Тюрьма «Алиент-Крик»

Бэмби обнимает себя руками, и его тело само собой начинает раскачиваться взад-вперед. Он напоминает болванчика. Сломанный механизм. Где-то между лопаток есть местечко, пятно, на нем бегают морозные мурашки и нечто словно высасывает жизненные силы. — Вот и все, конец… Мне конец… Он думает, что вот-вот умрет, но не от боли, а от достижения метафизической точки. Есть такая — она предел здравому смыслу или минимальной энергии для существования. А затем приходит мысль, что он, возможно, эту точку давно преодолел, и что тогда? Пустота? Вакуум? Этого недостаточно — наверняка есть нечто хуже этого. Он не ощущает под задницей койки, а под ступнями проваливается пол, как будто висит в пустоте, но разум твердит, что тело в безопасности. Ему страшно, но этот страх уже иного свойства: он не имеет границ и конца, и края, и, даже если Бэмби умрет, — страдание продолжится, потому что все знают, что он совершил, что он погубил невиновного. Габриэль был прав, когда посадил его за решетку? Да он герой! Каким был всегда. Голова полнится бессвязными образами, их предназначение в том, чтобы заслонить собой потенциальную шарообразную фигуру смерти. «Эй, я видел Смерть, и у нее нет фигуры. Ей бы на диету — столько-то жрать! Сосредоточься на решении…». В этом есть что-то смешное, и это тоже пугает Сиэля. Почему ему может быть хоть немного смешно? Сейчас? Он раскачивается до тех пор, пока голова не пустеет. Когда нет мыслей, исчезают и проблемы. Однако сердце продолжает вырываться из груди — у него свое решение поступающих задач. Оно напоминает, что все не так просто, что Сиэль еще жив. Тело замирает, и шея наливается тяжестью, а в ушные раковины просачивается звенящая тишина. В происходящем что-то не так. Все дело в том, что Черный молчит. Сиэль находит его фигуру: она сгорбилась на стуле, около раковины. В такой позе мужчина напоминает старика: локоть упирается на колено, а лоб — в основание ладони; свисающие пряди закрывают лицо. Теперь сердце исходится на пределе возможностей, а все потому, что молчание Черного кажется страшнее, чем то, что было. Если Черный пуст и задумчив, — это правда конец. Можно даже не смеяться, вот насколько все скверно. — Почему ничего не говоришь? После звука голоса тишина прекращает звенеть, но скоро возвращается. Тогда Бэмби сползает с койки на пол и прижимает колени к груди. Он знает, что нужно ждать, иначе Черный может сорваться и причинить боль, но ожидание становится невозможной вещью. «Когда сильно хочется плакать, а в слезных канальцах, ну, плотины выросли», — эту фразу он слышал от Вайлета на собрании тульповодов. А «слезные канальцы» Вайлет, в свою очередь, перенял у Бэмби. У них было упражнение на придумывание монолога для тульпы. Нужно было рассказать ей что-то о своих чувствах. Ей — выдуманной личности. «Расшатать эмоциональный фон». Здравый смысл подсказывает, дергая за нейронные связи: «У нас нет времени сидеть. Нет времени. Нужно что-то делать, бежать, искать укрытие, оружие. Вставать, бороться!» В мыслях затесались обрывки фраз и лоскутки воспоминаний, как мусор в рыболовных сетях: «Встань и иди». Из Библии? Тогда в ответ песня. Та самая, которую напевал толстяк: «Ты был прекрасен, как Иисус, произведение искусств». Раздается голос Черного, он прорезает тишину с таким спокойствием и силой, что Бэмби хочется вцепиться в этот голос, как за спасательный круг. — Откуда уверенность, что в письме? Ты же ничего не помнишь. В нем может быть что угодно. «И правда». Если подумать, то Габриэлю нет смысла уничтожать их общее на двоих тело. Он же хотел, наоборот, помочь брату, разве нет? «И правда, с чего я так уверен?» Предвкушая легкость и надежду, Сиэль шумно сглатывает. И все же, нечто внутри убеждено — Габриэль догадывался о своем исходе. Он решил: «Никому и ничего». Одно подсознание на двоих, один мозг. Одна участь?.. А может быть, Капитан Лазутчик знал нечто такое, чего не знал Сиэль Фантомхайв? О самом себе? — Опасаешься, что я все еще тебя обманываю? Черный в ответ усмехается: — Я знаю, что ждать от тебя можно только одного — ничего хорошего. — Наверное, я просто чувствую, что Габи так поступил. У нас одно подсознание на двоих. Где-то глубоко внутри я его… — Не собираюсь в это вникать, просто хочу быть готовым ко всему, — теперь на лице Черного прослеживается раздражение, и Сиэлю, как ни странно, становится немногим легче. Черный встает на ноги и бросает, уже через плечо, на выходе из камеры: «Идем, шевелись». Он приводит их в хату Барда, она пуста. Кое-где разбросаны вещи, а у одной из коек, на стене, висит плакат смуглой полуголой женщины в красном купальнике. К ней Черный и идет. Он говорит встать на шухер, и Бэмби занимает позицию около двери, опирается о нее плечом, словно пришел сюда полузгать орешки. Мужчина ищет: он смотрит под матрасом, в матрасе, под кроватью. Бэмби шепчет: «Слишком очевидно», за что испытывает на себе уничтожающий взгляд, мол, тебя еще не спросили. Тумбочка, одежда. Корешки книг. Наконец, мужчина обнаруживает клад в одном из изломов плинтуса. Излом замаскирован. Заточку прячут за пояс штанов, прикрывают футболкой. Рискованно ходить с секретом, когда вокруг усиленная охрана, но делать нечего: нужно быть готовым ко всему. Бэмби не может не спросить из-за отвратительного предчувствия: «Зачем лезвие?» — хоть он и знает ответ. — Держись ближе ко мне, делай вид, что ничего не случилось и, чтобы ни случилось, не открывай рта, — мужчина выделил это последнее «чтобы ни случилось». Юноша кивает: Черный повторяется — плохой знак. Они не идут в медкрыло, как планировали, а возвращаются в свою камеру. Черный хватает с тумбочки кроссворд, разворачивает стул и садится поближе к двери. — Прижми свой зад к койке. — Ты же не будешь использовать… — Тихо. В какой-то момент кажется, что Черный на полном серьезе разгадывает свои кроссворды. — Надо же, — говорит он, — вопрос про тебя: «Парнокопытное животное, чьи органы используются для поднятия мужской потенции». Пять букв. — Мне не смешно. — А я обхохотался. В твоем имени тоже пять букв, так что, Олень-Сиэль, расслабься. — Он меня убьет. Никогда не простит, не такой человек. — Следующий вопрос, — Черный крутит в пальцах карандаш. — Как называется… — Мой черед, — перебивает Бэмби и выпаливает: — Когда люди открывают друг другу то, что хотели бы скрыть. То, что совершают взрослые люди по отношению друг к другу. Основано на доверии и ответственности. Черный усмехается: — Слишком легко, ротозявка, — это секс. Ебля. Шпилли-вилли. — Я не сказал буквы. Первая «п». — Тогда петтинг: когда ответственность превалирует. — Признание. И пока не поздно, мне лучше признаться. — Ты уже это сделал: «п» — малява. — Черный, разумеется, имеет в виду письмо. — Я не знаю, что в нем, да и неважно, я могу в глаза посмотреть Бигу и… Юноша слышит бухающие шаги. Так может передвигаться лишь очень грузное тело: настоящий трактор из мышц, лимфы и жира. Шаги звучат быстро, галопирующая военная лошадь: бум-бум-бум-бум! Раздается возмущенный возглас и шум, и перед внутренним взором предстает то, как толстяк сшибает заключенных, попавшихся на пути. Очевидно, он торопится. Несмотря на то, что только покинул медкрыло и его голова наверняка в бинтах. Слышится убеждающий голос Барда, слов не разобрать, но интонация останавливающая. Затем толстяк не входит в камеру, а на последнем издыхании заслоняет проем, исчезает свет коридора: толстые пальчища хватаются за косяки. Ему явно нужна передышка, но он ее себе не позволяет. Рыхлое, объемное, пугающее тело вкатывается, втекает в камеру, как невероятных размеров железный мяч, он подомнет под себя все, что посмеет подвернуться. Щеки Биг-Бена покрыты мелкими пятнами, они как точки, словно он заснул и дети успели поиграть фломастерами. Голову, по линии лба, мягко обнимает плотная повязка из бинта, глаза влажные и красные, губы поджаты, а подбородок дрожит. В сжатом кулаке, размером с голову младенца, Бэмби успевает заметить конвертик. Такие продаются у Одноглаза. Всегда в наличии, в отличии от по-настоящему нужных вещей. Бэмби вдруг забывает, что говорил Черному: признание?.. Он теперь не знает таких слов. Буква «п» — пусть будет «пожалуйста»… Черный поднимается на ноги. — Все в порядке, Биг? — спрашивает он. Его голос спокоен и слегка удивлен, как будто его и правда отвлекли от кроссворда. Даже слегка приподнимает брови. От тела пышет жаром, Бэмби бессознательно подскакивает на ноги и делает пару шагов назад, пока не ощущает как упирается в кровать. Должно быть, он себя выдает. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». С правой стороны Бэмби стена, с левой — стол. Теперь от толстяка Бэмби отделяет лишь Черный. Биг-Бен запыхался, пока бежал, за его плечом маячит Бард, ему пока что проход закрыт. Из груди вырывается сиплый звук. — Где он? — глаза торопливо ищут и, конечно же, находят, — Он за твоей спиной, отойди, Черный. Может мне и добавят срока, но я сделаю то, что должен! Покончу с гнидой! Я убью тебя, мелкий пидорас! Я дух из тебя выбью и кишки наружу выпущу, никто и ничто тебя не спасет! Думал, твое признание все изменит? Ты даже в глаза мне не смог сказать, сыкло? Он не кричит очень громко только потому, что знает: придут вертухаи, они отныне повсюду. Это тихий крик, возможно, поэтому он страшнее громкого. А еще Бэмби видит, что Биг-Бен хочет кричать иначе. Черный выставляет перед собой ладони, но не двигается с места: — Погоди-погоди, большой парень, не так быстро. Что стряслось? — Это он! Он виноват в том, что Грелля убили! Он предал нас всех! — Биг трясет перед собой письмом. Он так сильно сжимает его, что конверт превращается в жалкое зрелище. — Он сделал это нарочно! Подсунул ему конфеты от Лайала, то есть не сами конфеты, а… да не важно! Я… в голове не укладывается, как мы могли верить ему! Биг швыряет конверт на пол и хватается за голову одной рукой. Черный смотрит на бело-серый комок, но не торопится поднимать: ему нельзя отходить. — Давай успокоимся. Логично предположить, что нас хотят рассорить, как считаешь? Кто тебе письмо передал? — Тодд. Нет, это письмо правдиво! В нем все сходится! — Тодд значит? А что мы знаем про Тодда, дружище? — Черный продолжает гнуть свою линию. — Что он больше не с нами и поддерживает мутных типов. Согласен? Тыльной стороной ладони Биг сгоняет пот с носогубных складок. Его дыхание из грудной клетки — кузнечные меха. — Не пытайся использовать на мне свои психологические shtuchki-dryuchki! Бэмби уже слышал похожее в свой адрес. Так говорил ему сам Черный. — Никаких приемов, только здравый смысл, — отвечает мужчина. — Вот тебе здравый смысл: это он, ясно? Он пишет вещи, которые я говорил только ему, ясно? Это он! Уж поверь мне! Эта сволочь натравила узкоглазых на Грелля и сделала это нарочно, сознательно! Я достаточно ясно излагаю мысли? Ты мне веришь? А теперь отойди! Голос Черного не дрожит даже когда толстяк идет в их сторону. Он дает знак остановиться. — Биг, стой. Не подходи. Назад. — Не заставляй меня драться с тобой, Черный! Не заставляй, слышишь? Мне больно. Вот тут! — Биг ударяет кулаком в грудь. — Я его не отдам, Биг. Тебе следует успокоиться. — Почему ты его защищаешь, а? Ты слышал, что я сказал? Он убил Грелля! Моего Грелля! Это она сделала, твоя паскудная, больная на голову шлюха! Почему она это сделала? Я узнаю, а потом убью ее! — Он ни при чем. Долго объяснять. — Тогда расскажи! Мы в тюрьме, если забыл, чего-чего, а времени у нас полно! — Не могу. Придется поверить на слово, Биг. Из глаз толстяка катятся слезы. Бэмби тоже заплакал бы, если бы мог. — А я тебе не верю! — восклицает Биг-Бен. — Мне кажется, ты сам себе не веришь! А защищаешь потому, что… да мы оба знаем, почему защищаешь!.. Хотя, постой, то есть, ты был в курсе?.. Ты смотрел, значит, как я скорблю, а в голове у тебя вертелось «я знаю, кто убийца, я такой молодец»? Так? Я правильно понял? — Сложная ситуация, но Бэмби не виноват. Письмо — недоразумение, это же очевидно. — Тогда откуда ты про него знаешь, а? Что ты мне там кидал в послании? «Бэмби — Билли Миллиган?» Потому что он чокнутый! Вот что ты имел в виду! А теперь ты покрываешь его? Меняешь на меня? Своего лучшего друга? — Поговорим, когда ты успокоишься и придешь в себя. На этом все. — А я уже в себе! В отличии от твоей слезоточивой шлюхи! — красные глаза обращают взгляд на Бэмби: — На что ты надеялась, когда писала мне исповедь, шлюха? Ты правда думала, что можно загладить его смерть? Зачем ты это сделала? — Назад, Биг. — Иначе что? Ударишь меня? — Ты мне как брат. Я не хочу конфликта. — А вот это сейчас смешно было! — Биг-Бен зло гогочет, обнажая ряд верхних зубов. — Как брат? О, полагаю, ты меня убьешь ради дырки, которую обспермачиваешь! — То, почему я здесь, должно было научить тебя контролировать эмоции. Не повторяй моей ошибки. Давай разберемся. — А давай! Ну пришпиливал он ее, пока ты работал, и что с того? Бросил бы шлюшку и дело с концом! НЕ сравнивай то, КАК погиб Грелль! Мы пригрели этого стонущего слизняка на груди, а он заслуживает только того, чтобы его раздавили! — Биг, повторяю: мальчишка этого не делал. Он не способен на убийство, и мы оба знаем это. Только взгляни на него… И Биг смотрит, и Бэмби отвечает на его взгляд. Ему хочется исчезнуть. Сделать так, чтобы его никогда не существовало вовсе. Не смотрит только Черный, потому что нельзя отвлекаться: и одна секунда против неудержимой торпеды чревата сломанными костями. Биг качает головой, он поджимает губы, и подбородок дрожит, напоминая желе. — Он способен на многое, он чокнутый, вот что точно мы оба знаем! Я даже боюсь представить, на что он способен! Вот что в его башке? Ты знаешь? И я не знаю! Я даже разбираться не хочу! Подставил Грелля, как крыса последняя? Он погиб? Я убью тебя. Все просто! У нас, Черный, всегда были простые правила! Честные. Да что с тобой не так-то?! — А тебе бы все черепа крушить, да? Он еще сопляк: страшнее моего члена в жизни ничего не видел. Ну куда ему до козней? Будь благоразумнее. — Если ты еще раз это повторишь, Черный, я ударю тебя. Проломлю твой упрямый, скудоумный череп стулом! Нет, кулаком! Вот этим самым кулаком! Вмажу тебе в рожу, и дело с концом! Отдай мне его по-хорошему, считай, что у тебя нет выбора! Я требую суд! Око за око! Я размажу его по стенке, я втопчу его в парашу гнойную! Чем больше словесно изливается Биг-Бен, тем больше, как кажется, становится его фигура. Она заполняет собой всю камеру, а когда он брызжет слюной, яростно открывая и закрывая рот, Бэмби совсем некуда деться: «Почему ты такой огромный, почему такой страшный?» Страшнее, чем смерть друга — на данный момент быть ничего не должно. Нет осознания, что Биг — человек. Вот почему. Зверь. Машина. Что угодно, только не человек. Уже нет, а все благодаря подлости, которую совершил тот, кто даже не способен… Черный не ощущает того же ужаса перед Биг-Беном. Он непреклонен, а голос тверд. И Бэмби чувствует, как между ребер, пятнами, разливается благодарность за одно только это. — Держись подальше, — мужчина уже не просто говорит, а советует. — Назад, дружище. Он напряжен, и Бэмби замечает это по пальцам руки: пружина, которая готова отпуститься. Биг-Бен восклицает: — Бард, лови его! — Бард, не лезь! Это только наше дело. — Наше?.. — гогочет Биг-Бен. — Твоего тут ничего нет, Черный. Теперь нет. Забыл? Твоя только грязь под ногтями: радуйся и обсасывай! — Биг, сделаешь еще шаг, и я отвечу. — Значит, ты уже свой выбор сделал? — Как я и сказал, я за него отвечаю. Ты меня не хочешь услышать: о том, что не прав и горячишься. Верхний ряд зубов обнажается, когда Биг-Бен открывает рот: как будто громко смеется, но вовсе нет. Только зубы блестят. — А я теперь понимаю, почему из тебя плохой брат вышел! Паскудный я бы сказал. А затем Биг-Бен обманывает: после слов он делает чересчур резкий рывок. Такого выпада сложно ожидать от грузной туши. Бэмби это напомнило передачу о слонах: неповоротливые и медленные, оказывается, они способны развивать отличную скорость — достаточную, чтобы нагнать противника и размозжить его о землю. Черный уворачивается от летящего кулака и успевает замахнуться ногой, ударить ей по животу, как бы говоря, назад. В замахе, вытянутая нога кажется какой-то невозможно, невероятно длинной. Даже в этот момент Бэмби не может не испытывать неподдельное и какое-то мальчишеское восхищение, а следом — в желудке остро ноет от осознания реальности угрозы. Господи, разве можно было представить, чтобы добряк Биг-Бен пошел против Черного? Биг-Бен ждал удара, потому что он не только выдерживает его своим шаровидным многослойным животом-танком, но и не собирается отвечать: вместо этого он летит к своей главной цели. Торпеда. Ощущая, как ужас застревает в районе гланд, Бэмби ныряет между металлических балок стойки на нижнюю койку и ползет к изголовью: так быстро ползать он научился в столовой, при массовых неразберихах, когда единственным укрытием мог послужить стол. И большая удача, если стол оказывался рядом с другим столом, и они образовывали лабиринт спасения. Черный со всей силы наваливается на толстяка и толкает к стене: его задача отвлечь, остановить любыми путями, но Бэмби кажется, что он не дерется во всю силу. Его настоящее оружие все еще в чехле. Биг-Бен сжимает голову противника обеими руками, Бэмби догадывается зачем и предупредительно содрогается изнутри: да, это происходит — толстяк бьет своим лбом об лоб альфы. Раздается отвратительный звук: исполинские орехи попали друг по другу в резком полете. Черный отшатывается с болезненным стоном. Биг-Бен уже перевозбужден, у него глаза вылезают из орбит, он делает шаг назад, снова вперед, хлопает в ладони, а затем кричит во все горло: «Я НЕ ШУЧУ! Ты сделал свой выбор!» — и снова бросается вперед, выставляя перед собой ручища. Господи, никогда Бэмби не видел рук, внушающих подобного ужаса. Такие мясистые, сумасшедшие руки способны отрывать, сплющивать, извлекать, ломать и потрошить живьем. «Только вытащи орудие вовремя, если потребуется, умоляю, вытащи! Почему ты не вытаскиваешь?» На эти мысли Черный обязательно бы пошутил про далеко зашедший петтинг (на букву «п» же), но он занят: очередной кулак летит в его сторону, и уж этот удар не простит ошибки. К счастью, Черный отскакивает. Его преимущество (снова «п») в ловкости и скорости, а Биг-Бена — в чрезвычайной силе. Бэмби кажется невероятной стойкость своего защитника: после лобового удара он все еще на ногах и способен двигаться. Теперь они вынуждены циркулировать вокруг стола: юноша занимает позицию немногим позади мужчины, они опережают движения человека-слона, оставаясь по ту сторону. Это должно выглядеть комично. Биг-Бен, вот, смеется, и его смех воплощает собой нервное помешательство, ярость в чистом виде. Они в комедийной сцене, и Биг-Бен на самом деле делает вид, что играется. Он высовывает кончик языка и шевелит им, выпучивает глаза, расставляет руки в стороны: «Поймаю!» и снова… снова хохочет. Бэмби понимает, что спектакль направлен исключительно на него. — Я не хочу драться с тобой, — повторяет Черный. — Придется, потому что я вот — очень хочу! — толстяк закашливается, но скоро снова готов преследовать. Боковым зрением Бэмби ловит фигуру, которая держится в стороне, он и забыл про нее. Она подпирает стену спиной и мусолит во рту сигарету. — Их нужно остановить, Бард, они же поубивают друг друга! — А ты этому только рад будешь, а? Биг прав: все проблемы из-за тебя. Зачем ты это натворил? Черный хватается руками за край стола: «Помоги», и наваливается рывком, видно как напрягаются его спинные мускулы. Бэмби спешит на помощь, хоть она уже и не нужна. Край упирается в мощную мякоть, и юноша готов поклясться, что физически ощущает ее, как будто стол — продолжение его конечностей. Мебель прижимает толстяка к стене. Отвратительное, грязное чувство схлопывания чьей-то защитной оболочки. Лицо толстяка краснеет, а пальцы сжимаются в край столешницы. Он сопротивляется. Один против двух. У Черного лоб вспотел, его челюсти плотно сомкнуты от напряжения. — Боже, почему так-… сильный? — выдыхает Бэмби, у него кончаются силы, стол движется им навстречу, и юноша отскакивает назад. Он сам не знает зачем, но — вытащил заточку из-за пояса Черного. Успел выхватить. Черный бьет Биг-Бена по физиономии, толстяк отвечает тем, что роняет мужчину на стол и наваливается сверху, Черный пальцами впивается в его голову. Его руки, сдерживающие Биг-Бена напряжены до предела. Пальцы Черного перетекают к ушам, и Биг-Бен кричит от боли. Он делает больно Черному. Бэмби оказывается около них, он теперь вооружен. Лезвие он направляет в сторону Биг-Бена. И он готов его применить. Он полоснет по телу друга, добавив физической боли к душевной. Но это не просто так. Он защищается, верно? — Отойди от него! Хватит! Перестаньте, вы оба! — Бэмби держит лезвие на вытянутой руке, словно пистолет. Тонкое лезвие крепится к стволу зубной щетки. Он смешон. Наверное, еще и жалок. Биг-Бен и Черный поворачивают к нему свои головы. У обоих красные и злые, как у собак, физиономии. Толстяк выпускает Черного и поворачивается всем корпусом к своей вопиющей угрозе: это чудо, что у нее не дрожат конечности. — Хочешь сказать… — Биг-Бен облизывает губы, — ты не виноват в том, что Грелля больше нет? Давай тогда, мелкий ты мультяшный пидорас, посмотри мне в глаза и скажи это! В лицо скажи мне! — Я не могу. Биг, все не так просто! Клянусь, я… Он не успевает договорить: на него стремительно движется фигура. Это Черный заслоняет собой шаровидный силуэт, затем он сгибает руку в локте и этот твердый локоть летит прямиком в лицо Бэмби. Затмение. Вернее, удар. От яркой вспышки боли юноша вскрикивает и падает на пол, на задницу. Черный подбирает свою заточку и возвращает на законное место. Затем снова занимает оборонительную позицию, но она уже не требуется. У Биг-Бена почему-то садится голос: как у машины, которая израсходовала весь запас энергии. Не смотря на это он остается уверенным. В нем звучит такая сила, которую можно отнести к праведной. Бэмби больно слышать ее: он на месте приговоренных, палач возносит свой топор. — Знаешь… я сильно… очень сильно уважал тебя. Однажды ты спас мне жизнь, и сейчас я возвращаю долг. Я не трону тебя и… его тоже, — юноша сквозь боль видит кивок в свою сторону. — Но на этом все. Тебя для меня больше не существует. Ты для меня ничто, Себастьян. Пустое место. Самое худшее, что с тобой могло произойти — уже происходит, а мне остается только наблюдать, как ты катишься на дно. Ты — труп. Вы оба — трупы. И катитесь вы к черту, желаю всего самого худшего. С этими словами толстяк дает знак Барду. У того растерянное выражение лица: ему не дают выбора, но с другой стороны он у него все еще есть. Он хочет что-то сказать человеку, с которым был долгое время, — их много связывало, они сражались плечом к плечу, он доверял ему, как самому себе, — но толстяк торопит, и он передумывает. Биг-Бену Бард нужен больше. Так будет честнее? Они уходят. Из носа Бэмби течет кровь. Голова еще кружится от удара, а в глазах парят в невесомости прозрачные червяки: одни похожи на прозрачные нити и еле текут, а другие активно мерцают и с каждым мерцанием становятся шире. Настоящая червячная гонка. Должно быть, у каждого второго здесь, хотя бы раз в жизни она случалась. — Я не мог помочь, что мне оставалось делать? — у него гундосящая интонация. Черный садится рядом, прямо на пол. — Ты не способен просто ничего не делать, а? — Мне жаль. Черный не отвечает. Чтобы встать и умыться, Бэмби приходится опереться на него. Он бредет к раковине, оставляя за собой капли, включает кран. Нос снаружи и внутри горит пламенем, в голове дыра: кажется, что после всего, он уже не способен будет что-то почувствовать. Хочется забраться под одеяло и уснуть мертвым сном. Никого и ничего… не видеть никогда. Когда он заканчивает умываться, когда перестает кровь, Черный все еще сидит. Бэмби садится напротив, ему больно дышать через нос, поэтому он приоткрывает рот. — Когда с копией моего брата во мне было покончено и я думал, как же мне просить твоей помощи… я не надеялся на то, что ты согласишься. Спасибо. За то, что… да за все. — Не за что. — Сухо и мрачно. Снаружи, мимо их камеры проходят дежурные охранники. Юноша отворачивает лицо в сторону: не стоит им видеть его роскошный нос. Начнутся неудобные вопросы: они и так довольно шума наделали. Удивительно еще, как их стычка не привлекла половину тюрьмы. Черный бросает на него задумчивый взгляд. — Когда Ирвину было лет пять, он любил мультик, — медленно говорит он. — Про оленя Рудольфа. Он вроде как олень Санты. И у него был огромный красный нос. Забавно… — Что у меня сейчас нос оленя Санты? — Сиэль наполовину выдыхает предложение через рот. — Что, если я вижу оленей, то вспоминаю тебя, — отвечает Себастьян, его лицо преисполнено отстраненной грусти: — В детстве, когда мне было лет девять, отец строил двор около нашего дома и часть территории огородил металлической сеткой. Как-то туда пробрался детеныш оленя, а затем никак не мог найти выхода. Увидел нас и начал убегать, но только бесконечно тыкался в сетку: она все никак не пускала, что, разумеется, его не останавливало. Это могло длиться вечность. Несуразный… Отцу удалось взять его на руки и отпустить в лес. Я тогда подумал, что он милый, а ночью не мог уснуть, все гадал, как он там, в лесу? Нашел ли своих родителей? Беззащитный, наивный зверек. Странно, что в этот момент Сиэль способен думать только о том, что у человека по имени Себастьян красивый рот. Нетипичный, длинный, но — красивый. В узких линиях и изгибах росчерком о характере: он видел их несчетное количество раз, но только теперь, наконец, узнает, что они означают. Странно так же думать о том, что некая женщина променяла эти губы на другие. Почему-то — странно… Сиэль подается вперед, каждое его движение ловит тяжелый и цепкий взгляд. Не страшно. И это тоже — странно. Он касается губами чужих губ: теплых и приятных на ощупь. В какой-то момент кажется, что сила, которая течет под этой кожей: он имеет к ней прямое отношение. Взаимодействует с ней. Она переливается в нем, пугает, а ее движения — танец змеи в колбе. Она способна оттолкнуть и причинить боль, она — угроза и власть, и то, что способно удержать, и довлеть. Она испепелит его, если узнает. И юношу охватывает чувство невесомости, он растворяется с чем-то невыразимо прекрасным, когда эта сила отвечает на его зов. Она целует в ответ.