***
Все не может быть настолько странным. Сон перестает быть сном и плавно перетекает в реальность. Она, эта реальность, на ощупь пульсирующая, и двигается в неизвестность, в разные стороны; похожа на рваные ошметки черного цвета: словно рвали пакеты для мусора и пускали по ветру. Черный матовый. Черный глянцевидный. Прорехи в киноэкране. Бэмби уверен, что оставайся он у штурвала, его бы вырвало наизнанку. Непереносимая головная боль и нечто еще… самость плавает в невесомости, потеря чувства контроля не только над происходящим, но и над самим собой, так должен выглядеть прыжок в пустоту. Множественные импульсы от ядра, ядро расколото на две части («Это и есть «я» по ощущению»), а голова полнится образами и видениями, вместе с ними приходят и яркие, гораздо более яркие, чем в жизни, ощущения. И почему видения не часть настоящего? Кто решил, что хоть что-то в жизни — существует по-настоящему? Звучит голос Габриэля. Его мысли Сиэль знает как свои собственные. «По-настоящему. Существование по настоящему!». Это так… анекдотично. Как будто Волк рассказывает сказку Кролику о том, как Кролик съедает Волка, и оба верят всерьез, и оба не различают, что нет на самом деле разницы, кто кого съест. Нет разницы, — когда оба находятся в желудке одной большой Черной дыры. Вас переваривают ее хаотично бурлящие соки. Брат-близнец в роли капитана Лазутчика топчется на месте, копытца трутся друг о друга в нетерпении, у них довольно противный звук, Сиэлю он напоминает о стрекозах, тех, что зависают над камышами, около озер. Однажды они отдыхали семьей на Изумрудном озере и в тот сезон стрекозы заполоняли собой все небо, они напоминали маленькие космические корабли из телесериала «Лекс». Габриэль убил целую дюжину, забивал камнями или палками, давил подошвой кроссовок, можно было решить, что ему нравился хрустящий звук или вид внутренних соков, вырывающихся наружу, к раскаленному солнцем воздуху. Но Сиэля тошнило, он искал укрытие от брата, и куда бы он ни шел, повсюду были стрекозы. Габриэль шел за ним по пятам, стрекозы летели следом. Хруст. Сок. Блики. Много бликов: от озера, от жидкостей, много бликов и в синих идентичных глазах. — Слабак. — Отстань. — Убей парочку и отстану. Размажь их. Они созревали в своих куколках только для того, чтобы ты это сделал! — Ты больной. — Слабак. Хруст. Сок. Космические корабли звенят хрустальными крыльями. Пятно озера стрекоз и их гомон сплетен с частью ядра, все взаимосвязано: на мониторе галактического корабля отображается не только текущее положение, но и архивы данных. Архитектура корабля грандиозна и поражает воображение, кажется, что большую часть своих сил Сиэль потратил именно на придание ему мощности. Внутри его корпуса спокойно. И внутри корабля есть стрекозы, смех брата, голос матери, эпизоды, обрывки, лоскуты — прошлое закатано, впитано в черные, пульсирующие стены живого внеземного паразита. Когда Габриэль задает цель галактическому кораблю, на экране показывается отнюдь не Космос. Металлические элементы среди кусков бетона, клочок рваного голубого, как глоток свежего воздуха посреди невесомости. Сиэль узнает Алиент-Крик и собственные руки. Они в следах ран, с шишками и ссадинами, а под выпирающими костяшками пестреет вереница синяков, они расположились в последовательности от меньшего к большему, легли причудливо ровно. Парад планет. Круглые, ярко-фиолетовые или буроватые. На фоне решеток мелькает лоснящаяся физиономия Биг-Бена. Теперь ясно. Вселенная в этом сне — это всего лишь персональная Вселенная Бэмби. Он же не рассчитывал всерьез, что они отправятся в просторы неизведанного? «Да ты, братец, — просто Космос!» — смеется Габриэль. Легонько брякает об пол копыто. Даже оно кажется слишком изящным для разрушительного характера брата. Но он всегда умел маскироваться. «Если переломать ему ноги… его невероятно тонкие оленьи ноги… Он больше не сможет стоять у штурвала?» За спиной шумно дышит темная shnyaga. Так Черный из Алиент-Крик дышит, когда стоит позади Бэмби и вокруг нет ни звука. Кажется, что инопланетная тварь насквозь читает мысли гостя. И ей они не нравятся. Пришелец полностью повторяет облик тюремного лидера. Значит ли это, что его создал Бэмби? Его подсознание — пластилин из которого все и творится? Не может же быть иначе?.. «Оно все внутри меня. Только Черный реален. Только Алиент-Крик». Наверное. Это не точно. Габриэль держит штурвал, гарцует на одном пятачке, это местечко кажется особенным, на него падает клочок света, штурвал отполирован, на нем есть прожилки, они пульсируют, так как являются частью паразита. В конце концов, здесь все является чьей-то частью. Памятью. Прообразом. Вдохновением. А это — кровь и плоть. Явь и иллюзия. Танец двух противоположностей. Что реальнее в нереальном? Или наоборот? Этот брат реальнее реального брата? Бро ты мне или не бро? Фантом. Корабль призраков. Вот как надо называть эту летающую и архитектурно выверенную шнягу. Сиэль вспоминает, как читал книгу про Билли Миллигана, парня, внутри которого обитало двадцать четыре личности. Личности находились внутри базовой, основной личности Билли и телом управляла та, что занимала белое пятно. Круг света. Взгляд Бэмби снова падает на штурвал. А если штурвал займет копия Черного? Или Бэмби вернет его себе? Он вернется домой? Ясно, что штурвал — это как белое пятно Билли Миллигана. «А теперь вопрос: это происходит потому, что я так много знаю о расщеплении или, если бы я не знал, этого бы не было?» А затем Габриэль ведет «корабль» в китайскую гавань, чтобы встретиться с местным императором. У корабля тощие руки в синяках. Забавно, что его потенциальная мощность приравнивается полиморфной инопланетной shnyaga — существу настолько сильному, что, по законам физики, такой твари не должно существовать вовсе. Только не в этой Вселенной. До того, как пришвартоваться в гавани желтолицых, капитан-олень делает странные и вульгарные вещи. Хоть он и ведет корабль твердой рукой, но слишком торопится и хамит. — Капитан, не гоните. Вы гоните, капитан! Кажется, что корабль не предназначен для подобных лихачеств. Он задевает другие «судна». На некоторых красноречивые и опасные надписи: рисунки скорпионов и драконов, голых женщин. Все они призваны отпугнуть или заявить об опасности владельца. Но провоцировать, должно быть, легко, когда знаешь, какими ультрапушками оснащен твой корабль. Когда уверен, в мощности своей машины смерти. Если бы не темная shnyaga, Габриэль не был бы столь самонадеян?.. Бэмби начинает подозревать, что происходящее не совсем сон. Конечно, самый лучший вариант, если все это сновидение, но жизнь приучила готовиться к самому худшему. Как правило, худший вариант оказывается ближе к истине. Если это так, то Габриэль идет к Лау Тао, по дороге он провоцирует заключенных и… Что в его голове? Что он задумал?.. Явно ничего хорошего. И как он вообще оказался тут, посреди коридоров? Что было до? Куда делся Черный и остальные? «Я же спал, верно? Я действительно ЧАСТЬ времени спал!» Габриэль так уговаривал отдохнуть… И он повелся! — Что ты делаешь? — спрашивает Бэмби. Его голос, наконец, начинает приобретать нотки хозяина. Действия Габриэля могут навлечь массу проблем. Ввергнуть в пучину ада, если точнее. Если происходящее — реальность, разумеется, а это… — Это мое тело. Оставь все как есть! — Заткнись! Я сосредоточен, — капитан высовывает язык на бок и лижет уголок рта, он в нетерпении, он жаждет открыть рот Бэмби, по ту сторону экрана, чтобы… сказать Лау о том, что Черный его подставил. ЧТО?! Бэмби подскакивает на месте и устремляется к штурвалу, его останавливает темная шняга. ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! ЗАЧЕМ?! — ПЕРЕСТАНЬ! Габриэль наполняет легкие, а затем смеется, но недолго, у него почти нет времени в перерывах между ответами Лау Тао. Действия Габриэля сложно переоценить. Он хочет нас всех убить, вот что! Это невозможно… просто невозможно! Бэмби вонзает зубы в руку Черного. Ему нужно любым путем остановить брата! — Ай… ай, — вяло отзывается shnyaga, но не выпускает пленника. Его хватка напоминает тиски, живот сдавливает. — Ты не можешь быть отдельным от меня! — выпаливает Бэмби. — Ты и этот твой… Габриэль отвлекается. В реальности это выглядит так, словно Сиэль Фантомхайв задумывается над словами лидера китайской группировки. Глаза застекленели. Взгляд Лау проницателен, от такого холодок бежит по коже, хочется замахать руками: «Я здесь! Не слушай меня!» Что Лау видит в сердцевине его глаз? О чем он думает, глядя на меня? «И это все не может же быть правдой?». Но: готовься к самому худшему варианту. — Как видишь, могу, — отзывается капитан Лазутчик. — Все рамки невозможного, Сиэль, только в голове капитана. И именно капитан придает характеристики своему кораблику, а не наоборот. Усек? — Все верно, — вторит пришелец, с лицом Черного, — мощности придают мне амбиции моего юного капитана. — Вы оба… не личности. Вас даже… смешно, вас даже нет! Габриэль поворачивает голову, снимает фуражку и чешет, некоторые пряди взмокли и прилипли ко лбу, лоб белый и сильно выделяется на фоне черного убранства: — Докажи. — Даже доказывать нечего! Вас нет! Ясно? Убери свои руки от моего разума и тела! — Если бы меня не было, речи о том, что меня нет, даже не заходило бы. Глупыш. Ты даже не можешь доказать мне, что реален ты сам! Может, это я тебя создал, но посмотрел, что ты не справляешься, и решил вмешаться. Такого пиздеца Бог даже у Адама не видел, когда подкинул ему Еву! — Габриэль снова хохочет, ему весело, и это заметно даже по движению оленьих ног: они то подрагивают, то напрягаются. Бэмби больше не может думать, что это лишь одна из сторон сна. Он больше вообще не может думать, ему кажется, что все его мысли принадлежат не ему.***
— Вы мне не верите, — произносит Бэмби. Он довольно смело буравит межбровье Лау Тао. — А с чего я должен верить суке со стеклянным взглядом? — китаец пожимает плечами. Они словно мило беседуют о состоянии погоды на текущую неделю. — Ты ходишь по лезвию ножа, олененок. Или наши «инъекции» пришлись тебе по вкусу? — Я чист. — Я всегда говорил Черному, что лучше бы он отдал тебя мне. Ведь я бы мог предоставить тебе лужайку в мире снов, полную бабочек. Для такого как ты — пребывать в мире иллюзий лучший вариант, не находишь? А твое тело здесь принадлежало бы мне. Ты бы никогда не столкнулся с ужасами, которые предъявил тебе Черный. «ГНИДА. Я тебе глаза пальцами выкорчую, как старые пни, я тебе рот сломаю. ПАСКУДА УЗКОГЛАЗАЯ, ненавижу! ТВАРЬ импортная». «Сколько ярости, мой капитан. Мое восхищение». Бэмби улыбается: — Занятное предложение! Только вот у меня еще в планах выйти отсюда здоровым. Так что без лужаек. Вы правы — с моей стороны было бы абсурдно наглым заявляться к вам со своими предложениями, но дело в том, что они не мои… Я лишь посыльный. А свои мотивы я вам рассказал. — Посыльный?.. Хм… А вот это интересно. — Я приведу вам его, если вы согласитесь выслушать. Времени у нас немного, с минуты на минуту Томас может начать переворачивать тюрьму вверх-дном. А у этого человека есть, что вам предложить. Лау тихо улыбается. Не похоже, что угроза его делу хоть как-то заставила его напугаться. «Он не подает виду. Всего лишь не подает виду». — Я слышал, что олень, который устраивает собрание хищникам, может плохо кончить. «Возможно. Но он хотя бы успеет их удивить».***
У Клода Фаустуса плоское лицо под освещением ламп, в прачечной. Слегка выбеленные скулы, острые, как массивы скал, они напоминают Бэмби о летних каникулах на греческом острове: белые тряпки местных жителей, развевающихся на ветру, отвесные скалы, морской залив и смех близнеца (или его собственный?), мать зовет посмотреть на красивый вид, у отца еще лицо, которое может смеяться: «Поглядите, дорогие мои, правда особенно красиво? Похоже, что мы стоим на носу огромного корабля!» У Клода дыхание с запахом сильной издевки, чувства преимущества. — Если все пройдет гладко… я знаю, как тебя вознаградить. Блонди сказал, что ты по мужчинам… это правда?.. — Он приближается, стараясь заполнить пространство собой все пространство около юноши. — Уверен, Черный не трогал тебя ласково, как ты того заслуживаешь… Бэмби успевает толкнуть Клода в грудь прежде, чем тот притянет его к себе. —Это тело все еще принадлежит Черному, так что не забывайся! — Бэмби склабится. — Даже если вдруг ты и сможешь — он подчеркивает это слово, — занять его место, забудь о моем существовании. — О твоем существовании забыть в таком тесном мире… будет трудно, — непонятно, Клод играет, будучи в приподнятом настроении, воодушевленный переменами, или говорит всерьез. В любом случае, он выглядит собранным. Лучшего кандидата Бэмби в этом месте не найти. — Так Блонди тебе поможет. И не забудь сказать Ему про крысу. Это важно. — Конфетная крыса. Я понял. А ты не так прост, как казался. Сколько ярости в таком маленьком теле… Не завидую я Черному. «Ты легко можешь оказаться на его месте. Паскуда паучья». — «Абсолютно солидарен с вами, мой капитан». — «И ты тоже заткнись. Он спит?» — «Притворяется. Надолго вас не хватит». — «Ясно. Но у меня еще есть время».***
Грелль едва спит с тех пор, как попала сюда. А теперь еще не может и есть — кусок в горло не лезет; странно, но еда напоминает о жирдяе, о том, как он всякий раз ест (как в последний раз). Грелль начала так называть про себя Биг-Бена невольно и совсем недавно. После разговора с Бэмби. Бэмби хотел как лучше, когда предупредил — несколько раз — о том, что здесь нет друзей и Биг-Бен не тот, кем кажется, что рано или поздно все закончится одинаково. То есть, как у Бэмби с Черным. Эти грязные, насильственные отношения. В голове не укладывается, как Бэмби может оставаться спокойным рядом со своим насильником. — То есть, я хочу сказать, он знает, что делает тебе неприятно, но продолжает это делать? — «Неприятно», — повторил Сиэль и хмыкнул под нос. Грелль стало стыдно: неприятным может быть внезапный дождь на пикнике или пробка по пути домой, но для вещей в Алиент-Крик «неприятно» звучит непозволительно мягко. — Извини, я не должна была лезть с таким разговором. — Лучше не говорить об «неприятном», все же это личное. — Думаешь, тебе следовало бы выбрать Биг-Бена? Ну, когда ты только пришел сюда? — Нет. Я выбрал Черного потому что он… сильный, — сказав так, Сиэль тихо рассмеялся, Грелль спросил, почему. — Я сказал, что выбрал Черного. Как будто это не он выбрал меня. Эта фраза просто приободрила, словно я что-то проконтролировал. Знаешь, а я могу дать тебе совет. Хочешь? — Ты знаешь, что хочу. Мне пригодится все. — Биг-Бен романтик и добряк. Его воспитывала бабушка по канону традиционной семьи, где мужчина джентльмен и женщину нужно уважать. Стань для него леди, и он все здешние решетки погнет ради тебя. Дай ему… — Боже, я не хочу! —… Возможность стать рыцарем. — А, ты про это… — Грелль, тебе придется увидеть в Биг-Бене что-то хорошее и держаться за него. Считай, что он буквально твой поплавок. Только вот… не надейся сильно. Рано или поздно, даже такой добряк-толстяк станет, как Черный. — Ты жалеешь, что не выбрал Биг-Бена? — Если бы Черный держал меня при себе и не трогал, это бы всех обозлило. Но он поступает по правилам, и поэтому всех все устраивает. — Что ты говоришь такое… — Если в тюрьме есть что-то хорошее, оно должно быть растоптано и неважно кем. Как думаешь, зачем? Чтобы все оставались спокойны. Законы животного мира работают, а значит, выживальщики знают, что нужно делать, чтобы выжить. Это всех успокаивает. Никто никогда не станет лучше, все равны, даже когда есть иерархия. Здесь нет людей. Считаешь, стоит сказать об этом Лайалу, который рвет зад, чтобы сломать систему, а? Грелль ставит руки в боки: — Давайте, мистер, сознавайтесь, что скрываете от меня? Толстяк чувствует себя пристыженным мальчишкой, он шаркает ногой и тупит взор. — Я? Я ничего… Вовсе нет. «Он не похож на человека, который держит в уме план изнасилования», — думает Грелль. Странное чувство у нее возникло, когда она последний раз общалась с Бэмби. Сложно сказать, что именно было не так. Юноша так настойчиво был убежден, что Биг-Бен замышляет дурное. Но в последнее время Бэмби сам не свой: замкнут, не считая тех часов, которые проводит со своими «фанатиками» (так Грелль называет членов их мини-клуба по воображаемым друзьям, слово она забыла, что-то на «т» и похожее на цветок). Тюльпановоды? Фанатики прибывают с каждым днем и разрастаются, как плесень. Даже создатель клуба не ожидал растущей популярности. Как он сказал однажды: «В тюрьме самое страшное — скука. Поэтому я посчитал, что использовать свои внутренние ресурсы, такие, как мозг, психология и воображение — лучшее решение. Я верю, что мозг — это то, что нужно изучать в первую очередь, он способен на невероятные вещи. Почему бы заключенным не заняться этим?» Внутри Грелля почему-то становилось тепло, когда она слушала речи об отвлеченном мире, о созидании или изучении. Сиэль, конечно, не учитывает, что в тюрьме сидит не тот контингент, который в целом, хоть как-то приспособлен для «исследования внутренних потенциалов психики и мозга». Дубины и камня, трения палок друг о друга — возможно, но только не внутренние процессы, нет. Этот Сиэль Фантомхайв очень умен, он знает столько всяких вещей, о которых Грелль никогда бы в жизни не задумалась и при иных обстоятельствах не стала прислушиваться. Но их заперли и посадили всех вместе: таких разных и непохожих друг на друга. Даже Черный, который Греллю с самого начала показался каким-то недосягаемым, похожим, на неизбежный падающий с неба валун (размером со скалу, от которой не убежать), кажется, брал во внимание особенность Сиэля. Иногда, когда парнишка забывался, где находится — вернее, с кем — и начинал увлеченно о чем-то рассказывать, Черный слушал. Если у него было хорошее расположение духа, он даже поощрял его разговоры, задавая вопросы, в духе: «Вот как?» или «да неужели, и что с этим по твоей логике можно было бы сделать?», «занятно». Больше всего Грелля удивило то, что Черный позволил «своей девчонке» вести этот странный клуб тюльпановодов. — Воображаемые друзья, он это серьезно? — спросил Биг-Бен, когда только услышал о нем. — Пусть делает, — это сказал Черный. Он даже не отвлекся от своего кроссворда. Биг-Бен смешно выпучил глаза: — Дубль два: Черный, ты это серьезно? Черный легко заболтал ногой, которую держал на другой. — Какое-то новшество. Учитывая текущую напряженность, пусть люди отвлекутся. На какое-то время кого-нибудь да воображаемые друзья заинтересуют. — Это не воображаемые друзья, а устойчивая галлюцинация, вызванная путем частой и концентрированной работы над ней, — вставила свое слово Грелль. Она не совсем понимала, что это, но фразу выучила. Да, она была в курсе: Бэмби, перед тем, как создать клуб, рассказал ей. Не то, чтобы она пришла в восторг, да и считала, что альфа не позволит, но… после пережитого с китайцами Бэмби заслуживал отвлечься, разве нет? Услышав одобрение Черного, Грелль впервые почувствовала к нему нечто вроде симпатии или даже… благодарности? Если бы не его спокойствие, Бард или толстяк засмеяли бы Бэмби на старте. — Воображаемый глюк? Это как? — усмехнулся Бард. — Это так, что можешь сделать себе вторую личность, а силой воображения придать ей любую внешность, наделить характером. И она будет с тобой. Всегда. Вести диалоги, поддерживать, давать советы… — Ну да, был тут один такой, тарелки на башке носил и ловушки в душевых ставил для существ, которые появлялись якобы из испарений, он еще по полу бегал на карачках и ловил их, пока Крэг не слил ему в зад все свои испарения. — Нет-нет, — Биг-Бен покачал головой, — Крэг сначала слил ему все испарения, а потом тот чувак стал разговаривать с ними. Последовательность решает. — В общем, чокнутость. — Это не чокнутость. Это психология, — возражает Грелль. Она обычно не участвует в беседах и старается меньше говорить, ведь ей легко сказать что-то не так, но за Бэмби ей захотелось заступиться. — Нет. Это Бэмби, — вставил Бард. — Бэмби и его КДЗ, Черный, верно я говорю? Черный не слышал или делал вид. Он был погружен в разгадывание слова. «Притворяется», — подумала Грелль. Повисла неловкая тишина, которую Бард сам же и заполнил: — Но если там можно сделать горячую мексиканочку, то может это не так уж и плохо. Воображаемая баба. — Воображаемая личность, — поправил Биг-Бен. Бард шутливо стукнул кулаком о стол: — Женщина — не личность и не друг! Женщина — это отдельное существо. Черный ухмыльнулся на этих словах, и легкий налет симпатии к нему тут же улетучился. Рассосался в пыль. «Как животные», — подумала Грелль. Сиэлю Фантомхайву здесь не место. И ей, Грелль Сатклифф, тоже не место. Бедный мальчишка настолько изнурен, что ищет поддержки в воображаемом мирке. Грелль хотела бы его поддержать, но у нее своих проблем хватает. Как говорила ее тетка: «Хочешь помочь другим — помоги сначала себе». Как я спасу паренька от местного тирана, если саму себя спасти не могу? «Но я бы на его месте давно сошла с ума. Просто чокнулась бы». Грелль давно решила вооружиться советом Бэмби и подводить Биг-Бена к роли «рыцаря в сверкающих доспехах». Единственное, что остается. Она хвалит Биг-Бена за хорошие поступки, выделяет его на фоне других. Играет роль той, которой природа ей не позволила быть с самого начала. Биг-Бен наивен с женщиной, легко поддается манипулированию. Грелль считает, он девственник. Типичный жирдяй с тонкой душевной организацией. Сначала ей кажется это неправильным, но каждый день лицо Бэмби и его озирающееся, затравленное переглядывание с Черным, напоминает ей о том, что есть вещи куда более неправильные. Мерзкие. Отвратительные. Если Бэмби прав, и Биг-Бен делился с Черным планом об изнасиловании… то толстяк переиграл Грелль Сатклифф. Она решается на один маленький шаг. За завтраком, в столовой, она протягивает толстяку плотный квадрат бумаги. — Ты говорил, у тебя совсем мало фотографий, и я решила… Это, конечно, не бог весть что, но лично меня эти виды вдохновляют. Биг-Бен вытирает подбородок от приставшей каши — кусочек овсянки все же остался в ямке между жирных выпуклостей — и торопливо берет фотокарточку. Солнечный июльский день. Морской пляж с пальмами. На Грелль сомбреро и солнечные очки, с ней лучшая подруга, на ней кепка, в руках обеих коктейли с яркими трубочками. — Просто лето. Просто улыбки, — добавляет Грелль. — Решила, пусть у тебя будет фото друга. Биг-Бен улыбается, а затем неразборчиво отвечает, похоже на: «Малая шалапка». Ах, это — милая шляпка. «Он краснеет, как мальчишка, когда я ему дарю обычное фото. Господи, у него даже руки трясутся, и этот плюшевый медведь может думать о такой гнусной подлости?» В голове не укладывается. Он же — сущий плюшевый медведь. Дураку ясно, что в таком месте никому верить нельзя, но у Грелль достаточный жизненный опыт, она много людей повидала и… Даже если этот краснеющий пухлячок и помышляет о грязных вещах, он попросту не сможет их реализовать. Кишка тонка. В крайнем случае, Грелль как-нибудь отобьется. Она жалеет, что у нее нет с собой ножниц. Бэмби и Бард возвращаются из сортира и плюхаются на соседние стулья. — Я уложился? — спрашивает юноша у Биг-Бена. Они договаривались, что Бэмби одного не отпускают: после инцидента с Черным и китайцами. Бард сопровождал его в туалет, а Биг-Бен засекал время: если оба не вернутся вовремя, он идет за ними. — Две минуты из трех. Вы молодцы! — Мы покакали, — объявляет Бард, точно он мамочка, гордая достижением своего карапуза. Бэмби закатывает глаза: «Говори за себя, Бард», он смотрит на Грелль, прикладывает руку к сердцу и серьезно заявляет: — Я не какал. Это важное замечание. Грелль надувает щеки: — Вы оба. Это… просто… — Мужская грубая компания! — хмыкает Биг-Бен. Ничто не мешает ему уплетать кашу за обе щеки. — А я всегда говорил, что у них нет чувства прекрасного! — Фото он спрятал не в карман штанов, потому что не хотел складывать пополам, а прижал за пояс штанов. «Теперь наши лица с Барбарой увязли в жировом отложении зэка», — подумала Грелль с тоской. Могла ли она подумать, что ее жизнь завернет в такое русло? Одно движение ножницами, и, вот, кинолента жизни дала трещину. К их столу подходит коренастый китаец. У него фигура перевернутого треугольника: широкие, накаченные плечи и узкий торс. Лицо квадратное, с выступающей нижней челюстью, виски гладко выбриты. Глаза маленькие, но ярко сверкающие и пытливые. — Есть короткий разговор, — слово «короткий» он выделяет. Грелль этого китайца узнает: он помощник Лау Тао, всегда ходит тенью около. Мрачный тип. Грелль видела пару раз, как он дерется с темнокожими, ее поразила его гибкость, так может двигаться уличная матерая кошка. А еще, когда он не рядом с Лау Тао — его можно увидеть на тренажерах. — Если только короткий, мы заняты, — отвечает Биг-Бен. Китаец не против. — В черной среде завелась паскуда. Уже все знают. — Следи за выражениями, — когда толстяк встает из-за стола и выдвигается вперед, всем видом показывая, что заменяет Черного, пока тот «занят», часть китайцев неохотно отодвигаются назад, но Височкобритый стоит как вкопанный. Массивность Биг-Бена, а так же высокий рост, его не пугают. — Мои люди видели, как ваш человек выходит от Лайала. Вчера. Вчера еще кое-что началось. Он имеет в виду облаву. Вчера тут такое было… Заключенных продержали в столовой четыре часа к ряду, а после около их личных камер, пока охранники переворачивали Алиент-Крик вверх дном. Говорят, нашли большую порцию наркоты на кухонном складе, это не считая всякую мелочь по всей тюрьме. Наркота принадлежала китайцам, это знали все, но выставили ее, как нигерскую — как именно Грелль не поняла, но разговоры слышала. В облаве участвовало подкрепление из ближайшей государственной тюрьмы: это десять человек с собаками. То есть, наряд был по случаю. Это тоже понимали все. Еще говорят, что нашли бы куда больше, если бы не везение Лау или его фантастическая прозорливость. То, что нашли вертухаи — крупицы на пледе, под которым ве-е-есь песчаный пляж. Лау уводили к Лайалу, но отпускали — нет обвинения. Слухи об облаве не замолкают, все в ожидании новых — ясно, что дело так просто не закончится и Лайал теперь не успокоится. А еще ясно одно — кто-то очень подробно стуканул. Биг-Бен сказал, что, возможно, причастны шоколадки: поэтому Черного временно ликвидировали, на китайцев сбросили лайку с ищейками, а китаезы понимают, кто это, и взаимно подставляют шоколадок. Нигретосы хотят занять хоть какое-то место под солнцем, после того как Черный надавил на их папочку Дэдди. — Как все сложно, — говорила Грелль. — Они думают, это их война, — бормотал Биг-Бен, злорадно усмехаясь, —но, ничего, Черный выйдет и покажет им, где raki zimuyut. — Черный, наверное, очень умный, ведь он взял в свою команду самого сильного человека, тебя, — заметила Грелль. — Поэтому он держит всю тюрьму, верно? На щеках толстяка проступила краска, она была ярко-малинового оттенка, пятнами. «Его правда так легко смутить?» — удивилась Грелль. Еще она заметила, что в условиях тюрьмы, ей эта черта нравится больше, чем грубая сила. — Сила здесь не решает, — отозвался Биг-Бен. — Решает умение рассудительно думать, решать все… в общем, всеобщее уважение. А его не так легко заработать. Конечно, альфе нужна и сила, Черный умеет драться. Когда он только пришел сюда… на него положил глаз один старый… Грелль перебила, ей было не интересно про Черного. — Но ты уложишь всех, мне кажется, одной левой! Биг-Бен смущенно улыбнулся, потирая локоть, на нем засохшая корка кожи. Или старой еды? — Ну… бабушка кашей в детстве кормила. — Мне повезло, что я попала в вашу компанию, правда? Вы такие славные ребята! Бард фыркнул, Грелль не понравилась ему с самого начала, а вот Биг-Бен расплылся в еще большей улыбке. Есть выражение «растекся лужей». Вот это оно, подумала Грелль. Биг-Бен отвечает Вискобритому резко, как и стоит, а еще — громко, чтобы слышало побольше людей: — Сильное здесь у тебя воображение. И — предъява. Доказательства есть? Паскуд не держим, поищи в другом месте. Откуда, вышел. Может там? Каламбур, но Височкобритого так легко не отбрить: он даже взгляда не отводит. Только разминает шею, она издает единичный хруст. Всем своим видом он показывает, что небрежный наезд для него сродни ежедневному променаду по внутренним газонам тюрьмы. Он протопал по нему тропу к тренажерам не просто так. — Жирный. У меня нет времени. Не ведаю, в какие игры играет Черный, но мы уже поняли, что с ним дела не по доверию. При свидетелях, говорю как есть: око за око, — тут Височкобритый дает знак и к их столпу придвигаются китайцы. Человек шесть, насчитала Грелль, хотя толку? Она и с одним самым чахоточным не совладает. Она надеется: в случае чего, она была права, насчет «одной левой». В груди расплывается скверное предчувствие, похожее она испытывала перед тем, как убила мужчину, которого хорошо знала. Она склоняется ниже, к Бэмби, чтобы шепнуть в его по-девичьи аккуратное ухо: «Под стол, если что» — после прошлой стычки с китайцами Бэмби едва выжил, вторую он вряд ли переживет. Грелль начинает волноваться сильнее, когда китайцев становится больше, но они держатся «слегка в стороне», достаточно, чтобы Томас не мог достать их криком: «Что вы там собрались? Разошлись!» Китайцы чего-то ждут: сигнала? Что-то точно будет! Но они же не могут напасть в столовой, вот так просто, при Томасе? Возможно, Биг-Бен ошибся и шоколадки стремятся убрать не только желтых. Возможно, ошиблась и Грелль: и ей вовсе не повезло вступить в их славную, но такую рискованную компанию. Она волнуется еще сильнее, когда ловит на себе долгий взгляд Височкобритого. Он пронзает ее насквозь. Хочется сказать: «Мамочка», а еще хочется сжать пальцы и обнаружить между них прохладу металла. Ножницы.***
Габриэль смеется, но злобно. Что-то его очень позабавило. Бэмби слышит, как Грелль предлагает ему в случае драки спрятаться под стол. Вернее, не ему, а Габриэлю в его теле. Но ведь она этого не знает. «Она волнуется за меня», — внутри Бэмби разливается чувство горечи, оно похоже на чернила осьминога. Наверное, они где-то есть, впрыснутые в плоть корабля, просто их не различить из-за сплошного черного. Ему кажется, что корабль хорошо отражает его самого. Корабль же тоже — часть него? А еще кажется, что темная shnyaga читает мысли. Она смотрит на невольного пассажира и пленника, как будто все понимает без слов. Бэмби решает подумать: «Ты читаешь мои мысли?» — «Да». — «А он?» — «Только когда ты у штурвала». «Значит ли это, что копия Черного — самая близкая часть меня? Думай. Это может быть важно! Нужно выбираться отсюда, что-то решать!» Это сложно сделать, когда снаружи, в Том мире происходит нечто странное и сулящее опасность. Височкобритый — очень опасный тип, правая рука Лау Тао, а свою руку китаец пускает в ход только по важному случаю. «Нет! Думай! Как мы разгадываем символы? Исходя из того, что они для нас значат!» Кто для меня Черный? Щит и меч? Он корабль, убивающий все на своем пути, кокон, защита. Беспросветный черный. Это соответствует реальности. За ним я не вижу света. Но он защищает. Тогда кто Габи?.. Воплощение злых пороков в близнеце? Нет, это не ответ! Что для меня означает плохое в брате?.. Сила. Мой брат всегда был сильным. Сильнее, чем я, это точно. Поэтому он вышел вместо меня сражаться. Он подчинил Черного во мне и заставил слабака вроде меня отойти на задний план. Вот что произошло. Я неосознанно скопировал сильные стороны брата, и мое подсознание сублимировало их в отдельную личность, когда потребовалась защитная реакция в кризисной ситуации. Копия моего сильного брата пытается вытеснить мою настоящую индивидуальность! — Сердечные порывы фриков — это такая душераздирающая сцена, что я сейчас копыта отброшу, — заявляет Габриэль, но Бэмби его почти не слышит, не хочет он и поднимать взгляд на экран, где его тело стоит рядом с Греллем, а глаза Височкобритого сверкают, как агаты. Темная shnyaga смотрит, читает мысли и молчит. Ей нечего сказать? «Но разве Черный в моем представлении настолько пассивен?» «Разве что только в моих подсознательных желаниях, — догадывается Сиэль. Я бы хотел, чтобы альфа подчинялся мне, служил защитой. Именно поэтому персонаж из комикса, заключавший контракт с капитаном, принял облик тюремного альфы — он как и космический паразит обладает всеми нужными данными — силой и властью». Господи, это правда так работает? Если подумать, то все легко! Только вот что с этим делать? Бэмби физически ощущает, как он почти что плавает в самом себе. Затем он переводит взгляд с невозмутимого shnyaga на капитана и обратно, капитан потирает ладони друг о друга — как какой-нибудь шаблонный злодей из Диснея. Из них двоих, с копией Черного может случиться диалог. «Ведь с Черным всегда можно завязать диалог, главное, найти подход». Между тем, Височкобритый говорит Биг-Бену: «Обыщи его при всех, что у него в карманах», он имеет в виду Русалочку. Та искренне удивляется, широко распахивая глаза: — Меня?! — Я не собираюсь слушать никакого узкоглазого дрыща! Отошел! — говорит Биг-Бен и взглядом пытается успокоить Грелля, мол, никто тебя не тронет. Бард тоже встает со стула и расправляет плечи. Из-за соседнего стола встают Тодд и его ребята — показывая, что готовы прийти на подмогу, правда, ни они, ни остальные заключенные, не понимают до конца, в чем проблема. Обстановка накаляется. Китайцы сошли с ума, если думают, что в таких обстоятельствах получится наехать и выйти сухими. Без капли крови. Томас идет в их сторону, отстегивая от пояса дубину, он снимает рацию: интуиция, что нужна подмога в столовой. На всякий случай. После вчерашней «глобальной чистки», Джерри и остальные из основного штата без ног. Сегодня он дежурит один, как на зло. Все рассосались по тюрьме, как сонные улитки. — Все в порядке, я просто покажу, что у меня в карманах сущие пустяки! — говорит Грелль. У нее голос звенит от страха. Биг-Бен останавливает ее, зажимая руку, мол, дело принципа, если не понимаешь, но уже поздно. В руке мелькают черно-золотые обертки. — У меня вот… только конфеты. У Биг-Бена глаза распахиваются: «Откуда?» Грелль удивленно моргает, она не понимает, что его так удивило. Из группы китайцев кто-то говорит: — У суки гостинцы от Лайала. В кармашке хранила, берегла, и даже не скрывает. Подставная! Височкобритый ухмыляется, что должно означать нечто вроде: «Что и требовалось доказать», он переводит взгляд на Биг-Бена, отдавая ему должное, — тот отвечает за своих людей. С ним он и будет держать разговор. Только вот он получится коротким. Ведь об этом он предупредил в самом начале. — Пояснишь за свою девицу? — А ты кто такой, чтобы я тебе пояснял? Конфет давно не видел? Хочешь, угощу? Бэмби кажется, что Биг-Бен растерян, и уже одна эта фраза — сказанная впопыхах, а значит, неправильно — дает Височкобритому преимущество. Нельзя задавать сразу много вопросов. Это выглядит как защита. «Он слишком переживает за Грелля. Вот что. А еще — их слишком много». Если бы здесь был Черный, ситуация решилась быстро, но его тут нет. — Это не мои конфеты! — восклицает Грелль. — Мне их дали… Она осекается и переводит взгляд на Бэмби. Интересно, о чем она думает? Нарочно ли он их подсунул? Или угостил от доброты душевной? — Одно ясно, — изрекает капитан Лазутчик, постукивая кончиком копыта по твердому полу, — в ее головке происходит сильная мозговая деятельность! «Какой же ты ублюдок», — думает Бэмби, он хочет вернуть себе свой рот, чтобы сказать Греллю: говори все, как есть, но что-то подсказывает, что произойдет нечто другое. — И кто же? — спрашивает Височкобритый. Биг-Бен плотно сжимает рот, от волнения или в попытке подать сигнал: не говори, не говори! Чтобы и кто ни сделал — настучать еще хуже. — Я не… «…буду стучать, да?» — усмехается Габриэль. Грелль как язык проглотила. — Я же сказал, мои люди тебя видели, — говорит Височкобритый. А это уже не может быть правдой. Значит, это часть сговора. «Ну ты и ублюдок», — повторяет про себя Бэмби. Габриэль надувает грудь и поправляет фуражку, не отводя взора от экрана: ему жутко любопытно, что произойдет дальше, он чешет заднюю оленью ногу о другую. У Биг-Бена глаза вылезают из орбит, Грелль повторяет: «Это не я». Бэмби слышит, что он повторяет это снова и снова, и ищет глазами взгляд товарищей, все больше — Биг-Бена. Своего рыцаря в доспехах. Плюшевого медведя, который возьмет удары на себя. Томас не доходит до их стола. Прямо за его спиной китаец хватает темнокожего за шею сзади — крепкий захват — и вместе с ним падает на пол. Другие китайцы и темнокожие присоединяются, начинается потасовка, очень скоро не разобрать, что, собственно, происходит. Рикошеты, вопли, все сливается в единое живое и вибрирующее облако. Раздается режущий уши звук: это Томас дает знак прекратить. «Потасовку ОТСТАВИТЬ!» — его голос тонет в шуме. — ЗАТКНУЛИСЬ! ВСЕМ ЛЕЧЬ! НА ПОЛ! Но его не слушают. Раздается сигнал сирены. Височнобритый должен нанести удар, но он просто стоит, держится так уверенно, напоминая око урагана. Бэмби не сразу понимает, почему, а потом догадывается и внутри — где бы его «внутри» теперь ни было — разливается ледяная волна ужаса. На Биг-Бена и Барда налетает целая дюжина. Биг-Бена оттесняют. Он колотит их своими ручищами, готовый ломать челюсти и кости, Тодд с воплем: «За наши-и-их!» хватает поднос с раздаточного стола и бьет ребром под колено одному из китайцев, китаец падает с криком, Тодд начищает подносом его физиономию, пока сзади не бьет в череп товарищ жертвы, но и на нее находится управа — бритоголовый друг карлика. Тот руками обхватил китайца за талию и оторвал от пола, кидая на стол. Раздается грохот, посуда летит вниз. Часть посуды уже давно курсирует полетами в воздушном пространстве. Творится нечто невообразимое. Латиносы, черные, азиаты, белые решают надрать друг другу задницы под шумок. Бэмби прячется под стол, куда его толкает Грелль и залезает следом. Стол — не самое лучшее укрытие, но иного выхода нет. В этот момент Грелль вскрикивает, его хватает за ногу и тащат наружу. Он хватается за щиколотку Бэмби, но разжимает ее и оказывается снаружи. Вискочкобритый действует быстро и собрано: сначала он бьет его кулаком в лицо. При этом раздается смачный чавкающий звук. Тело Грелля сгибается пополам, из глотки вырывается громкий звук, который привлекает толстяка. Биг-Бен кричит и делает рывок вперед, но ему не дает плотное кольцо из пособников Лау, они буквально облепляют его: кто-то бьет в колено, кто-то пытается вцепиться в лицо, его рвут за необъятный живот, пытаются, если не прижать, то задержать, задавить количеством. У Барда идет кровь носом, он зажимает между бедер голову темнокожего, кажется, это кто-то из компании Дэдди, ему пытаются помочь Тодд и ребята. Даже Височкобритый понимает, что Биг-Бена долго не удержать. Поэтому он действует быстро. Габриэль заставляет тело Бэмби забиться глубже под стол, но при этом он не сводит взгляда с Грелля. Как будто знает, что произойдет дальше. Как будто хочется, чтобы Бэмби увидел. У Грелля нет сил не то, чтобы встать, но и сопротивляться, он похож на куклу, которой оторвали ноги и сейчас ее будут добивать, чтобы отправить осколками на свалку. Ведь так она будет занимать меньше места. Помогите ему! Хоть кто-нибудь! ДА ПОМОГИТЕ ЖЕ! Крик Бэмби расколол бы корабль на две части, но темная shnyaga всего лишь вбирает его в себя. Корабль наполняет мелкая вибрация, вскоре и она проходит. «Обращу твое отчаяние в черный», говорят глаза темного кардинала. Он слушает его мысли, впитывает чувства. Височкобритый передает другому китайцу задание, держать Грелля на полу, сам он поднимается на ноги и легко взбирается на стол, Бэмби слышит, как тяжело бухают плотные резиновые подошвы о столешницу над его головой. Биг-Бен бьет кулаком в лицо китайцу, который прыгает на него, затем, как кегли разбивает еще парочку, пока ему в колено не прилетает стулом. Толстяк валится на одну ногу, но встает со второй попытки и заносит кулачище, чтобы согнуть пополам худосочного заключенного, которому не хватило ловкости увернуться. Бэмби видит, как Височкобритый приземляется на Грелля ногами по голове. Раздается твердый хруст, а затем капает кровь. В воздух, в пространство, где прячется Габриэль, лопается булькающий звук. Так сгустки крови выходят из открытого рта. Глазные яблоки Грелля вылезают из орбит, но он их прячет за веками. Височкобритый больше не падает со стола, он с места прыгает на грудь Грелля, а затем бьет носком ботинка в нижнюю челюсть. Он вкладывает в удар всю силу. Хруст повторяется, но уже значительно тише. Так могут последним ударом оторвать старую покрышку, присохшую к горке мусора. С ужасом Бэмби замечает, что Грелль затихает. Нет никакой передышки. — Передайте Черному: переговоров больше не будет, — Височкобритый знает, что услышат. Например, Тодд, который отбивается от низкорослого негра в паре шагов от. Бэмби видит, как, на прощание, сгусток слюны падает на грудь Греллю. Китайский посол все сказал. Он исчезает в толпе таких же, как он. Они смыкаются стеной, прикрывая его отход, мельтешат, не давая разглядеть. Уходят те, кто смог выбраться после стычки с Биг-Беном. Томас на другом конце зала кричит в рацию, снова голосит сирена, но после трех, четырех сигналов, она почему-то обрывается. Бэмби только сейчас замечает, что в зале суетятся вертухаи в защитном обмундировании, у них шлемы и дубины. Они орудуют ими, усмиряя толпу. У Бэмби шумит в голове, к горлу подкатывает ком: это Габриэль заставляет зажать свой рот пальцами, зубы плотно сомкнуть, а язык прижать к небу. Если его вырвет, он захлебнется. Это как будто не его рука и не его голова. И уж совсем не его глаза смотрят на обмякшее тело в паре шагов впереди. Драка продолжается. Никто не замечает смерть, которая уже среди всех… до тех пор, пока Биг-Бен не вырывается через череду плотных, сильных и давящих тел. «Он так старался». Несмотря на крики и шум бойни, крик толстяка вдруг оказывается единственным, что можно услышать. Словно время остановили и выборочно прокручивают один кадр. Киноленту поставили на повтор, потому что крик перерастает в плач, а затем в вопль, и снова в крик, крик, крик. Несколько десятков заключенных замерли на местах и уставились на источник вопля. Бэмби уверен, что тело можно назвать трупом. Грелль не подает никаких признаков жизни, обмяк, как набитое соломой чучело. На Грелле прыгали, как на надувном аттракционе. Из приоткрытого рта, на пол, устремляется струйка крови, местами пенная. «И Русалочка, не дождавшись принца, превращается в пену. Из собственной вскипяченной крови», — вещает Габриэль. Раздается громкий, двойной стук: это Биг-Бен рухнул на колени. Он сгребает своими необъятными ручищами Грелля, между пухлых палец просачиваются красные волосы, что-то огромное трясется и стонет: великан не уберег хрупкость. — За что?.. Ну почему ты? Почему?.. Я не успел, я чуть-чуть не успел… Прости, господи, прости меня!.. — Что за чертовщина, — говорит Тодд. Он лишь озвучивает мысли многих и переглядывается с остальными, многие из них выглядят как-то растерянно. — Это, что, объявление войны? Или что?***
— Я думаю, что пора тебе выйти, — заявляет Лайал. Он стоит около окна, закрытого жалюзи, смотрит через щель на секретаря, как тот отбивает по клавишам монотонные звуки. Черному хочется усмехнуться, что он, собственно, и делает: — То-то вы не знали, что я кисну там уже почти неделю. Четыре дня, если точнее. Его не было всего четыре дня. Это немного, и, в тоже время, это колоссальный объем времени, потенциал разного рода перемен. А перемены в Алиент-Крик — не самая лучшая вещь. Данность, к которой не привыкаешь, а приспосабливаешься. Тут Бэмби мог бы ляпнуть какое-нибудь свое сравнение, в духе: «Мы тут все как первые земноводные. Их выбросило на берег, и вот, они вынуждены нарастить лапы… а на следующий день хоп — и мы динозавры, в нас летят метеориты. Спасайся, кто может». «Метеориты, да?.. Ты сам как долбанный метеорит на мою голову». Лайал не скажет, что произошло. Он скорее съест свой язык. А еще он не признает, что его подчиненный не ввел его в курс дела. — А кто тебе виноват? Черный молчит. Лайал добавляет: — Не пытайся переиграть самого себя. Жизнь немного проще. Как и ее правила. «Это он к чему? Он же не решил, что я нарочно сел?» — Безумие. — Что? — Безумие — проще, а правила никто не отменял. Даже ты следуешь правилам, мистер Большая Шишка. Но после такого отношения твои правила я на хую вертел. Лайал сморщивает рот, как будто хочет сплюнуть, но лишь поправляет галстук — идеально наглаженный. Какая хорошая жена — на костюме ни складочки. — Вот как. А когда ты впервые прибыл сюда, казался интеллигентным человеком. — Де жа вю. Кажется, эту фразу начальник тюрьмы говорит всем. — Я хочу, чтобы такие, как ты, понимали: я планирую делать из Алиент-Крик такое место, в котором люди меняются в лучшую сторону. Жаль, что у нас с тобой, как оказалось, разные взгляды на подобные вещи. «Бла-бла-бла». — Ты посадил меня на четыре дня в карцер тогда, когда этого делать было особенно не нужно. Ты совершил ошибку или не знал об этом. Тогда у меня вопрос, контролируешь ли ты свое «лучшее место»? Или тут уже исправлять нечего? Руки опускаются, а, Лайал? Лайал рисует на физиономии улыбочку, такую едкую и торжествующую. Она у него на особый случай. «Он что-то знает». — Увы, но не тебе говорить о контроле. Я прекращаю поддерживать тебя в качестве этого… — Он осекается. Он всерьез забыл слово? — вожака… — Да, он всерьез забыл слово. — Альфы. В качестве альфы. — Снова поправляет галстук. Нервничает. — Это не тебе решать. — Наполовину верно. А еще, мы оба знаем, что решать и не тебе тоже. «Ясно. Что-то опять произошло, и Лайал истерит. Спрашивать, что именно случилось бесполезно, ведь он убежден, что играет в особо умную стратегию. Какие-нибудь шахматы. Только вот не выигрывают, убирая с доски своего же короля». — Просто хочу, чтобы ты знал, — замечает начальник, когда заключенный уже у двери, — от меня поддержки больше не будет. И я против твоей кандидатуры в качестве альфы. Черный остался бы в кабинете подольше, чтобы обсудить все, но у него нет времени. Ему со стольким нужно разобраться. Лайал скоро поменяет свое мнение: лайка лает, зэк живет. В тюрьме неспокойно, это было ясно еще когда выли сирены, почти каждый день. Их звук ни с чем не спутать. Биг-Бен пропал и не появлялся в роли уборщика, не от кого было узнать даже намека на то, что у ребят происходит. Только незнакомый разносчик дал понять: «трубы чистят», это значит, идет глобальная зачистка. Лау придется затянуть пояс. Но это можно обосновать: Лайал наводит порядки перед тем, как приезжая государственная комиссия начистит ему зад. И все бы ничего, если бы на фоне не маячила загадка в лице его свихнувшейся девчонки. Давно стоило догадаться, что с ней что-то не так. Что с Бэмби теперь? Если ему стало хуже, скорее всего его загребут в отделение для душевнобольных. Черный знает о нем только одно: даже ребята, которые лишь надеялись спасти свои задницы и переждать там бурю, оттуда не возвращались. Черный нутром чует, что Бэмби — нет, останавливает он себя, Габриэль, некий Габриэль («Как будто я думаю об этом всерьез») — как-то может быть связан с сиренами, что само по себе превратилось бы в инцидент, учитывая его малозначительность. Что может мелкая сука? Ничего. «Даже если она затолкала тебя в карцер? Даже если она много знает? Даже если она… имеет две личности?» Возможно, что одна из сирен была по ее душу. Он попросил Бига проследить за ней. Но тогда почему Биг не возвращался? Джерри открывает последнюю дверь и пропускает заключенного в общий блок. Сначала Черному хочется выведать новости у вертухая, но он вовремя отказывается от идеи. Только напоследок пугает юнца, когда тот бормочет ему в спину невразумительное: «Иди». Черный останавливается, а затем возвращается, чем вызывает смятение на лице Джерри. Он точно знает, что тот боится оставаться с заключенным наедине. — Интересно… — говорит Черный. — Что интересно? — Сколько тебе платят. Раз ты так рискуешь. Например, разбрасываясь словами. — Снова х-хочешь в карцер? — В следующий раз, если я попаду туда — то крайне заслуженно. Прислонившись к стене, на корточках, у выхода сидит парень в капюшоне. При виде Черного он резко встает и сбрасывает накидку, открывая бледное, как у моли, лицо. — Джерри проговорился, что тебя выпускают, — Бэмби шурудит в карманах и протягивает сигарету. Черный смотрит на свернутую светлую трубочку, но не берет: тонкие пальцы едва заметно дрожат, под короткими ногтями грязь, как будто засохшая кровь. Бэмби прячет сигарету, кашляет в кулак, прочищая горло. Вид у него еще более неважный, чем всегда, но все же кое-что изменилось с последней встречи. Черный пока не совсем понимает, что именно. — Принес кое-что еще для тебя, — юнец поправляет рукав на запястье, на долю мгновения в нем мелькает металлический блеск. Но Черный игнорирует вооружение. — Где Биг и Бард? — спрашивая, он ощупывает взглядом щуплую фигуру. Точно что-то изменилось. Хотя бы то, что сопляк ведет себя так, словно ничего не произошло вовсе: и это не он держал скальпель у его члена. Бэмби пожимает плечом. — Не знаю, должно быть, у себя. Тут такое дело — нужно поговорить, — он озирается по сторонам. — О, не переживай, я с тобой основательно поговорю. Память у меня хорошая. — Ты должен быть в курсе до того как шагнешь… туда. «Туда?.. И почему у меня плохое предчувствие? Где Биг и Бард? Они вообще получили мое сообщение про Миллигана?» Черный оглядывается: он бы разобрался с Бэмби сразу, но не на глазах вертухая. Джерри дежурит у дверей. Черный шагает вперед: — Я иду в свою камеру в своей тюрьме, — говорит он и заводит Бэмби в сортир. Он старый, давно подлежит ремонту и находится в соседстве с одиночкой, поэтому сюда почти никогда не ходят: на стычки или темные дела, вроде изнасилования или шыряния. Мужчина толкает юношу в грудь, к стене прижимает рукой и забирает оружие в рукаве. Это его собственная заточка. Чудом, что малышка пережила глобальные генеральные уборки. Заточку он прячет за пояс штанов — до тех пор, пока не встретит своих и не выяснит, что творится. Он ненавидит временные вакуумы. О, как он их ненавидит. Бэмби наблюдает за его действиями, а потом коротко охает, когда Черный сдавливает его горло: — Я бы забил тебя до смерти прямо сейчас, паскуда такая, но тебе повезло — мы находимся в неудачном месте. Даю тебе ровно три минуты, до того, как сломаю твою шею. Давай, поведай мне, что происходит в твоей мультяшной башке на этот раз. Бэмби поднимает на него глаза, они смотрят без злобы, настойчиво и ясно. Это непохоже на сумасшедшую ярость Габриэля. Немного обнадеживает, да? — Я сам пришел к тебе. Ясно? Сам, — говорит он. Черный усмехается: забавно выходит, что в какой-то момент своей жизни, хоть и на короткий миг, он перестал понимать, что вообще происходит в ЕГО тюрьме, но причиной стали не убийственные китайцы, с их наркотой, не убийцы и насильники, а всего лишь один юнец с кукольными синими глазками. — Я долго думал, над тем, почему это ты у меня отличаешься от всех людей здесь?.. Все просто: в твоих поступках нет логики. Но раньше, у тебя хотя бы был инстинкт самосохранения, сейчас же внутри твоей башки все перемешалось. Ты — ебанутый на всю голову, Бэмби, и тебе как никогда нужна Медсестричка. «Он много говорит, что ж, это хороший знак», — думает Бэмби. — Так ты выслушаешь меня? Но нам нужно спокойное место. — О, да, я тебя еще как выслушаю. Но для начала я кое-что проверю. Его рука давит на шею, большой палец упирается в адамово яблоко. Бэмби выдыхает: — Я — Сиэль, не Габриэль! — Все не так просто, моя девочка. Рука ослабляет хватку, чем Сиэль пользуется: — Я изменился. — Вот как. За четыре дня? — мужчина усмехается. Лично он поверить не может, что вляпался во всю эту историю. — Галактический корабль способен преодолеть колоссальное расстояние в кратчайший срок, потому что… — Ой, заткнись. Не неси очередной херни. Просто замолкни, — Черный приближает свое лицо. Синие глаза, которые он представлял в карцере бесчестное количество раз, он теперь видит наяву. Так близко, что может хоть языком дотронуться до их зрачка. — Я знаю, как тебя проверить. Прежде, чем юноша успевает понять, лицо мужчины сближается, а его губы накрывают его рот. И хоть внутрь проникает язык, Сиэль не сопротивляется. Язык вытворяет всякие штучки, кажется, что Черный даже в поцелуе стремится присвоить и подчинить. Когда он отстраняется, то отталкивает Сиэля, легким толчком в плечи: «Твоя сестричка Габриэль предпочла бы откусить себе язык», — поясняет. Кажется, что проверка далась ему с трудом, Бэмби думает, что Черный в незавидном положении. Еще бы: его посадили в вакуум на неделю, а затем запустили в самое горячее время. А еще он чуть не лишился… ну, того самого. Бэмби садится на пол, прямо на бетон. На губах еще привкус Себастьяна: его язык только что был внутри. Это осознание почему-то ошеломляет не меньше, чем чья-то смерть. Странно. — Теперь можно, я расскажу, что случилось?.. — Кажется, что пока Черный думает и не знает всего, пока Биг-Бен и прочие не наговорили ему, у Сиэля Фантомхайва есть небольшой шанс. — Пожалуйста, Черный. Дай мне возможность объяснить. У мужчины тяжелое, глубокое дыхание. Он злится. — По существу и быстро. У Себастьяна стойкое ощущение, что у него и правда нет времени. Забавно, учитывая, что еще вчера его было слишком много. Бэмби начинает, речь он приготовил заранее: — Жизнь в тюрьме стала для меня травмирующим опытом, и моя психика стала защищаться. Так я сублимировал свое субъективное восприятие близнеца и перенес на свои слабые стороны, перекрыл их его силой. Образы из комикса послужили базой для личных архетипов, наделенных силой. Скажем так. Затем, Габриэль украл у меня управление кораблем. Помнишь, как мы заключили с тобой контракт в больнице? В моем подсознании, ты — это темная shnyaga, инопланетное могущественное существо. Предполагаю, что этому способствовали и мои попытки ролевых игр, в то время, когда я познакомил тебя со Вселенной комикса, помнишь же? Ты отвечал за защиту и безопасность, а Габриэль — за управление жизнью и контролем. А уже будучи на корабле пленником, я понял, что Габриэль не может быть отдельной личностью. Он — лишь та часть меня, в которой я отчаянно нуждаюсь в текущих реалиях, но по какой-то причине не могу проявить наружу. Я сразу смекнул, что договориться не получится, в противном случае, это был бы не тот брат, которого я хотел видеть своей сильной стороной. В итоге я заключил контракт с его темной shnyaga, убедив ее, что Габриэль — часть меня, а значит, что ее настоящий хозяин — угнетенный я. Shnyaga помогла мне вернуть штурвал, а Габриэля я поглотил и вернул себе фуражку капитана, ведь фуражка символизировала управление телом. Так я вернулся в реальность цельным. Вернулся собой настоящим. Черный молчит. Даже когда проходит минута или две, он просто смотрит на Бэмби, погруженный в свои думы. Бэмби кажется, что его не видят или смотрят сквозь. Тогда он решает добавить: — Я как бы немного обновленный теперь. Мужчина с шумом наполняет легкие воздухом, кажется, что до отказа, а затем тяжело выдыхает: — Ясно… быстро не получится, — говорит он. Ему все же нужно понять, что произошло между ними и в тюрьме. Хотя бы со слов Сиэля Фантомхайва — самого странного человека в его жизни. Тем более, если он пытается убедить его в том, что идти «Туда» опасно.***
«Он вертит тобой, как хочет», — думает Бэмби. Думает, чтобы shnyaga прочитала мысли. Она бровями Черного творит глубокую складку в самом центре, над переносицей. Значит, слышит, просто сохраняет безмолвие, пока его капитан решает насущные проблемы по завоеванию одной стремной земной тюрьмы. На панели управления есть одна большущая кнопка, словно игрушечная, Бэмби все время ждет, когда Габриэль ее нажмет и что-то взорвется. Но олень ее не трогает. «Сам подумай, кто из нас двоих появился раньше, он или я? В психологии есть такое понятие, как основная индивидуальность. Это если вы вдруг тоже мните себя личностями». У Черного строго очерченный профиль, и длинный нос казался бы слишком большим, если бы не тонкая лепка. Бэмби кажется, что его мозг воссоздал копию альфы с невероятной точностью, даже красивый изгиб скулы вниз, в эту маленькую, едва заметную тень. Просто невероятно, но… нет, он не смеет восхищаться, не теперь. «Он обманул тебя, сказав, что капитан. Шняга, или как тебя там, послушай, настоящий капитан, — это я. И ты это знаешь. Значит, слушаться ты должен меня, разве нет? Габриэль сам заявил, что он пытается сделать мою жизнь лучше. Значит, что он от лица моего подсознания заключил с тобой сделку. А это значит…». —…Это значит, что ты и правда хотел, чтобы произошло все, что произошло сейчас? «Он имеет в виду»… Имеет в виду… Мысли скачут, как солнечные зайчики, они не хотят возвращаться к тому, что произошло и к тому, что на самом деле имеет в виду shnyaga. «Я… умею держать свое темное «я» под контролем. В отличие от моего брата». — Но твоего брата здесь нет. Он — это ты. Ты сам это сказал. «Я имею в виду настоящего брата, из-за которого я попал за решетку и вынужден проходить через ад». — Как у вас все сложно, — улыбается копия Черного. — Если Габриэль — часть тебя, то нет разницы, кого из вас двоих слушать, ты прав. Но я не люблю сложностей. Я люблю четкие команды и ясные цели. Боюсь, ты не можешь мне этого предложить. В невесомости повисает физически ощущаемый сгусток отчаянья. «Дьявол! Да просто слушай меня! Не скатывайся в образ Черного! Он никогда не слушает меня». Внезапно Бэмби осеняет мысль. «Знаешь, почему у капитана Лазутчика такое прозвище?.. Потому что он всегда найдет малейшую лазейку. Особенно, если от этого зависит его жизнь. Он проникает на корабли и пережидает чьи-то чужие путешествия, проживает их экспедиции, но у него самого нет ни цели, ни навигатора, ни тем более капитанской фуражки. Но, кажется, что он больше не может искать лазейки: даже не приспосабливаться, — а пережидать. Это не путь хозяина shnyaga. Это вообще ничей путь. В никуда. Корабль без капитана». Должно быть, у всего есть предел. Сиэль кричит мыслями, выплевывая их сгустками, они представляются черного цвета, такого же, как корабль: «Поэтому властью настоящего капитана я ПРИКАЗЫВАЮ тебе убрать моего брата от штурвала! Отныне и навсегда Я здесь единственный капитан!» У shnyaga вытягивается лицо, а брови ползут вверх, выглядит это странно, как если бы тюремный альфа сильно изумился и был на грани ошеломления, но Сиэль никогда его не видел таким. Кажется, что это невозможно, ведь у корабля Черного — настоящего Черного — бесперебойный навигатор. Какое-то время тварь думает, а затем внезапно изрекает: «Да», послушно и кротко. Как какой-нибудь дворецкий, она даже склоняет голову и добавляет: «Мой капитан». Внутри Бэмби что-то ликует: «Это сработало? Это правда так просто?» Габриэль не подозревает, что командный состав экипажа внезапно претерпел изменения. Он резко оборачивается, когда темные щупальца уже переплетают его оленье туловище, накрывают своим бескомпромиссным черным белые пятна на шкуре. Фуражка падает на пол, ноги лягают воздух, Габриэль вонзает ногти в щупальце: — Что ты делаешь?.. Я не закончил! Сабота-а-аж! Ты должен был следить за ним, а не слушать его! Отлично. Штурвал свободен. Интересно, как выглядит корабль-Бэмби на той стороне, без капитана? Валяется, как болванчик на полу? Посреди бушующих заключенных?.. Его могут растоптать. Пожалуй, это была бы самая нелепая смерть после всего, что он пережил. Бэмби подходит к штурвалу, невдалеке мигает панель управления, на ней зиждется, точно резиновая, гигантская синяя кнопка, Сиэлю все это время было интересно узнать, что же на ней. Она создана для реализации плана по захвату мира через ультрапушки галлактического корабля? Крупными буквами: «ЧАЙ». В корпусе можно различить окантовку отверстия для подачи чайной чашечки. Серьезно?.. «А я-то думал, там будет кнопка «убить всех». Возможно, Фантомхайв и соскучился по хорошему сорту чая, вроде Эрл Грея, но чтобы создать для него в подсознании отдельную кнопку подачи… Он смотрит на Габриэля. Черная щупальца крепко держат оленью тушку: Габриэль сливается с черным цветом, кажется, что тот неторопливо пожирает его. «Ты совершаешь ошибку! Ты никто и ничто без меня, Сиэль! Ты всегда был никем! Маменькин сынок! Сдохни!» Капитанская фуражка лежит на полу, Бэмби поднимает и надевает ее. — Я тоже тебя люблю, ну, а теперь пососи мое щупальце, — он опускает руки на штурвал. Ощущает, как нечто засасывает его обратно, на Ту сторону. Это похоже на пробуждение внутри сна. Корабль набирает скорость. Черная шняга прикладывает ладонь ребром к голове: «Счастливо оставаться, капитан». «И тебе спасибо, я тебя запомню». Скорость увеличивается в геометрической прогрессии, и внутри появляется страх раствориться и не проснуться вовсе. Сиэль перестает ощущать себя, он как песок, перетекает в некую другую форму, но у него и нет формы, у него даже нет тела, оно где-то потерянное, лежит на полу, в столовой тюрьмы… Следом за страхом появляется кое-что еще. Это ярость. Сиэль никогда в жизни так не злился, даже когда узнал, что попадет в тюрьму. — Ни за что не остановлюсь! Вы все — моя часть. Вы — часть моей силы, и я… ЛУЧШЕ УМРУ, ЧЕМ ПОЗВОЛЮ СОЖРАТЬ МЕНЯ ИЗНУТРИ! Корабль делает рывок, экран разбивается вдребезги. Яркая вспышка, чернее-черного, ослепляет все существо.***
— И после этого… ты вернулся в свое тело? — уточняет Черный. Пока Сиэль рассказывал он все же взял сигарету, которую тот принес для него: вытащил ее из чужого кармана, пока Сиэль продолжал говорить, не останавливаясь. Сиэль вздрогнул, когда рука его коснулась, наверное, ожидал, что Черный готов что-нибудь с ним сделать, даже не дослушав до конца. Например, убить. Ведь за то, что Бэмби натворил, можно убить, верно? Но — всего лишь сигарета. Пока что. — Верно. Габриэля больше нет, — отвечает Бэмби. — Это была лишь тень меня: моих нереализованных возможностей, той силы, которую я впитал с детства, глядя на свою сильную копию. На своего близнеца. Но даже так… такой Габриэль — это всего лишь я сам. — Черный в этом месте переспрашивает: «Всего лишь, значит?» и затягивается. — Только теперь я… как бы вырастил свои сильные стороны отдельно, как… на ферме, в грядке, она еще обмотана колючей проволокой, а потом… я пересадил ее в общую почву, где и растет мое «я». Брови Черного ползут вверх, пока он крутит между пальцами сигарету. Ползут не сильно, до изумления темной шняги им очень далеко. Сиэль думает, что он восхищается выдержке Себастьяна. Возможно, мужчина не может понять или утомился в карцере, у него было много времени подумать обо всем этом. Возможно, он пришел к каким-то своим выводам? Но в этой тишине может притаиться буря, поэтому рано надеяться. — Растет твое «я», значит?.. — тихо повторяет мужчина задумчивым тоном, затем губы растягиваются в подобие оскала. — Процветает, полагаю? Питаясь чужими-то нервными клетками. — Я лишь пытаюсь объяснить вещи, которые почти невозможно объяснить. Но очень нужно, чтобы ты это понял, потому что ты… Сиэль не может договорить до конца, в горле застревает свинцовый комок, а язык не слушается. Черный сдвигает брови: точно такую же складку и движение Бэмби наблюдал на корабле, когда темная shnyaga слушала его речь. Все же он идеально его перенес в воображение. Удивительно. — Значит, моя страненькая дисней-девочка все же доигралась в игры со своим разумом, и этот сумасшедший брат — твоя тульпа? — Не тульпа. Тульпа так не может. Тульпа не имеет к этому никакого отношения. Это… не знаю… моя индивидуальная особенность? — «Его индивидуальная особенность»… — Черный хмыкает, затем повторяет под нос: — Индивидуальная особенность, — а затем еще тише, — индивидуальная, дисней, мать его, особенность… О, да. Такой Черный отчего-то пугает больше. Он молчит и смотрит в потолок, струйка дымка поднимается вверх. Молчит и Бэмби: интуиция подсказывает ему, что нужно помолчать. Наконец, Черный встает и приближается. — И почему я должен поверить тебе? — Он зажимает юношу к стене и смотрит в глаза. «Глаза — зеркала души, не правда ли?» И: «Зачем я только его слушаю?.. Зачем слушаю?» — Габриэля больше нет, клянусь. Считай, что я сожрал его. Как ты учил меня быть сильнее. Это несомненно повлияло на мою личность, но она цельная, я… хозяин себе, понимаешь? И… Глаза Черного умеют становиться настоящим инструментом пыток. И все же Сиэль выдерживает их взгляд. — И?.. — тихо переспрашивает мужчина. Сиэль облизывает пересохшие губы: — Хочешь снова поцеловать меня?.. Или трахнуть? Ну, чтобы проверить. Узкое лицо приближается, после недели в карцере оно стало еще более бледным и острым; теплое и ароматное дыхание задевает щеки. — Ты — самое невозможное, что я когда-либо встречал. Невозможный... невозможный мальчишка. Сиэль смеживает веки, он хочет, чтобы Черный понял, что он сдается ему. Он ждет. Как будто что-то должно произойти, а затем, когда ничего — совсем ничего — не происходит, открывает глаза и вновь встречается с пытливым взглядом. — Я должен сказать кое-что еще. Сейчас или никогда. Рот хищно склабится, шепот заползает в левое ухо: — Удивить ты меня уже вряд ли сможешь. Так что дерзай. — Так вышло, что я убил человека.