Тюрьма «Алиент-Крик»

У Тодда глаза пучатся, когда он натыкается на Черного, который его-то и искал. С карликом в компании семеро: половина из них татуирована. Все поголовно, кроме Тодда, бритоголовые. «Это сейчас семеро, на деле их куда больше, — думает Сиэль. — И все как один похожи друг на друга». Большую часть времени эти ребята проводят в тренажерном зале; вместе с другими на баскетбольной площадке не играют. Черный спрашивает Тодда прямо: «Тодд, старина, что с тобой?» — он имеет в виду нацистов. На что карлик Тодд отвечает: — Черный, я с тобой с тех пор, как ты только встал на ноги, ты же помнишь, верно? Насколько я знаю, ты всегда поддерживал китайцев с их китайской, мать его, шнягой. И чем это кончилось для ниггеров, а теперь и для нас? Да и слушок ходит, что… Да и ладно, про слушок я это лишнее, конечно… Мы-то знаем, что все слухи, да? Лучше взгляни туда, видишь того парня? Его зовут Кристоф. У Кристофа наколка на шее: повешенный на кресте парень в грубых ботинках. Кристоф оказывает поддержку своему товарищу, который поднимает к небу блины — много блинов — и не сводит взгляда с Тодда и Черного. Как будто знает, что говорят о нем. В иное время от такого взгляда Бэмби стало бы не по себе, но теперь он только и делает, что бродит тенью за Черным, не говорит ни слова, и ему кажется, что все происходит понарошку, в другом измерении: что люди вокруг неживые и что любые действия не имеют последствий и неважны, и бессмысленны. Каждой клеточкой тела Сиэль ощущает подвешенное состояние в пустоте, в горле не перестает тошнота, она с недавних пор перманентна. Иной раз в районе диафрагмы, как вспышка, случается «я — убийца» или «Грелля здесь нет». И одна эта маленькая искра способна, как стихийная волна, смести без следа и пустоту, и фальшивость текущего момента. С одной стороны не остается ничего, а с другой — тошнота. Вырвать самое себя наизнанку. Не получается. Бэмби безучастно смотрит вокруг, все чаще останавливаясь на лице Черного: Черный сосредоточен, хоть и показывает всем телом легкую расслабленность. Обычные будни: кого-то забили или изнасиловали, где-то тут между стенок война на смерть, где-то лают сторожевые собаки, и у них из пастей слюна летит клочьями на землю, едва мимо мелькнет силуэт заключенного. «Звери не то, чтобы ненавидят зверей. Они просто не могут иначе: пребывают в тварной естественности», — мысли проносятся в голове Сиэля, и он замечает, что он вовсе не думал их думать. И дело здесь не в Габриэле, просто так было всегда. Он снова переводит взгляд на Черного: если тот прикажет, что угодно, Бэмби сделает. Он чувствует, что сделает. «Пойди и пощекочи пером Кристофа». — «Иду. Бывайте, парни». — Как ты мог заметить, он из тех ребят, которые не потерпят, чтобы какие-то узкоглазики диктовали условия на нашей территории, — отвечает Тодд. — Они здесь в гостях. В этом мнении мы с ребятами хорошо сошлись. — Тодд, ты же взрослый мужик. Эти ребята? Серьезно? — У Черного такой вид, словно он учитель и только что поймал с поличным своего лучшего ученика. «Парень, ты же умный, зачем тебе курево? Да что с тобой не так-то? Я думал, у тебя есть голова на плечах, в отличие от остальных». — Без обид, Черный, но если со стороны посмотреть, то вся та монополия, что шла у вас с Лау, на руку приходилась только тебе. Насколько знаю, он отсыпал тебе проценты? — Этих ребят интересуют вещи, которые приводят не к тем последствиям. Поэтому так важно сохранять нейтралитет. Мы все в одной лодке, и об этом следует думать в первую очередь. — И ты его сохранял, Черный? Ну, этот, как его, нейтралитет? — Я делал то, что на тот момент было более целесообразным. Чтобы рассуждать нужно знать подводные камни, Тодд. Так что ты прав, ты имеешь лишь взгляд со стороны.  — А знаешь… Клода Фаустуса? Толковый человек, он предложил, чтобы вся сила сосредоточилась у белых. Скажу по секрету, он хорошо знает Кристофа. Я думаю, у них есть план, как спасти наше положение. — Напомнить тебе, Тодд, о нашем костяке? — Черный, может стоит поговорить тебе с Клодом, а? Выслушать его? — Тодд, — Биг-Бен выходит вперед, — может, тебе стоит включить мозги? Черный не при делах! Очевидно, что его подставили. Вы кого слушаете? Тодд пожимает плечами: — Один раз, ладно, второй… Но — какой подряд? Вы поймите нас правильно, мы тоже планируем выйти отсюда живыми. Политика Черного уже не актуальна в текущих реалиях. «Не актуальна в текущих реалиях», что-то подсказывает — эти слова не принадлежат Тодду. — Тодд, ты совершаешь ошибку. — Возможно, Черный. Возможно, что и так! — Карлик разводит руками. — Но тогда это будет моя ошибка, и я приму ее и сделаю вывод. Я знаю точно, что ты умеешь анализировать и делать выводы. Может стоит оставить все и пожить спокойно? — Я считаю, что время расставит все на свои места, Тодд. — Только обратно мы не принимаем, — вмешивается Биг-Бен. Они вынуждены разойтись, Томас, дежурящий во дворе, не сводит с них глаз. — Поверить не могу! — восклицает толстяк. — Вот кто угодно в этой тюрьме, только не бритоголовые! Бард усмехается: «У Тодда все толковые ребята, все хорошие. Подстилка ссаная». — Как же я презираю таких, на двух стульях не усидит, — соглашается толстяк и кладет пятерню на грудь. — До глубины души противно, плеваться хочется. Можно я вернусь и просто ему вмажу? Болтовня, болтовня, болтовня… От мысли, что уединение невозможно, внутри Сиэля поднимается волна тоски, и она вдруг становится настолько всеобъемлющей, что он непременно, немедленно свернется в комок посреди двора и закричит, что есть сил. Он будет вопить, как зверь, выть собакой, ведь внутри него что-то трещит и ломается. Ему не хватает дыхания и грудную клетку распирает чужеродное вещество. «Спокойно, парень, дыши глубже. Нужно просто собраться. Побыть одному, так?» А единственный шанс побыть одному… Сиэль хватается за рукав Черного: «Мне надо отойти в туалет, можно?» — мужчина оборачивается на него с выражением «Лучше тебе потерпеть». Но что-то в Сиэле заставляет его не озвучивать мысли. — Ты нормально себя чувствуешь? Ты весь бледный. — Мне нужно просто в туалет. Я в порядке. По договоренности Черный не оставит его одного и на минуту, ведь кто знает, что Бэмби натворит за это время (или Габриэль?), поэтому он бросает ребятам, что они скоро вернутся, только Биг отказывается ждать во дворе. Хорошо, они согласны постеречь вход в сортир. Сиэль запирается в кабинке и садится на крышку унитаза. Это не очень-то и похоже на одиночество, ведь Черный остался снаружи. Зато Сиэль никого не видит, и его тоже — никто. Он думал посидеть так пару минут, всего пару минут, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, но не догадывался, что зверь внутри только этого и ждал. Он выламывает что-то изнутри, и, вот, он на воле. Слезы потоком текут из глаз, а из сердцевины грудной клетки вырывается не то стон, не то вопль. Сиэль зажимает рот пальцами, и тогда тело отвечает тем, что начинает сотрясаться. Кажется, что он задыхается или даже умирает, наверное, ему всего лишь хочется, чтобы так было. Прозрачные капли капают на пол. Слышно, как Черный прислоняется плечом к двери: его тело давит на деревянную заслонку так, словно сделано из камня. Как ни странно, ощущение этой силы дарит промежуток, когда юноша может вздохнуть чуть свободнее. — Я слышу, как ты кряхтишь… Ты так какаешь или рыдаешь? Открой дверь. Пальцы плохо слушаются, когда отодвигаются от губ: — Я хочу побыть один, хотя бы пару минут. Пожалуйста. Пожалуйста, Черный, пожалуйста, неужели я так многого прошу? Усмешка в ответ может выражать нечто вроде: «Вот как раз именно тебя-то, парень, и нельзя оставлять наедине». — Дверь. — На этот раз голос не терпит возражений, и Сиэль скорее машинально, на рефлексе послушания, отодвигает щеколду. Черный просачивается внутрь и плотно закрывает за собой дверь. Снова раздается брякающий звук задвижки. Они едва умещаются вдвоем. На космическом корабле Лазутчика были капсулы — запасной вариант для капитуляции. Они жуть тесные, и Сиэль видел, как они гладко блестят, похожие на яйца насекомых. Они с Черным сейчас в своего рода капсуле, зажатые посреди огромного, несущегося в Черную дыру корабля. «Нам бы капитулировать, Черный. Но ты не захочешь, ты — капитан». Нет… Ты не просто капитан. Ты — настоящая темная сущность и по силе нет тебе равных. «Когда я так ощущал, мне было гораздо легче находиться здесь. Хоть мы и говорим с тобой на разных языках». Сиэль ощущает, как пространство некоей боли, выплеснувшееся из груди во внешний мир, снова съеживается вовнутрь. Процесс напоминает морских раков-отшельников или анемонию: стоит тронуть и происходят молниеносные прятки. Одни только слезы не втянуть обратно, но он даже не пытается вытереть их рукавом. На месте скатившихся вниз появляются новые, и им нет конца. Черный молчит, хотя на самом деле он задает вопрос на своем языке. Он ждет ответа. Сиэль вовсе не думает отвечать, когда все же отвечает, он говорит быстро, на одном дыхании: — Я человека убил. У меня нет сил что-либо делать, Черный, извини. Я не знаю, что мне делать, всю жизнь не знал, а теперь — тем более, и мне страшно. Мне очень страшно. Глаза застилает влага, а еще обильно хлюпает из носа: словно некий винтик, который удавалось все время держать закрытым, сломался и вся жидкость разом хлынула из организма наружу. Он жалок. Он только думал, что стал сильнее. — И что ты ощущаешь? — Черный смотрит сверху вниз, как сантехник, которому приходится снисходительно наблюдать за протечкой. А ведь он предостерегал, у него странное выражение лица: «Тут давно ржавчина, а я предупреждал о замене. Прочистить вам все трубы? Боюсь, ковыряться придется весь день, да и ершик нужен специальный. Узконаправленный. Для диснеевской сантехники. Мы же в мультике, твою ж мать». — Что ощущаю? — Ты весь в соплях, да, что ты ощущаешь? Липкий, жалкий, стонущий, натворивший делов и слинявший, или что-то другое? Что? В туалете громко заговаривают заключенные: одни не поделили сигареты, а у кого-то запор пятый день и он сетует вслух. Ему советуют сделать клизму у медбрата. —А может ершик попросишь? Спорим, у Томаса припасен в кабинете? — Ага, он с ним на «большое дело» ходит. И тебя позовет, и тебя научит. — Заткнитесь, не смешно, вам бы затычку в сраку на неделю, еще бы и не так заговорили! Наконец, тот, что с запором, и его советчики ушли. Снова в туалете наступила тишина, только спускает воду сливной бачок. Сиэль шепчет: — Я убил человека, Себастьян, убил живого, настоящего человека, — он запускает пальцы в волосы и опускает голову вниз. Не в этом месте он бы хотел исповедоваться, среди параши и непристойных шуток. О, как бы он хотел обернуть время вспять, чтобы своими силами придушить капитана Лазутчика еще в зачатке или приручить свою темную демоническую сущность! Но есть вещи, которые не вернуть. Внезапно Черный спрашивает: — Знаешь детскую штуку: труба, а внутри камушки перекатываются? Цветные мозаики, слово забыл. — Калейдоскоп? — Бэмби не понимает, что происходит, и к чему этот вопрос. Ему кажется, еще немного и он не сможет вернуться в ту точку, где собирается личность Сиэля Фантомхайва: с его характером и воспоминаниями. Пусть воспоминания и отвратительны, но они часть его «я». — Точно, — произносит мужчина. — Так вот жизнь делится на два типа калейдоскопа: детский и взрослый… Ты меня слушаешь? Слушай, Бэм, вникай в мои слова. В детском калейдоскопе мы еще могли видеть яркие камушки и каждый день совершать открытия. А вот есть взрослый калейдоскоп… — «Что? Зачем он это говорит?» — В нем все по другому. Камушки теряют яркие цвета. А еще, во взрослом калейдоскопе мы вынуждены выбрать статичную мозаику, застыть на одном кадре, чтобы потом, в течение всей жизни, наблюдать только ее. Лично я планировал докрутить калейдоскоп до такой картинки: большой уютный дом, умница жена, может быть, дети, хорошая работа. Классика жанра, не просилось больше. Я готов был смотреть на этот калейдоскоп остаток жизни, но затем я собственноручно выкрутил его на иную картинку. Она останется со мной навсегда. Я говорил тебе, что убил своего брата? — Черный задает вопрос, но не требует ответа, он просто продолжает, его голос течет беспрерывно, он вкрадчив и похож на голос гипнотизера. Сиэль вслушивается: — А он был очень умный. Мог столько пользы принести обществу, и он был гораздо лучше, чем я. Однако, это не помешало мне убить его. Мой калейдоскоп застыл в таком узоре на всю оставшуюся жизнь. Да, к нему будут добавляться еще камни: гребаные черные, сплошь черные самоцветы, но тот узор запечатлелся навсегда. У тебя похожая ситуация. Ты убил человека. Осознай это. Посмотри в свой калейдоскоп, в каком положении застыли твои лилипутские ебучие булыжники, а потом прими это. Тебе нести их всегда. — Но я не решал, чтобы убить его, это не мое решение, так как же вышло, что убил его я? И это сводит меня с ума! Ты говоришь, что убил своего брата, но это была случайность! Я убил человека, но я должен идти и делать что-то еще, что угодно, чтобы из-за меня не оказалось втянуто еще больше людей, а я просто… у меня… У него не хватает дыхания. Это похоже на приступ. Он сейчас закричит, но он не может закричать, это станет большой-большой ошибкой, подставит других людей. Сиэль не сразу осознает, что происходит: его окутывает темная теплота. Его обнимают. Черный его обнимает, он прижимает его к своей груди, зарывается пальцами в волосы. Тихо. Темно. На корабле капитана-близнеца всегда царит темнота. В экране его калейдоскопа космический мрак, а в стенах пульсирующей темной сущности… Сиэль запомнил это навсегда — спокойно. — Осознай и это тоже, — тихо советует Черный. — Это все, что ты можешь сделать. Больше у тебя нет выбора. — Его больше нет. Грелля. А он был хорошим человеком, он даже попал сюда… лишь защищался, ты знал? —… — И он был не виноват. — Да, не виноват. — Я — убийца. — Получается, так. Получается, их калейдоскопы не имеют другого цвета, кроме угольно-черного. — Нет смысла в таких калейдоскопах. Разве нет? — Я думаю, главное, не то, что они показывают, а само их наличие. К тому же ходит слушок, что если проворачивать каждый день, то однажды… Хотя я в это не верю, чушь какая-то, — Черный усмехается. «Он сейчас говорит со мной, как с младшим братом», — догадывается Сиэль. С младшим, которого нужно любыми путями вернуть в состояние равновесия. Он вжимается в него крепче. Входная дверь скрипит и доносится знакомый голос: — Вы там застряли? Они выходят после того как Бэмби умывается, его глаза и нос опухли от слез и покраснели. Бард с опаской оглядывает Черного: — Что с твоей одеждой? Что это? Святой Иисусе, похоже на слюни ксеноморфа! — Да, — отвечает мужчина, — и они уже разъедают мне кожу, — он стягивает с себя футболку, — по дороге переоденусь. Ну а нам пора заглянуть к кое-кому еще.

***

— Лау, я не при делах. — Возможно. — Возможно? Мы оба знаем, что ты считаешь меня своим врагом. Лау и Черный сидят против друг друга. Бэмби больше всего на свете хочет исчезнуть. Раствориться. Стать невидимым. Лау иной раз бросает на него любопытные взгляды, но не подает виду. — Врагом?.. — спрашивает он. — Довольно забавно, не находишь?.. Я не имею привычки решать все впопыхах, и я не имею привычки полагаться на без доказательственные вещи. Однако, как бы то ни было, в этой тюрьме что-то очень хочет тебя выжить. Я лишь плыву по течению. Это все дух тюрьмы. — Дух тюрьмы? Печально видеть лидера вашей общины обдолбанным. Свои решения ты тоже принимаешь в таком состоянии? — Следи за языком! — вперед вышел азиат, тот самый, который убил Грелля Сатклиффа. «Стой. Он лишь был орудием. Позволил убить его я», — напоминает себе Бэмби. Они случайно встречаются взглядами, когда Лау остановил его рукой: «Все в порядке». — Я хотел сказать, Черный, что «возможно» возможно не играет никакой роли. Признаться, я давно хотел тебя устранить: еще после того случая. А еще знаю, что кое-кто метит на твое место. Мне даже не придется руки марать, он сам все сделает. — Если уйду я, уйдешь ты. — Как я и сказал, никто из нас не горит желанием марать руки. Мы ждем явления нового лидера, который поведет всех за собой. Прощай, Черный, видимся последние деньки. Долог с тобой был путь, но всему приходит… — Приятно видеть тебя в добром здравии, олененок, — Лау улыбается Сиэлю. — Как твои дела? Крепко ли спишь по ночам? — Страдаю бессонницей, если интересно. Лау пожимает плечами: —Все мы здесь чем-то жертвуем. Например, я — старой крепкой дружбой. — У нас была договоренность, а не дружба, — отзывается Черный. — Не льсти себе. — Как можно? Полагаю, ты не очень понимаешь, что происходит, иначе не пришел бы ко мне. Как бы то ни было, Черный, я ничего не могу поделать. Моя работа — подстраиваться под реалии и извлекать максимальную выгоду. Твоя работа — держать тюрьму при себе, и ты с ней не справился, и, вот, я ухожу.

***

— Он действовал исподтишка, — Бард имеет в виду Умника. Черный добавляет: — Еще помогли те, кому хочется меня устранить. По какой-то причине, — он бросает взгляд на Бэмби. Бэмби втягивает голову в плечи. Он думает, что Черному до сих пор не верится, как из-за одного сопливого юнца он нажил себе клубок нераспутываемых проблем. — Все против меня. Лау, Дэдди, Крэг, даже Лайал. — А еще перебежчик Тодд, неонацисты и прочие, — добавляет Бард. — Я думал, мы раньше побывали в заднице, но… —…Это была только щекотка сфинктерного колечка, — соглашается Биг-Бен. — Что будем делать, Черный? — Эта фраза звучит рефреном на протяжении всей жизни в тюрьме. Бэмби слышал ее с десяток раз, но всегда был уверен, что Черный найдет, что ответить. Теперь он молчит. Биг-Бен не настаивает. Он и Бард до сих пор не в курсе об истинном виновнике их проблем. Бэмби спрашивал, почему, может, стоит им рассказать? — И будешь конченным оленем. — Мне кажется, лучше признаться, чтобы все свои были в курсе и… возможно, они поймут. Я виноват перед Бигом. Рано или поздно… — Заметь, ТЕБЕ кажется. Так что помалкивай, сопля. Чтобы я от тебя больше ничего не слышал. Биг — последний человек, кто должен узнать правду, и на это, как минимум, три причины. Первая: он не поймет. Вторая: он растерзает тебя быстрее, чем я моргну. И третья: он нам еще нужен. Так что вместо того, чтобы предлагать идеи, мой бесценный мультик, лучше попытайся вспомнить, что еще успел натворить. — Хорошо, извини. Но я же признался тебе, и ты понял. Если ты понял, то эти ребята… — Не сравнивай меня с другими: у нас с тобой другая ситуация, — это Черный уже почти прошипел в лицо. — Какая? — спросил Сиэль и тут же пожалел об этом: Черный испепелил его взглядом, казалось, он так зол, что вот-вот ударит его, впечатает в стену, но так ничего и не сделал. Сказал: «Вспоминай». — Потолкуем с Умником? — выдает Бард. — Не о чем с ним толковать, — отвечает Черный. — Мне интересно, чем ему так место альфы медом намазано. За что он вообще сидит? Темная лошадка. — Ходит слушок, что он тот еще улей с пчелками, — замечает толстяк. — Палец не клади. Но своим кулаком я могу ему сразу фистинг устроить. — Будем действовать по классике. Я должен его устранить по всем правилам, но он из тех, что не выйдет один на один. — Тогда стенка на стенку? — Мне нужно прикрытие, тогда я его выцеплю. Биг, соберешь ребят, кто еще с нами, скажи им, что сбор в четыре, во дворе. Мне нужна мишура против вертухаев: отвлечете, как сможете. Бард… — Твое оружие? Понял. — С ним может быть Кристоф, — делится мыслями вслух Биг-Бен. — Значит потом сможем взять на вооружение их «идеологию». Но вряд ли Клод будет их использовать в открытую, он явно ведет двойную игру. Лау в курсе, и он с ним будет до тех пор, пока не возьмет то, что ему нужно. — Черный, а если дать мексиканцем намек, что Умник с бритоголовыми? Не знаю уж, что но им втирает, но ясно же, что их используют. Вряд ли им такое понравится. — На это нет времени. Рыба гниет с головы. Вот голову я и почищу. Они обсуждают все во внутреннем дворике, перед обедом. — Бэмби, можно тебя на минутку? — Голос раздается где-то над головой. От внезапности Бэмби вздрагивает. По лицу Черного он понимает, что подошедший не неожиданность, и Черный его давно увидел. Это Скунс. «А ему-то что надо?» — Зачем это? — спрашивает Бэмби. Черный наблюдает. «Если я скажу, что мне неудобно разговаривать, он решит о том, что у меня какие-то левые дела. Если я ничего не скажу, этот парень будет продолжать, и тогда Себастьяну резон считать, что под простой беседой я проворачиваю… левые дела?» Исход один. « — Ты неестественно часто моргал в короткий промежуток времени. — Ресница в глаз попала. — Не ври, ты проворачиваешь левые дела». — «А теперь ты долго смотрел на того парня и не сводил с него глаз. Левые дела? — Иисусе, да у него кишки из живота торчали! Его утащили в прачечную, господи боже! — Так и подают сигналы». «—…Странно, в туалете никого нет, а твоя струя течет неравномерно и с перерывами. Ты подаешь сигналы и проворачиваешь левые дела? — Но ты сам сказал, что здесь никого нет! — Не ври мне». — Мне сейчас неудобно разговаривать, — Сиэль смотрит на Скунса почти не моргая. На всякий случай. — Что ты хотел? — Да мы с ребятами хотели позадавать тебе вопросы, ну, про тульп. Особенно Хич. — Хич? Кто такой Хич? — Да парень один, помешан на Хичкоке. Все фильмы его смотрел раз по десять, а то и по двадцать. — Который снимал про ворон-убийц? — О, ты тоже этот фильмец помнишь? Треклятые пернатые ублюдки оккупировали город. Вороны-демоны! Уверен, что и тульпа у парня тоже будет Хичкоком! — Черный продолжает наблюдать. — Да и вообще к нам много ребят присоединилось, а ты почему-то перестал вести дела, как-то нехорошо, не знаю. Ну то есть, ты нас привел к этому, все так расписал, завлек, а потом в кусты. Мы же не за бесплатно просим. Столько перетереть надо! А у Браузера — это тоже новенький — получилось зафорсить в первый же день, но мне сдается, он врет. Я так и сказал чувакам: «Бро, Бэм бы сказал: «Сварщик», как пить дать сварщик!» Черный все еще наблюдает. Он молчит. Молчат и Бард, и Биг-Бен. Кажется, что в погоне за тульпой, Скунс слегка потерял социальные ориентиры или забыл, кто перед ним. Или думает, что так и надо? У Бэмби холодок бежит по спине и шея начинает потеть. Почему бы Черному просто не остановить чудика? Лучше ничего не говорить. — Бэмби? — окликает Скунс. Черный молчит. Бэмби открывает рот: — Я сейчас за-… — Как тебя зовут? — Не тот период, так что вы как-нибудь сами, ладно? Просто делайте, что я говорил. Больше ничего не нужно. — Легко сказать, зафорси тульпу. Ты говорил, чтобы мы развивали такую шнягу… забыл слово, ну она еще… крутит штуки в голове, вроде мультиков. Не телек, но как бы и телек в башке, из биоматериалов. На силе мозга чисто вывозит. — Воображение? — Видишь? Вот видишь?! Мы без тебя никуда, — кивает Скунс и повторяет Черному: — Мы без него никуда. — Как мило, — сухо отвечает Черный. Он вырастает рядом. Скунс уважительно делает несколько шагов назад. — Скунс, да? — спрашивает Черный. — Так меня называют, и мне не надо проблем, если что! — Скунс, ты подходишь к моему столу, с моими ребятами, довольно открыто. Заговариваешь с моей девчонкой, но все это делаешь как-то без должного уважения ко мне. Бард чуть более прямолинеен. — Моча в голову ударила? Парню моча в голову ударила, не иначе. — Я понял тебя, — бурчит Скунс, обращаясь к Черному. Он, словно мальчишка, которого только что отчитали, — я не хотел. Мне не нужно проблем. Как я и говорил, мы с ребятами форсингом увлеклись, и я немного ушел во внутренний диалог с тульпой. — Бэмби гулять не выйдет. И завтра тоже. Он в завязке. Никаких тульп. Никаких внутренних диалогов. Дисней на карантине. Бэмби только остается пожать плечами: — Как-нибудь без меня, ребята, прокачивайте воображение. А лучше… Он хотел бы сказать «завязывайте, а то повылезают все ваши темные шняги на свет», но передумал: в конце концов, у каждого — личная шняга, и он за нее в ответе. А лучше… — Читайте книги. — Вот так, — Черный усмехается. — А теперь топай, чтобы я тебя больше не видел. — Нет проблем! — Скунс, кажется, рад такому исходу. — Спасибо за совет. Ну, пока, Бэмби. — Пока. Бэмби смотрит на Черного: — Ничего такого, о чем ты мог подумать. Я живу в социуме, и они сами подходят. Черный потирает висок: Бэмби мерещится, что тот пульсирует, как дождевой червячок в почве. — В социуме он живет, — бормочет мужчина и прикрывает веки. — В социуме.

***

Клод смотрит на овсянку. В огромном контейнере, рассчитанном на десятки порций для каждого из заключенных Алиент-Крик, ее много. В последнее время ему кажется, что зрение начало ухудшаться. Он вынужден склониться ниже и прищуриться, чтобы рассмотреть черные продолговатые точки. — Это изюм? Блонди по ту сторону лотков выразительно смотрит в ответ: овсянка с изюмом лучше, чем без него, и все это знают. Спроси любого, он предпочтет, чтобы постный комок искрился во рту, хоть и редкой, но — сладинкой. Но Клод терпеть не может изюм. Когда ему было пять лет он случайно съел вместе с кашей таракана. Когда удалось сплюнуть влажный комок на стол, тот еще шевелился: пытался расправить слипшиеся усы. Бабушка уверяла, что это изюм: «Глупый, что я, по-твоему, изюма никогда не видела? Мне уже восемьдесят девять, и я знаю, как выглядит изюм! В моей каше не может быть ничего, кроме еды! Слепой, весь в отца, так и бабушку еще хочет запутать! Пока не съешь всю кашу, не выйдешь из-за стола, я все сказала!». И старые пальцы хватали комок с тараканом и смахивали обратно в тарелку: «С едой и чужим трудом нужно обращаться бережно! Сожрешь свой изюм, ничего с тобой не будет!» Тогда, не смотря на свой юный возраст, Клод сделал несколько выводов: во-первых, на, казалось бы, очевидную вещь у людей может быть абсолютно разное видение; во-вторых, убеждать кого-либо упрямого бессмысленно; в-третьих, зрение стоит беречь. Особенно в их семье, где каждый близорук и с детства носит очки. И, наконец, в-четвертых, грязный паразит может просочиться куда угодно. Даже на стерильную кухню. — Уверяю, изюм в кашке — последнее, что должно тебя волновать, — раздается голос позади. Клод не оборачивается, он решает попробовать овсянку: этим утром должен был готовить Блонди, а он может доверять человеку, который ради него перебарывал ломку. Бывший наркоман протягивает ему тарелку и бросает подозрительный взгляд, он словно хочет ощупать Клода: все ли с ним в порядке? К тому же, в этом месте есть вещи куда более омерзительные, чем таракан в каше. — По сравнению с человеком, которого только выпустили из одиночки, — возможно, — на этот раз Клод оборачивается, чтобы посмотреть в лицо Черному. У него в руках поднос. В меню альфы пачка молока, кукурузная лепешка — «лепеха» по-местному — и рыбный суп. За мужчиной стоит щуплый паренек, кажется, что на его лице не умещается ничего кроме глаз. Какие же они большие: Фаустус никогда не перестанет удивляться. Еще и пронзительно синие. — Привет, Бэмби. У тебя глаза красные, у тебя все хорошо? Бэмби опускает взгляд и скрывается за чужой спиной, а затем отвлекается на то, чтобы выбрать из двух видов каш: перловой или овсяной. Он не стремится участвовать в диалоге. Черный усмехается: — Лучше ковыряйся в своем изюме, умник. Не поднимай головы. — Забавно слышать это от того, кто уже доковырялся. За что тебя, за скальпель?.. Черный боковым зрением наблюдает за тем, как Томас перемещается от входной двери к живой двигающейся гусеницы — в одной из ее сочленений случился затор: Томаса уже зацепила их словесная перепалка, и он не сводит с них глаз. В столовой, помимо него, еще двое, они незнакомы, из группы поддержки. Еще какое-то время, пока ситуация в Алиент-Крик не уляжется, сотрудники другой тюрьмы будут здесь. — Все-то ты я смотрю знаешь. Везде суешь свой нос, — говорит Черный. Клод забирает стаканчик с соком, поправляет очки на переносице безымянным пальцем. — Немного аналитики, немного здравого смысла. Ничего сложного, хотя… кому я объясняю? Меня радует одно: большинство людей в тюрьме умеют прислушиваться к разумным словам. Тебя такое положение дел не очень устраивает, верно? Похож на наседку, которая, пока заснула, потеряла всю кладку у лисицы в пасти, а затем носится, кудахчет. А яичек-то уже и нет. Черный склабится: — Лисичка, это ты, полагаю? Так можешь засунуть мои яички, Клод, поглубже в свою глотку, если так уж тебе приглянулись. Только после того, как хорошенько поработаешь ртом, придется вернуть. Раздается визг: это Биг-Бен хохочет, до того, что хрюкает: «Уделал, как его!» В очереди поддерживают смехом. Клод заправляет ложку влажным комком и стреляет. Комок попадает в лицо Черному. Овсянка с изюмом. Стекает по скуле вниз. — Обращу изюм в таракана, — объявляет Клод, у него бесцветный голос. Черный смахивает кашу, а Биг-Бен удивляется: «Что он несет?» — но не успевает закончить вопрос, как с его стороны прилетает кукурузная лепеха. Ее оторванная рыхлая часть на долю секунды висит на стекле очков Умника, а затем стекает по щеке к уголку рта и, наконец, падает на пол. Шмяк. — Какой меткий выстрел, — бормочет он, — и — от кого?.. Бэмби уже держит второй кусок наготове, он прицеливается. Клод слизывает языком липкую полосу около губ. Раздается свисток. — РАЗОШЛИСЬ! Михаэлис, Фаустус! Я вас видел! — Томас идет в их сторону. В этот момент все и начинается. Все, как обычно. Первой в воздухе летит еда, из неопределенной точки и, вероятно, без цели, а за ней следует посуда: кружки, ложки, одноразовые стаканчики из перерабатываемого картона. Заключенные вскакивают с мест, начинается шум. Томас опускает подошву ботинка ровно в лужу с кашей и поскальзывается. Он падает, успевая схватиться за край стола. Кричит охранник с противоположного конца столовой: хватается за пояс и отстегивает дубинку, на всякий случай. Он не знает, бежать помогать или оставаться на месте и контролировать. Кого-то бьют кулаком в лицо, и этот звук Бэмби отчетливо различает, так как знает наизусть. Часть людей вскакивает на стулья и столы, они швыряются друг в друга первым, что попадается под руку. Иногда даже — кем-то. Дровосек хватает кого-то щуплого за грудки, кажется, он из группы мексиканцев, и с такой силой ударяет об стену, что Бэмби будет сниться этот звук в кошмарах. Человек остается лежать. Охранники при помощи дубинок и свистков пытаются подавить суету, и слышно, как Джери при помощи рации просит подкрепления. Бэмби замечает, как нечто неудержимое и огромное несется в сторону азиатов, за их компактный ряд столов. Пока Биг-Бен ищет убийцу Грелля, надеясь, что узнает его среди прочих, Черный ищет Клода, который словно испарился, едва началась ударная волна. На него налетает некто с татуировками и жиденькими усами, Бэмби не знает его или не помнит. Из какой он группы? Кажется, совсем юным. Черный не дает себя свалить с ног, он отвечает тем, что роняет нападающего на столешницу. К усатому спешит подмога. Бэмби открывает рот, чтобы предупредить: «Сзади!» как чьи-то руки обхватывают за шею и сжимают сгибом локтя. Когда взгляд начинает плыть, он замечает, как Черному помогают какие-то ребята, их он часто видел с Бардом и Биг-Беном. Бард тем временем дерется с каким-то китайцем между перевернутых стульев, довольно рискованное занятие, их уже разнимает охрана, — а это Бэмби уже замечает краем глаза, когда его волокут в сторону. Группа охранников в защитной форме, вооруженная щитами и дубинами, начинает свой поход из черного входа столовой, но им далеко до того места, где некто схватил Сиэля. Стальная хватка. Сильная ладонь зажимает рот, словно железная пластина. Некто заставляет сползти с ним вниз, по стене, чтобы их не было видно из-за стола. — Никто здесь не знает, какой я на самом деле, — голос проникает в самое ухо, где сворачивается лапками паука, — но тебе я скажу по секрету. Хоть меня и посадили за сущую мелочь, но за моими плечами куда большее. Куда большее… Ты даже не представляешь. Во мне вызывает смех это стадо кретинов, — голос звучит все же мрачно и сухо. — А еще мне нравишься ты. Я даже удивлен, потому что специализируюсь исключительно на барышнях. Они у меня особенные, понимаешь? В моей персональной коллекции. У них кожа куколок и взгляд неприступных королев, и у всех необычные глаза — как звезды. И они похожи на тебя. Это мой секрет. Хочу, чтобы ты его знал и хранил. Бэмби слышит голос Черного, он зовет его, а затем ощущает, как ладонь перестает сжимать, и он может закричать и вырваться. Голос продолжает: — После нашего последнего разговора я много думал, о том, как мы похожи. И я едва не кончил, когда ты попал в меня… Возможно, когда-нибудь ты поймешь, о чем я. Но к делу: я уже несколько дней пытаюсь с тобой связаться, а ты игнорируешь меня. Как-то нехорошо получается. Ты все еще боишься его, или у тебя есть план? Бэмби ищет одну фигуру в толпе, чтобы сфокусироваться на ней и следить. Пока что с ней все хорошо: она динамично перемещается среди прочих, то исчезая, то появляясь. Это не фигура человека, который готов сдаться или хотя бы немного напоминает уязвимую добычу. В горле застревает ком, а язык наливается такой тяжестью, что кажется, не сдвинется с места. Все же Сиэль заставляет его пошевелиться: — Хочешь устранить Черного? — Его голос осип. — А сможешь? Он все-таки не фарфоровая куколка. Мне немного страшно… если не получится, он разозлится. В ухо влетает смешок: — С такими просто нужен особый подход. Постарайся завести его одного куда-нибудь. Хм, скажем, в прачечную, в понедельник, после обеда. — Вызови его один на один и одолей. — Знаешь, в чем мы с тобой похожи, Бэмби? Мы с тобой интеллектуалы: вся эта бессмысленная драчка баранов не по нам. — «Только против «барышень» и можешь, да?» — Ну так, что? Договорились? — Буду ждать, когда ты убьешь его, а сейчас… не обессудь, — Сиэль вонзает зубы в складку между большим и указательным пальцами: от неожиданности Клод вскрикивает и хватается за руку. Сиэль вырывается из объятий, вскакивает с места и убегает. «Надеюсь, он не кончил». Черный фокусирует на нем взгляд сразу. Замечает он и Клода. Возможно, его план претерпел изменения, и вместо внутреннего двора, где решаются конфликтные ситуации разного калибра, столовая — не самое подходящее место для кровавой разборки, но иногда не остается выбора. Даже когда под рукой нет оружия или живой и верной заслонки от вездесущих вертухаев. Он хочет решить вопрос прямо сейчас. Черный, не мешкая, идет на Клода. Сиэль упирается в его грудь руками: «Стой», и вовремя. Клод сливается с группой заключенных. Один из которых — рослый мексиканец — протягивает ему руку: «Вставай». — Дурдом, — бормочет Черный, наблюдая, как соперник сливается с толпой. В это время включается сирена. В громкоговоритель вещает голос начальника Алиент-Крика — Ферденанда Лайала. — Всем лечь на пол. Руки за голову! Повторяю: всем лечь на пол, руки за голову! Вы думаете, мы здесь с вами кашку за родаков по ложечке жрать будем? Завалили свои ротозявки и ЛЕГЛИ! НА ПОЛ! Я вас всех знаю пофамильно, и вы понимаете, что это значит! Добрая половина заключенных, кто уже достаточно отбыл здесь, знают, что если не выполнить просьбу, следующим действием Лайала может стать слезоточивый газ. Бэмби слышит в голосе нотки нервного возбуждения, несмотря на кажущуюся сталь. Когда все ложатся, до Бэмби доносится чей-то шепот: «Он правда сказал «ротозявки», или мне послышалось?»

***

—…Он так и сказал «персональная коллекция». Женщины, — Бэмби заглядывает в глаза Черного с серьезным искательным выражением, как будто может найти в них ответы на свои вопросы. Они одни в камере. Биг-Бена проверяют в медкрыле, ему досталось, когда он «наказывал желтых». — Он мне наврал, чтобы запугать, или же он и правда серийный маньяк-убийца. Как думаешь? — Странно то, что он тебе это вообще рассказал, — отвечает Черный. — Хотя бы потому, что здесь не любят подобные «коллекции». — Здесь? — Думаешь, у заключенных нет матерей, сестер или дочерей? За такое могут не только убить. — Возможно, он хотел произвести на меня впечатление. У таких людей иное мышление. К тому же, он уверен, что мы с ним похожи. Вернее, мой брат. Вернее, его копия. Господи… — У тебя же на самом деле нет брата. — Я тебе о нем рассказывал. — Сидишь ты не потому, что брат виноват, а потому что любишь скидывать свои косяки на кого угодно, только не на себя настоящего. Твое темное я. В этом Клод и увидел с тобой схожесть. У таких, как вы, есть… зверек внутри, который хочет вырваться наружу. У кого-то он смертельно опасный, у кого-то просто косячный, а у некоторых — два в одном. Все включено. — У меня есть настоящий живой брат, Себастьян. Мы близнецы. Он подставил меня и смылся. Ты видел его фотографию. — И помню, что на обороте было подписано «Сиэль». — Это потому что подписал отец. Он вернулся после работы и не знал, кого снимает. Он перепутал нас. — Твоя главная проблема в том, что ты не можешь признаться самому себе в том, кто есть кто. — Моя проблема в том, что ты мне не веришь. — Твоя проблема — это ты. И моя проблема — это тоже ты. — Если бы ты поверил мне… — Точка, сопляк. — Ладно. А с Умником что будем делать? — С ним ничего не нужно делать. Он же сказал, что сам придет на свидание. — Он будет не один. — Я — тоже. Какое-то время они молчат и прислушиваются к звукам снаружи. Черный пьет воду из кружки, Бэмби смотрит на его кадык. Он вспоминает, как Грелль сетовал, глядя на свое отражение: «Как будто паразит рвется наружу. Не эстетично!» Биг-Бен его уверял, что на кадыки никто не обращает внимание, на что Сиэль им заявил: «А мне нравятся красивые кадыки. Но только определенного типа: они должны быть грубыми, не похожими на шишку, но со строгим изгибом в профиль. Немного, совсем чуть-чуть плавным. А маленькие кадыки такая штука, что лучше бы их вообще не было: ни туда-ни сюда». Грелль и Биг-Бен переглянулись. Грелль склонился к уху толстяка и громко прошептал: «А по ночам этот с виду милый парень крадет у мужчин их адамовы яблочки». Биг-Бен хихикнул: «Серийный убийца по кличке Шишак!» — «Шишак Кровавый!» — «Он их резал и резал… резал и резал!.. Моя прелесть!» При мыслях о Грелле Бэмби кажется, что в его голове наступает вакуум. Почему-то он больше не может плакать. Зато он говорит, неожиданно для самого себя: — У меня есть пара идей. Они неплохие. Черный отставляет кружку и смотрит на него мрачным, снисходительным взглядом: — Хочешь отсосать? — Что если посотрудничать с Лайалом? Я в роли Габи могу выведать у Клода признание, мы обставим все так, что Лайал будет свидетелем, он все услышит. Только представь: благодаря тебе Лайал словит серийного убийцу. Он за это вернет свою поддержку. Черный усмехается. — Мне не нужна поддержка Лайала. Мы не знаем, правду ли сказал тебе Клод. Даже если — это крысятничество. Какой вывод можно сделать? Верно: моя идея лучше. А сейчас пойдем и встретим своих. Биг-Бена на пару часов оставили отлежаться в медкрыле. Кто-то ударил его поварешкой по затылку, но все обошлось даже без сотрясения. «Не голова, а крепкий орешек», — похвалил Бард. Но толстяк все равно выглядел грустным, уставшим и злым. Ему так и не удалось поймать того, кого он хотел. Черному не понравилось его самоуправство, что он высказал вслух. Биг-Бен парировал, что это его личное дело, и если Черный не хочет мстить за Грелля, то он сам это сделает. — Нужно подходить к этому с умом. Ты не поезд, чтобы вот так врываться в их состав. Они уже собираются покидать камеру, как внутрь заглядывает Тодд. Как ни странно, он заявился к Бэмби. — Можно тебя на минуту? Бэмби оборачивается на Черного и отвечает: — У меня нет секретов. Тодд понимающе кивает. Он перешагивает порог и делает несколько тихих шагов: — Ну, все, мы сочлись. Свой должок я прикрыл. — Ты о чем это?  — О письме, конечно. Внутри Сиэля предупредительно посасывает под ложечкой. В затылке снова вертится, превращаясь в воронку, вакуум: — Каком письме? Тодд ставит руки в боки и закатывает глаза к потолку, и хоть в такой позе он больше напоминает тумбочку, он крайне серьезен и суров: — Ты со мной давай не шути, идет? Письмо, которое надо было передать старине Биг-Бену, когда придет время, и я его передал. Дышать становится тяжелее и снова хочется закричать. Кто-то словно указал пальцем на пустоту, которую Бэмби не видел у своего носа. «Вот она, смотри! Этот сектор твоей жизни тебе незнаком! Что там случилось, можешь сказать?» Пус-то-та. Он совсем ничего не помнит! Он с трудом находит силы, чтобы обернуться на Черного, у мужчины непроницаемое лицо. Он не вмешивается, хотя лучше бы вмешался. Бэмби снова обращается к карлику Тодду: — И ты его читал? Что там? У Тодда ноздри раздуваются: — Ты это что обо мне думаешь? Что я чужие малева секу? — Нет. Извини. Я имел в виду… немного забыл… Неважно. Это моя проблема, не твоя. — Мы разберемся, Тодд, — произносит Черный. — Тогда ладно, — у посыльного лицо выражает недоумение, он еще мешкает на пороге, словно хочет что-то сказать, но затем передумывает и уходит: сочлись и сочлись. Спрашивать уже не имеет смысла, потому что Бэмби все равно не вспомнит. Были отрезки, как маленькие провалы, когда Сиэль исчезал. Капитан убаюкивал своего пассажира объятиями черного пространства корабля. Что символизировал этот корабль? Покой, защиту?.. Одно Бэмби знает точно — ему было хорошо во объятиях темной сущности, и где-то в глубине души он бы хотел почувствовать их снова. А теперь… когда казалось, хуже уже быть не может. Этот ублюдок все-таки исчез красиво. «Я переиграл тебя, переиграл! Ну и кто теперь сосет щупальце? Как тебе на вкус, а? Каждую присосочку опробуй: наша обоюдная темная шняга!» Габи передал письмо Тодду и попросил его отдать Биг-Бену. Даже гадать не нужно, что окажется внутри письма. Бэмби с отчаяньем смотрит на Черного, ноги больше не держат, и он плюхается на койку, запускает пальцы в волосы. Губы шевелятся сами собой, когда произносят то, что вряд ли нуждается в озвучивании: — Исповедь убийцы у Биг-Бена. Он все знает… Черный, он все знает!