублюдок». Все же он достает из тумбочки начатый сборник с карандашом. Карандаш вместо закладки, и уже сорок пятая страница — Черный щелкает кроссворды, как орешки. Какое-то мгновение Сиэль смотрит на карандаш. Подушечками пальцев и кистью руки он ощущает его фантомное присутствие и память удара, того самого, который нанес Крэгу. Карандаш снова может попасть ему в руку. Прямо сейчас и… Черный ловит его взгляд. Даже кажется, что он читает его мысли. Но, в конце концов, только переворачивается набок и укладывает голову на правую руку. — Нет, — передумывает он, — лучше почитай что-нибудь вслух. — У меня нет сил читать. — Придется. Нам сегодня нельзя спать, и свистни кому-нибудь в коридоре, чтобы позвали Биг-Бена и Барда. Они должны быть в курсе твоего нового косяка. Сиэль сначала хочет проглотить последние слова, но неожиданно для себя делает странную вещь — переползает к Черному и почти садится сверху. — Слезь. — Ответь на один вопрос. Когда ты переступал порог хаты, до того, как узнал, что все провернул именно я, ты хотел похвалить Барда и Биг-Бена? Он готов поклясться, что намерен добиться ответа, даже если Черный ударит. Рука обхватывает его за шею и заставляет склониться, от Черного пахнет сигаретами. — Я никого не хвалю, кроме своих пациентов, — говорит он, — за то, что чистят зубки перед сном. С этими словами он отпихивает Сиэля и повторяет: «Считаю до трех. Два с половиной».