Тюрьма «Алиент-Крик»

— Бэм, какого черта? — это первое что волнует Биг-Бена, когда он вваливается в камеру. Ну, когда все стихает: Томас и его ручной пизденыш пошкандыбали, а сирене перерезали-таки глотку, чему обрадовались все. Бэмби широко распахивает глаза, когда его пытаются привести в чувство, — он сидит на полу, прислонившись спиной к бочине айсберга, хоть это и всего лишь стена, и пялится в пустоту. «И правда, как олененок», — думает про себя толстяк. Он чувствует себя Годзиллой по сравнению с юношей: этакая неуклюжая махина, подавляющая само воплощение беззащитности. Он вместе с Бардом: тот вваливается с небольшим опозданием, но тоже по по-хозяйски-товарищески, хотя ошарашенный взгляд выдает смятение. Еще бы: внезапные проблемы у Черного — проблемы, которые Черный даже не сумел предугадать — это не только редкость, но и проблемы у самого Барда и Биг-Бена. Биг-Бен вроде как не решался зайти, когда изнутри раздавались крики, а кричали так, словно кого-то резали тупым ножом: жертва никак не теряла сознание от болевого шока. Исключительно упорная жертва и исключительно тупой нож. Они нашли друг друга. «Пусть уж сами разбираются, я Черному не помеха», а когда началась общая тревога и всех построили, то Биг-Бен просто занял место около своей камеры: я здесь был, никуда не уходил. Он мог заметить, как выглядят Черный и его сука: это на них кровь или кетчуп? Ребята нашли томатный соус или гуашь и разыгрыва-… не в духе Себастьяна. Вот Бэмби мог бы учудить, — Бигу кажется, что от Бэмби можно ожидать чего угодно, — но не Черный, нет, так что кровь настоящая. Только вот ее что-то многовато для частной, частой и домашней разборки. Но смущало Биг-Бена даже не это… Кровь была и на Черном, вот что, и это была его собственная кровь. «Был у меня в детстве кореш, вот у него родители так же выглядели после семейных посиделок. Шутка ли? У него маман кидалась горячим тостером в папана (тот еще дымил в полете, выскакивали тосты, эпичная сцена для фильмов в духе Тарантино), а папан за волосы мочалил маман в бочке с мыльным раствором для тряпок, а поскольку бочка стояла во дворе, то этот момент и запечатлел Биг-Бен, как и многие из соседних домов. Тогда еще бабушка, приехавшая в гости с Москвы, заметила: «Skovorody net pod rukoj, ne umnica», имея в виду, что с таким мужем, надо всегда иметь под рукой орудие. Esli ne dura. Но Зинаида Аркадьевна ошиблась, не предполагая, что у местных женщин, страдающих от несчастной любви, есть при себе орудие более неприметное, чем чугунные сковородки. Маман, секундой до этого пускавшая крупные були в бочке с водой, наугад пырнула папана отверткой в бедро. Вряд ли нарочно, но она угодила в бедренную артерию». На крик боли и кровь стянулось плотное кольцо из очевидцев. Биг-Бен не помнит, о чем именно вопили люди, и было ли место такому диалогу между семейной парой, но ему кажется, что было: — Джордж, господи, что делать, столько крови! Я любила тебя, прости-прости, я не хотела! — Идиотка, я еще живой! Пока что. Да вызовите вы врачей! Черт, я сейчас сдохну! Казалось, что из присутствующих никто не умел оказывать первую помощь или вид разрастающейся лужи внушал обездвиживающий трепет. А может быть, подумалось Биг-Бену, они попросту хотят, чтобы он умер. Какой-то дедок, расталкивая зевак локтями и подавая свое рисовое пиво мальцу: «Держи!» бросился к вытекающему и стонущему. Отвертка уже не торчала из бедра, давно не торчала, и Биг не мог припомнить, вытащила ли ее жертва рокового удара сама или ей помогли, просто было много крови, физиономия папани кривилась, челюсти сжимались до выступающих венок на лбу, а иногда клацали в воздухе, издавая булькающе-пустотные звуки. Страшно все это. Дедок снял с себя рубашку, он что-то говорил про аптечку, но его никто то ли не слышал, то ли — не хотел, странно, что ни у кого не нашлось аптечки даже в багажнике машины. Кажется, дедок был уже в стадии опьянения, но соображал получше многих. Потом будет гулять фраза: «Он хотя бы пытался что-то сделать». Кровь не останавливалась. Под папаней рос круг: большой диаметр, похож на тень к макету Марса, Биг-Бен делал такой на школьный конкурс, посвященный Космосу. «Возможно, не стоило вытаскивать отвертку. Но вытащили. Возможно, стоило сразу делать жгут». Но все чего-то ждали. Они не хотят, чтобы он выжил. Они все сговорились. Только дедок, накачавшийся японского «Осаки», не смекает, что к чему. Он просто не в теме. Происходящее казалось съемкой к комичному фильму ужасов, где убийцу наказывает жертва нелепым предметом, попавшимся под руку, вроде фигурки Микки Мауса, утюгом или плойкой для завивки волос. Вот был человек, имелась у него жена, кой-какая страсть, а затем вмешалась отвертка. В общем, до больницы папана не довезли. Диаметр тени Марса превысил все нормы. Кровищи — дофигищи, как говаривало местное юное поколение еще десять лет наперед и никаких игровых блокбастеров не надо. Это было первое насилие, которое довелось увидеть Биг-Бену. Жестокая рас-…прав (д)а. Но изюм истории в том, что мама у друга была ростом четыре фута, — веточка сакуры — а папа все шесть с половиной — монументальная гора Фудзияма. Маленькое восторжествовало над большим, стоило лишь найти слабую точку и воткнуть в артерию грязный-грязный конец. В свои девять Биг даже сочинил хокку по этому случаю, настолько он оказался впечатлен увиденным в заросшем травой дворике с мыльными пузырями:

Ветка сакуры пронзает гору в старую щель. О, горный ручей не плачь! У великана своя участь. Конец.

А Томми Кэдс, соседский мальчишка решил, что хокку о сексе. Палки, отверстия и поступательное движение, но это была поэзия жизни, Биг-Бен так чувствовал. Так могло ли сегодня произойти нечто похожее в тюрьме Алиент-Крик? Бэмби выглядит неважно. Когда кладешь на его тощее плечо ладонь: «Оживи!» — он вздрагивает, двигает нервной тощей шеей (как на ней только голова держится), затем кривит рот, издает странный звук, похожий на сокрушительный выдох ужаса и всплеск пустоты в какой-нибудь бочке. Невозможно огромные глаза моргают и тускло блестят, сухой такой блеск, Биг-Бену он кажется болезненным: чистую воду разбавили порошком. — Хотите узнать, что случилось? — малец разлепляет губы, они надкусаны и уже торопятся покрыться кровавой корочкой. — Заточка — а, это же был скальпель, да? Скальпель? — Бэмби как будто не уверен, — он нашел его у себя. — «Он» — Черный? — уточняет Бард, Биг-Бен бросает в него красноречивый взгляд: «Как будто непонятно! Нет, ну, серьезно!» Бэмби обводит их лица ошалело-пустым взглядом, а затем продолжает: «Левый скальпель валялся в вещах Черного, а мы про него ни сном-ни духом. Он странно посмотрел на меня, как будто это я двинул его втихомолку, я сразу отрицать: не я, зачем мне? Черный говорит, у него есть все основания полагать, что около него крыса пригрелась. Это кто-то из своих. Тогда я сказал, что это не можете быть и вы, а у Черного и так хватает врагов. «Может, это желтые, а?», говорю, а он головой качает. Биг, он вообще на тебя подумал, он и раньше говорил, что у него нет друзей и никому не доверяет, но я его уверил, что это не ты. Я снова и снова пытался достучаться, что у Черного врагов хватает, кто-то решил его подставить вот и все. Он сначала слушал, а потом без слов набросился. С чего-то решил, что я подставы малюю? А может просто выместить злость? Ударил ногой в живот, сбил на пол, я думал, хана мне: кишки взбучились, как будто спаяли паяльником… И не понимаю — какого черта! Я же вроде как свой! И вы, ребята, не давали повода, разве нет? Он даже растолковать не дал! В его поступке не было логики, как с цепи сорвался… Черт, а! Мне так стыдно, сижу, ною, но я чуть не сдох… и за что? Я ничего не сделал! Почему всегда я козел отпущения?.. А затем у Бэмби из глаз — этих огромных синих червоточин — хлынули слезы. Это были непроизвольные слезы. Вроде как шлюзы дали сбой и распахнулись. Потекло по щекам. — Черт, а! — Он отирает глаза рукавом. — Плачу, как девка! Стыдно-то как… Но он обещал, что будет защищать, но я все равно попадаю под раздачу!.. Он затихает и закрывает лицо руками, только плечи подрагивают. Он изо всех сил душит в себе крик и плач. Биг-Бег и Бард переглядываются, они напоминают друг другу, что Сиэль — самый юный из них. И что тут скажешь, когда у человека бесконтрольные слезные канальцы, а физиономия и туша в синяках? «Все эти душевные шлюзы такие», — думает про себя Биг-Бен. Первые полгода в Алиент-Крике он, бывал, затыкал шлюзы кончиками подушек. — А что с лицом Черного-то? — интересуется Бард. Все-то ему непонятно, но тут Биг согласен — непонятно. Бэмби не отрывает ладоней от лица, Биг-Бену кажется, что он видит не только слезы, но и жидкость потягучей. Юноша встает и бредет к раковине, он явно не хочет, чтобы бесконтрольные канальцы увидели. Он склоняется над раковиной и торопливо умывает лицо, затем бормочет: — Стулом кинул. — Ты? В него? — удивляется толстяк, но без злости, как бесстрастный свидетель. Наверное потому, что сила заранее была на стороне Черного. — И попал? — что еще больше удивляет Барда. На длинных ресницах застывает капля воды. Юноша отирает ладонью рот и шумно вздыхает. — Два раза. Бард присвистывает. Сложно представить ситуацию, в которой Черный даст зарядить по своей хребтине мебелью, да еще не один раз. — Мне пришлось, он бы убил меня, — добавляет Бэмби, он как будто умоляет о прощении за то, что боролся за жизнь. Биг-Бена переполняет щекотливое чувство, глядя на мальца. Есть во всем происходящем нечто крайне неправильное. Как в истории с горой и веткой сакуры. «Они просто хотели увидеть его наказание». Он приобнимает его за плечо: — Будем разбираться, какая паскуда подкинула Черному перо медсестрички. Бэмби задирает голову на толстые, розовые щеки: — Вы верите, что это не я? — Верим ли? — фыркает Бард. — Скажешь еще! Лично мне сдается, что это китаезы. Ничего не стоит перетянуть на свою сторону тех же мексиканцев под предлогом вручить им белый руль. — Белый руль? — Дела с наркотой. — Все равно, если Черный выйдет, он меня прикончит. — Не думаю, — Биг-Бен качает головой. — Если бы он хотел тебя прикончить, Бэм, он бы это сделал. Сдается мне, на него нашла горячка, спустил пар, забыл о тормозе. — Он смотрит на Бэмби и хлопает его по плечу: — Ладно-ладно, не переживай ты так, не оставим одного, тем более Черный наказал смотреть за тобой. — Он так сказал?.. Бэмби выглядит настолько потерянным и беспомощным, что Биг-Бену хочется сгрести его в объятия. Признаться, он и сам не понимает, что могло быть в голове Черного. Но они это выяснят рано или поздно. — А ты как думал? Если он делал вид, что хочет тебя убить, вовсе не означает, что он тебя убьет всерьез. «Смешно, что я говорю это всерьез. Хотя… да: все верно сказал».

***

У Бэмби незавидное положение: он по-прежнему болтается на плече у осьминожьего агитатора. Тот непреклонен и с неумолимым спокойствием несет его на борт корабля: рваные, дымчатые конечности напоминают о кракенах, нарисованных тушью. Корабль и гигантский осьминог — классика и дуэт. Перед глазами мелькают силуэты грибных шляпок и рваные кислотно-яркие мазки неба, красиво так, что спирает дыхание, но у Бэмби нет времени любоваться. Он заявляет: — Ты пользуешься своей властью, но если мне будет плевать, то ты в проигрыше. Внутри меня нет никого, кому больно, никого нет, слышишь? Стучи не перестучи. — Что за детский лепет? Стучи не перестучи, — доносится голос брата, он доносится через стены корабля, они не только пропускают его, но и увеличивают громкость. Но на это есть что ответить — во сне какая разница? Бэмби плывет по течению. Течению из щупалец, черных, как вся его жизнь. — Какая жалость, — улыбается темная shnyaga голосом Черного и его губами жалобно кривит рот; брови складываются домиком, — а я так хотел сделать «тук-тук». Итак: тук-тук?.. Тишина с нотками презрения. Вот тебе. В ответ shnyaga проявляет немилосердный толчок плечом и похлопывает Бэмби по заду, по правой ягодице. Упругий и бесстыдно громкий звук, шлепок по чувству собственного достоинства. — Прекрати! — шипит юноша. Он сыт по горло прикасаниями. — Я сказал, тук-тук. — Никого нет дома, свали! — Как невежливо. Бэмби обмякает и перестает сопротивляться. А подумав, решает добавить: — Неведомая хрень на ножках. Вот кто ты. Живи теперь с этим. — Сущие ясли, а я думал, ты в тюрьме отбываешь, — замечает Габи. У него острая усмешка, гораздо более острая, чем та странная пилочка для ногтей. Бэмби поднимают на борт корабля, корабль внушает впечатление своими колоссальными размерами, напоминает фантастического хищника из других миров — машина для скорости и убийств, нечто не поддающееся земным технологиям. На передней части корабля спрятаны гравитационные и лазерные пушки, они в сложенном состоянии и сейчас творят остро-крауегольную, вытянутую форму: какой-то урбанистический клочок, улица потерянного во времени и пространстве города без жителей. Эта махина — почти совершенная копия корабля из комикса «Капитан Лазутчик», каким Сиэль запомнил его. Только в комиксе космический пришелец выглядел не как заключенный с планеты Земля, а в капитанской рубке не стоял брат-близнец. Все как-то перемешалось, Бэмби чувствовал, что это связано с его подсознанием. Хотя чему удивляться, если Черного — Бэмби видит чаще всех, а брата — ненавидит даже больше Черного? «Но ведь оригинальные персонажи — мои любимые!» — Это правда ты? — спрашивает Бэмби, он старается охватить взглядом убранство межгалактического судна, оно пропитано единственным цветом, и Сиэль не удивлен, почему из всех цветов именно этот. Черный — как подложка мира. Основа всего. — Корабль — это ты, верно? Ты его трансформировал из самого себя? Все в корабле сделано из тебя… Не представляю, как у тебя получается, но это впечатляет. Мрачная сущность косится на пленника, но Сиэль серьезен, и она это понимает. Только глупец не окажется восхищен способностью, которая взорвала бы умы ученых физиков. Для человечества shnyaga — божественного происхождения, если судить по ее парадоксальным способностям трансформации и клонирования: увеличения массы тела, переход в разные состояния, телепортация и усмешка в сторону законов физики. Космический джинн из бутылки. Сиэль знает, что по комиксу такая сущность осталась в единственном экземпляре, поэтому за ней охотится Император и межгалактическая корпорация под названием Fatalys, в которой на самом деле объединились не только ученые, но и пираты. Сущность, которая мало чем ограничена, но которая не заинтересована в общепринятых человеческих благах. Космическая шутка. Одну из самых могущественных инопланетных тварей заинтересовал один маленький, строптивый фавн. И как бывает во снах, Сиэль допускает на мгновение реальность происходящего. У клона Черного волосы — протянуть руку и коснуться, ощущая их податливую, мягкую текстуру. Как в жизни: Сиэль несколько раз касался волос заключенного, пока тот спал. В этом не было никакой цели. Возможно, ощущение безнаказанной близости с собственным страхом? Все это глупо, но… Как было бы волшебно, будь shnyaga настоящей… Если бы она только принадлежала ему!.. Ее темные, могущественные щупальца защитили бы его от всего на свете. — Я не могу отвечать на твои вопросы. Тебе следует поговорить с капитаном. Сиэль напоминает себе о том, что все сон. А это значит… — Если ты такой могущественный, почему ты заключил контракт с фавном? Может быть, ты заключишь контракт со мной? Станешь моим? Копия Черного останавливается, а лягушачий рот растягивается в безобразно-восхитительную тонкую нить: — О, теперь я вижу, что вы братья. Два оленя одного леса, верно? Но ты уже заключил договор с другим, разве нет? А что касается меня, то я верен своему хозяину… до самых кончиков его пантов. «Пантов. Нет, вы только послушайте». Все же подсознание не зря выбрало брата в образе кентавра-оленя. Темная сущность донесла добычу в отсек с управлением корабля. Здесь было просторнее, чем в узких, пульсирующих проходах, которые напоминали о внутренней полости пасти Черной Мамбы. Его бесцеремонно бросили на пол. Сиэль поднялся, готовясь встретиться взглядом с самым большим негодяем в своей жизни. — Ты даже во сне сдаешь позиции. Ты это видел? — У Габриэля копыта. Настоящие копыта пятнистого оленя, а еще его корпус. Ноги длинные, тонкие и нервные, они дрожат, и это выглядит странно. Но Сиэль замечает, что с такими ногами брат выглядит безобиднее, только… что у него там? Панты. Даже смешно. Копия Черного выходит вперед и отвешивает полупоклон, на манер какого-нибудь дворецкого. Сиэлю сложно вообразить настоящего Черного, который к кому-то проявляет вежливость, отвесить ее — может, но проявить… Он не темная инопланетная шняга, чтобы проявлять что-то из субатомов окружающего пространства, копируя их, как хамелеон. У него все просто «по понятиям» и кодексу. Интересно, а ведь у этого существа тоже есть свой кодекс. Shnyaga преданная. Она как раз отвечает: — Да, мой капитан. Какая жалость, а ведь вы хотели принять его в нашу команду, на борт, так сказать. — Все будет в ажуре, — чеканит Капитан Лазутчик и переминается с копытца на копытце, затем поправляет капитанскую фуражку, чешет макушку и поясняет, возвращая головной убор обратно: — У меня панты пробиваются, чтобы ты понимал. Чешутся — жуть просто. Даже настойки из соленых слизняшек не помогают. Сиэль усмехается: — Не удивил, у тебя всю жизнь панты были, по поводу и без. Уж я привык. Сбить их тебе никому не удавалось. Надеюсь, ты однажды сломаешь их о какое-нибудь дерево. Габриэль возвращает ему точную копию ухмылки: — Зря ты не срезал гриб, братик! Был бы, как говорится, конец концу. Буквально и фигурально, — он злобно подхихикивает, а затем снимает фуражку и снова чешет макушку, морщится, возвращает кепку обратно. — Я не знаю, о чем ты, но ты отвратителен, — заявляет Сиэль. — Грибы… Возможно, что я опять попался китайцам, и теперь вижу странный сон. — А тебя не удивляет, что ты не можешь из него выйти? — Проснусь, когда надо будет. Я пока не очень-то тороплюсь. — Еще бы, учитывая, что… А, к черту, здесь спокойно, правда? Сиэль оглядывается. В детстве он боялся темноты, до тех пор, пока брат не показал ему, что темнота может дарить чувство защищенности, стоит только свернуться калачиком и хорошенько представить, что мрак не нависает, а обнимает. На корабле царит исключительно черный, в свете неоновых бордовых и светло-синих ламп, иногда они сливаются вместе, соединяясь в исключительное белое сияние. — Ты просто мастер переводить темы разговора. — Я всегда заботился о тебе, всегда!.. Чтобы доказать это… хочешь взять управление на себя? — Капитан делает шаг в сторону от штурвала, темная shnyaga поддается вперед, весьма импульсивно, но сдерживается, только бросает тихое: «Капитан, не стоит». «Помолчи», — бросает ему Габриэль и поворачивает лицо к Сиэлю. — Ну так что? Вернешь штурвал себе? Вернешься на Землю, тюрягин ты сын? Ко всем этим скотам, живущим только за счет животных инстинктов, без чести, разума, благородства? Без души? Хочется тебе туда вернуться? Сиэль испытывает странное ощущение спокойствия. А ведь Габриэль прав. Возвращаться не хочется. Габриэль пожимает плечами: — Я разве отбираю у тебя что-то? Делаю что-то, чего ты не хочешь? Разве я могу причинить вред самому себе? Мы с тобой в одной лодчонке! Около его плеча раздается кашель, из тех, что тактично встревает в разговоры: — Капитан, позвольте заметить, что весьма не уместно называть столь масштабное галактическое судно «лодчонкой». — Помолчи! Сиэль, у нас один, — капитан косится в сторону мужчины, у того лицо грустное, — ультрареспектабельный вип-корабль на двоих, и его стоит беречь, не находишь? Знаешь, мне пришла в голову занятная мысль… — фавн начинает ходить из стороны в сторону, от пола отлетает эхо его копыт, он держит руки за спиной, на той части, где под пиджаком сращиваются человеческая плоть и животная. — Мы родились с тобой близнецами, нас ничего не могло разлучить, мы идеально дополняли друг друга, но!.. У нас все же имелся один изъян, и ты согласишься, если я назову его — это два разных тела. Верно? Помнишь, как мы перед сном фантазировали? Вот бы нам родиться в одном… Ведь тогда никаких размолвок! Никаких слабостей! Никакого дисбаланса! Мы бы жили, как в увлекательном приключении, управляя одним на двоих телом! Глаза капитана сверкают и кажутся ярче и больше, чем звезды в гигантском прямоугольном иллюминаторе. «Тело — это судно? Или моя жизнь?» — Что?.. Что ты такое говоришь? — спрашивает Сиэль, он растерян, но не понимает причины. — Это все только усугубило бы. Габриэль приближается, и в одном из выключенных экранов, Сиэль замечает отражение белого пушистого хвоста. Его скулы касается рука близнеца. — Ты не прав, Бэмби. В этом и твоя проблема. Но ты не можешь сейчас трезво мыслить, ты устал. Отдохни, братик, а я позабочусь обо всем. Верь мне! Нет. Верь в нас! Темная shnyaga поддерживает хозяина улыбкой, она улыбается и гостю. Звезды смещаются. Небо движется, или?.. Сиэль только теперь замечает, что корабль давно набрал высоту и отошел от планеты-грибницы. Так плавно и незаметно. Где они теперь? Куда направляются? И самое главное — это точно сон? — Я уже ничего не знаю. Но мне действительно нужно отдохнуть, совсем нет сил, — шепчет он.