***
— Что будем делать? — спрашивает он утром. — Снимать трусы и бегать, — язвит Черный. Кажется, Сиэль слышал похожее от Биг-Бена. — Стриптиз в твоем исполнении — это как Конец Света, только в миниатюре. Черный не понимает шутки. Сиэль кивает, мол, забудь. Глупо вышло, да у него и нет настроения шутить, он сказал рефлекторно. — Следи за языком. — Я имел в виду не размер полового органа, если что. Черный молчит. Бэмби спрашивает: — Попросим перевода в другую камеру? — И порадуем Томаса возможностью выбрать нам соседей по интересам. — Хуже, чем сейчас, уже не будет. — Это моя камера. Ясно? Сиэль не подумал о том, как это будет выглядеть со стороны, например, для того же Биг-Бена: бегущие с тонущего корабля, поджавшие хвосты… Черный такого не приемлет. За соседний стол опускаются Клод и пятеро мужчин, некоторых из них Сиэль помнит — их физиономии мелькали то в группе Тодда, то врозь. Ни с кем конкретным надолго. Каждый из них по отдельности напоминает какое-то животное, но вместе, все как один, — свора уличных псов. И всякой своре нужен вожак. Зачем они здесь сели? Их место в другом конце. Сиэль пытается вспомнить, кто обычно сидит за соседним столом, кого согнали с насиженного места, но, как назло, он не может. Он всегда недостаточно обращал внимание во вне, зацикленный на своих проблемах. Ближе к Клоду, попытался просунуться и подсесть Блонди, перед этим он бросил любопытный взгляд в их сторону. Сиэлю показалось, что в его глазах он увидел тревожность. Как будто Блонди тоже не нравится, что происходит, но он ничего не может поделать. Бэмби хорошо знает это чувство. Но, возможно, он видит то, чего нет. Заключенный с татуировкой осы на шее отпихнул парня, толкнув в бок: отвянь! — На пол, куда и полагается. Его поддержали смехом, а Клод бросил нечто вроде: «Сядь с краю». Сиэль снова ловит взгляд Блонди — на этот раз обиженный — и отводит свой: странное чувство, похоже на солидарность. Он не хочет, чтобы Блонди решил: Бэмби злорадствует из-за его унижения, более того — что он все видел. — Какие-то перемены, Черный, а? — голос Томаса. Сиэль непроизвольно вздрагивает: он настолько сконцентрировал внимание на соседей, что не заметил охранника. А Томас стоит рядом, упираясь большими пальцами в пояс, выпячивая таз немногим вперед. Должно быть, в собственных глазах это придает ему значимости. — Вас всего двое. У вас свиданка? Черный опускает ложку в кашу. — Если у меня и будет в ближайшее время свиданка, Томас, то только с твоей мамой, — отзывается он. Томас ухмыляется, и Сиэлю кажется, что он готовился и вот-вот прозвучит особенная фраза, из тех, что смакуют, репетируя перед сном: — Тебя ждет разочарование: потерявшие лицо не в ее вкусе. К ним все чаще поворачивают головы. Особенно соседи: Клод и его приятели жадно ловят каждое слово. Черный парирует. И делает это, пожалуй, чересчур в лоб: — Ей по вкусу члены, а не лица: глаз не поднимает. Так о каких лицах речь, Томас, если она даже твоего отца не видела? «Я узнаю его по кривизне ствола, по мохнатой мошонке?» Смех звучит, как кажется, изо всякой щели. Такой смех должен навевать опасения, ассоциации — смыкающийся круг. Масса. Один против всех. Томас осведомлен о том, что Черный не в милости у заключенных, что его позиция шаткая, как никогда раньше. И, конечно, он не дурак, чтобы теперь спрятать его подальше от всех в карцер. Вот какая между ними игра. Сиэль готов поспорить, что наблюдает шевеление ума в востреньких глазках. Угроза какой-никакой социальной репутации подгоняет вертухая: быстрее, соображай быстрее! Томас думает, что сказать, пока наконец, не роняет, как камень на дно колодца. — Ты, видимо, по своим гениталиям судишь? — Бульк. — Ладно, потом разберусь с тобой, у меня здесь, в отличие от тебя, работа. «Слабовато, Томас, слабовато». Томас оставляет их в покое. Сиэль дожевывает кашу и осторожно говорит: — То, что мы одни, бросается в глаза. — Это не мы одни, а они без нас, — голос звучит сумрачно, сухо, он показывает, что диалог лучше прекратить, что Сиэль и делает.***
Черный почти все время погружен в свои мысли, от этого Сиэлю кажется, что страдает их бдительность. Он то и дело вертит головой по сторонам и готов прыгнуть, отскочить или броситься бежать, в любой момент. Он ждет засады, удара в спину, чего угодно. Черный это замечает: — Не сутулься и держи голову выше. Ты же у нас олень, а не землеройка. Сиэль даже немного приоткрывает рот, когда смотрит на него снизу вверх: Черный и правда настроен шутить? Сейчас? Он хочет сказать: «Сложно, когда большая часть тюрьмы хочет тебя пришить, не находишь?» — но передумывает. Толку-то, что он это скажет? Пустая болтовня лишь расщепляет их внимание. Бэмби во всех видит потенциальных убийц, шпионов и врагов. Даже Тодд, который казался славным малым, теперь вызывает опасение. Черный отмечает и эту подозрительность. Кажется, она его даже забавляет. — Не напрягайся так. Бэмби кажется — Черный недоговаривает. Он тоже волнуется. Потому что невозможно не волноваться, когда из каждого угла может выскочить смерть. Вернее, сначала боль — страшная, дикая, унижающая, — а лишь потом Ее Величество. Чтобы пощекотать вас «пером» или чем похуже. Сиэль прокручивает в голове: как именно его могут убить, и что ему следует предпринять в том или ином случае, чтобы сопротивляться. Расчет. Его шаткое спокойствие держится на расчете: множественные вариации событий, ответов, путей побегов. Одно радует — заточки почти никто нынче не носит, повсюду патрули, Лайал не теряет бдительности. Незнакомый персонал снует по коридорам, смотрит в камеры, неожиданно раздаются сирены, предупреждающие: сейчас вашу камеру перевернут вверх-дном и не дай бог обнаружится нечто запрещенное. Лайал вне себя от злости. И тем больше, чем Лау пронырливее. Лайал ожидал найти нечто большее, чем скромную пыльцу душных, еле выживающих торчков. Маршруты. Предатели среди персонала. Кладки китайских куриц-несушек. Затишье перед бурей. Бэмби вспоминает о море, вернее, что именно ему не нравилось в море. Это такое вот затишье, когда не видно волн, и ты, еще маленьким, подходишь к воде, и она поднимается, сбивает тебя с ног, впрыскивает пену в нос и рот, пытается утащить на дно. — Я так и не научился плавать, — он говорит это вслух неожиданно для себя. Черный поворачивает к нему голову. Кажется, он сейчас съязвит, но он сначала долго молчит, а затем делится: — Как-то я обнаружил полку в чулане, куда Ирэн складывала вещи, которые показались ей подходящими для нашего будущего… Ребенка. Пестрые костюмчики, погремушки, альбом для фотографий… там был и резиновый надувной утенок. Маленький, для совсем малыша, который только постигает азы купания, — мужчина останавливается и смотрит на собеседника, кажется, что он вот-вот закончит свою идею. «И?» как бы спрашивает юноша, вскидывая бровями. Черный усмехается: — Подарю как-нибудь. — Великолепно, — язвит Бэмби. Ему тоскливо, скверно, страшно. И все же, Черный не просто так рассказал про плавательный круг. Возможно, что таким образом он хотел поделиться надеждой? Существует нечто, что еще способно произойти в необозримом будущем, а значит… значит, они выживут. Справятся с трудностями. Вылезут из глубокой задницы. Нет. Поднимутся со дна моря. Так Бэмби кажется лучше, поэтичней. Он терпеть не может плавать и боится воды. Но они поднимутся. — Я буду ждать, — говорит он. Черный снова усмехается, он качает головой и закуривает. О чем думает?.. Они не ходят по одному: и раньше была причина, в нестабильном состоянии Бэмби, а теперь кажется, что они даже дышат в унисон. Если один смотрит налево, то другой должен приглядывать за право. В конце концов, подозрительность и тревожность начинают сводить с ума. Однажды Бэмби не выдерживает: «Почему ты так спокоен?» — спрашивает он. — Почему так спокоен? — повторяет, когда нет ответа. Тогда Черный приставляет ко рту кулак, Сиэль слышит, как он едва различимо смеется. Звук напоминает отца: он смеялся похожим образом, когда старался скрыть это, чтобы не обидеть маленького Сиэля, когда тот на полном серьезе говорил глупости и верил в них. Иногда эти глупости казались слишком смешными даже для взрослых. Но в смехе заключенного есть что-то еще: перед внутренним взором появляется горящий дом. Языки пламени растут не пропорционально дыму: полыхает так, что сразу ясно — ничего, что внутри, уже не спасти. А снаружи стоит человек. Его плечи поднимаются и опускаются, как при сдавленном рыдании, а затем появляется вот этот звук, и сразу понятно — дом принадлежал этому человеку. А теперь он смеется, глядя на процесс безвозвратности. Это пугает больше всего. Но затем Черный перестает и убирает руку от лица, он поворачивается к Сиэлю и смотрит на него с вниманием: разглядывает, как старик, умудренным опытом, даже чему-то улыбается на дне зрачков. — Есть идея.***
— Я вам говорю, местная крыша смещается, но это не всегда к добру, — говорит Дэдди ребятам. Они играют в карты в зале отдыха, на первом этаже. — Ты же этого хотел, разве нет? — спрашивает Скорпион не без осторожности. Дэдди задумчиво наблюдает, как за длинный стол, метрах в пяти от них, присаживаются Клод, Кристофер и его компания белых. Китайцы успели обосноваться на втором этаже: после недавних событий они стараются не пересекаться с темнокожими. Негласный график — с утра до трех время его ребят на первом этаже, а затем желтые могут вылезать из щелей, как тараканы. Плевали бы все на условности, если бы не усиленное дежурство. — Я имею в виду, что нам все как бы на руку, нет? — Скорпион не может угомониться. Еще пару лет назад Дэдди был таким же энергичным, только языком чесал раз в пять меньше. — Видишь того прыща в очках? Откуда он вылез? Вот его не было… мы общаемся со старыми знакомыми, а потом — раз, и он на сцене. Заодно с Лау. С ним и мексиканцами. Еще затирает о чем-то с бритоголовыми. То есть, свой и ничей. — В каждой бочке затычка, но язык подвешен, — соглашается Скорпион. — Немного нелогично, учитывая, что есть мы… — Сначала Черный предает тебя, а теперь и эти против нас. Все как обычно. — Держи рот на замке: никто никого не предавал. Рабочие нюансы, все по-мужски. С лестничного пролета доносится шум, а затем появляется тот, о котором они только что говорили. Он тащит за волосы свою суку. Волочит, как мешок картошки. Юнец еще сопротивляется: упирается ногами в пол, пыхтит, словно он теленок на веревке, а затем пытается лягнуть руками, достать кулаком. Выглядит смехотворно, и кое-кто из ребят Дэдди скалится, мол, гляди, что чудят. — Пожалу-у-уйста, не надо, — умоляет петушок, — я же ничего не сделал! Да где я провинился? Не бей больше… Пожалуйста! Ну не при всех! Умоляю, Черный! Черный толкает ноющего паренька в грудь с такой силой, что тот плюхается на задницу. Столько шума, что он отвлекает играющих в карты, как отвлекает всех, кто присутствует. Кое-кто даже носы повысовывали из камер: поглядеть, что твориться. — Дрянь! — Черный присаживается на корточки, хватает Сиэля за лицо, шлепает по щекам, рту, давит на губы подушечками пальцев. — Ты меня. Просто. Раздражаешь. Сиэль краем глаза замечает лица Единорога и Блонди. Когда он под прессом, то оказывается окружен другими суками: они смотрят с жадностью оголодавших, смотрят, чтобы убедиться — кому-то также больно, унизительно, как и им. Сиэль припоминает: на днях Блонди точно также ловил взгляд Сиэля, когда Клод и его компания дурно обошлись с ним. Кто-то со стороны тешится, бросая колкие замечания по теме: «Так сладенького петушка», «Пусть знает место, дырка». — Но я ничего не сделал! Не бей! — восклицает Сиэль, за что получает пощечину. — Эй, там, немедленно прекратить! — голос вертухая раздается сверху, он стоит на втором этаже и демонстрирует дубинку. Его лицо незнакомо. — Разошлись! — Да мы играли, всего-то! — усмехается Черный, но делает несколько шагов назад. Бэмби поднимает ладони вверх, показывая охраннику, что все в порядке. — Все хорошо, я сам виноват! — Хватки больше нет, его не держат, поэтому он уползает. На самом деле уходит, но по ощущению — волочится, уносит ноги. Он уходит в одну сторону, Черный — в другую. Бэмби прислоняется к стене, возле задумчивого Блонди. Его меряют презрительным взглядом, полным тихого ликования, мол, так тебе и надо. Бэмби подбирается ближе. — Передай Клоду, что мне нужно поговорить с ним. Один на один. Тут-то у Блонди глаза вот-вот вылезут из орбит: ему кажется, он ослышался. — А кофе тебе не принести, а зад не подтереть? С хуя ли тебе о чем-то тереть с Клодом? Ты кто такой? — Не твоего ума дела. Твоя задача маленькая — сообщить. Уверяю, Клод не скажет тебе, спасибо, если ты откажешься. Он в курсе. — Ясно… Ну ты и гнида, Бэмби. Решил предать Черного? — Вот уж не тебе рассуждать о преданности. — Слушай меня, Черный — не плохой человек, ясно? Так ты хочешь отблагодарить его за все, что он сделал для тебя? — О, да, я горю желанием «отблагодарить» его за все те радости, которые он мне причинил. Ты, полагаю, тоже предал его от безудержного счастья? Блонди хмыкает и скрещивает руки на груди: — Мой случай — другой. Я сам был виноват в том, что мы… Не повезло ему, что он тебя выбрал. — Хочешь доложить ему? Давай, вперед. То-то Клод обрадуется твоей помощи. — Поверить не могу. Если ты… Блонди не может сказать вслух, но не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы не закончить за него: «Если ты отберешь у меня и Клода — я вырву твои кишки, выцарапаю гляделки и развешу вместо рождественских игрушек на ближайший же Новый год!» Но Бэмби не напугать: «Позови его», повторяет он. — Такие как ты не в его вкусе. — Тогда чего тормозишь? Блонди хочется закричать. Кому, как не другой суке об этом не знать? Он переводит взгляд на Клода, затем обратно, и, наконец, шаркает докладывать. Выбора у него нет, вдруг это и правда важно. «Отлично», — выдыхает Бэмби.***
Бэмби сомневается, что на этот раз Клод согласится встретиться один на один (не то время, не та ситуация), но все же он приходит. Видимо, публичное унижение оказалось красноречивым, ему хочется узнать, что случилось. Вдруг планы на понедельник изменились? — Ты все видел? Мне жаль, я был таким жалким. — И ты за этим меня позвал? Сиэль кивает: — Хочу доказать тебе свою преданность. Понимаешь? Больше не могу терпеть его выходки. Он словно с цепи сорвался, ему все не нравится, и я уже не знаю, как себя вести… Он опасен, как никогда, в любой момент он может убить меня… — Преданность? Как интересно слышать о ней из твоих уст, — молвит Клод. Задумчиво и как-то устало. У него веки выглядят свинцовыми, но под ними ворочается живой проблеск. — В понедельник ты все мне докажешь… — Я хочу сегодня, — Бэмби осторожно тянется рукой к груди Клода и касается ее, — я долго думал о том, как мы говорили тогда, в столовой… Ты мне и правда кажешься более… надежным и… не знаю, как сказать… умным? Понедельник в силе, но сегодня, после того, как он унизил меня на глазах у всех… я хочу унизить его. Только узнает он об этом чуть позже. В глазах напротив теплеет. Хороший знак, Бэмби облизывает нижнюю губу, цепляет пальцем край мужского воротника и продолжает: — Только не здесь, ладно? Здесь он может объявиться, но я знаю место получше, туда почти никто не ходит. Встретимся там через пять минут, хорошо? У Клода не то, чтобы умное выражение глаз, скорее бесстрастное, — ни за что не догадаться, о чем думает. Но Сиэль молится, чтобы он думал о грязных вещах: отсосе, сперме или упругих анальных колечках, или обо всем сразу. Чтобы помочь Клоду настроиться, он облизывает губы и глубоко выдыхает, как будто ему тяжело, но за этим скрыта истома. Как будто он хочет его. Даже в сложившейся ситуации. Он настолько хочет его, что не думает ни о чем другом. Сиэль не представляет как заводить мужчин. С Артуром у них была атмосфера джентльменов из Викторианской эпохи: они что-то знают о тычинках и пестиках, о пчелках, даже о неправильных, но — нежность правит всем. А Черный… Черному приходилось видеть лишь зубно-щеточную эротику, когда Сиэль беспорядочно пытался протянуть время. У Клода наверняка много важных дел в связи со скорым «восхождением на трон». Он в меру подозрителен, — или все же чересчур? — осмотрителен. Окружен «вассалами», готовыми устроить феодальные войны с поножовщиной, сторожевыми псами и кровавыми мессами. — Он меня убьет, — юноша качает головой так, словно она вот-вот отвалится от тяжелых воспоминаний или от боли. — У него нервы не держат, он… боится, как мне кажется. Ведь раньше… никогда не попадал в такую ситуацию. Мне страшно, он меня точно убьет. Укокошит от ярости за то, что я… да просто так, черт возьми! Мне страшно! «Давай, скажи, как сочувствуешь мне, какой сильный в отличие от него!» Сиэль не сразу понимает, что происходит. Клод придвигается ближе, и Сиэля охватывает ароматом не местного одеколона: смесь лайма и странности, которая навевает о канарейках. Таких желтых маленьких птичках. Бабушкин комод. Пыль, летающая в световых просветах старой комнаты. Сиэль не знает, почему Клод пахнет для него прошлым. Паутина. Это где-то в том мире, где Артур и Сиэль жили джентльменами и бродили по зеленой лужайке, держась за руки. Где над цветами жужжали неправильные пчелы. Птицы — эти комочки яичного желтка — поедали их прямо в воздухе. — Ты красивый, даже когда плачешь, — раздается ароматный шепот. Как впрыск паутины из железы. — А я люблю, когда красиво плачут. Сиэль забывает, что Клод — серийный убийца. Разумеется, если истории, которыми он приукрашивал себя, правда. С такими типами крайне опасно иметь дело. С такими типами особенно быстро нужно расправляться. Давить, как пауков. И уж конечно не подпускать ближе, не вдыхать их формалиновые гаммы. Сиэль вытирает слезы рукавом и пристально смотрит в сверкающие глаза, у них нездоровый блеск, они как будто уже ужинают им, поедают его кожу и проникают за нее, любопытствуя, что же там внутри? Но: «Если он гнет свою линию, отлично! Я буду гнуть свою». — Ты поймешь, если… я скажу так: я хочу сделать ему особенно больно. И может быть попутно… я докажу тебе свою благосклонность? Как ни странно звучит, но… сила меня может как напугать, так и возбудить. Хочу сказать, вы оба для меня — разные силы. Понимаешь, о чем я? «Благосклонность» — не то слово, которое хотя бы раз произносили до Сиэля в этих стенах. Но Клоду, кажется, нравится. Он склоняется еще ближе: от тусклого, но хаотично блеска в глазах у Сиэля мурашки бегут вдоль позвоночника. В них чего-то не хватает. Чего-то живого. — Сделаем это при всех. — Что?.. Нет! Понимаешь… хотелось сделать тебе… подарок. Наедине. Он все равно узнает, но позже. Верно?.. Давай… ох, я горю изнутри при мысли о том, что мы можем сделать прямо сейчас! За его спиной!.. — Я так и не узнал толком, за что ты сидишь, но уверен — ты тот еще мошенник. — Сделаешь меня своим? Он придет вне себя, но ты ведь уже сможешь постоять за меня, да? — Да, да, да, Сиэль. Я сделаю тебя своим, — шепчет Клод. — Признаться, я удивлен, что ты предложил. Не хотел тебя торопить, ведь… — Да, да, да, Клод, ты не такой, как остальные, — шепчет Сиэль. «Лучше пососи мое щупальце!» — Встретимся в Заброшенке. Знаешь, где это? Хотя, конечно, глупый вопрос, ведь теперь это твоя тюрьма, и ты все знаешь. Заброшенка — старый сортир в проходе перед карцером. Там почти не снуют. Там либо трахаются, насилуют, либо убивают и колются. Редко что-то одно, но чаще — все вместе. Сиэль планирует сделать там только один из трех вариантов. Клод соглашается, он дает знак, что подойдет: «Через минут восемь-десять». — Я буду готов. Хочу этого. Клод прищуривает глаза, и Сиэль догадывается: тот ни на йоту не верит в его внезапно разбушевавшуюся страсть. Но — какая разница, если он уверен, что получит, чего хочет? Пусть и в сортире, среди блевоты, торчков и тускло мерцающих лампочек. Получит сполна.***
После того, как в тюрьме завелись чужие охранники, Заброшенка, наконец, стала оправдывать свое название. Говорят, начальник охраны из «дружелюбной» соседки наставительно рекомендовал Томасу прикрутить гайки на местечках, которые кажутся пыльными. Вряд ли Томасу пришлись по душе чьи-то пассивно-агрессивные рекомендации, ведь он гораздо лучше знает, что нужно в его тюрьме, но Лайал поддержал идею. Как он выразился: «Нам, возможно, не хватает взглядов под другими углами». «Я бы сказал, чего нам не хватает», — подумал Томас. Чуть позже он выскажет свои идеи Джерри — возможно, его единственным благодарным ушам: — Дешевой рабочей силы нам не хватает. Взять «Властелин Колец». Орки не просто так слыли основными жителями Мордора. А у любого —даже орка — должен быть стимул. У ублюдков, которые согласятся работать в этой дыре, он будет знаешь каким?.. Джерри качает головой: Откуда бы ему знать? Он даже фильм не смотрел. Вторую часть осилил, а на третьей засыпает. Только Томасу пока не стоит об этом знать, все же он начальник. — Система, Джерри, наглядный пример. Оркам, думаешь, еды и денег не хватало? Им чувства превосходства не хватало. Насилия. Смекаешь? Против говна все методы хороши. Я говорю, над всеми этими уродами должны стоять еще большие уроды. Так или иначе, Заброшенка стала еще более заброшенной. Однако, хоть сюда и часто наведываются дежурные, она по-прежнему остается наиболее удобным местом в решении некоторых проблем. Кабинки узкие, почти все двери целые, как и унитазы. Пахнет чистящими средствами чуть меньше, чем в других туалетах. Клод приходит не один. Четыре физиономии, не считая его «подружки». К большему неудовольствию Блонди, Клод оставляет всех снаружи. Важное дело. Личное. «Когда успел обзавестись свитой?» — думает Сиэль. Он краем глаза обводит убранство туалета, прислушивается — тихо, слышно лишь, как в неисправном сливном бочке шумит вода. — Что ты собираешься делать с ним? — У Блонди в глазах выражение стойкого оловянного солдатика, они быстро наполняются ядом, как сосуды. Ядом и обидой. — Убивать я его точно не собираюсь, — отвечает Клод. Один из мужчин склабится и делает неприличный жест, означающий шпили-вилли.Теперь Блонди готов костьми лечь прямо на полу сортира. — Я останусь, можно, Клод? Что происходит? Но Клод дает знак, и Блонди насильно оттаскивают от двери. Он сопротивляется и что-то кричит, тогда его бьют по лицу. Дверь захлопывают с той стороны. «Ничего себе, как быстро он освоился раздавать команды», — Бэмби хочет присвистнуть, но сдерживается. Еще ему хочется подтрунить, что он и делает. — Я смотрю, ты популярен у местных «девчонок». Мне теперь оборачиваться нужно: того гляди и отомстят за тебя. Он садится на столик около раковины и растягивает рот. Улыбка обязана быть соблазнительной, но Бэмби не уверен, что она создает такое впечатление. Он вообще не в чем не уверен, но обратного пути нет. Он облизывает нижнюю губу и пожирает Клода глазами, как, должно быть, следует делать мужчине, который хочет другого мужчину. Более плосколицего и не сексуального человека Фантомхайв в жизни не встречал. Да желейный шарик Биг-Бен даст ему фору. — А им есть за что мстить? — протягивает Клод. Если прищурить глаза, его силуэт напоминает Черного: темные волосы, узкая фигура, высокий рост, бледное лицо. Но на этом сходства заканчиваются. В горле чешется и колет: Бэмби как будто репейник проглотил. — Сейчас узнаем. Мужчина располагается между бедер юноши. Руки скользят под кофту и футболку, его ладони по размеру такие же, как у Черного, но они не кажутся всеохватывающими. Шершавые, надменно уверенные и нерасторопные. «Не трогай меня, ты мне глубоко противен! Физиономия блохи!» Бэмби хочется закричать, наверное, так же громко, как недавно — Блонди. Но он уж перетерпит. — А нам точно не помешают? — спрашивает Бэмби. Он бегает взглядом по помещению: вдоль и поперек, ласково, но торопливо полирует кабинки и стены, словно планирует слиться с сортиром, а не с мужчиной. — Я боюсь Блонди. С его страстью к тебе, даже больше — чем Черного. У Клода глаза мутнеют, а руки становятся настойчивее. Бэмби кажется, что Клод о чем-то фантазирует, когда глядит на него: все делает медленно… Артур в первую ночь. «Представляет: душит меня или насилует, как одну из своих женщин», — думает Бэмби, и мышцы живота деревенеют. На ум снова приходит Грелль. Грелль умела разделываться с такими мудаками. Она умела стричь не только волосы, а еще у нее были острые ножницы. Бэмби не хватает Ариэль. Она бы обняла его и сказала: «Сколько тебе, бедняжка, приходится терпеть от всех этих мужланов! Не дадим себя в обиду, нет-нет-нет!» А затем она бы научила его парочке приемов. Или это не та Грелль? Ему кажется, он даже самого себя прошлого не помнит. Клод касается его щеки большим пальцем: он соскучился по теплым прикосновениям. В его внутреннем взоре синеглазая женщина умоляет развязать ей руки: «Не могу дышать! Пожалуйста! У меня дома осталось двое маленьких деток!» И Клод присаживается перед ней, вытягивает большой палец и ласкает ее щеку, смахивая грязную каплю. Бэмби не так представлял быстрый трах в сортире. Он смотрит мужчине в переносицу: не хочет смотреть в глаза, потому что они напоминают доисторическое болото. Гейзеры, твердеющий янтарь с навечно увязнувшими в нем москитами и стрекозами. Желтые газы, оседающие на шкурах ящеров. От Фаустуса веет древним и животным ужасом. — Меньше разговоров, — мягким шепотом просит он. Бэмби, наконец, удается протолкнуть репейник глубже в глотку. Он смачивает рот слюной. — Ты правда убивал женщин?.. —… — И они были похожи на меня? Клод не отвечает. Он пытается стянуть с Бэмби штаны. — Что ты с ними делал?.. И зачем тебе нужно место Черного? Разве ты сидел раньше? Зачем тебе становиться альфой? — Бэмби не дает расстегнуть свою ширинку, он захватывает Клода ногами, скрепляет их щиколотками на его пояснице. Мясистый замок. «Скажи», — требует взглядом. Болото в радужках разрастается. Теперь оно смердит. Рот оказывается около ушной раковины, а низкий голос вползает в нее колючими лапками стрекозы из приоткрывшегося янтаря: — Ты всего лишь маленькая шлюха. Захлопни свою верхнюю расхлябанную дырку и открой нижнюю. Хозяин идет. Он обращается не к Бэмби. Почему-то юноша в этом уверен. Что ж, он подыграет. — Нет, папочка, нет! Меня домогаются! — он почти пищит, драматично, на манер голливудской актрисы. Клод тыкается носом, холодным, как огурец, в его шею: «Не зови меня папочкой, грязная ты стерва». — А я — и не тебе, — уж это-то Сиэль произносит с удовольствием. — Вмажь ему, Себастьян! За долю секунды — до того, как он произносит имя — в мутных водах Клода проясняется. Москиты воспаряют в высь, исполинские ящеры жадно втягивают ноздрями воздух: они предчувствуют опасность. И все же Сиэль разочарован: он ожидал большего. Шокирования. Испуга. Клод остался таким же плосколицым, хоть и немного растерянным. Видимо, серийных убийц не так-то просто застать врасплох. Ничего, черная шня-… Черный сейчас ему покажет. Его лезвие, видавшее виды, оказывается впритык к горлу. Бэмби так близок, что замечает небритые щетинки и то, как на них рефлексирует свет от лампы. Так, сквозь кожу прорываются блестящие лапки гигантских москитов. Клод не тот, за кого себя выдает. Вот что понял Бэмби. — Я просил не называть меня так, — бросает Черный. Интонация превосходства, которой Фантомхайву не хватало все эти несколько бесконечно долгих дней. От предвкушения и исполнения коварного замысла у юноши под коленными чашечками щекочет, как будто он упал ими в теплое мягкое молоко. Он отодвигается от Клода, но перед этим пихает его ботинком в бедро: за все те мерзости, через которые ему пришлось пройти. — Как дела, Умник? — спрашивает Черный. — Все еще настроен на безудержное веселье? — Только чур я сверху, — сухо отзывается мужчина. «На удивление спокоен, — думает Сиэль. — Это подозрительно». Черный склабится: — На швабре — разумеется. Видишь ли, мой член только для моей девчонки. Клод улыбается. Он даже не пытается подать сигнал своим дружкам снаружи: ни один из них не способен соревноваться по скорости с ножом, хоть и состряпанным из «говна и палок», как выражался Биг-Бен. — Твоя «девчонка» — умалишенная стерва, которая не умеет играть. Сиэль, ты правда считаешь, что сделал верный выбор? Ты меня сильно разочаровал. Сиэль встает на ноги и поднимает брови домиком: «И я этим столь… сильно огорчен?», его лицо перекашивает от злорадства. Внезапное ощущение — оно накатывает с головой, как цунами. Еще никогда он не чувствовал себя так хорошо. «Покончить с этим и поскорее». Но, ведь, что значит покончить?.. Бэмби не задумывался, да нет же, он и НЕ ХОТЕЛ задумываться, какая именно цель стоит для них с Черным теперь. Ведь просто наказать Клода явно недостаточно: обе стороны зашли слишком далеко. Никто не остановится. Бэмби сглатывает колючую слюну, а от триумфа не остается и следа. Убить? Черный, что собираешься делать? Если убивать, то прямо сейчас же. Разве нет? Клод не шевелится: лезвие впивается ему в кожу. Сиэль уверен, что он думает примерно о том же самом. Мужчина спрашивает, и кадык дергается: — Хочешь меня убить? — Ну, договориться у нас вряд ли получиться, — отвечает Черный. — Сам выбрал ввязаться. Не знаю, откуда вылез, не знаю, зачем. — Лезвие оставляет приметный след. Бэмби хочется зажмуриться, как он делал в детстве, когда Габриэль вытворял неприятные вещи. Разница между Бэмби и Черным в том, что Черный научился переступать границу — может убить, если это необходимо. В корке его головного мозга прочно сидит одна важная истина — выживает сильнейший. «Но если Габриэль — часть меня, которую я смог слить с собой же, получается, я тоже могу убить? Как Габи. Могу?» Однако проверять он не желает. Кладовка сортира внезапно распахивается и позади Черного оказывается мужчина, Сиэль даже знает его кличку — Малой Джонс. Он достаточно компактного телосложения: как будто создан для того, чтобы прятаться в засаде в туалетном чулане и выйти в свой звездный час. Он не бежит перехватывать шею Черного лезвием. Он хватает Бэмби, зажимает локтем горло и тычет в его адамово яблоко острием. — Убери от него руки! Руки, я сказал! — изо рта Малого Джонса брызжет слюна, а от его груди разит козлятиной. Тут же, на звук его голоса, дверь в сортир распахивается и в нее вваливаются четверо, включая Блонди. Кажется, все изумление, которое должен был испытать Клод, угодивший в ловушку, перешло на физиономию его суки. — Клод! — зовет Блонди и таращит гляделки. — Клод, ты в порядке? У Бэмби внутри все падает: на что они с Черным надеялись? Что Фаустус гладко и складно умрет, едва они позовут его на тет-а-тет? Голос разума шепчет интонацией интеллигентной shnyaga: «У вас были все шансы, мой капитан. Но, видимо, вы увлеклись ролью избранной и тюремной потаскухи». Бэмби испугался убийства, хотя убивать пришлось бы не ему. А Черный… Бэмби удивляет, что Малой Джонс полагает — Черный отпустит свою добычу ради него. Да он только посмеется, бросит: «Режь», и рассечет Клоду горло, как и следовало сделать минуту назад. Бэмби обнаруживает, что непроизвольно смеется. Смерти в лицо, как говорится. Он не полагал, что умрет вот так, но… — Он не выпустит Умника. Вы уже проиграли, — обнажает зубы, его глаза сверкают. Отвечает, как ни странно, Клод: «Выпустит», — это он к Черному обращается. А затем добавляет с интонацией человека, который распивает чашечку чая за незатейливой беседой: — Малой Джонс довольно горяч и сидит за убийство. На твоем месте я бы опустил лезвие. Он и правда его убьет. Сколько пареньку лет?.. Черный колеблется недолго. К изумлению Бэмби, он опускает сначала руку с оружием, а затем руку, сжимавшую чужое горло. Клод высвобождается, отходит и потирает шею. — Брось свою хрень на пол! — диктует другой тип, по кличке… кажется, Вермунт. Черный бросает. Его руки пусты, а у Бэмби глаза на лоб лезут, ведь он приготовился умирать. Он едва во второй раз не сошел с ума. — Немного не продуманный ход, да? Впрочем, у тебя не было другого выбора, тут я соглашусь, — произносит Клод. Он ботинком отшвыривает заточку подальше. Затем смотрит на Сиэля: — Соблазнитель из тебя не очень. Я сразу догадался. Сиэль язвит: — Я ему говорил. — А еще педик называется, — хмыкает Малой Джонс. У него очень выпуклые и синие вены по всему телу, а еще глаза небесные и на выкате. Похож на безумного братца Блонди. — Серьезно? — спрашивает Клод. Он качает головой: — И такая ненависть к пенисам… Я даже отметил пренебрежение. Раньше Бэмби находил Клода странным, но не опасным. Мутным. А теперь он видит, как тот кристально ясно держится в критической ситуации, как шевелятся его мозги — хорошо так шевелятся. Гоночные черви, по типу Кишкодрына отдыхают. Ассоциация — дождевые черви в банке. Объемной такой банке. Они кишат. Мегамозг. Контроль. Вот на что это похоже. А все, что было до — актерская игра. Видите ли, он УБЕДИЛ Черного и остальных, что не опасен. Умник. Очкарик в сраке шарик. И все в таком духе. Но он уверен в себе, продуман и… как будто знает, чего хочет. Но — чего он хочет? Наиболее страшный враг — тот, которого ты сможешь вычислить и оценить по качеству, как соперника, лишь после первого оглушительного удара с его стороны. «Темный ниндзя», — раздается в голове. Интонация по степени насмешки похожа на Габриэля, но Сиэль уверен, что это он сам подумал: просто его разум воспален от происходящего и мечется, как рыбешка в сети. — Сначала я было поверил тебе, но потом… — начинает Клод, Сиэль не сдерживает смешка. Он буквально проглатывает его и давится, как до этого давился репейником. Все потому, что вступление Клода и его манера распространяться напоминают клише — злодей в решающий момент начинает много болтать. Нет, чтобы сделать дело — прикончить героя — ему нужно… «Потрындеть. Почесать щупальцем, почпокать присосками», — раздается уверенный голос внутри. Он принадлежит образу темного пришельца — с поистине демоническими способностями. Если бы его щупальца не были повязаны, полиморф раскидал бы их по стенам. Этот голос лишь дань тому слиянию, что пережил Бэмби на корабле Лазутчика. Прообраз — Черный — находится в паре метров. От него все еще веет силой. Он как темная shnyaga, повязанная пиратами, на борту собственного корабля. Но все еще силен… С ним ничего не может произойти. Он всесилен. Ведь, правда? Клод и некоторые остальные замечают смешок. Он не может остаться без внимания в виду своей неуместности. Клод приподнимает одну бровь: — И что тебе кажется смешным? Сейчас. Под «сейчас», он, разумеется, имеет в виду лезвие приставленное к горлу Бэмби и безоружное положение Черного. Оба попали в ловушку, которую сами же и устроили. Что может быть более щепетильным и опасным? Они окружены. Вот-вот решится все, к чему шли, о чем тревожились. Вот так глупо. Ладно, — тревожился один Бэмби. Черный по-прежнему стоит с каменным лицом, словно они собрались обсудить ставки на гоночных червей. Словно у него все под контролем. Словно в руке — банка с еженедельным призером Кишкодрыном. Все внутри Бэмби содрогается от смеха: как он ненавидит эту тюрьму! Как он ненавидел корабль! — Ничего, — выдавливает он; рука, которая держит его за шею, грязная и дурно пахнет. — Просто кое-что вспомнил, из комиксов. Не обращайте на меня внимания. Клод переглядывается с Черным, но тому поведение суки не кажется странным. Блонди замечает: — А я говорил, что он конченная психичка. И дом он мой сломал. Малой Джонс не понимает: — Твой дом? В натуре? — Ага, из картона, на конкурс. Сожрал за обе щеки. — Вот больной ублюдок, слушай! Сожрать чужой дом, блять! Ебаный в рот! Это как «Алиса в Стране Чудес»: был там гигантский домишка, так его эта девчонка башмаком придавила. Бах! И нет его, а ведь там еще Зайка жил. Нет крыши — Зайка сдох. Блонди морщится: — Не было там такого дома. И — зайца тоже. — Слушай, ты кому поясняешь? Дисней не пялил? Мне мамка в детстве врубала по видеку. Колготки полосатые еще, как у пчелки в депрессии… у прошмандовки, от которой зайка ноги уносил. Не унес-таки. Бэмби кажется, кое-кто дунул прежде, чем идти на дело. Черный бросает нечто вроде: «Свита, достойная короля», и Клод смотрит на него пытливым взором, который отвечает нечто в духе: «Кто бы говорил». Тогда Черный предлагает: — Отпусти мальчишку. Ты и я, один на один. Готов драться без оружия, ты — можешь с ним. — Какое снисхождение… Что ж, повторю в более примитивной форме, которую даже ты сможешь переварить: я — интеллект, а ты — дурная сила, чье время истекло. Гитлер — не махал пистолетом налево и направо. За него все делали. «…Капитан Лазутчик не махал гравитационной пушкой налево и направо. За него все делали… его темные, персональные щупальца. Они распростерты по всему Космосу, вплоть до Черной дыры, в которой, как гласит легенда, и были сотворены… …Во силу зла! Во имя принца оленей!» Ха-ха-ха-ха! ХА-ХА-ХА! Бэмби буквально исторгает из себя смех, он бы рад остановиться, да не может. Клод дает знак Малому Джонсу: «Заткни его», и Малой Джонс накрывает рот ладонью. Она все такая же вонючая, а поперхнувшись не только вонью, но и волной смеха, Сиэль икает. Малой Джонс сокрушенно качает головой: «Вот психушка!», а затем приближает губы к уху и вторгается в него не менее грязными, чем руки, словами: «Поутихнешь, если скажу секретик? Мне пообещали, что я с тобой позабавлюсь. Мы все позабавимся! У меня никогда не было местных петушков, ты будешь первым». Сиэль выпускает изо рта комок слюны, бережно скопленной для ответа — хоть что-то помоет эту смрадную вонючку. Малой Джонс морщится и ругается, но тихо, чтобы не помешать Клоду. Он пытается высвободить руку и вытереть ее. «Тоже мне, чистоплюй нашелся!» Тем временем Клод продолжает свою речь, он обращается к Черному, который, тем не менее, не может не бросать взгляды в сторону Сиэля и Малого Джонса. В его взгляде читается неприкрытое: «Господи… да что на этот раз ты творишь?» —…Знаешь, когда я сюда только попал, то почти в первый же день услышал о тебе кучу историй. Живая легенда. Вы посмотрите-ка! Например, тот случай, когда ты откусил ухо своему предшественнику. Или, нет, ухо откусил ты его человеку, а альфе вонзился зубами в шею. Верно? Ближе к ключице. Вырвал клок плоти у человека. Звучит, как эпизод из фантастического фильма, не так ли? У меня даже мурашки пошли по коже. От восторга. Разумеется, я стал за тобой наблюдать. Но вот беда, чем дольше наблюдение, тем больше недоумение. Что же в нем такого особенного? Сама посредственность. Умнее ли он, чем я? Нет. Сильнее? Сомневаюсь. А может быть, он такого же вида, как я, только маскируется? Но я узнал, что ты обычный дантист, которому изменила жена, и он в состоянии аффекта убил ее любовника. И это все? — опешил я. Какое разочарование… Клод замолкает, а затем дает знак. — Майкл, Ромеро, Вермунт. Майкл самый крупный, Ромеро круглолицый и румяный, хотя худой, а Вермунт смуглый и кудрявый. Три фигуры отделяются и приближаются к Черному. — Будь лапочкой и не сопротивляйся. Тот, которого зовут Майкл, бьет Черного в солнечное сплетение. Черный подкашивается и падает на одно колено. Бэмби кричит: — Клянусь, отпустите его или сдохните! Я… ампф! Выпф! — ладонь зажимает губы и давит сверху, как бетонная плитка. — Чепмфы! Майкл и Ромеро держат Черного, пока кудрявый размахивается и наносит ему удар ногой в живот. Снова и снова, затем кулаком по лицу. Даже у Блонди при виде поверженного Черного что-то искажается в глазах. Как он убеждал Бэмби? «Черный — хороший человек. Это я во всем виноват». «Нет, я во всем виноват!» Бэмби не видит четкой картинки. Из-за влаги, застилающей глаза, люди превратились в силуэты. Он больше не пытается кричать, но старается вырваться — Малому Джонсу придется напрячь все свои и без того выпирающие жилы и кишки, чтобы удержать его. Внезапно все заканчивается. Люди замирают. Это Клод дал очередной сигнал: — Довольно, он нужен еще в сознании. Черного поднимают, заставляют встать на ноги. Его держит Майкл, который заломил ему руки сзади. Клод в очередной раз кивает. Сиэля прижимают животом к полу, срывают вниз штаны и трусы. Сиэль напоминает извивающуюся на берегу рыбу. Руки прижимают к полу, его растягивают. Запястья клешнями сковывает Блонди, он решает подсобить своим ангелам-хранителям. Блеклые, голубые глаза сверху вниз смотрят на копошащегося, у Бэмби лицо мокрое от слез. — Попка что надо, как у худенькой девчонки, — замечает татуированный мужчина, с осой на плече. Ромеро. Его ногти вжимаются в левую ягодицу Сиэля. Он и же и уверен: — Я буду вторым. Потом Майкл, Вермунт и Малой Джонс. Блонди, а ты хочешь? Будешь самым последним! Блонди хмыкает: — Не в моем вкусе. — Майклу надо последним, с его набалдашником, он в этой сладкой попке шахту пробуравит. Не знаю, как вы, а я предпочитаю без свиста, чтоб обтягивало. Майкл, ты последний. — Ладно, — неохотно соглашается Майкл, — растянете его для меня. Блонди хихикает, он уже как будто забыл о существовании Черного. Клоду не нравятся такого рода обсуждения, он морщит нос, словно ему в ресторане подали скисший суп, но молчит: он знает, что это все — часть зрелищного шоу ради главного гостя. Черный смеется. Клод и остальные оборачиваются. — У мужика крыша едет, — предполагает Малой Джонс. — Или он заразился от своей психушки! Клод находит это забавным: — На его месте плакать надо. Жалкое зрелище. «Легенда». Сиэль думает, что слово «легенда» не дает Умнику покоя, а значит, он тщеславен, и это его больное место. — Может мне его потом трахнуть в зад? — спрашивает Малой Джонс. Черный смеется еще громче, обнажая зубы. Ему приходится сплевывать на пол комочками с кровью, из разбитой губы течет. Он говорит: — Ты столько всего придумал: тужился, строил интриги, вертел тугодумами, а в итоге так осекся… Я думал, мой Бэмби — олень, но олень — это ты. Идиота кусок. Пошел ты к Лайалу в задницу. Главную ошибку ты уже сделал. — Пытаешься заболтать? — Говорю, ты допустил ошибку. Клоду не терпится. Он даже подходит ближе: судя по походке, он уверен, никакой ошибки быть не может. — И какую же? Просвети, о, легенда. Черный растягивает губы. От его спелой, малиновой улыбки мурашки идут по коже. Он говорит: «Очевидно, что ты не закрыл мне рот», а затем впивается зубами в одну из рук, которая стискивает его. Впивается очень сильно. Очень-очень сильно. Человек, этого не ожидавший, разжимает хватку со вскриком. Черный извивается, борется и окончательно вырывается. В его движениях теперь будет преобладать нечто звериное. Как будто человек, который только что был в плену, заснул, и вместо него открыл глаза некто другой. Он разворачивается к Майклу, чью руку укусил, а затем, точно дикая кошка, бросается на него и вонзает зубы в ухо. Чуть позже Сиэль поймет, что дело не в том, что Майклу не могли помочь. А в том, что на всех положили заклятье оцепенения. Приемы боя могут быть разными, но они не сравнятся с теми, которые использует тот, кому нечего терять. Кровь заливает пол, крик растет, набухает и лопается, как кровавый пузырь. Майкл пытается сопротивляться сквозь раздирающую боль, но со стороны кажется, будто слепой или пьяница хаотично дергается под музыку на танцполе: наконец, он падает на колени, а Черный выплевывает кусочек плоти. Мужчина корчится на полу, его кожи не видно за кровью. Что-то бордово-бурое торчит из него, а затем он теряет сознание от боли и падает. Сиэлю не верится, что все происходит по-настоящему. Человек… обычный человек способен на такое? Половину лица Черного скрывает маска, этакий кровавый намордник. Его глаза светятся от силы, которая распирает изнутри, и Сиэля охватывает ужас: он цепенеет, вжимаясь задницей в пол. Не может пошевелиться: кажется, что даже не дышит. Вместе с тем, кое-что странное происходит внутри. Из сердечного центра разливается леденяще-обжигающее пятно. Так вибрирует тонко уловимое торжество: «Они заслужили… Сделай им больно! Отомсти им! Убей!» И хоть этот голос скорее принадлежит Капитану Лазутчику, отдающему приказы темной shnyaga, Сиэль впервые чувствует, что это лишь его часть. Это ЕГО собственное желание. Убей их! Да, убей! Черный как никогда раньше напоминает свою ментальную копию, из головы Бэмби, — темную, полиморфную сущность. Никто не усомнится, — во всей Вселенной — что ее кровожадности, при должных обстоятельствах, нет границ. Черный закрывает лицо Малому Джонсу, который подскакивает на помощь, пятерней. Он вдавливает пальцы в одну из глазниц, и от истошного вопля Джонса кровь стынет в жилах. Джонс не видит, в том числе от пронзающей боли. Одной рукой полиморфная тварь захватывает все существо Джонса, высасывает из него соки, а затем бросает наземь, как пустую оболочку. Ромеро и Вермуту требуется время, чтобы прийти в себя. Вермут пятится и не знает, как подступиться, Ромеро вспоминает, что вооружен. Бэмби замечает, как тот вытаскивает заточку. Тогда юноша хватает его за ногу и изо всех сил тянет на себя. Ромеро падает, но не так, как хотелось бы Бэмби: он цепляется за раковину, держится и пытается ударить ногой Бэмби. Клод подскакивает, чтобы перехватить лезвие, Ромеро не отдает. Клод настаивает, он, должно быть, как и все, забыл о заточке Черного под раковинами. Черный толкает Вермута на подскочившего на ноги Ромеро. Бэмби кричит: — Себастьян, у Клода нож! Нож — это громко сказано, кусок лезвия, соплями примотанное к какой-то пластиковой, нестабильной рукоятке. Но Клод и не думает нападать, он сбегает в дверь. Он вышибает ей зуб тому пареньку, который должен был стоять на страже, но решил поинтересоваться причине чрезмерного переполоха. А затем Вермут и Ромеро сдаются: — Хватит, хватит, ладно? Мы все! Господи…— они с непередаваемым ужасом смотрят на головы Майкла и стонущего Джонса, тем нужна помощь, но вряд ли они думают об этом. Бэмби хватается за Черного: надо уходить, уходить как можно скорее! Черный впадает в странный ступор: он как машина. Она потратила больший резерв энергии и теперь нуждается в перезагрузке. Проблема в том, что у них нет на это времени. Юноша тянет его за собой, к раковине, смыть кровь, а затем уходить отсюда. — Как будто грязи попробовал. Вы на вкус — кусок грязи, — усмехается мужчина. Бэмби замечает, как на вытянувшихся и посеревших лицах Вермунта и Ромеро все еще растет ужас, что это не конец, что озверелый психопат бросится на них снова и сделает с ними тоже, что и с остальными двумя. Откусит им что-нибудь, будет много крови. Джонс стонет на фоне: «Помогите», разве он не должен был отключиться от боли? Господи, его глазное яблоко вдавили внутрь. Изнасиловали пальцами — «щупальцами» — в череп. Бэмби старается не смотреть, но не может сдержаться: его рвет на пол. Кусочки набухшей крупы, морковка, а еще кошмар наяву, воспаленные комочки ошеломления. Ноги дрожат в коленях, он вытирает рот рукавом. — Уходим, — повторяет он, как истукан. Помогает их спасителю умыться: боевого пса нельзя выпускать в коридор, не сняв кровавого намордника. Вода хлещет в разные стороны, он черпает ее в ладони и омывает кожу. Черный полощет рот, закашливается. Бэмби почему-то с ужасом представляет, что он поперхнулся откусанным мясом. Какое на вкус человеческое ухо? Бэмби пробирает озноб, он прилагает усилие и подавляет в себе тошноту. Они выходят из злосчастного сортира и сворачивают за угол. Как во время! С другой стороны лестницы идет патрулирующая охрана. Через пару минут раздается вой сирены.***
— Найди сигарету, — Черный прислоняется спиной к стене в камере. Их выпустили погулять только на следующее утро. Ходит слух, что Лайал думает запретить прогулки вовсе, на несколько дней — наказать тех, кто устроил «мясорубку» в Заброшенке. Виновных все еще ищут. — Они расскажут, — Бэмби вытаскивает изо рта прикуренную сигарету и передает мужчине. Сигарету он выменял на два мармеладных медвежонка у Вайлета. И сразу же попросил прикурить. Вайолет с ходу поставил ценник ребром: — С тебя три мармеладки. Те, что ты частенько трескаешь, я видел. Цветные такие. — Мишки, — подсказывает Бэмби. — Да хоть усришки. Три штуки гони. — Знаешь, как их сложно раздобыть? Не то что твое курево. — Ну так иди и раздобудь. А он прав, Бэмби теперь не решится менять сигареты, если только у Тодда, но его даже видеть не хочется после случившегося. — Два медведя. И то, только потому что я стараюсь меньше сладкого есть. Мой дантист велел: кариес, все дела. — Ладно. — И прикуришь. — Да уж за счет заведения. Только цвета я сам выберу. — Ох, ради бога, — Бэмби достает из кармана мятую, вскрытую пачку и протягивает, на, выбирай. — Только не бери розового, — тянет он с напряжением. Вайолет щурится, смотрит на него исподлобья и игриво двигает бровями: — Вот розового и возьму! Небось, самый вкусный. И вот этого желтого, на китайца похож. — Повелся, — Бэмби захлопывает упаковку. — Розовые со вкусом блевотной малины. Приятного аппетита. — Вот ты говнюк, Бэмби! — Сам такой. Кстати, китаец — ананасовый, ничего такой. Черный затягивается и выпускает струйку дыма. — Нет, не расскажут, — отвечает он, когда Бэмби приземляется на пол, рядом с ним. — Это секретик между нами и Ушком, и Глазиком. — Порванным Ушко и Вырви Глазиком, — поправляет юноша. Черный снова затягивается: — Как скажешь, капитан. «Капитан?» — Наконец-то, хоть у кого-то погоняла хуже, чем у меня. Они какое-то время молчат, а когда тишину хочется разбавить, когда сквозь нее прорываются воспоминания, Бэмби спрашивает: — И как оно на вкус? Ему отвечают, даже не задумываясь, как если бы уже размышляли на эту тему: — Мраморная говядина не первой свежести. Ее поваляли в свиных хрящах и ошметках свиной шкуры. Грязный водянистый поросенок. Сиэль кривит ртом: — Блевотно. « — Что на завтрак, дворецкий? — Овсянка, сэр. А еще — блевотные ушки зэков. Сэ-э-р». — У него славно получилось пародировать дворецкого. Черный продолжает курить. В расслабленных движениях кистей, век, губ не стоит никакого вопроса или напряжения. Его спокойствие, наверное, так и останется загадкой. Как и то, что прячется за ним. Сиэль выдыхает: — Я бы от куриных наггетсов не отказался. — Дрянь. Нужен стейк: крупная морская соль, розмарин. И — спаггети. — Я думал, тебе мяса хватит на неделю вперед. Черный как будто не слышит. Он задумчиво тянет: — Многое бы отдал за кусок стейка… — Так и быть, когда выйдем, угощу. Приглашу на ужин в «Палацио», там лучшая в мире еда. Если их шеф-повар еще не уйдет. — Я мясо никому не доверяю, поэтому сам жарю. — Только не говори, что любишь готовить. — И что в этом удивительного, гений? — Ничего, просто… — Сиэль потирает лоб, — просто ты создаешь впечатление человека, который… ну, знаешь, он заваливает оленей, а она сдирает шкуру и готовит из них: себе платье, детям безделушки, а еще — котлетки на всю семью. — Готовка была моим хобби. — А у нас готовка была чем-то вроде: позвони и закажи. У меня никогда не было времени, а у Артура… — У педиков все не как у людей. — У меня между прочим была и девушка. Ясно? — Бедняжка. Она хоть раз кончила? Их диалог снова идет не в том направлении. Сиэль ляпает: — Я лишил ее девственности. — Нет, не лишал. Но он знает, что этот нюанс важен для гетеросексуалов. В конце концов, никто не узнает правды. Черный даже не смотрит на него. — У меня только один вопрос — чем? — Хватит, а? Не смешно. Я серьезно. — Ладно. Но я могу продолжать бесконечно. — Я уже понял. — Врать не надо только было. — В каком месте? — Девушка не была гетеро: она просто попутала тебя с другой девушкой. — Я — мужчина, Себастьян. Себастьян приближает лицо, у него выражение, дескать, да неужели? Он немногим выставляет руки перед собой и медленно — невообразимо медленно, как в замедленной съемке — тянет к Сиэлю. Тот догадывается: подобное выражение лица у Михаэлиса возможно при визите запущенного пациента. Воображение рисует диалог. Стоматолог Михаэлис натягивает перчатку: — Все из-за вашего патологического страха дантистов, сэр. Запустили свои зубы донельзя. Что у вас там? О, вот как. Черная дыра курит в сторонке. Хотел бы я отказаться от вас, видите ли, патологически не терплю оленей вроде вас. Сэр. — Он еще протягивает это «сэ-эр», как дворецкий из юморных сериалов про джентльменов. — Открывайте рот. Шире. Еще шире… Проверим, какой вы мужчина. Бэмби пятится назад: он двигается также медле-е-ено, как и руки напротив. — Что… что делаешь? — Проверю, какой ты настоящий мужчина. — Зачем? — Но хотелось спросить, каким образом? Руки делают рывок. Они заползают под футболку, заполняют собой пространство над кожей и определенно стремятся защекотать до смерти. Сиэль извивается. Уж на сковороде. — Не надо! Разум рисует ассоциацию: просто Черный снова отзеркаливает своего двойника. Вездесущие руки — это щупальца полиморфной твари. Черный нависает сверху, ему ничего не мешает продолжать справляться руками, доставать до самых чувствительных местечек. Он их ищет, и обязательно найдет. Так дантист орудует инструментом — от него не спрячется никакое место, подверженное слабостям. «Все отшлифуем, сэр. Каждый уголочек». Смех Сиэля перерастает в хохот.