Мечтай, как дельфин, люби, как дельфин, но страдай, как человек, ибо что?.. Что-о, Что-о? Ибо человек не бог, не бог, ибо человек —…
— Лох? — Они любили сочинять на ходу, в «свободных танцах ума». Ирвина подобрали на обочине дороги, он сказал им, что едет повидаться с бабушкой, но, вот незадача, у него свистнули билет на межрейсовый автобус. Ни у кого из ребят даже не возникло желания докопаться до истины или обратиться в полицию. Идеология свободной жизни: делай что хочешь, возраст не помеха твоим целям. Будь смелым. «Мечтай, как дельфин, люби, как дельфин, но страдай, как человек»… — Умолкните, — Себастьян вырубил магнитофон. На прощание коллектив вручил Ирвину самопальную кассету с лучшими хитами. Они были счастливы оттого, что помогли воссоединению семьи, а местное телевидение взяло у них интервью. Они своего рода прославились. Их показывали по местному каналу. — Этот мальчик, Ирвин, — золотое дитя, и мы считаем, у него большое будущее, он очень умный, в натуре. А еще он дал нам идею для новой песни, и она станет хитом, вот увидите, как пить дать! В скором времени ищете на прилавках страны грозный хит «Анжелина ноша!» — Как интересно, и о чем она будет? — О недооценивании женской доли в мировом господстве человеческих организмов! Анжела — это ангел. Она за чистоту и справедливость. Реал такая песня будет, отвечаю! Мозжечок вышибает ваще! Женщинам тяжело летать на крыльях! Только прикиньте! Они слишком хороши даже для небес, а еще у них такая эта… ноша вот тут! — И как таких кретинов только земля носит? — спрашивал Себастьян. — Они не видели, что он ребенок? Один? — Не знаю, — отвечала мать, она наблюдала на экране патлатые лица музыкантов, один из них бил себя в грудь: «Вот тута!», — я просто… так рада, что они помогли Ирвину и не оставили в беде. Я уже одному этому рада: все хорошо кончилось, слава Богу! Но у этой истории оказалось продолжение. После побега Ирвина отец бросил пить и с головой ушел в работу, практически не появляясь дома. Через пару лет каждый день перед семьей представал тихий и мягкий человек. Он возвращался после работы, спокойно ел, интересовался делами мальчиков, иногда, — весьма редко, в выходные, — водил их в парк или брал с собой по магазинам — а затем уходил в свой кабинет, где большую часть времени читал или смотрел фильмы. Себастьян так и не понял, что произошло. Отец ярко нарисовал себе картины последствий своих действий, а мать помогла обрисовать их еще ярче, добавив черных оттенков? Верно говорят, чужая душа — потемки. Они с отцом никогда не были особо близки, но теперь стали еще более чужими. Между ними появилась дистанция и с каждым годом она увеличивалась. разве не должно было быть наоборот? Себастьян ощущал, как внутри него просыпается жалость по отношению к отцу и презрение. Как будто тот его предал. Предал нечто общее между ними. А вот Ирвину перемены пришлись по душе, кажется, что он даже ничего и не заметил: его птичью клетку открыли и вскоре он забыл, что могло быть иначе. Когда Себастьян работал, а Ирвин учился в колледже, он звонил ему. — Ирвин, ты хотя бы позвонил родителям. Рождество. — Это на случай, если брат чересчур оторвался от земли и «улетел слишком высоко», а у людей тут уже снег и намечается Санта-Клаус с оленями. — Позвоню, как освобожусь. — И чем ты занят, что не можешь уделить пару минут на один-единственный звонок? — Вот уже не и «один-единственный». Сначала ты, потом те, другие, затем еще мне тут должны позвонить с кафедры. У меня научный проект: веришь нет, помочиться отойти некогда! — Какой деловой: что ж, от того, что к списку прибавится еще одно дело, ситуация не изменится. — Позвони сам, передай им приветы и скажи, что я, может быть, летом, в июне приеду. — В июне ты гостишь у меня. — Я могу заехать к ним на пару дней, по пути. — Звучало, как «возможно, но скорее всего нет». — Они всегда ждут твоего звонка. — Себастьян, меня иногда раздражает, что ты ведешь себя, как папочка. Когда у меня уже появятся племянники, чтобы они взяли на себя весь удар и уберегли своего дядю от «процесса воспитания»? В глубине души Ирвин все еще не может простить отца. Как сказала Ирэн: «Возможно, он тебя сторонится, потому что ты напоминаешь ему отца? Подсознательно». — «Это глупо. Это было так давно. Детский лепет». — «Но ты сам говорил, что он крайне впечатлительный и ранимый человек. Мальчик-птичка». — «Наукоклюйка». — «Да, Наукоклюйка». «Как папочка», да? По логике Ирэн она стала для Ирвина своего рода запретным плодом, за который «папочка» не пожурит. «Я для тебя как отец, значит? Иначе почему ты так меня возненавидел?» Нет, Ирвин просто предал его. Он и Ирэн. Такое может случиться с каждым, верно?.. А еще иногда возникает смутная догадка, и она больше похоже на ощущение, чем на мыслительную формулу: если бы отец сохранил статус и не предал Себастьяна, который хотел брать с него пример, Ирвин не вляпался бы в бытовую историю с изменами, и не оказался убит родным братом. Держать Ирвина в птичьем теле, возможно, было лучшей идеей, и отец это как-то предчувствовал?.. Глупо так думать. Разумеется. Себастьян это понимает. Отец просто напился, как свинья, потерял контроль и перестал быть собой. Раз и навсегда. Вот такая несуразность бывает. Главный человек скатывается в комок самоуничижения и с каждым разом уменьшается в размерах. Удаляется, удаляется… Высушенное перекати-поле. Себастьян иногда ищет причины, думать по-другому. Особенно в месте, где кроме размышления мало чем можно заняться. Половина мыслей — глупый багаж, который не стоит даже открывать, но есть среди них и кое-что сносное. Например: мог ли Себастьян что-то сделать для Ирвина, когда тот начал отращивать крылья и улетать из дома?***
Черный знает, как правильно отбывать в одиночке. В изоляции сложнее всего на «пике местного сюжета». Главное, не цепляться за эмоции: их несут с собой мысли. Поэтому Черный отстраняется от них и наблюдает. Контролировать, но — не быть контролируемым, это правило номер один для карцера. Мысли текут, как речной поток, иногда ослабевают и скуднеют, тогда он подкидывает им энергии своим вниманием, и снова следит. Выцеживает из них что-то здравое и полезное. Это похоже на рыбалку. Он должен выйти отсюда не с пустыми руками, а хорошим уловом. «Чтобы раздать всем леща! Каждому по лещу», — пошутил бы Биг-Бен. Весельчак Биг-Бен. Давно его что-то не видно. Давно по меркам карцера, разумеется. «Он хотя бы понял мое послание или нет?» Что-то подсказывало, что нет. Как его вообще можно расшифровать верно, учитывая исключительность произошедшего? Хотя Биг-Бен умный парень, может быть, он до чего-нибудь додумается. В одиночке Черный представляет, как разделывается с Сиэлем Фантомхайвом. Вернее, с его второй личностью, делающей много шума из ничего: подумать только, кровь из табурета, оружие — членовредитель — из скальпеля. Странно? Даже немного жутко. И смешно. Смешно, потому что Черный попался на этот абсурд, а думал, что его ничем уже не удивить — он видел предостаточно, — до тех пор, пока не встретился со странным синеглазым пареньком. Ну и чем ты сможешь удивить меня на этот раз, малышка? «А если я натравлю на тебя китайцев? — отвечает малышка, сверкая влажными очами. — А если я создам тебе уйму проблем, которые тебе, мистер Любитель Кроссвордов, придется порешать? Приставлю скальпель к твоему члену?.. Нет, не так. Что если я… …И есть твоя самая большая головоломка?» Косячный диснеевский зверек. Синдром КДЗ сокращенно. Кто же знал, что шутка перерастет в… Черный думал про это слишком много. В какой-то момент ему стало действительно смешно: поверил. Как мальчишка поверил: наврали в три короба, а он уши развесил. Но странные дела творятся в Алиент-Крике, и с этим невозможно не согласиться. А затем он снова прокручивал в голове их конфликт. С каждым разом он выглядел все более убедительным. Он видел его глаза и улыбку, и понимал, что скальпель сжимает не Бэмби, а кто-то другой, в его теле, хоть и звучит это сказочно. Видел же? «С каких пор я перестал верить своим глазам и интуиции?» И Бэмби разве похож на среднестатистического человека? Бэмби напоминает Ирвина: тот тоже любил пребывать, где угодно, только не в реальности. Отрываться от ее земли и улетать, как эти его вездесущие птички. Одно скверно: Ирвин-то себя не терял, просто женщина-койот, сожрала его с потрохами, и странный шаман оказался прав. Ирэн Диаз была не парой Себастьяну Михаэлису изначально. Стоило слушать шамана и поддерживать отца, быть внимательнее к брату. Стоило не выпускать деда к его треклятым кораблям, стоило… …Что стоило сделать с Бэмби?.. «А если все пойдет на хрен? Если я просто немного отдохну, пока здесь?» Ему снится кошмар. В нем Ирэн лижет его член, как леденец. Себастьян испытывает противоречивую смесь отвращения и удовольствия. Чувство омерзения преобладает, и он отталкивает ее от себя. Тогда Ирэн смеется и превращается в Сиэля. Юноша открывает рот, видны острые зубы и ниточки слюны. Из малиново-темной пропасти, вместо языка, выглядывает влажная плоть змеи. Змея, в свою очередь, также распахивает пасть, из нее веет ядовитыми парами, капают вязкие сгустки яда. Она извивается, готовится к прыжку, и, наконец, бросается на Себастьяна.***
Биг-Бен пересказывал русскую сказку под названием «Колобок». Там был круглый пирог (кекс?), который убегал — или все же укатывал? — от всех животных, которые хотели им поживиться. Не укатил он только от лисицы. — И не подавилась, заметь, даже не кашлянула ни разу! — заметил толстяк. А Бард протянул: — Вот они — женские натуры. Не, ну, а что? Все были мужчинами: медведь, заяц, волк… только она одна — женщина. Голодная стала сытой. Сразу видно, испаночка — они жуть какие смекалистые! Биг-Бен взвился: — Ты надоел уже со своими испанками! Это была русская лисичка! Russian red girl! …Мальчик-птичка и мальчик-олень. Люди-волки, люди-кролики. Не преданные койотихи. «Меня всю жизнь окружает какая-то фантастическая живность», — но Себастьян не удивлен. Чего еще можно было ожидать: что за решеткой, что снаружи животных хватает, только люди — где? Они с Бэмби и теперь похожи на зверей, когда один неспешно подходит к другому. Даже когда Черный встает почти впритык, паренек не шевелится. Он знает правила: ты либо не доводишь ситуацию до сближения, либо заблаговременно сдаешься и ждешь. Странно, что он пришел сам. Обычно у паренька кишка тонка. Изменилось кое-что еще… Себастьян не сразу понимает, но: «Он даже смотрит мне в глаза». Теперь остается понять все самому и без слов. Выхода всего несколько: либо устранить свою живую ошибку, которую он позволил себе допустить, либо… Это место сломало мальчишку, не удивительно. Так или иначе тюрьма ломает или меняет всех. Так, глядя в глаза Сиэлю должен думать Себастьян Михаэлис — тот человек, которого он еще иногда чувствует в себе. Но, как Черному, ему должно размышлять отнюдь не так. Как наказать провинившегося? Как больше не попасться на эту уловку?.. Нет, в первую очередь нужно найти ребят, узнать последние новости, проведать обстановку. Важно ВСЕГДА проверять обстановку. Что изменилось? Наверняка изменилось многое. Некогда ему возиться с чокнутым. Достаточно просто сдать в нужные руки: мальчишку переведут в отделение для душевнобольных, правда, оттуда он уже вряд ли выберется. Какое ему до этого дело? Безумный человек гораздо опаснее, чем преступник. Действия преступника ты хотя бы можешь предугадать. В них иной раз имеется логика, траектория, цель. План. «Его даже нет смысла наказывать». Сиэль делает странное движение рукой. Пальцами он цепляется за край его кофты и пристально смотрит, как будто старается изъясняться лишь взглядом. Необычные синие глаза, да еще и такие по-девчачьи большие, с первого дня показались Себастьяну Михаэлису красивыми. Иногда он представлял, как они способны смотреть без усилия и фальши, но, разумеется, не здесь, в зверинце, а в другой жизни. С каким-нибудь Артуром. Лубочным и педерастичным Артуром, которому не требуется никого и ни от чего защищать. А вот Черный с недавних пор обнаружил, что у этих глаз двойное дно. Они лучше всех в этой тюрьме научились притворяться. Что ж, он может гордиться — выбрал отнюдь не ординарную женушку. Хотя он зря пытается приободрить себя, здесь юмор уже лишний — недавно добычей чуть не стал он сам. Интересно, он будет уверен, кто перед ним, если заглянет в глаза пристально?.. От Сиэля пахнет шампунем и легким запахом пота: у него было сложное утро, он наверняка запыхался, пока преодолевал путь до карцера, чтобы встретиться. Как будто на пути поджидало множество препятствий. Мальчишка напуган, но не подает вида. Он держится хорошо, на удивление хорошо. Он рассказывает историю, которая больше напоминает выдумку. Он рассказывает ее с убеждением в том, что все было по-настоящему и затронуло множество людей. Себастьяна одолевает чувство, что на самом деле он все еще в одиночке, лежит на койке: вот-вот Сиэль распахнет рот шире и в ядовитой усмешке (змея из сна?) в него вцепится выдуманный Габриэль. Себастьян сталкивался с достаточным количеством скверных вещей: в людях или событиях, которые делали эти люди, но еще ни разу он не встречал столь аккуратного сумасшествия. Несмотря на то, что Себастьян не сводил взгляда с его глаз, Сиэль продолжал рассказывать. Вблизи его глаза — настоящие колодцы. Себастьян, который высматривал в их синих водах подвоха, агрессивного некто с именем Габриэль (или еще кого?) поймал себя на мысли, что он сам уже замешан в истории так, как если бы все было взаправду, как будто в этом таилась логика и смысл. Конечный акт. Кульминация. В памяти всплыли корабли деда, снежная ночь и сугробы с отпечатками голых ступней. Ирвин с макетами крылатых людей. Получалось, что Ирэн ушла потому, что он не мог дать ей то, чего она хотела. Ирвина он не разглядел тогда, когда это следовало сделать. Деда он не спас, потому что испугался. А этот парень с синими глазами… «Я и тебя не уберег?» Себастьян продолжал смотреть. Красиво очерченный рот открывается, шевелятся губы, бездонные глаза горят, но на самом деле вся кукла уже поломана. В этих стенах ломается все. «Мальчишку придется отдать. Другого выхода уже нет», — Себастьян уже все решил. Он повторяет это снова и снова. Он подыгрывает Сиэлю, отвечает в его диалогах, говорит, что Сиэль уже ничем его не удивит. И это правда, от безумия можно ожидать чего угодно, как от неразумного ребенка. Юноша смотрит на него с недоверием, как будто догадывается, о его мыслях. Затем он открывает свой рот и, наконец, выпускает змею, которую Себастьян ждал. — ...Я убил человека.***
Себастьян отходит к противоположной стене. В сортир около карцера редко кто заходит, но всегда пахнет моющими средствами, от их обильного прогорклого аромата, раздражается носоглотка; стена холодная, он опирается в нее на вытянутой рукой, а второй смыкает веки, зажмуривается так сильно, что всплывают белые пятна. Затем снова открывает глаза. — Что еще скажешь?.. Что еще ты придумал в своей воспаленной головке? В памяти всплывает недавний разговор с Лайалом. Вот к чему все это и могло быть. Но, чтобы всему причиной являлся мальчишка?.. Забавно получается. Местные тщательно продумывают свою линию стратегии выживания: степень влияния, авторитета, заключают сделки и перемирие, объединяются, ведут противоборство. И все это крайне осторожно, ведь на кону жизнь. А затем какой-то зеленый сопляк с бомбой в голове всех уделывает. Как будто это игра и ничего не стоит. — Габи долго наблюдал за всем, он знал, какое топливо стоило подкинуть, чтобы костер получился ярче. «Ярче». «Чтобы костер получился ярче». Вы только послушайте его. Когда Себастьян разворачивается назад, Сиэль пожимает плечами. Теперь он выглядит растерянно и обнимает себя руками — типичный Бэмби. Священный олень, мученик среди толп отродья и убийц. У Себастьяна от желудка вверх поднимается смех: он звучит сначала тихо, а затем громче. Скрипит дверь, заходят два дружка с серыми физиономиями — пока в тюрьме беспорядки, непопулярный сортир — одно из редких мест, где есть шанс ширнуться. Но вот оба, одновременно, встречаются взглядом со смеющимся. Замечают в его глазах нечто такое, что напоминает: есть еще другие места, где можно получить кайф. Надо просто хорошенько поискать. Дверь снова скрипит. — И ты не спросишь, кого я убил? — спрашивает Сиэль. Он вслушивается в удаляющиеся шаги. Ему все мерещится, что они могут раздаться в обратную сторону, и внутрь зайдут не безобидные наркоши, а кто-то более опасный. А Черный еще не всего знает. И у них одна долбаная заточка на двоих. Время играет против них. Черный должен поверить ему как можно скорее. Этот разговор должен кончиться. Пожалуйста, он же когда-нибудь кончится? — И кого ты убил? Бэмби прикидывал, что подготовился к этому разговору. Он прокручивал примерный сценарий, но вопрос, хоть и прозвучал похоже, заставил вылететь из головы все слова. — Я не хотел, чтобы так вышло, клянусь. Себастьян, теперь я не знаю, что мне… — Кого ты убил?.. — Вообще это сделал Габриэль! А я ничего не мог поделать, я пытался вмешаться, но. — КОГО ты убил?.. — Грелля. Ариэль. Подставил его. Биг-Бен не успел помочь. Бард тоже. Никто не мог, только я был рядом и наблюдал. — Наблюдал?.. — То есть, не я, а Габриэль. Говорю же, это не я был! Поверь мне! Может же мне хоть кто-то поверить? Ты можешь?.. Себастьян возвращается к Сиэлю. Смех внутри него давно растворился, словно его никогда и не было. Сиэль продолжает: — Я пришел тебя встретить, чтобы подготовить до того, как ты войдешь в общий блок. Много все произошло, так много, что у меня голова скоро взорвется. Если ты не поверишь, то всему конец, — он говорит очень быстро и не может иначе. Он хватает себя руками за затылок и съезжает спиной вдоль стены. Кажется, всему уже конец. Черный обхватывает его голову рукой, большим пальцем второй руки давит на губы: слишком много слов. — Видимо мне действительно придется тебя выслушать. Только давай по существу. Сконцентрируйся. Поплакать над тем, что натворил, сможешь позже.***
Сиэль рассказывает о плане своего двойника Габриэля, о коварном плане, который заявлял тюремному миру об отсутствии страха самосохранения. О том, что именно Габриэль наговорил Лау Тау. О том, как его предупреждения главарю китайской общины подтвердились последующими обысками Лайала: еще бы, ведь заботливый братишка и начальнику наплел в три коробка, на этот раз подставив самого Черного. Теперь Черный — главный враг Лау Тау и не только его: темнокожие все еще помнят выбор альфы не в их пользу на «темном рынке». Теперь драться за лучшее место и подставлять друг друга будут все, удара можно ожидать в любой момент с любой стороны. Рассказывая, Сиэль в каждую секунду ожидает, как нечто тяжелое прилетит в живот или лицо. Но Габриэль не оставил ему других вариантов. Странно то, что, как бы Сиэль не пытался логически выстроить стратегию спасения после выдумок Капитана Лазутчика, все упиралось в единственное — «какое решение примет Черный». Сейчас все зависело только от его выводов. Никакие уловки, никакие самые продуманные ходы не способны помочь Бэмби выжить. Вернее, попытаться. Не забывает Сиэль упомянуть и главное: — Может быть, было что-то еще, но я пропадал временами. — Он не врет, он десятки раз прокручивал в голове события с внутренним близнецом, но были моменты, когда он просто отключался. «Тебе лучше отдохнуть, братик». Объятия темной shnyaga умели казаться безопасными и уютными, лишенными проблем и боли. У Черного глаза потемнели, поэтому сложно определить, как он реагирует на слова. — Что значит, «что-то еще»? — спрашивает он, голос приобретает сухие и какие-то безжизненные нотки. — Хочешь сказать, ты даже не помнишь, что еще вытворил? Черный умный человек. Сиэль удивлен, как ловко тот схватывает смысл. Сложно — почти невозможно — представить обычного человека в роли слушателя: история Сиэля Фантомхайва покажется ему сумбурным потоком, на худой конец, невнятным пересказом фантастического комикса. Принц оленей и его верная инопланетная темная «шняга». За основу взято, бро. За основу комикса. Кто поверит, что это произошло на самом деле? Только очевидец или человек, чьему половому органу угрожала скальпелем вторая личность собеседника? Тогда приходит понимание: Черный на самом деле слушал, что Бэмби вещал о тульпах. На его несуразных собраниях, которые давали возможность отвлечься, а еще, возможно, помочь кому-то еще. Он слушал даже его глупые теории в хате, когда сам разгадывал кроссворды. Да. Себастьян Михаэлис слушал Сиэля Фантомхайва, иначе невозможно объяснить его осведомленность. А еще: «Он до сих пор не тронул меня. Он ничего мне не сделал». Он придумал что-то свое? Знает чего-то, чего не знаю я? Нет, вероятнее, он держит себя в руках. Ведь как он еще узнает о том, что натворила чужая воображаемая личность? Как он вообще разберется в этом дерьме, если не с моей же помощью? А может быть, он вот-вот поймет, что не хочет разбираться вовсе? Сиэль ощущает, как окружающее пространство вот-вот упадет на его голову: он сойдет с ума по-настоящему и окончательно, на этот раз от ожидания — он зависит от Черного как никогда раньше. Что он решит? Что сделает? Взгляд карих глаз пригвождает к стене, и на Сиэля смотрят как на инопланетное существо. Возможно, именно так смотрел гость галактического корабля на темную shnyaga: «Что ты такое, черт возьми? И как ты просочился в мою тюрьму?» Возможно, он думает, убить диковинку сразу, закатать ее в бетон самым беспощадным способом, или немного понаблюдать. Сиэль благодарен за то, что все это время ему дозволялось говорить. Более того, у него получилось рассказать все, что хотелось. Зная Черного, такое щедрое позволение кажется даже более удивительным, чем история с капитаном Лазутчиком. — Ты смотришь… не как раньше, — замечает Сиэль. Глаза как будто смеются, но это иллюзия. Вряд ли Черному ситуация кажется смешной: он смеялся в самом начале, когда пытался утрамбовать информацию в голове, но — не сейчас. — Да ну, тебе кажется, — он растягивает свой длинный рот в ухмылке. Она кривая. В какой-то точке она застыла, вызывая недоброе опасение. — Нет, точно. Смотришь как… на сумасшедшего. Не воспринимаешь всерьез. На мой счет ты все для себя решил, да? Но я — не психопат. — Сумасшедшие всегда думают, что нормальные. — Я знаю, что накосячил. — «Накосячил», — повторяет мужчина. — Так ты называешь разруху и хаос?.. Так ты называешь эту шнягу? «Он сказал «шняга». — Я не думал, что это скажу когда-нибудь, но ты — единственный человек, который способен меня понять. — Сомневаюсь: я — не психиатр, Бэмби. Скажу одно: как и договаривались, я старался уберечь тебя от тюрьмы, от всех местных и скверных людей, но не мог подумать, что уберегать тебя нужно от… самого тебя же! Ты только вдумайся в это, мальчишка. — Я вернул себе самого себя, ясно? Все со мной теперь в порядке. Такого не повторится, Черный, обещаю. Мне нужно, чтобы ты это понял. — Тебе нужно или Габриэлю? — Его нет, говорю же! Пожалуйста. Я не прошу поверить, лишь дать мне шанс! Подумай, я мог бы не встречать тебя вовсе, не рассказывать всего этого, а просто наблюдать, как задумка Габи воплощается в жизнь!.. Но, если он был против тебя, то я — на твоей стороне. Черный не отвечает. Он отворачивает лицо в сторону и думает. Лучше бы он остался в карцере. Когда он только угодил за решетку, все, чего он хотел, — спокойно отсидеть свой срок, так как же его жизнь так круто завернулась в спираль?.. Он снова смотрит на мальчишку. Избавиться от него — было бы лучшим исходом. Гора с плеч. «Кто же знал, что олени так много весят?» Внезапно он смеется собственным мыслям, чем пугает Бэмби: его глаза заметно расширяются от ужаса, что снова заставляет засмеяться. Черт возьми. Дьявол! Смех — это защитная реакция? Как ему еще поверить во всю эту «диснеевскую» чушь, что творится вокруг? Он сжимает шею Бэмби и сближает их лица. Он не знает, зачем он это делает. Дать понять мальчишке, что тот очень сильно разозлил его? Что он может сломать ему шею прямо сейчас? Сиэль испытывает ужас: локтем Себастьян ощущает, как тяжело и часто вздымается его грудь, а своими губами ощущает неровное дыхание. Кое-что поменялось, это правда. Хоть Сиэль Фантомхайв и напуган, он не отводит взгляда и всеми силами старается не показывать страха, а это значит, что он еще борется. Не осталось в нем и чувства отвращения или ненависти, с которыми он смотрел на альфу раньше. Да, что-то изменилось… А еще — Черный в этом почему-то уверен — во всем этом не осталось следа Габриэля. Во всяком случае, пока. Его губы в дюйме от губ Сиэля, когда он это замечает, то отпускает его. — Не знаю, зачем, но я дам тебе последний шанс. Ты будешь делать все, что я говорю. Без моего ведома ты даже моргать не станешь, это ты понял? Сиэль оправляет одежду, садится на пол, ему нужно прийти в себя: «Понял». — Если я увижу, что ты отлучился, я ломаю тебе ноги и сдаю в ад, на постоянное место жительства. Это тоже понятно? — Мне нужна твоя поддержка. Да. — И еще кое-что, моя бесценная малышка. Не знаю, что ты там себе выдумала: второе «я», двойника, чудо-юдика или еще какую зверюшку… Виновата ты. За свои поступки отвечаешь тоже ты. Возьми за правило, пригодится в жизни. — Я уже поглотил отколовшуюся часть себя. — Да чихать. В очередной раз я решаю за тебя все проблемы, а взамен получаю… — Черный прикидывает что-то в уме и усмехается, — а что я получаю-то? Не лучшего качества отсос да ходячий мультик с помехами. Шикарно. Это я заслужил. Сиэля хватают за кофту и заставляют подняться на ноги, толкают в грудь. Черный собирается на выход. В рукаве он укладывает заточку, которую ему принесли, удобнее. Первое появление — самое важное. Его окликают. — Черный?.. — Мужчина оборачивается. — Спасибо. — Иди впереди, чтобы я видел. Веди к ребятам.***
— Когда Черный пропадает, все идет по пизде, просто все, — Бард качает головой. — Уже который раз замечаю. Чего его там держат так долго? Он нужен здесь. Он высовывает свою лохматую голову наружу, из хаты, и оглядывается: темнокожего парня, которому разбили лицо на лестнице, уже затащили свои в какую-то из камер. Схватили за руки и ноги и уволокли. Вертухаев не видно, значит, решили обойтись своими силами. Стало неспокойно. Лишний раз лучше вообще не высовываться. В столовую всех ведут под конвоем, а из соседней тюрьмы прибыло подкрепление — каждодневные проверки. Теперь лай собак вместо «доброе утро» и «спокойной ночи». Но это не останавливает тех, кто решил повоевать. Они умудряются калечить и убивать друг друга каждый день. Хотя подождите… прошло нет так много времени, как Черный сидит. — А ощущение, что уже давно. Может потому и держат, а? — Бард не унимается. Он плюхается задницей на стул, на котором любит сидеть альфа, и вскрывает пачку снеков. Дрянь с ароматом зеленого лука и анчоусов. Новинка в магазине Одноглаза: — Одно дерьмо дерьмовее другого. И я ем эту парашу. Биг, приди и останови меня хоть, дружище! На самом деле Бард пытается отвлечь Биг-Бена, тот со вчера лежит на койке и двигается только по необходимости, как сомнамбула. Гигантская такая сомнамбула. — Лайал опять залаял… Вот чего ему не имется? Бард напоминает радиоприемник, какие мысли приходят в голову, те и озвучивает. Бэмби говорил, что так делают эскимосы: поют о том, что видят. — Эге-гей, снег, снег, белое, белое, белое!.. — Белое, белое. желтый, желтый, желтый… О, белое-белое, белое… — подхватил Черный. — Наверное, где много снега, солнце особенно яркое, — усмехнулся Бард. Черный посмотрел на него скептически: «Я не о солнце». — «А о чем?» Биг-Бен и Бэмби прыснули со смеху. Тогда толстяку шутка показалась забавной. Может вспомнить ее, или это будет чересчур? Бард оборачивается в сторону коек, массивная фигура выглядит еще тяжелее, чем раньше, а в их камере так и веет безысходностью: «Да. Не такая уж и смешная». — А знаешь, эти новые крекеры не такие уж и тошнотные. Хочешь? Тебе бы поесть чего… А то сдуешься и станешь, как наш Бэмби. Еще и кожа обвиснет. Будем звать тебя сфинксом. Знаешь, кошки такие лысые?.. В Испании, где жарко, женщины любят таких цацками обвешивать и на руках таскать, хотя мне кажется, они потные. Представить: там ладонь теплая, там кошка, и все это греет, и пот, и кошкой воняет. Зато цацки блестят, и мурлычет. Худое. Правда со складками. Хочешь похудеть? Бард никогда не умел поддерживать. Он несет всякую ерунду. «Надо бы заткнуться». Оставить толстяка одного он тоже не может, им лучше не разделяться и приглядывать друг за другом. Достаточно того, что Бэмби отошел на разведку. Биг-Бен его как будто не слышит, он то и дело водит пальцем по фото: Грелль со своей подружкой под ярким оранжевым солнцем. Лицо Ариэль кажется особенно открытым, излучающим тепло. «Он тут даже такой окрыленный. Интересно, где это они? Майами бич? А может быть на тропическом острове? Грелль любил путешествовать, у него для этого было открытое сердце и… Да он бы вообще весь мир мог обнять! Страстная натура. Не то, что твои эти испаночки, Бард!» Биг тоже хотел путешествовать. Они как-то делились своими планами. Биг обещал показать Россию. Никому не предлагал показать, даже Черному. Только Греллю. И он чувствует себя совсем мальчишкой, когда прижимает карточку к груди. Хочется свернуться в комок и исчезнуть. Но: «Лучше бы я был мужчиной. Достаточно сильным, чтобы все это предотвратить. Как же я отвратителен, Грелль! Как же я отвратителен сам себе! Прости меня, прости-прости-прости! Как я мог это допустить? Ну как?» Он прячет лицо крупными ладонями и не сдерживает рыдание. Бард подскакивает на стуле, чей-то душевный плач его смущает, даже больше — обескураживает. Он продолжает жевать машинально, ощущая, как на зубах скрипят и ломаются крекеры. В этот момент в хату возвращается Бэмби, у него глаза горят, а щеки румяные, словно он бежал дистанцию. Снаружи Бард слышит шум и с тяжелым чувством отмечает, что не может определить: как давно этот шум появился — он слишком отвлекся на страдания Биг-Бена. Вид плачущего силача, огромного мужчины, почему-то вводил его в ступор. У шума была причина. И, прежде, чем Бард открывает рот, чтобы спросить у Бэмби, что же случилось, за его плечами вырастает Черный. Бард откидывает пачку снеков и вытирает о штанины руки, выдыхает: — Слава всем яйцам мира, — мохнатым и не очень, но я не педераст, — кто вернулся! Черный! — Он протягивает руку. Черный склабится: «Что ты там про педераста говорил?.. Не заразный?» Бард хохочет, обнажая зубы: «Вырвалось, не такой, не представляешь, как ты вовремя!» Они пожимают руки. Биг-Бен замолкает, его туша ворочается, а затем поднимает и поворачивает голову, волосы на макушке взлохмачены и напоминают гнездо. Снаружи все еще не утихает оживление оттого, что заметили альфу. Черный просит Барда: — Можешь спрятать у себя? — он протягивает ему из рукава заточку. — Мне нельзя во второй раз. — Ага, — соглашается Бард, — я быстро, — он уходит к себе в камеру. Бэмби садится на свою койку и вытягивает ноги. Он старается не смотреть в сторону толстяка: как будто там невидимая стена из кирпичей. Черный садится рядом с юношей и задирает голову наверх: Биг-Бен никак не реагирует на его возвращение, лежит ко всем спиной и напоминает овощ. Мужчина его не окликает: он смотрит на Бэмби. Бэмби отворачивает лицо. Тогда Черный хватает его за голову и разворачивает лицо к толстяку, мол, смотри, чего ты? Затем беззвучно шлепает по затылку, Сиэль уворачивается. Все это происходит беззвучно, Биг-Бен даже не подозревает. Возвращается Бард.***
— Мне нужен Тодд и его ребята, позови, — просит альфа. Бард в общих чертах расписал все, что знает, но это недостаточно. — Мне нужны все текущие новости, со всех уголков, щелей и затычек. Биг-Бена он беспокоить не хочет. Бард неопределенно потирает локти, на них видны следы ран, ссохшиеся корочки. — Тут такое дело… Тодд как бы больше не с нами, — он перебирает пальцами и хрустит их косточками. При возвращении Черного он пришел в какое-то возбуждение. — Вот как, — отзывается Черный. — Ну, во всяком случае, он дал это понять. У них теперь другие компании, круги и все такое… Сменили ориентиры. Поманили более выгодным кусочком, да они нам никогда и не нравились, верно? Ты, кстати, не кажешься удивленным. — Был разговор с Лайалом, он дал понять, что я больше не держу тюрьму. — Как это? — Бард, а что из сказанного, тебе не понятно? — Черный начинает испытывать глухое раздражение. После дней, проведенных в карцере наедине с мыслями, он находил в себе достаточно энергии, казалось, что нерешаемых задач попросту нет. Но он забыл про одну важную деталь: происходящее не напоминает привычные сценарии его тюремном существовании. Благодаря кое-кому. Если он остановится, задержится на мысли: «Как это стало вообще ВОЗМОЖНО?» — что-то произойдет, нечто нехорошее для всех, поэтому он старается решать проблемы… …По мере поступления?.. Смешно. Он тонет в них с головой. Откуда столько?.. Китайцы против всех, темнокожие почувствовали, что пришла пора отомстить и заткнуть за пояс всех, Тодд ушел. Лайал ведет себя странно, чувствуя, что теряет контроль. Во всем он винит Черного. Черный потерял все: авторитет, вес слова, часть людей. Кто с ним остался? Надо еще проверить. Черт возьми, да это еще большее дерьмо, чем было. — А кто если не ты? — спрашивает Бард. Черный настолько погружен в размышления, что не сразу схватывает, что тот имеет в виду. Ах, да, кто станет альфой, если не он? — Детина Крэг? Дэдди? — Не знаю. Лайал кого-то нашел, иначе не выкатывал бы мне заявление сразу. — Черный, разумеется, не скажет правду о том, что его оклеветали. И кто? Сопляк зеленый с кукушкой в голове? Прости Господи… — А что со скальпелем-то было? Биг получил твое послание, но оно… как бы это сказать… — Забудьте о послании, оно уже неактуально и основывалось на… Что с Лау? — Китайцы никому не доверяют. Сейчас чаще всего стычки с темнокожими. Те всячески пытаются их закрома обнаружить и подсунуть под носы лаек Лайала, расчистить себе место, пока есть возможность. Даже не представляю, как они поведут себя после твоего возвращения… Они вышли за все рамки. Тодд и остальные, мы с Бигом еще пытаемся их сдерживать. Нашим ребятам все сложнее, и даже дело не в том, кто с кем… Достается всем. — Они вышли за рамки, потому что больше не берут меня в расчет. — Тут еще Умник начал… — Бард не договаривает. Биг-Бен встает с кровати, У Бэмби при его виде что-то падает глубоко внутри и сосет под ложечкой. У толстяка опухшее лицо: веки набрякли, а глазные яблоки воспалились, в левом глазу полопались сосуды, в него как будто добавили ягодного варенья. — Вы так дела обсуждаете, словно ничего больше не случилось, — заявляет он. — Словно вам НЕТ ДЕЛА до того, что произошло на САМОМ деле. Черный, ты знаешь, что произошло на САМОМ деле? Ты ничего не замечаешь? Голос Черного остается ровным: — Бэмби мне сообщил. Сожалею, старина. На стол приземляется пятерня. Биг-Бен склоняет корпус вперед, в сторону альфы, выпячивает грудь, от него разит потом и грязным телом, запах едкий до того, что щиплет слизистую. Черный остается спокоен. — И это все? —спрашивает толстяк. Его голос приобретает зычные ноты. Он как будто оживает после сна, и это только разминка. — Бард уговорил меня дождаться тебя, чтобы пойти к китайцам и отомстить за Грелля! Дело в том, что хочу голыми руками сломать его череп! Я хочу кишки его намотать на свой кулак, взбить хорошенько, чтобы вся параша посыпалась под ноги, а еще живьем вырвать желудок, почки, печень, селезенку… выдавить глазенки!.. Да чего там! Я хочу собрать весь анатомический коллаж на хате! — Биг, я понимаю твои чувства, и все же давай трезво смотреть на вещи. Я только вышел, мне нужно осмотреться. — А чего тут осматриваться? Тут каждая сука просит леща в зад! Лишним не будет! Тут все как с ума посходили, забыли, кто главный. Теряешь хватку, альфа! — Биг, обещаю, мы с этим разберемся в свое время. Месть — это блюдо, которое подают… — Я люблю только горячие borshchi, ясно?! Со взбитой кровью врагов. Моя лучшая сметанка, ммм! — Биг круговыми движениями натирает свой огромный живот. Бард кивает: «Согласен. Понятия не имею, что такое «borshchi», но не прочь попробовать». — Кто остался с нами? — Да непонятно! Все чего-то рожами кривят и по углам отсиживаются, словно ждут когда им рак с горы свистнет! Проверки каждый день. — Мне кажется, Лайал нашел козла отпущения, и это ты, — говорит Биг-Бен. Все-таки он слушал, когда лежал на койке. — Кто-нибудь засветился? — Разве что Умник пытается что-то вякать, подговорил мексиканцев устроить голодовку. Их человека на днях приколбасили темнокожие, просто за ширево. Шоколадкам ничего не сделали. Они пошли на Клода, а его желтые покрыли, мол, причина есть. Этим они только доказали, что ширево их было. Но как по мне, это все подъебы, лишь бы докопаться. Азиаты и нигеры сейчас в особых неладах. —Ясно, — только и говорит Черный. Он ловит взгляд Бэмби, этим как будто говорит: «Да, это все ты сделал, кто бы мог подумать». Бэмби наливает из-под крана воды в кружку и подсаживается к нему. Он успевает сделать только глоток: Черный забирает кружку и пьет сам. — Что будем делать, а, Черный? — Бард подпирает плечом стену. — Давайте прикинем, кому это вообще все на руку? — Я даже прикидывать не буду. «Потому что он и так знает. А вот остальным лучше не знать», — думает Бэмби. Ему всовывают кружку, она уже наполовину пуста. Он пьет. — Что это значит? — спрашивает Бард. — А то, что я умываю руки. Стучаться к каждому и просить: «Давайте жить дружно?» Я не Христос. Биг-Бен издает странный звук, похожий на визгливый смешок. Внутри Бэмби он вызывает особую тревогу. — «Он был прекрасен, как Иисус, произведение искусств», — напевает Биг-Бен, но как-то не по-доброму. На него оборачиваются.— Песню вспомнил. Черный прав, он не Кот Леопольд. — А это кто еще, блять, такой? — спрашивает Бард. — Давайте просто разобьем всем лица! Я тоже разбираться, кто прав и виноват, не хочу. Я знаю только одно — я обязательно отомщу, и мне даже плевать, кто виноват. Я найду его и он пожалеет о том, что родился на свет! Мы всегда старались поступать по справедливости, Черный, но, знаешь хорошенько сам, что она… она на нас насрала! Ты либо бьешь первым, либо бьют тебя! В первую очередь мы разнесем китайцев, — Биг-Бен проводит ладонью по лицу, смахивает слезу. Эта из тех слез, догадывается Бэмби, что стекают сами по себе, без каких-либо ощущений внутри. Пустая жидкость. — Биг, я не это имел в виду, — останавливает Черный. — Нужно ждать и осматриваться. — Чего ждать-то? — Судя по голосу Биг-Бена начинается злить позиция товарища. — Черный, тебе в затылок кто-то дышит, а ты чего ждать удумал? — И не зная, кто это, ты предлагаешь мне… что? Я даже не знаю всей обстановки, а ты хочешь еще больше наломать дров. Тебе не кажется, что этот костер уже достаточно полыхает? «Скоро обожжет лица тех, кто стоит ближе всего, — соглашается Сиэль. —Почему бы тебе, Себастьян, не рассказать обо мне?» Он все время просидел с огромным напряжением во всем теле. Он обнаруживает, что давно осушил кружку и все еще держится губами за ее край.