***
Мвпух…мымм… Ммм! Голос в голове кажется заткнутым, до тех пора, пока Бэмби не фокусируется на нем. Габриэль хмыкает: « — Ну наконец-то, достучался. И что ты будешь делать? Съешь?» — Он имеет в виду баночку йогурта. Бэмби держит ее при себе с тех пор, как Черный ушел. Что-то подсказывает, что это очередная проверка и йогурт стоит отдать. — Уговор дороже денег. « — Ты плохо питаешься. Мы плохо питаемся. Иногда мне кажется, что твой мозг отказывает. Не то, чтобы он всегда нормально работал, но мне хватало его энергии. Мне и shnyaga». — Уже и shnyaga в придачу? Как будто мне тебя одного не хватало! — Твоя фантазия уходит корнями вглубь, идиот. А ты чего ожидал? Слышал местную мудрость «перо в печень — никто не вечен»? Психики это тоже касается. Особенно, если в тебя вечно тыкают чем попало. Это как минимум нездорово и негигиенично. Бэмби полагает ответить заносчивому и надоедливому близнецу, но скрипит дверь, и вместо этого юноше приходится забраться с ногами на унитаз. По звукам шагов — двое. — Чисто. Вот, держи, клубничный, — раздается голос Блонди. Он еще не знает жестокой правды о лживых цветах. — Не стоит, — отвечает Умник. — Ты плохо себя чувствуешь в последние дни. Не стоит так много работать. — Работа отвлекает. Держи и ешь тут. Я предупреждал, если не прокатит — будет сильное эхо. Ты понимаешь, что он тебя голодом морить может? — Хочет, чтобы я признал его, — отвечает Умник. — Еще мягкий вариант. Слушай, прекрати это все, ладно? Мне льстит, что ты хочешь за меня отомстить, но… — Ты не понимаешь. Если сейчас не поменять наше положение… Сначала Бэмби ощущает, как в пальцах скользит фабричная бумага, а затем слышит глухой грохот и собственное сердце, оно отдает в коленные чашечки. Баночка йогурта падает ребром и катится прочь из туалетной кабинки. Голоса замолкают. Затем в дверь кабинки стучатся с упрямой и завидной силой. «И откуда столько у героинщика?» — думает Бэмби. — Я знаю что там кто-то есть, выходи! Они все равно не отступятся. Хотя бы потому, что им нужно знать, кто слышал их диалог. Бэмби открывает дверь. На него смотрят большие и голубые глаза. Блонди даже не снял кухонной банданы. Стоит пожаловаться его шефу. Клод возвышается за острыми плечами. Он облизывает фольгированную крышечку и не отрывает взгляда от лица Бэмби. Язык, как паучьи лапы, плетущие паутину. В нем есть нечто гораздо более отвратительное, чем в китовом языке толстяка. Юноша встает с крышки унитаза. — Чего уставились? Думаете, одни едите в туалете? Блонди переглядывается с Умником. У него розовая капля над верхней губой. Он ее слизывает. Блонди разворачивается к Бэмби: — Побежишь жаловаться своему папочке? — О чем ты? — Крыса. — От крысы слышу. — Хватит, — останавливает Клод. Он поднимает баночку с полу и протягивает юноше. Он как будто хочет что-то сказать, но Блонди пресекает его. Бэмби хватает йогурт и стремительно уходит прочь. А снаружи, около камеры его ловит Карлик Тодд. Выглядит это так, словно он его поджидает. — Слушай, Бэмби, хотел сказать тебе пару слов… Бэмби не представляет, какое дело к нему может быть у карлика. К тому же он обращается к нему так, словно они давние знакомые. Если считать, что в первый день он забрал у Сиэля поднос с едой, то, пожалуй, знакомые. Нехорошие, с натяжкой, но, видимо, Тодду этого достаточно. Он то и дело косится куда-то в стену. — Вчера я… Ах, вот что. Стоит уточнить: — Ты имеешь в виду, как ты увидел, как я зову на помощь, когда Крэг схватил меня в ловушке? Тодд озирается по сторонам и кивает: — Вернее, нет. Все было немного не так, — он чешет пальцем крюковатый нос. — Знаешь, есть такой… эффект, когда ты что-то делаешь, — уже сделал — а потом тебя осеняет, что ты делал что-то другое? — Нет. — На самом деле такое бывало, но сейчас Сиэлю хочется все опровергать. Нет, не знает. Нет, не простит. — В общем, со мной такое было. И я хочу сказать… Черному не обязательно… — Знать об этом? Карлик как будто хочет помолиться за проницательный ум паренька. — Именно. Но знай, что я… в долгу у тебя, да. Не то, чтобы долг, но… — Ладно. — Бэмби соглашается внезапно даже для самого себя. Слова Тодда обнаружили в нем залежи усталости от этой истории. — В следующий раз, когда ты будешь что-то делать, но увидишь, что мне нужно, чтобы ты этого не делал, а делал что-то другое, то ты сделаешь это что-то другое. Идет? — Разумно. А еще довольно неопределенно и скромно. — кивает карлик. — Ну, тогда бывай. Биг-Бен удивлен, когда видит баночку на своей койке. Она пестреет на самом краю и обещает сорваться вниз при любом неосторожном движении. Такой риск распаляет голод сильнее. А еще Бэмби втайне надеется, что неуклюжий толстяк разобьет пластиковую банку. Формально йогурт окажется передан, но до желудка так и не дойдет, нет. Такая надежда греет мысли. — То есть, ты мог съесть все втихоря, но принес мне? Ты такой честный, Бэм! — восклицает он, а затем, подумав, перекладывает баночку на его кровать — Ладно, держи. Ешь сам. — С этими словами он залезает на свою койку. — К тому же, виноградный мне вообще не понравился. На вкус срань какая-то. — Ну, спасибо! В камеру заглядывает Джери: — Триста первый, в кабинет к мистеру Ландерсу. Живо. В грудной клетке начинается шевелиться от предчувствия. — Зачем? — Вот и узнаешь. Мне-то какое дело, — Джери пожимает плечами. — Возможно, он будет травить тараканов в твоей башке. И что бы это значило? Бэмби оборачивается на койку альфы и ловит взгляд темных глаз. Мужчина находится в камере с тех пор, как прогулку отменили — снаружи начался сильный дождь, и теперь Бэмби рад этому обстоятельству. Ожидается уничтожающий взгляд: «Я же говорил», но вместо этого мужчина опускает взгляд в свою книгу. Для ситуации он выглядит слишком безразличным, хотя Бэмби уже знает, что это не так. Он просто думает или чего-то ждет. Или все одновременно. Внезапно он зовет: «Джери?» Охранник откликается: — Чего? — А у тебя левый ус недобрит. Джери щупает верхнюю губу: об усах нет речи, если только жестковатый пушок. — А ты… у нас остроглаз, да? — Черный. Просто Черный. — Звучит как пародия на Джеймс Бонда. — Что-то не заметно, — парирует Джери, имея в виду, что он белый. Черный по-прежнему не отрывает взгляда от текста. — И, да, я с тобой разговариваю, заключенный! — Джери, а по правилам, тебе нельзя распространяться с заключенными и вступать с ними в фривольный диалог… Бэмби не знает, что отвечает Джери, потому что уходит из камеры. Уже в коридоре он предполагает, Черный не пошел с ним и ввязался в диалог с вертухаем по одной из причин: а) он зачем-то отвлекает охранника; б) он отвлекает не охранника, а себя, чтобы не удавить Бэмби где-нибудь за углом и не прибавить себе срока. Бэмби склоняется ко второму варианту.***
Входя в кабинет психолога Сиэль ожидает увидеть перепуганного и злого мистера Ландерса. Активно потеющего в окружении нелепых херувимов. И он его там находит. Тот действительно активно потеет, и его окружают глиняные херувимы. А еще он зол и в белой рубашке, плотно облегающей фигуру. А еще, напротив него, сидит глава китайской тюремной мафии, если это слово уместно в ограниченных стенах. На вошедшего поднимает голову только мистер Ландерс. Бэмби ощущает, как подгибаются его колени, но до стула он доходит на прямых ногах, что удивительно само по себе. — Фантомхайв, доброе утро, — не смотря на злость, проявляющуюся в подрагивающих губах и взгляде, мистер Ландерс старается говорить сдержанно. — От Лау Тау поступило предложение устроить психотерапевтический дуэт с каким-нибудь заключенным. И я согласился. К тому же он дал понять, что у вас возникли… разногласия. — Разногласия? Разве? — Бэмби поглядывает на Лау, но тот по-прежнему не смотрит в его сторону, а о чем-то думает. Например, вспоминает древнюю китайскую пытку прорастающим бамбуком. Бэмби усмехается, хотя ему хочется выбежать из кабинета. Если бы Лау выражал свое отношение к происходящему, было бы легче. — Тогда полагаю, сеанс стоит начать с оглашения степени открытости, — говорит юноша. — Скажем, по двадцати балльной шкале. — Учитывая наши обстоятельства, все сто, — отвечает Эш. Он складывает руки перед собой в замок. — А рейтинг? — 18+ — На самом деле 21+, — поправляет Сиэль. — И вы же не должны были ему рассказывать! Я имею в виду, что вы такие… вы должны были хранить в секрете ложь, которая его ранит! Тут Лау поворачивает к нему голову, затем покачивает ногой из стороны в сторону. Отвечает мистер Ландерс: — Видишь ли, раньше я так и делал, и ни к чему хорошему это не привело. Поэтому мой новый путь — путь полного доверия и открытости. Именно к нему я тебя призывал, Фантомхайв, но ты не внял моим убеждениям и продолжал печатать всю эту грязь! Видит бог, мне было нелегко пережить эту ночь. Всю ночь я варился в собственном соку сомнений, а затем меня осенило. А что же я такого сделал, что должен вариться в адовом котлище? На моем месте должен быть кто-то другой! Фантомхайв, тебе нужно срочно поменять свое отношение к людям и жизни! Нельзя быть манипулятором и надеяться на свободу! — Оставь глаголы, жгущие сердца, мой друг, — говорит Лау и смотрит на Бэмби. Он заговаривает впервые, и в его голосе и в узких глазах мелькает нечто непривычно холодное и далекое от загадочного и шелкового философа. У Бэмби мурашки проходят по коже. — Итак, где телефон? — Какой телефон? — Он делает вид, что не понимает. — На который ты осмелился запечатлеть силу нашей дружбы с мистером Ландерсом. «Джигглипуфом и твоей сладкой зефириной, ты хотел сказать? Да он, как чокопай в микроволновке!» — это говорит Габриэль. — Ты мог сделать это только на телефон, — продолжает китаец. — Я проверил все заначки в тюрьме и обнаружил в них что угодно, только не искомое. — Если я вам его отдам, вы отомстите. Это же очевидно. — Если ты не ответишь, останется один вариант — телефон в твоей камере. А твоя камера — это камера Черного. И туда бы ты прятать его не стал, если только Черный не в курсе. Итак, где телефон, маленький и глупый олень? — Твоя игра набирает оборот и масштабы, — говорит Эш. — Ты понимаешь, что это может плохо кончиться? — А ваша — риски. Если со мной что-то случится… — Не в характере волка угрожать чужими клыками. Но олень вполне может бодаться тенью рогов чужого оленя, — парирует Лау. — Это ты к чему? — Сиэль догадывается, но предпочитает тянуть время. — Черный не знает, — переводит Эш. — А ты не очень-то и умный. Поверить не могу, как ты поймал меня в нужный момент! Мальчишка! И ведь я повелся! — Он стучит ладонью по столу. — Он не знает, что делать и тянет время, — поясняет Лау. — Так заигравшийся дотемна мальчишка не знает, какой дорогой возвращаться домой. А ведь ночь темна и полна ужасов. Эш подхватывает метафору: — Разжечь костер? Позвать на помощь? А может быть, вовремя возвращаться домой? Сиэль усмехается: — Предпочитаю призвать демона! Без адвоката я не буду с вами разговаривать. — О, — улыбается Ландерс, — тогда нам нужен адвокат маленького дьявола. Лау резко встает на ноги: — Достаточно. Все, что мне нужно, я понял. Время не ждет. Идем, маленький олень. — Никуда я не пойду, — Бэмби вжимается ногтями в стул, хотя не представляет, чтобы Лау пытался наброситься на него и отодрать. Он посматривает в окно, через щели жалюзи: не мелькает ли Черный? Не мелькает ли там хоть кто-нибудь? Белый желательно, а не желтый или шоколадный. Хоть голос Лау и спокоен, но вызывает иррациональный страх: — Ты предпочтешь втягивать в дела заключенных тюремного психолога или разберемся обо всем втроем: я, ты и Черный? Будет ли рад он четвертому лишнему? Бэмби полагает, что выбора и правда нет. К тому же Черный уже в курсе. Но знает ли об этом Лау или только делает вид? Если сказать ему, что Черный не знает, Лау может убить его. Разве это не проще всего? Сиэль с болью в горле сглатывает, слюна становится колючей, когда диалог с китайцем, любящим говорить загадками, превращается в русскую рулетку. Один неправильный ответ — как пуля в голову. — Значит, хочешь поговорить с Черным? — Разумеется. «Ему нельзя верить. Стоит выйти из кабинета и…». А вдруг Лау правда хочет только поговорить? Не станет же он всерьез полагать, что Черного бы не заинтересовало, откуда появились загадочные распечатки? Как бы Бэмби не хотелось признавать, но без его помощи вряд ли ему получится распутать узел. Он затягивается, как шелковая китайская нить. Причем на его шее. Он встает с места. Мистер Ландерс вытирает лоб носовым платком, а затем обмахивает им лицо: — До свидания. Хороший был сеанс. — Он зачем-то старается выдерживать подобие формальности. Как будто она перед кем-то что-то замаскирует. — Ага, увидимся, мистер психолог, — поднимает на прощание руку Лау. Сиэль смотрит на психолога: — Мистер Ландерс, вы понимаете, что он сейчас может меня убить? Светлые глаза чуть прищуриваются. — Он обещал мне, что… — Он не договаривает, а переглядывается с Лау. Замолкает. И это пугает еще больше. Сиэлю хочется пойти назад и спрятаться под стол или позвать на помощь, что угодно, но только не выходить за пределы кабинета. Почему никто не пошел с ним?.. А может быть, Черный бросает его?.. От этой мысли внутри окатывает ледяной волной. Лау тихо говорит в ухо: — Сделав один шаг, делай другой. Шагай давай, маленький олень. Они выходят и идут в сторону жилых камер. Навстречу выходит китаец. Он появляется из-за угла, на который смотрел Бэмби через щели жалюзи, но так и не заметил его. Ниндзя. Лау спрашивает: — Он здесь? — Читает у себя. Лау качает головой: — Значит, возможно, не знает. Что ж… В месте, где был один китаец, вдруг оказывается еще один. А затем, как будто изо всех щелей, вылезают еще несколько. Бэмби хватают за руки и тащат в туалет. В сортире Лау моет руки, и китаец подает ему полотенце. — Лау, ты не посмеешь, — говорит пойманный. — Отпусти меня! — И что же меня остановит? Видишь ли, буквально утром у меня было хорошее настроение, но затем мне его испортили. Я был… слегка обескуражен твоей оленьей бестактностью. Сначала я даже не поверил, что именно ты — виновник всех бед, до тех пор, пока не убедился в этом. — Давай забудем, — выпаливает юноша. — У меня нет фотографий, клянусь! Как не было и выбора! Я никому не расскажу! Несмотря на то, что Лау не выглядит столь устрашающе, как тот же Крэг, который создан, чтобы ломать чужие кости, он почему-то вызывает куда больший страх. От Крэга хотя бы знаешь, чего ожидать. У него все читается в глазах, движениях, позах и голосе. А Лау говорит тихо и загадочно, его глаз почти не видно, но его поступки… не поддаются предположениям. — Мы можем договориться! — Бэмби пытается высвободиться. Пара китайцев, которые удерживают его не кажутся силачами, но все же выигрывают в силе. — Ты же сам сказал, что мы будем оставаться угрозами друг для друга. Если расскажешь ты, расскажу я. И, наоборот. К тому же, если узнает Черный — мне это будет совсем не на руку. Он же не знает? — Да нет у меня фотографий! Это была уловка! — Бэмби не приходит ничего в голову, кроме как твердить одно и то же. — Нет их! Но Лау не слушает: — Наказывая тебя, я в любом случае поступаю правильно. Ты либо расскажешь о том, где фото, в случае, если лжешь, либо сюда явится Черный. Тогда мы поговорим на наглядных примерах. Но так или иначе я продемонстрирую, что шутки со мной плохи, — он пожимает плечами, словно речь идет о сущем пустяке. — Что-то произойдет в любом случае. — Нет у меня фото, — твердит Бэмби. — Я уже все понял! — Я могу поставить тебе клеймо раскаленным железом, мальчишка. На лоб или руку. Но это слишком просто. А у меня нет настроения для легких путей. Не сегодня. Он подает знак, и его фигуру заслоняют люди, пахнущие кухней. Несколько крепких китайцев хватают Бэмби за руки. Его рот закрывают свернутой тряпкой, кажется, это носок. Затем появляется еще один китаец, он присаживается на полу и достает из-за пазухи плотную свернутую ткань. Бэмби опускают коленями на пол. Ткань разворачивают: шприц, трубка, видавшая виды, и ложка в целлофановом пакете. На ложке какая-то смесь. Почему-то она напоминает о скорпионах, застывших в янтаре. Эти скорпионы умеют жалить даже сквозь янтарь. Бэмби начинает осознавать происходящее куда острее. Как будто настоящее сместилось на острие иглы. Он пытается вырваться или закричать, но чья-то рука возвращает его обратно за волосы, а другие руки, не менее сильные, скручивают сзади. — Малыш хотеть умирать? — горячее и неприятное дыхание просачивается в ноздри. — Куколка, эй, куколка, большие глазки! Хочет умирать сейчас? Сладкий сон. Белый снег. Зима близко. Лау дает еще один знак, и кляп вынимают. Он склоняется чуть ниже и спрашивает: — Так, где они? Бэмби буравит темные щели взглядом. Он хочет просочиться в них до сути и выдыхает: — Их нет. — У меня один вопрос тогда. ОН знает? Бэмби вдруг осознает, что на самом деле знает единственно правильный ответ. Это место давно подсказывает. Возможно, в его жизни всегда был правильным только он один. И если бы Фантомхайв всегда, на все отвечал именно так, он бы… давно покончил со всем. Он как будто выдыхает его китайцу в лицо: — Нет. — И пусть Черный подавится. — Ясно. Он знает. Ну, разумеется, он знает. — Мужчина улыбается и снова подает знак. Кляп возвращают на место прежде, чем Бэмби успевает использовать возможность закричать. — Лфую! — все, что удается вырвать из собственной глотки, но скрипят ржавые петли, Лау уходит. Хваткие пальцы с зеленоватой кожей хватают его руку и хлопают по венам на месте сгиба. Бэмби кажется, что собственная рука перестает принадлежать ему, когда игла пронзает кожу и жидкость попадает в вену. Несколько минут китайцы удерживают жертву, а затем отпускают: они укладывают ее на холодный пол, в углу помещения. Там, за кабинами, в самом конце, где увидеть сразу невозможно. У Бэмби нет сил сопротивляться. У него вообще нет сил. Скрипят ржавые петли, которые никто не может смазать. Сиэль ощущает лед пола, но как будто его собственная щека становится жидкостью и перетекает в геометрию помещения. Сначала щека, а затем ужаленная рука, грудь, шея и ноги — он сама жидкость. Кончики пальцев ног полыхают пламенем, тогда как в голове воцаряется зимняя вьюга. Сиэль слышит шелест своих мыслей и то, как они сходят вниз и замораживают сердце. Постепенно оно перестает стучать. Ему не хватает дыхания. Так должна ощущать себя рыба на земле. Его жидкие легкие — это жабры. Он поднимает их и опускает. Но это веки. Кажется. Веки заменяют ему легкие, а сердца он не чувствует. Он не уверен, не в чем не уверен, даже в собственном существовании, боли или смерти.***
Блонди заканчивает свою работу на кухне и прокрадывается в туалет. Под формой у него выпирает передачка, она же холодит кожу, и она же вызывает неприятные чувства. Раздражение хуже, чем от моющего средства для посуды. Если та крыса рассказала о переносках Клоду, то Черный устроит голодовку им обоим — и это в лучшем случае. Но, разумеется, всякая сучка все передаст: и сплетню, и свое открытие, и передачку и… Клод умывается над раковиной. Очки лежат на самом краю. Он совсем ими не дорожит, а зря. В туалете никого. Еще бы: этим толчком пользуются только для драк, изнасилований и убийств. Писают в нем только полные неудачники. Ну, еще вот едят. Блонди ждет, пока мужчина вытрет лицо и нацепит на нос очки своим фирменным движением среднего пальца. Вернее, уже безымянного — Блонди быстро дал ему понять, что средним пальцем, растопыренным невзначай, можно нарваться на неприятности. Он всучивает ему булочку и шоколадный батончик. — Ешь, на этот раз откопал шоколад. На ужин не надейся. — Я обращался к Томасу. — А это ты зря. — Удивлен, что он совершенно не хочет сотрудничать. Ни под каким предлогом. Даже за легкий шпионаж. — Уж точно не с тобой! «Шпионаж»! Точно канцеляризмом пахнет. — Блонди опирается на край раковины. Его мутит. И хоть в последние пару лет — каждый день, но все же… — Нам нужны люди, — говорит Клод. — Не нужны нам люди. Лично мне хватает и тебя. А тебе — меня?.. — Он вздыхает. — Слушай, а может, перепихнемся? Хочешь сделаю приятное тебе? Я умею всякое, тебе надо снять напряжение. — Не сегодня. Благодарю. — А когда? — усмехается юноша. — Думаешь, я заразный? Все вы одинаковые… Белые интеллигенты. Я недостаточно хорош для тебя? Так ты посиди тут еще пару… Блонди осекается. Он замечает движение боковым зрением, или ему кажется? Да нет же! Он заходит за угол последней кабинки, и с его губ едва не срывается: «Поверить не могу, опять ты!» — но что-то не так. Блонди бросает через плечо: «Клод, сюда!» — и припадает перед телом. Он щупает пульс, а затем приподнимает чужую голову. У нее синие губы, и кажется, что они синеют на глазах. Целая химическая реакция, как на уроках химии в школе. Хотя так только кажется. Поза, цвет лица и следы на коже — он столько раз это видел. Должно быть, поэтому его никогда не перестанет мутить.***
—…Сюда! авывх… ыаыах… Звуки смешиваются в какофонию и образуют плотный слой воздуха. Он вибрирует голосом Блонди и вырисовывает из себя его лицо. Белая моль предельно близко, и она открывает рот: — Бэмби?.. Черт, да он накачан! Ты слышишь меня? Бэ-эуампвргылах… очни-.рвылварг! Я позо… ктулбырвгалх… абырфыл! — Это язык shnyaga — говорит Габриэль. — На планете Земля он искажается, лучше поднимемся на мой корабль. — Твой корабль? — спрашивает Бэмби. Он оказывается в черном пространстве, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть. Стены корабля как будто высечены из черной горной породы. Стены дышат и тихо-тихо вибрируют. Возможно, они во внутренностях огромного кита. Впереди огромное лобовое стекло, размером с маленькую яхту. В нем мелькает фиолетовая планета с табличкой «Йогуртания», а повсюду мерцают звезды. Они рассыпаны на черном полотне: точно так же выглядели и крошки от крекера с тунцом на черном фрейме комикса, где капитан Лазутчик смотрит в бездну Космоса. В его единственном глазу отражается Черная дыра. Место, которое он жаждет покорить, но лишь — ближе к концу жизни, когда терять уже будет нечего. Он клянется, что однажды отправит свой космический фрегат прямо в бездну. Темная shnyaga обещает, что отправится за своим капитаном куда угодно, хоть в центр Коллапсара. Внезапно Бэмби видит, что за плечами Габриэля стоит Черный. Из-под тюремной формы просачиваются черные сгустки, они похожи на щупальца. «Так ты и есть shnyaga!» — Мог бы догадаться и раньше, он же Черный, — усмехается брат. Бэмби не верит своим глазам. Себастьян трется щекой о щеку Габриэля, одно из его щупалец ласково обвивает его шею, как будто желая нежно удушить. — Поверить не могу… даже Черный тебя слушается! «Как всегда! Ты все можешь, а я…». Раздается стук копыт, и Бэмби замечает, что у Габриэля туловище ниже пояса — оленье. У него тонкие ноги и раздвоенные копыта. — Но ведь Бэмби — это я, — говорит Сиэль. — Иногда, Сиэль, я жалею, что мы близнецы, — отвечает брат. — Видишь ли, что чувствует один, то чувствует и другой. А поскольку ты наполовину олень, то значит, что и я. Даже shnyaga не может исправить твою ошибку. Косяк, как говорят у вас на зоне. Поэтому важно, чтобы ты осознал, жизнь — это демон. Либо ты договариваешься с ним и идешь рука об руку, либо он сжирает тебя. А сейчас ты можешь наблюдать, как мы летим прямо в пасть бездне. Бэмби вынужден отвести взгляд от Габриэля и Черного, которые выглядят, как одна команда. По ту сторону экрана исчезла планета «Йогуртания», фиолетовая, как банка виноградного десерта. Пропали и звезды. Теперь впереди пульсирует черный круг. Он как будто расширяется и даже зовет. Бэмби охватывает ужас. — Ты должен заключить договор, братец, — хмыкает Капитан. — Иначе… как там? — Он поворачивает голову к демону. — «Перо в печень — никто не вечен», — подсказывает Себастьян. Заключенный Алиент-Крик. — Именно, — хмыкает капитан и смотрит на Бэмби. — Заключай сделку и поторапливайся!***
Черный пытается читать. Но то и дело он вслушивается в звуки, доносящиеся из коридора. Тодд и компания были плавно распределены по участкам, чтобы контролировать ситуацию. Бард снаружи, раз в полчаса они меняются местами с Биг-Беном. Но все это кажется недостаточным. У Лау тоже есть свои уши и глаза. А еще руки — у китайцев они проворные и беспощадные. Он так зациклился на Лау, потому что именно его руками разумнее всего решить проблему двоих голубков. Пока они не уверены в существовании фотографий, мистер Ландерс не сможет давить на свои рычаги. Однако, скрывать отсутствие компромата долго не получится. У Лау — хорошая база информаторов, скорее всего они предпочтут прошерстить всю тюрьму, и много времени у них это не займет. Так или иначе, все упрется в единственное недосягаемое для китайцев место — камеру Черного. А значит, что они придут к нему. Лау будет действовать исходя из информации: знает Черный или нет. Черный склоняется к тому, что если в течение суток все останется тихим, то ему придется самому переговорить с мистером Ландерсом. Возможно, стоит это сделать сейчас, когда он вызвал Бэмби в кабинет? Или все же дождаться окончания их переговоров? Мало ли что придет в голову перепуганному человеку? Черный почти ничего о нем не знает, кроме одного — тот будет пытаться скрывать правду. Если не идиот, разумеется. А Лау узнает, вопрос лишь в том, когда? Чертов сопляк. Он даже не осознает, насколько рискует жизнью, а говорить ему прямо Черный не видит смысла. Дело в том, что Лау проще его убить. Это самый простой выход. Кажется, Себастьян на фотографии дворецкого заработал двести баксов, но он даже не помнит, на что их потратил. — Черный, тебе не кажется, что ты слишком суров с парнем? — Биг-Бен листает журналы на своей койке и грызет яблоко. — Полагаю, ты хотел сказать, «ты недостаточно суров с тем, кто вечно доставляет неприятности». — Но согласись, что он все-таки лихо выкрутился из ситуации! Лично мне «Хрен с чайником» казался таким… монументальным!.. — Я бы сам справился. — Никто не сомневается, но все же он помог. Я только это и хочу сказать. Черный кладет раскрытую книгу себе на живот, а поверх нее свои руки. Он смотрит на Биг-Бена. — И, к слову, Биг, это ты позволил сопляку действовать. — Потому что у меня не было своего плана, а ты был занят, и нужно было что-то решать! — восклицает толстяк. — И пока все тихо! Но если кое-кто и узнает о кое-чем, то мы сразу же узнаем! Черный снова поднимает книгу. — Сомневаюсь, — говорит он. В камеру заглядывает Бард: «Блонди говорит, у него для тебя важная новость». Черный снова отрывается от книги. «Алиент-Крик» в последнее время превратился в какой-то караван историй. — Пусть войдет. Внутрь торопливо входит бледный, как моль, парень. С одной стороны его лицо выглядит встревоженным и даже напуганным, а с другой — каким-то торжествующим. Он сообщает, стараясь чеканить по слогам: — Там твоей суке плохо, — из уст бывшего суки это звучит весьма злорадно. Черный встает с койки: «Где?» — и уже выходит наружу. Биг-Бен — за ним, его брошенное в сторону яблоко, катится по полу. Блонди машет руками в сторону, он то ли возбужден, то ли это его обычная трясучка, а потому все его движения выходят дерганными «Там, в туалете». А ведь было бы правильнее спросить, в чем именно плохо? Тогда многое станет ясным. Лау узнал или Лау не узнал, но с Бэмби снова что-то произошло. Хотя интуиция подсказывает ответ. Черный устремляется вперед, на ходу он проверяет на ощупь свою заточку. Разумеется, китайцу проще ликвидировать опасную шестерку. Даже если это будет означать проблемы с Черным. Убийство суки можно замять, а вот новость о личных отношениях с тюремным служащим, еще и грязные, — нет. Они не успевают пройти и пары метров от камеры, как из-за угла показываются Карлик Тодд со своей компанией. На руках одного из мужчин, накаченного, как вздутая консервная банка, — Бэмби. Он без сознания, и руки и ноги безвольно свисают вниз, похожи на нити. — Внутрь, — велит карлик. Бэмби кладут на койку. Черному достаточно убедиться, что он еще жив, — во всяком случае, грудная клетка вздымается — чтобы спросить: — Зачем вы его сюда принесли, а не к медбрату? У Тодда лицо настолько мокрое, хоть выжимай. Как будто это он нес Бэмби. И как будто Бэмби весом с молодую скалу. — Там желтые… как с цепи сорвались, мы еле отбились. Сторожили, как собачья свора, вход в клозет. Вернее, в зону клозета они-то пускали, а вот с твоим пацаненком уже не выпускали. — А охрана? Карлик пожимает плечами: — Как сквозь землю провалилась. Но ты же знаешь, что кое-кто желтый способен устроить такое… ненадолго. Черный только теперь замечает, что у Карлика разбито лицо. Как будто до этого он смотрел на черновой шаблон лица. — Лау передал тебе послание, — говорит Тодд, он пытается отдышаться, но торопится рассказать: — «Раз в год даже олень… нет, олений след приводит прямиком в волчье логово». Так он и сказал. Слово в слово! Грелль кривит лицо: «Как пафосно и… малопонятно!» Черный бормочет, что в этом нет никакого смысла. Он имеет в виду действия Лау. Вот так, в открытую? Но он еще не знает, что ему наговорил Бэмби и, возможно, — не узнает. Он склоняется к юноше и трогает его лоб: он покрыт холодным потом, на ощупь, как мокрая глина. Челка намокла и прилипла к коже, пряди похожи на темные щупальца какой-то твари. Как будто она сдавила его черепную коробку и стремилась ласково раздавить. Блонди подает голос, он маячит где-то позади, сверху: — Черный, он под дозой, — Так произносит человек, чья правда в конце концов восторжествовала. — Я нашел его в туалете, на полу. Черный, он же наркоман! Сплелся с желтыми и подсел. А ты и не видел. Это объясняет его припадки! Альфа бросает через плечо, обращаясь к кому-нибудь: «Выведите его». Бард хватает парня за предплечье, и тот хоть и послушно шагает к выходу, но по пути кричит и захлебывается в смехе: — А ты говорил, что я такой плохой… теперь ты его тоже бросишь? Бросишь же?! Грязного-грязного… мальчика! Олень выпачкался в болоте? Да нет же! Он в нем завяз так, что не видно белых пятен! Теперь ты тоже его бросишь! Истерический смех гаснет где-то снаружи. Бэмби приоткрывает воспаленные глаза, они светятся невероятно тускло: — Ты будешь моей черной shnyaga? — горячо шепчет он, его губы синие. — Ты, как центрифуга, горишь изнутри, парень, — замечает Биг-Бен. Бэмби его не слышит и не видит, он старается говорить, обращаясь к Черному: — Пообещай, что я выйду отсюда живым… Хотя бы немного живым внутри, понимаешь? Не высасывай из меня всю душу. Наш договор… Капитан — это я… Будь моей черной… Сиэль успевает вцепиться в майку прежде, чем окунуться во мрак. Он преисполнен черного цвета, и настолько красноречив! Космос в его свете та еще инопланетная shnyaga. Она всасывает его безвозвратно, как Черная дыра. В Пустоту. Бэмби должен был предчувствовать, что прежде, чем Капитан сам отправится в Черную бездну, он отправит туда свою неудачную копию. Чтобы посмотреть, вернее, почувствовать на себе — связь близнецов — какого это, оказаться в самом страшном месте Вселенной. Себастьян перехватывает руку, которая вжимается в лямку его майки. — О какой такой шняге он? — спрашивает Биг-Бен, у него обеспокоенное лицо, такое редко увидишь. — Это новый вид наркоты? Черный не отвечает. Он недолго думает, а затем поднимает тело бредящего на руки: «Прикройте меня», и выходит из камеры. Но он вынужден остановиться прямо около входа. Не успел сделать и пары шагов. Один из путей перекрывают китайцы во главе с Лау, открыт только второй хвост коридора и путь назад, в камеру. Зайти обратно и нажать тревожную кнопку? Взгляд множества подсказывает, что не получится. Черный передает тело юноши Барду. Бэмби рвано и часто дышит, он больше ничего не бормочет, а руки безвольно свисают вниз. — Неси к медбрату. Биг, ты с ними. Гетерохромный взгляд спрашивает: «А ты один? Издеваешься? Я тебя не оставлю!» Но Черный повторяет голосом, который не терпит возражения. — Идите. Я прикрою. Кто-то из китайцев с акцентом говорит: «А он уверен в себе», остальные смеются. Лау пресекает смех жестом ладони, которую поднимает вверх. Черный преграждает коридор, по которому спешат Бард и толстяк. Рядом с ним становятся Карлик Тодд и еще четверо. «И что им надо?» — спрашивает Карлик, но скорее обращаясь к самому себе. Грелль тихо протискивается между китайцами, но его прижимают к стене: — «А ты куда, огненная красавица? Бахрома креветки». — «Так меня еще не называли, конечно, но можно не надо? Я ведь с ними! Вон с тем огромным, большим мужчиной! Вы знаете, что он наполовину русский?» Китайцы переглядываются. Тем временем Черный смотрит на главу китайской общины. — Он всего лишь мальчишка, Лау. Перепуганный сопляк. — Сопляк, который начал игры не в те шахматы, — отвечает китаец. — Он утверждал, что все придумал сам. И действительно, на тебя это непохоже… Даже не знаю, что думать. — Он — моя забота. И тебе следовало прежде всего обратиться ко мне. — А тебе следовало контролировать свою сучку. — Обо всем можно договориться. Странно, что именно ты об этом забыл. — Проще вырвать один седой волос, чем перекрашивать всю голову. — Седые волосы на чужой голове не должны беспокоить. Лау сверкает глазами: — Только когда они не лезут на твою голову. — А ты ее отодвинь. — Бабочка не может отодвинуть голову человека, который ей снится. Она видит лишь белого и черного человека, которым кажется, что они — настоящие. Но они — суть ее сна. Карлик Тодд, Грелль и остальные обеспокоенно озираются по сторонам. Грелль бормочет: «Бабочки и седые волосы? Чьи? Бабочкины? Ничего не понимаю!» Черный отвечает Лау: — Не существует белого без черного, и все же есть нечто, на чем они нарисованы. Как и твоя сновидящая бабочка. Это и есть то, что ты ищешь. — Подобно тому как дети рисуют на белых листах бабочек и верят, что они живые. Но дети знают правду — они суть иллюзорного. Но не знают одного — они и есть бабочки, которым кажется, что они дети, рисующие бабочек. — Подобное киноленте в бобине: великий режиссер отснял танец белой и черной бабочек. Они парят в небе и полагают, что выбирают, подняться им ввысь или угодить в клюв ворона. Только все они — отснятый танец на киноленте, которая уже лежит в бобине. Губы Лау трогает едва уловимая усмешка: — Но жнец, чья работа смерть, приходит с косой ко всем. Не брезгует он и бабочками, и режиссером, играющим с кинолентами. (К слову, мне нравится Кустурица!) Хоть Черного и немного отвлекает последнее замечание, он продолжает: — Хоть жнец и разрезает киноленту, прерывая ее длину, он, как и ее актеры, отснят на другой. Актер иной оперы. Фильм в фильме. Бесконечная раковина. В бобине. — Ножницы жнеца могучи и остры. А если он выбирает пилу, дрожит все сущее! Включая бобину. — Даже пила смерти — декорация в отснятой киноленте. В ассортименте кинотеатра так много фильмов и ролей, что хватит на всех. Включая роль бога, дьявола и смерти. — Это их сон. Все есть сон одного божества. — Нет никакого сна. Сон — лишь элемент кино. Бог не спит. Бога нет. — Актерам снится, что им снится, как они спят. А когда они очнутся, все поймут, что давно переварены в желудочном соке белой и черной бабочки. — Поскольку нет ничего превыше пустого экрана, позволяющего кинолентам мелькать на себе, то нет и того, кому стоит проснуться. Сон — иллюзия режиссера, который проживет отснятый фильм про свою жизнь о том, как он снимает кино. Но экрана нет. Хотя иногда кажется, что он есть. И некому снимать кино, и некому его смотреть, хотя он смеется и плачет при просмотре. Лау долго молчит. Его глаза настолько узкие, что непонятно, он прищуривается угрожающе или задумчиво. Наконец, он пожимает плечами: «Ладно. Однажды, как истинный китаец и последователь учения Дао, я все равно добьюсь правды, поставлю тебя в тупик, и ты расскажешь мне о Том Самом. Белый Черный. Инь-Янь. Монохромная кинолента без режиссера. А пока приглядывай за своим олененком, не ровен час — бабочки на его опушке устроят ураган». — Ты не убил его. И пошел в лоб. Лау пожимает плечами: — Разумеется. Я не хочу конфликтовать из-за двух сучек. И ведь ты бы никогда не доверил столь важное дело маленькому оленю, верно ведь? Значит, он правда сам все это придумал?.. Похвально. Возможно, олени нынче новая порода. Он оборачивается к остальным и подает знак: «Уходим». Все китайцы послушно удаляются. Несколько из них бросают Греллю на прощание: «До встречи, Бахрома креветки». Грелль недоумевает и глядит им вслед. Толпа ушла так же молча, как и пришла. — П-почему они уходят? Что произошло-то? Это все?.. Тодд и остальные хотели бы знать то же самое. Черный прислоняется к стене. Он тяжело дышит, как будто после долгой драки, только без пота и крови. — Бой окончен. — К-какой бой-то?! — настаивает Грелль. — Вы же просто кидались странными фразами! Долго и… странно, да! Мне захотелось позвать мистера Ландерса! Он же психиатр! — Для Лау важна не только гибкость ума оппонента, но и состояние его философии. Это то, что он ценит. Я выиграл, и он уступил. Это давняя история, когда я только… — Когда ты что? — не понимает Грелль. — Только попал сюда, — отвечает Черный.