***
— Исключено, — Черный отказывается, когда Бэмби предлагает свой план. Но это только потому, что он не понял, в чем заключается суть. — Тебе нужно всего лишь присутствовать на наших встречах. Будешь куратором, такое никак на твое имя не повлияет! Главное, что мы будем под постоянным наблюдением охраны и в массовке. Это хоть немного обезопасит… — Другие олени… Исключено. — Но ведь… — Тема закрыта. Прижми свой зад и прекрати… «Прекратить, что? Думать?» Черный это произносит спустя паузу. Да, он и правда говорит вслух: «Думать». — В прошлый раз мой план сработал. Кто помог вернуть репутацию Хрену с чайником? А узнать секрет Мучного Херувима? У Черного кончается терпение. Это видно по тому, как он встает с места и приближается к Бэмби, он нависает над ним. Бэмби хорошенько выучил прием: стать выше, показать, кто тут главный, оказаться лицом к лицу. Возможно, с прежним Сиэлем это бы работало, но теперь Габриэль в глубине души истерично хохочет. Сиэль отступает на пару шагов, но поднимает голову вверх и встречает пытливый властный взгляд. — То, что я изучаю с ребятами в клубе — не чокнутость. Это куда ближе к науке чем ты полагаешь. — Разумеется, слышать это именно от тебя — крайне убедительно. — Тульповодство имеет прямое отношение к тибетским монахам, — Сиэль не хочет сдаваться. Себастьян его услышит, хочет он или нет. — Почитай на досуге, вместо желтой прессы блошиного рынка. Медитация, концентрация и сила воли. Монахи в древности могли делать так, чтобы их личные объекты медитации становились видны остальным людям. А это уже влияние на реальность. Неужели неинтересно? У Черного пряди выбились и налезли на глаза. Бэмби машинально убирает их. Жест игнорируют. — Вот когда сможешь вино из чая сделать тогда и поговорим. Хесус. — Моя практика помогает изучать подсознание. Я уже говорил, что будущее стоит за исследователями мозга и его способностей? Черный молчит, Бэмби слышит его размеренное дыхание. Он говорит: — Ты должен был спросить, как? — … — Допустим, ты спросил: «Как?» Тогда я отвечаю: люди изучили только поверхностное, то, что они могут потрогать, пощупать, увидеть глазами. Сказал бы ты людям в пятнадцатом веке, что они будут разговаривать на расстоянии и смотреть миры в коробках? Так вот, похожая ситуация с психонавтикой. Мозг человека — крайне не исследован и способен на многое. Прогресс уйдет по двум направлениям: кто-то сможет управлять снами и делать свою вторую «реальность» внутри, а кто-то будет пользоваться новейшими технологиями визуальной реальности. Компьютерами. Визорами. Так что твой аргумент, психонавтикой занимаются кретины, не работает. У Черного припасен другой аргумент. Он хватает юношу за шею сзади. Сначала он заставляет его встать на колени, а затем толкает на пол. Садится сверху. Сиэль отбрыкивается. — Как же ненавижу тебя! — он отмахивается руками, но их ловят за запястье, а глазами смеются. — Слезь с меня! — Ты подчиняешься, сопля: делаешь, что говорю. Никакой отсебятины. Не знаю, что ты там опять себе надумала… — Да понял я уже давно, слезь, дышать больно! Ты чертовски тяжелый! Сиэль вырывается из тисков, ему нужна передышка и путь к отступлению. Он оглядывается, словно не знает наизусть, что позади возвышается двухъярусная койка. — …И все равно я прав, тысячу раз прав, и ты знаешь! — выпаливает он и отшатывается, готовый отпрыгнуть, если придется: заскочить на второй ярус и отпихиваться ногами. — Прирежут, как овцу, такой смерти хочешь?! Я предлагаю хоть какой-то вариант! Он уже держится одной рукой за перекладину, чтобы подтянуть тело вверх. Черный спокоен, как будто не намерен преследовать. Он молчит. —… — Ты не можешь никому доверять, некого позвать к себе! А я предлагаю дело. Массовка — лучший вариант, чтобы хоть как-то продержаться. Неужели непонятно? Больше нет шансов! — Олень с оленями, а волки… — В дурдоме, но, спасибо, что живой. — Сам решу свою проблему. — Смотрел фильм, где влиятельного папашу собственный сын арбалетом на сральнике пришил? Вот где тот не ожидал. — Ты сейчас челюсти не соберешь, Сиэль. Держи язык за зубами. — Правда злит. Нет, он не успевает вскарабкаться. Его ловят в моменте подтягивания, обхватывают за талию и снимают, как рыбу с крючка. Вниз. К стене. Лицом к лицу. Руки припечатаны. Когда Сиэля толкают в грудь, у него спирает дыхание. Странно, что сжимающая, перехватывающая боль вызывает смех. Капитан Лазутчик хохочет на привычку темной shnyaga обнимать его тельце своими щупальцами. «У меня есть сила править. Это МОЙ корабль!» Сиэль впивается взглядом в карие глаза, он физически ощущает энергию, которая раздирает его изнутри. Это темная энергия космической твари, которая не знает границ морали. Внезапно Сиэль совершенно точно знает, что следует говорить: — Трахни меня, — он облизывает губы и поглощает лицо Себастьяна красноречивым взглядом, скользит им вниз по груди и еще ниже. — Я же гей, только этого и хочу: вставь мне свою палку, давай, трахни. Ты же тоже этого хочешь? И — я хочу. Он его убьет. Так кажется на долю секунды. Сжатая в кулак рука заносится вверх, и юноша успевает зажмуриться в момент резкого движения. Кулак врезается в стену. Себастьян отстраняется. Происходит чудо: вино появляется из воды. Даже если это всего лишь банка «Бурного массива», которая от удара, падает с полочки на пол. Крышка приоткрывается с чпокающим, влажным звуком и несколько капель белесой жидкости вытекает на свет. Как пошло. «Хесус. Спаси». Черный ложится на кровать, матрас скрипит. Он отворачивается к стене, словно только что не планировал размазать Сиэля вместо штукатурки, словно его фаланги сделаны из железа. — Разговор окончен. Я спать. Ты на стреме. В висках все еще пульсирует, а сердце перекочевало в горло. Сиэль старается, чтобы его голос звучал как можно ровнее: — Какая жалость, — выдыхает он, — и, что, мы не будем шпилли-вилли?.. Но отвечает Сиэлю только тишина. Он приземляется задницей на пол: «Кусок канальи. Канделябр в зад». Ему кажется, что шепчет он достаточно громко, но Черный не слышит. В тоже время можно быть уверенным: Черный не спит, а еще у него должна сильно, очень сильно болеть рука.***
— Странный вопрос, — Бэмби качает головой. Он задумчиво смотрит на руку Черного, перемотанную бинтом. — Давайте поясню: тульповодство не про вещества, а про вас. Ваше личное совместное приключение в жизни с другой, хм… стороной самого себя. После явления Габриэля и его спутника такие заявления звучат странно. У них даже есть привкус горечи, но ведь Габриэль — не тульпа. Он — отколовшаяся личность Бэмби, не поддававшаяся контролю. Защитный механизм психики. — Но это же глюк! — не унимается Малыш Э, который лучше бы был О. — Зачем мучиться, если можно помочь… — Да не получится у вас с веществами. Это так не работает. Подумайте о последствиях. Вы должны быть осознанны, контролировать ситуацию. Послушайте!.. У Бэмби звук изо рта обрывается. Ему хочется перестать объяснять и выйти из зала: придурки, пусть хоть обглотаются, им уже ничем не помочь. Они мыслят совершенно по другому. Но он решает не сдаваться. — Сложно, Бэм, — говорит малыш Э. А Бэмби кажется, он объясняет невероятно просто. Проще ведь некуда. — Мозг — это ваше хранилище, ядро. Здесь хранятся, перевариваются, утрамбовываются все ваши знания, навыки, впечатления, воспоминания… Так? — Ну, допустим, — соглашаются. И на том спасибо! — Ваша личность — программа, которая создана мозгом на основе исходных и полученных в течение жизни данных. И вот, однажды, эта личность захотела вторую личность. И она мозгу дает посыл: нас две, я, вот, разговариваю с ней. Но одного желания мало. Мозгу нужна некая убежденность, ваша уверенность. Вы твердите — форсите, да? — твердите, твердите… и однажды мозг: «Ладно, утомил». Он выделяет место для второй личности. Позволяет ей быть. И вот вы уже общаетесь с другой личностью. Она обладает своим характером, мнением, вкусом. Она может чему-то вас научить, заставить посмотреть на мир по-другому. И она будет заинтересована в вас, как мать. Понимаете? Вы невероятно близки, до невозможности. Вы как две капли из одного сосуда. Разве это не потрясающе? Лучший друг, который не предаст. Лучший друг, который знает вас лучше всех людей на свете. У вас один мозг — одна память, один материал. Не знаю, как вам, ребятам, а по мне с этим интересно работать. — А такое правда возможно? — Почитайте про историю Билли Миллигана или других людей с множественными личностями. Я вам говорю не о магии в Хогвартсе. Так устроен наш мозг. Он способен на такое волшебство. — Звучит здорово, Бэм, — кивает Слеза Лосося, — по мне, так стоит хотя бы попробовать. Чем тут еще заниматься? — И все же, — не унимается Скунс, — с помощниками, если вы понимаете о чем я, все получится быстрее. Зуб даю. К тому же, мы все разные, согласен? Ты вон какой умный, а вот Малыш Э говорит, что стоит ему закрыть глаза, как, все, мрак, темно, как в гробу, а он не может представить свою девчонку. И как ему ее видеть, если он ее не может придумать? — Развивать воображение. — Бэмби, извини, брат, но… если ты захочешь нарастить гору мышц, типа старины Крэга, вот лично тебе без химии не обойтись. Согласишься? — Значит, моя сила в чем-то другом, и я ее раскрою. Это будет моя сила. Настоящая. Понимаете, о чем я? — Я не вижу, в чем проблема вдарить по мозжечку, — улыбается Скунс. — Ладно. Я ввожу новое правило — никаких этих самых штучек. — Каких таких штучек? — щерится Скунс. — Огласите весь список! — Послушайте, либо вы делаете свой мозг, либо мозг делает вас, а что еще хуже — нечто химозное делает ваш мозг. — …Или можете просто попросить Бэмби, он вам все сделает, — бормочет Черный, но его никто не слышит, и он листает журнал дальше. Теперь руку тянет темнокожий по кличке Мартышка: — А как избавиться от тульпы? Скунс смеется: — Чувак, тут не знают, как ее сделать, а ты «избавиться»! Не смеши! — Но что если тульпа будет мешать? Что если она сделает нехорошие вещи? — Вонзит тебе нож в горло, пока ты дрыхнешь? Или насрет в тарелку с кашкой? Раздаются одобрительные смешки. Все понимают, что то, чем является тульпа, не дано влиять на физический мир. Благо Фантомхайв уделил объяснению этого факта достаточно времени еще с самого начала. Тульпа — плод разума, ее источник — мозг. — Ну не знаю, — Вайолет выглядит растерянным, — говорить там всякое. — Чувак, тульпа живет только в твоем мозжечке, она не может причинить физический вред! — смеется Скунс. — Это как воображаемая девка, только ты не напрягаешься, что она там говорит, делает, а мозг делает это за себя. Тебе по кайфушечкам. Это он смеется теперь, а до этого Сиэлю пришлось приложить усилие, чтобы объяснить, как это работает. — Ладно, а если она влюбилась не в того мужчину? — спрашивает Вайолет. — То есть, я хочу сказать, если она влюбилась… ай, в общем, забыли! Все! Но слишком поздно. Заключенные оживляются. — Погоди-ка… как это, влюбилась в мужика? То есть, ты хочешь сказать… твоя тульпа влюбилась в мужика? — спрашивает Скунс. «Хесус, помоги, — Сиэль поднимает глаза к потолку. Сейчас «хтыщь-хтыщь случится у него из ушей». — Не в тебя? Твоя тульпа? У Вайолета глаза из орбит вылезают: — И что с того? Это же не я втюрился в него! Уже свистят и улюлюкают. Вайолет вскакивает с места и поднимает перед собой ладони: — Я пас с вашими тульпами, не хочу стать петухом. — То есть, я по-твоему петух? — с места, тяжело и грузно, не смотря на легкие габариты, поднимается Слеза Лосося. Даже капля под его глазом презрительно сморщивается. — Ты меня сейчас что, спермоглотом обозвал, а? Я для тебя вафлер какой? Я тебе сейчас губешки-то макаковые поотрываю, губошлепка анусовая! У Вайолета глаза становятся еще больше. Потрясающе чистый белок, а по ним розоватые канатики. Кто-то почти выкрикивает: — А вас не настораживает, что у него вообще есть тульпа?! Парни начинают спорить. Шум и обвинения растут. «Нет, так дело не пойдет», — думает Бэмби. У него начинает болеть голова. Почему-то именно в этот момент он вспоминает о Грелле и внезапно хочется плакать. — Ребята! Ребята, внимание!.. Ребята, да послушайте же! — он не слышит собственный голос, а происходящее снова начинает казаться сновидением. Вновь раздается знакомый голос: «Тишина». Приятное слово в хаосе. И тишина настанет.«Он был прекрасен, как Иисус…».
— Благодарю, куратор, — Бэмби кашляет в кулак и двигает плечами, вверх-вниз, чтобы разомнутся и, может быть, отвлечься от внутреннего лика Грелля Сатклиффа. Мертвого невинного андрогина. — Итак, ладно, на сегодня встреча окончена. Предлагаю встретиться завтра в это же время… Все хорошо все обдумают. Верно? Люди выходят, попутно обсуждая произошедшее. Вскоре остается один темнокожий, по кличке Мартышка. Бэмби оборачивается к нему: — Ну merci тебе, Вайолет. — А чего? — Да я уверен, что у тебя нет тульпы. — Я сделал! Ее зовут Моника. Бэмби вздыхает: — Так просто автономную, хоть и воображаемую личность, не сделаешь, Вайолет. У тебя разыгралось самовнушение, вот и все. В какой-то степени это полезно в нашем, — Бэмби ловит взгляд Черного, — то есть, вашем, деле. Но Вайолет непреклонен. — Я сделал! Это беспокоит меня, знаешь ли! И ты говоришь, самовнушение? Она достала меня! Все говорит и говорит вот тут! — парень давит пальцами в виски. Так давит, что Бэмби морщится. — Я тебе не вафлер какой-то! Зафиг я вообще ввязался! А теперь она еще и обиделась на меня! Типичная девка: ой, все! Просит признаться в любви, и не абы кому, а Черному! Ты хоть понимаешь?! Сечешь драмку? В пылу речи Вайолет забывается, а может быть причина кроется в умении Черного быть незаметным, когда нужно. Черный оглядывает Вайолета с ног до головы: у него на лице написано «держись от меня подальше, чудовище». Когда негр замечает, уже слишком поздно. У него глаза из орбит вылезают, он подскакивает на месте: «Ладно, потом поговорим!» — пищит он и сбегает через дверь. Куратор и подопечный остаются вдвоем. Бэмби складывается пополам, он истерично хохочет, до слез и долго не может остановиться. — Тебе кажется это смешным, сопляк? — Не буду я его шлепать по за-а-а… — Бэмби задыхается. Ему нужна передышка, чтобы пояснить. И пояснить до того, как его размажут по стенке: — Я вспомнил, на днях какой-то парень в душевой прокричал: «Не буду шлепать его по заднице!». А ведь это ведь был Вайолет! Черный, он тебя имел в виду!.. «Я не буду шлепать его по…»… Бэмби не может перестать смеяться, у него болит живот. Как бы потом голова не болела. Черный качает головой: — Одни олени кругом. Дверь открывается и входит мистер Ландерс. Он напоминает зефир, который уронили в кружку: такой же рыхлый и недовольный. Мучной («ту-учной», смеется Бэмби) херувим. Его сопровождает охранник, из тех, что прибыли со штабом подмоги. У него редкая борода, а глаза напоминают свинячьи. — Что вы тут делаете? — спрашивает мистер Ландерс. Бэмби не знает зачем отвечает: «Я хохотал, мистер Ландерс». — Да, я слышал. Что ж, это не запрещено. Но у вас тут было собрание. — У нас кружок, — отвечает юноша, он наблюдает за тем, как напрягается подбородок психолога, на него садится муха, которая до этого петляла над лысиной Слезы Лосося. — По интересу кружок. Кружка-кружок — для нашего зефира мучного дружок. — Я это знаю, просто не успел на вашу сходку, как вы разбежались. Мистер Фердинанд мне уже рассказал. Так вот, я пришел, чтобы объявить: встречи вашего кружка запрещены. А вы зайдите ко мне в кабинет, Фантомхайв. Бэмби находит взглядом Черного: тот явно не в курсе, что происходит. Смеха как ни бывало.***
— Вы мстите, признайтесь, — говорит Сиэль, когда они оказываются в кабинете наедине с Эшем. Он плюхается на сиденье и скрещивает на груди руки. Психолог садится за свой стол, уставленный цветочными горшочками. Сиэль проводит пальцем по одной из тарелочек под кашпо — пыль протирать не забывают. — Не понимаю, о чем вы, Фантомхайв, — отвечает мистер Ландерс. — Встречи под вашим началом я лично запрещаю. Видите ли, тульповодство — не то, что поможет заключенным. Более того, это представляет опасность. — На ваших занятиях я чуть не подавился картонным домиком Блонди. Вспыхнула междоусобица между участниками, вызванная вашим неумелым пониманием психологии членов группы. — Спасибо, что напомнили о том, как вы, поддаваясь импульсу, повели себя крайне вызывающим образом. Вы затолкали в рот кучу картона и начали бегать, как обезьянка. Это тревожит меня. Как вы себя чувствуете? — С чего бы вас вдруг это беспокоило спустя столько времени? О, ради бога, вы просто мстите, признайтесь уже! — Сиэль понимает, почему так злится: единственная возможность обезопасить себя сейчас под угрозой одного упрямого обидчивого человека, который никогда даже не поймет масштаб и глубину его проблем, потому что живет другой жизнью. Он вскакивает со стула и упирается ладонями о столешницу. — Это непрофессионально. — Непрофессионально, — задумчиво повторяет мужчина. Его желейный, дребезжащий подбородок, бегающие глазки и накрученные белые волосы раздражают. Пялящиеся с полок статуэтки ангелочков. — Анально, анально, — передразнивает Сиэль. — …Разрешать ваш клуб. Что и требовалось доказать. — Нам нужен клуб по интересам. Раньше мы встречались, и в этом не было проблем. — Раньше мистер Лайал не вводил меня в курс дела. Возможно, вязание я бы одобрил, — Эш выбрал тактику игнорирования нежелательных элементов в речи собеседника, — но только не сомнительное увлечение массовой… галлюцинацией. Это очевидно. — Я знаю, почему Лау вас не любит. — Фантомхайв, наш разговор окончен. — Потому что вы — непрофесси-ОНАЛ. — Да, да, очень остроумно. До свидания. — Досвид-АНАЛ-ия… Что вы там помечаете обо мне? — «Зацикленность на теме гомосексуальности и ярко выраженное проявление инфантильности». — Серьезно? — Нет. Покиньте кабинет, заключенный. — Да вы явно не професси-ОНАЛ. — ДО СВИДАНИЯ, Фантомхайв. — ДО СВИДАНИЯ, мистер ЛАНДЕРС. Они все же это делают. Переходят на взаимный крик. Их голоса должны быть слышны снаружи. Фантомхайв закрывает дверь, он агрессивно надавливает на дверную ручку и пару раз ей щелкает, уверенный, что Ландерс на дух не переносит громкие звуки: «Вот тебе, тучный херувимиус, вот тебе!» Напоследок он выпячивает таз и делает поступательные движения. Быстро-быстро. Когда он разворачивается, то натыкается на вопросительные взгляды Томаса и Черного, который остался ждать в коридоре. Охранник дежурит, оперившись плечом о стену, во рту у него соломинка: наверное, из внешнего мира, где растет высокая трава и свободно живут люди. У Черного в руках раскрытый журнал. На этот раз заголовок гласит: «ШОК! Викторианские дворецкие делали эту смесь из соды, чтобы успокоить своих господ». Юноша упирает руки в боки. — Чего? — спрашивает он. — Обмен вежливости с личным психологом. Черный издает странный звук. Именно так должен вздыхать уставший от потомков двухсотлетний старик: «Ничему я их не научил». У Томаса на лице вырастает тень, а глаза загораются. Он ворочает языком соломинку, отправляя ее в угол рта, чтобы удобнее говорить: — Я все видел, Фантомхайв. Проявления неуважения к сотруднику тюрьмы, знаешь ли. За это ой че полагается… — Томас, да ладно тебе, — вступается Михаэлис будничным, легким тоном, — парнишке в голову ударила эта. Как называется… — Моча? — Хуже. Расстройство, еще у юнцов, называется так… — Сперматоксикоз, — догадывается Томас. Попал в точку. Кажется, Черный нарочно дал ему возможность ответить: тебе лучше знать. — Вот именно. — Ладно, будем считать, я ничего не видел. Но только в этот раз. Бэмби хочет постоять за себя, но Черный хватает его за плечо, разворачивает и толкает в спину, шагай. — У Саурона сегодня хорошее настроение? — спрашивает Сиэль, когда они отошли достаточно далеко. — У кого? — Черный не знает о ролевых играх Томаса. — Просто он терпеть не может Ландерса. — Откуда знаешь? — Знаю и все. Чего там выделывался? — Ландерс запретил мою группу. Мой клуб. — Неудивительно. — Это стратегический провал, и нужен другой план. — Нужно чтобы ты ничего не выдумывал. Я с самого начала сказал: спра-… С какой планеты ты свалился? У Бэмби руки дрожат от злости, и в коленных чашечках дрожь не уймется. Он решает расслабиться, а именно — сделать очередную попытку рассмешить тюремного лидера: — Внимание, сказка. На черной-черной планете стоит черный-черный городишко. В этом черном-пречерном городишке есть черная-черная тюрьма. А в ней зэк. Не черный, но при этом черный. Самый черный, чернее всех черных, которые и правда черные. И вот этому черному, хотя и не черному, зэку на голову сваливается… — Долбаеб. — …Сваливается Синий принц. — Синее синих, которые правда синие или притворяются? — …Черный привык решать дела по-черному, но Синий показал ему, что есть другие цвета. Возможности, виденья… точки зрения, — он напоминает о тульповодстве и их недавнем разговоре. — Черный никогда не станет синим. И тем более голубым. — А черный, в свою очередь, показал синему, как… делать дела по-черному. Объединив силы они смогли… отсидеть свой срок спокойно. Выйти живыми туда, где… ну, не знаю, растет высокая трава и из нее можно соломинку в рот. У Черного изгибается левая бровь. Высоко вверх изгибается. Немой вопрос, на который Сиэль со смешинкой во рту отвечает: — Видел, у Томаса во рту соломина? Я подумал, здорово, что человек может по пути на работу… сломать травинку и жевать ее. Вот ты: ковыряешься у людей в зубах своим инструментом, а во рту у тебя соломина. И все такие: ого, да этот человек явно свободный, он может позволить себе прийти на работу с травиной в зубах. Черный странно, устало вздыхает: «С травиной в зубах»… — повторяет он себе под нос. Сиэль толкает его локтем в бок. — Ты улыбнулся. — Мои лицевые мышцы бьются в конвульсиях, не зная как выразить степень печали. — Как выйду отсюда, первым делом сорву соломину. Травина в рот, чтоб ее. Ну а ты? — Даже не представляю… — Эй, Михаэлис! — кто-то окликает. Черный оборачивается. Это Джерри. Сегодня его уши особенно сильно торчат перпендикулярно полу. — Тебя вызывает начальник. — Прямо сейчас? — Прямо сейчас. — А он хорошо попросил? — Черный прищуривает глаза. — Как он попросил, Джерри? — Давай без этого. Он ждет, я тебя отведу. — Эх, Джерри, Джерри. Ну ладно. Так и быть. — Да у тебя нет выбора. — Да ну? Серьезно? Вот это ты меня удивил, Джерри. Без ножа режешь. Бэмби плетется сзади. Ему кажется странным, что Черный может шутить с Джерри, но только не с ним. Он молчит, наблюдая, как мягкотелый Джерри выходит из себя, но ничего не может поделать.***
Лицевые мышцы. Почти половина психологии заключенных зиждется на лицевых мышцах. Глаза, руки, позы — лишь малая часть от той доли, на которую приходятся красноречивые мышцы физиономий. Черный с удовольствием наблюдает за тем, как Фердинанд Лайал не способен проконтролировать желваки: они дергаются, как спинные мышцы лошади под слепнями. Ревизоры, да, Фердинанд? Твоя карьера зависит от отчета. Начальники в Алиент-Крик сменяются довольно регулярно, и сложно сказать, что служит тому причиной: сложный характер подопечных или инсинуации всякого рода, которые невозможно предугадать или проконтролировать. Леон Маран — одно из главных упущений года. Наркотики, поставляемые китайской мафией, — второе. А третье, самое главное, упущение, Ферди, это — я. Черный садится на крепкий стул. Он кладет нога на ногу, тянется к вазе с конфетами, берет пеструю упаковку, разворачивает и кладет шоколадную мякоть в рот. Он терпеть не может сладкое, но он должен съесть эту конфету… Почти. Он сплевывает сгусток в обертку, заворачивает и выбрасывает в мусорное ведро. Все, что он думает о Лайале. Лайал наблюдает. Он вроде хочет прокомментировать увиденное, но передумывает. Он сразу переходит к делу. — Телевизор на стену хорошо украсит твою камеру. Как считаешь? — Гениально, док, чтобы все издали видели, кто на чьей стороне. А то я и так купаюсь в доверии. Более умного ничего не услышу сегодня?.. — Ты больше не лидер, понимаю твое негодование. — Этот очкастый… как его… — Клод. — Он твоя фигура. — С чего ты взял? — А как ты догадался, о ком я? — Я знаю, что происходит в тюрьме. МОЕЙ тюрьме. — Твоя наивность меня убивает. И не только она. — Хочешь сказать, я сделал неправильный выбор, да? — Заметь, это ты говоришь, не я. Дела идут неважно, Лайал? Чего же тебе твой умник не помогает? — Ты знаешь, за кем стоит кухня. Как они транспортируют наркоту? Ты же хочешь отомстить тем, кто тебя свергает? — «Свергает». Какие словеса! Они всего лишь сосут мой хуй. — Господи, ради всего святого, Михаэлис! Прекрати играть в матерого зэка! Сними ты уже эту маску. Мы оба знаем, что ты не такой. Поговори со мной по нормальному, ну же! Я хочу помочь тебе… и себе. Скажи мне, как. Кто я догадываюсь. — И ты тоже в очереди, но последним будешь. — Последним куда?.. — Сначала Лайал не понимает, а затем догадывается: — Черт, иди в задницу! — Лайал, ты не умеешь говорить на нашем языке. Ты сейчас пригласил меня. Смекаешь? — Я не знаю ваш язык, и не собираюсь вникать… Слушай, а как этот?.. Как его… зеленый?.. Странный такой… Фамилия на языке вертится. — Фантомхайв? — Мистер Ландерс сказал, что у него крайне нестабильная психика. Он рекомендует отправить его на обследование. — Какое обследование? — Психолог рассказал мне, что он требует официально разрешить его группу, где он проводит лекции по созданию какой-то там карманной шизофрении. Ты что-нибудь слышал? — Допустим. И в чем проблема? — Эш, то есть, мистер Ландерс, убежден, что это опасно. — Тульпа — всего лишь психологическое явление. Ну будет у тебя клуб по изучению психических штучек-дрючек, это же не наркотики, Лайал. Ты, наоборот, должен поощрять коллективные занятия и интересы. Чем бы наши не тешились, лишь бы не ширялись и не убивали друг друга. Не так ли? — Томас рассказывал, ты с ним хорошо общаешься, да? Нашел друга? — У меня нет друзей, Лайал. — Переживаю я за здоровье паренька, а ведь он из хорошей семьи. Может ему следует на экспертизу пойти… Эш… господи, да что ж со мной сегодня, мистер Ландерс, его тщательно осмотрит. Мда. Городское отделение для психически больных переживает хоть и не лучшие времена, но всегда готовы помочь… — Этот номер не пройдет хотя бы потому, что мне глубоко плевать. Ты смешон. — Так что, Михаэлис, скажешь, как китаезы — а это они же, да? — делают? М?.. Они играют в забавную игру. Называется гляделки. Лайал на этом собаку съел, но и Черный не промах. Лайал дает понять, что может делать это хоть весь день: видимо, совещаний у него не запланировано, а ближайшая комиссия с ревизорами беспокоит изрядно. — Разрешишь клуб, — наконец, говорит Черный. — Это сложно. Это же не вязание тебе… а какие-то… абстракции. Штучки-дрючки, да. — Находчивый мистер Ландерс придумает объяснение, почему зэкам просто жизненно необходим этот клуб. Они снова играют в гляделки. — Итак?.. — сдается Ландерс. — Итак, ты просчитался. Лау не имеет к трафику отношения. Во всяком случае, в таком колоссальном количестве. Тебе нужен Дэдди. — Быть не может. — А ты послушай, и я расскажу.***
Бэмби вбегает в камеру. Черный качает пресс на полу. — Они разрешили клуб! Сам Лайал дал добро! — Вот это да, — Черный отвечает без энтузиазма, но Бэмби все равно. Он садится на пол и скрещивает ноги. У него глаза светятся, как самоцветы. — Мы снова в массовке. — Мы? — корпус мужчины поднимается и опускается. У него бесцветный голос: все внимание сконцентрировано на сокращении мышц, а до того что лепечет мальчишка ему нет дела. — Да понял, — отмахивается Сиэль. — Достаточно того, что ты куратор, и мы снова более-менее в безопасности… Сегодня встреча, сразу после обеда. Тучный херувим явно был недоволен решением начальства. «Обязательно чтобы дежурный был при ваших собраниях», — Бэмби находит удовольствием в том, чтобы передразнить Ландерса дребезжащим альтом и растягиванием гласных. — Но охранник нам только на руку! Вайолет и Слеза Лосося обещали привести новых ребят. — Они еще и размножаются, — бормочет Черный. Он зависает в воздухе и удерживает корпус в полусогнутом положении. Бэмби толкает его в грудь: «Я и ради твоей шкуры это делаю», мужчина падает — непосильно тяжелая рука Самсона, не меньше, буквально пригвоздила его к полу. Кажется, что он больше никогда не встанет. Юноша фыркает: — С такими слабаками просто приходится брать все в свои руки! Черный поднимается. Бэмби отползает на коленях и выставляет перед собой ладони: — Я шучу, если что, это шутка! Но Черный и не думает выражать недовольство. Он натягивает футболку, оправляет взъерошенные волосы: «Идем». — Куда? — Туда, куда ты ходить не привык, пай-мальчик. На работу. Сегодня они дежурят в прачечной. После кухни прачечная — второе хорошее место. Сюда отправляют наиболее ответственных, кто зарекомендовал себя, как дисциплинированных. Бэмби знает кое-что еще: Черный выбрал работу здесь не случайно — мало кто сунется к человеку, когда он стоит за утюгом с парогенератором. Так же в помещении находится четыре камеры наблюдения — по каждой на угол. С ними работает старый негр по кличке Морго. Его задача складывать поглаженную одежду и рассортировывать по стопкам. Себастьян гладит, Сиэль помогает Морго. Но сегодня они едва успели выполнить план. Внутрь заходят семеро мужчин. Один из них, со скорпионом на шее, дает знак старику, раскладывающему белье, и тот удаляется. Бэмби сразу смекает и у него ноги подкашиваются. Черный смекает быстрее, он хватается за паровой утюг, от которого было отошел. «Семеро. Семеро на одного, господи. Это же просто должно было случиться». Он эти дни жил в какой-то другой реальности, в которой не мог до конца поверить, что вот так просто… Семеро на одного. Они закрыты в тупике. Черный не выглядит встревоженным, его взгляд по-прежнему ярок и насмешлив. Умник говорит: — Мне тут форму плохо постирали. Пришел выразить всеобщее недовольство. Верно, ребята? Мужчины поддерживают. Их глаза тоже сверкают ярко. В предвкушении. Один из них наматывает на кулак обрезки ткани, другой разминает шею. Их не пугает ни горячий пар, ни легенда о местном каннибале. «Придет волк-брюнет и откусит твою кожу, всю кожу, мать его». Бэмби прикидывает в голове свои действия: прорываться к лестнице и звать на помощь? Нажать тревожную кнопку? Огромная красная… она напоминает такую же, только синюю на борту Капитана Лазутчика с подачей чая Эрл Грей. ЧАЙ. Но правило гласит: никогда… НИКОГДА не нажимать на кнопку. Драться подручными средствами: схватить утюг, выжать пар на максимум и пустить… — Без лишних слов, сопля, — бросает Черный. Он давно все решил. Бэмби хватают за шкирку, его толкают в складскую подсобку и захлопывают дверь с той стороны. Позже Бэмби будет вспоминать, что ему послышалось еще одно оброненное слово: «Живи». Себастьян загораживает дверь собой. Люди Клода — Бэмби насчитал все же восьмерых — встают в полукруг. — О, а вот и собаки скучковались, — усмехается альфа. — Только чур по одной. Трое мужчин хватают со стола тряпки. С помощью ведер и стульев они закрывают камеры. Начальству тюрьмы и охранникам не стоит видеть то, что сейчас произойдет. В этот раз Умник не говорит ни слова. Словно между юношей и мужчиной выросла непреодолимая стена. Мир, в котором остался Черный стремительно наполняется ярко-алым цветом. Юноша может наблюдать этот процесс в круглое прозрачное окно, оно похоже на иллюминатор в космическом корабле. «На черной-черной планете… в черном-черном городе… Черный и Синий. С какого момент все залилось вдруг красным?» Бэмби бьет дверь плечом, толкает ее ногами и ощущает себя крошечным насекомым, пытающимся пробить шкуру слона. Он оглядывается в поисках того, что могло бы помочь. Дюжина старых тряпок, коробка стирального порошка «Макро-гранулы. Розовенькие: для настоящих домохозяек». Что он может сделать? Что он вообще когда-либо мог сделать? Раздается звук боли: сначала глухой, затем влажный. Сложно осознавать, что этот страшный звук издает Черный. Бэмби кажется, что все вокруг лжет: Черный не может испытывать боли, никто не может одолеть его. Нет, перед криком Черного раздавался звук, похожий на сухой всплеск — подача пара — и вопль из посторонней глотки. Вопль ошпаренного. Ублюдки! Выродки! Так вам и надо! Глаза врут. Черного не опрокинули на пол и двое мужчин не держат его за руки, а третий и четвертый не бьют по очереди ногами в живот, грудь, лицо. Красный и черный цвета смешиваются, а синий никак не просочится в этот дуэт. Вот сейчас… Сейчас Себастьян поднимается, он отобьется и оторвет врагам лицо, как сделала бы темная shnyaga. Бэмби кричит: — Не трогайте его! Оставьте! Он наблюдатель сновидения без права осознаться и заявить о правах: я здесь власть. У меня есть сила править, и это мой сон. Бэмби ощущает, что его тело растворяется, рассыпается. Есть только громкий звук, и он заполняет собой сознание. Во вспышке головной боли он ощущает брешь. Пробоина на корабле. Верный слуга обязательно ее залатает. Верно же? Верно? Своими всемогущими щупальцами… Кнопка… какая-то кнопка… Подача чая… нет, пара… Красная! Нет, синяя! Черный… все поглощает черный… Алый — это цвет Русалочки. Ариэль, прости меня. Что происходит? Взгляд безучастно фиксирует: комнату заполняют другие люди. Они дерутся с приверженцами Клода. Их много, от движущихся фигур рябит в глазах, Бэмби пытается рассмотреть Черного, он все еще лежит на полу? Ничего не видно. Шум драки. Из утюга выходит струя пара, кого-то снова ошпаривает кипятком. Падают на пол предметы. Душераздирающий вопль. А вот Черный стоит на ногах, вокруг него держат оборону люди из китайской общины. Среди них выделяется тонкокостная фигура Лау Тао, его лицо обращено к поверженным, а голос резонирует своей бодростью и спокойствием: — Ах, да, Клод, не удивляйся: все немножко поменялось.***
Днем ранее…
Лау не удивляется, когда однажды утром, еще даже до завтрака, его правая рука шепчет на ухо: «Черный здесь». И уж конечно он не удивляется, когда их встреча занимает всего пару минут. Всего пару минут, чтобы повлиять на главный конфликт тюрьмы. Лау верит, что решающий события могут случиться за время, которое люди обычно тратят на то, чтобы слить мочу из пузыря или почистить зубы. У Черного решительное и одновременно расслабленное выражение лица. Хороший знак. Значит, он что-то придумал. Лау остается только выяснить — насколько полезным это окажется для него. Всего несколько минут, пока заключенные просыпаются и бредут в столовую есть кукурузные лепешки. Всего несколько минут… пока, возможно, за их домом не следят. Черный переступает порог и совсем игнорирует существование помощника Лау, кажется, что тот не прочь прикончить бывшего альфу прямо на месте, и пусть что будет. Черный смотрит только на Лау. — У меня к тебе дело. Если твоя шкура все еще тебе важна. — Осторожнее с выражениями, — рычит пес. Черный даже не удостаивает его взглядом. Лау отвечает: — Пришел, увидел, заинтриговал. Мне нравится твоя тактика. Пока что. — Начнем с того, что я спас твою шкуру. Или — нет. Зависит от твоего ответа. В любом случае, ключ у меня в руках. Интересно продолжение? Лау распахивает глаза шире — редкое зрелище, ведь он почти всегда смотрит на мир из приоткрытых век, словно на сновидение. Мужчина продолжает: — Ты и твои люди поддержат меня и прекратят всяческое содействие иным лицам. Никаких Умников, Лау. Никакой грязной игры в стравливания. — Какое смелое требование, учитывая твое шаткое положение. Раскроешь свой туз в рукаве? У Черного явно нет настроения играть в умные диалоги. — Я знаю, что ты испытываешь сложности с Лайалом. Он вышел на твой след и не оставит твоих людей в покое. У тебя было достаточно время, чтобы это понять. Он ищет и найдет. Ты не можешь развернуться, как бы тебе этого хотелось. Я же могу вернуть твои былые поставки в привычное русло, увести его со следа. Он получит, что хочет, но не в твоем лице. — Какое щедрое предложение. Что же за чудо-средство у тебя припасено? — А это ты узнаешь только после нашего уговора. Видишь ли, Лайал еще верит мне. — Ты готов обмануть Лайала ради меня? — Ты здесь не причем. — Я человек простой, Черный. Если некто видит мою выгоду и дает ее мне, я отвечаю щедро. Ты удивительно наблюдателен… Но получится ли у тебя? — Я в этом не сомневаюсь. Я тебя предупреждал с самого начала: не надо нарушать союз. Если ты не сдержишь слово и предашь меня, мои люди расквитаются с твоим ненаглядным другом, разбирающемся в устройствах душ. Мы оба знаем о ком я. Они это сделают, Лау. Ты не узнаешь когда, как, и кто. Но они это сделают. Лау хлопает в ладони. — Узнаю Черного! Браво! А я все ждал, когда же ты… — Китайцы быстро переобуваются. — Скорее быстро анализируют преимущества. Это разные вещи. — Взаимовыручка, Лау, — кит всего мира. Даже такого, как наш. — А я думал, что ты у нас только в оленях разбираешься. Мужчина собирается на выход. Лау кое-что вспоминает: — Минутку. Почему ты раньше не поставил ультиматум со «знатоком душ»? — Очевидно, что выбирая между бизнесом и любовью, ты предпочтешь бизнес. Лау улыбается глазами, в этот момент его лицо кажется лучезарным и одновременно странно зловещим: — Всегда знал, что мы говорим на одном языке. — Сомневаюсь.***
У Клода Фаустуса кружится голова: он представляет, что именно может вытворить с Себастьяном Михаэлисом, загнанным в угол, как уличный драный кот стаей псов. Выдавить наглые, высокомерные гляделки. Почувствовать, как большие пальцы упираются в глазные яблоки и утрамбовывают их в глазницах, причиняя невыносимые страдания. Животный крик Черного — крик слабости — огласит весь Алиент-Крик, все узнают, что произошло. Похожим образом он убил студентку колледжа, с единственной разницей, — никто не услышал ее подвальных воплей. Подарок готовился на тридцатилетие Фаустуса. Ощущать сопротивление влажных сфер ногтями… Сферы с вкраплением насыщенного синего. Он выслеживал Мэгги Майерс затяжные четыре месяца. Девчонке крупно повезло родиться с красивым цветом глаз восемнадцать лет назад, а затем — спустя эти же восемнадцать лет — встретиться с поистине редким человеком, который оценит дар природы. Фаустус убежден, что все синеглазые женщины — манипуляторы и грязные давалки. Они мечтают прислуживать, только перед этим много скулят и пищат, как протравленные мыши. Их следует держать в страхе, иначе они будут держать в страхе тебя. Как это произошло с его отцом. Синеглазая мать шлюха. Курва. Он бы разорвал ее рот голыми руками, если бы смог вернуться назад в прошлое и спасти отца от самоубийства. Он бы вытащил его из ее прожорливой бездонной пасти. У Михаэлиса отвратительный цвет радужной оболочки. Кора. Кучка засыхающих корешков. Использованный чайный пакетик. Возможно, Клод выдавит глаза сопляку, которого спрятали в кладовке. Михаэлис смешон — словно это как-то поможет мальчишке избежать наказания за его мерзко-очаровательную природу. Шлюха, которая строит глазки всем, кому ни попадя. Шлюха, которая ищет самого сильного и не может найти, потому что слишком скудоумна. Отсрочка. Отсрочка боли и удовольствия. …Стоит использовать инструмент, который так и просится по случаю в руки — паровой утюг… Обжечь лицо, чтобы оно покрылось отвратительными шрамами, похожими на борозды от червей и кожуру спекшегося яблока. Прямо сейчас. Он может. Стоит только отдать команду — держать крепче. Да, именно так Клод и поступает. Слова приятно перекатываются во рту, как спелая ягода. Ему кажется, он своеобразным образом кончает. Словно у него есть ментальный пенис, он как атавизм — корешок — торчит в грудной клетке и жаждет, чтобы его приласкали зрелищным эстетизмом. Праведной справедливостью сильного животного. — Держите его крепко-накрепко. Сейчас будет больно. Сейчас будет ад. Но ад не наступает: вваливается банда китайцев под предводительством Лау. Клод теряет контроль, Черного вызволяют, а Лау говорит, что «кое-что поменялось». Как сложно догадаться. Нет, действительно… Про радужку узкоглазого сложно что-то сказать. Она… неинтересна. Без вкуса и цвета, как пресная вода. Черный уголь. Контроля нет. Хоть Клод и стерпел поражение в сортире, именуемом Заброшенка, считая его только своим личным упущением (стоило меньше говорить), но вмешательство со стороны в контролируемый им процесс, доведенный до логического (как ему казалось) завершения, вызывает необъяснимую, бурную смесь эмоций, которую ему сложно удержать в себе. Она отображается на лице в виде искривленной гримасы, а ощущается как запекшаяся маска. А Клод Фаустус не любит показывать эмоции. И куда больше не любит не контролировать ситуацию. Он надеется, что Лау Тао, с присущим ему навыком читать людей, прочитает недовольство и сделает выводы, что не стоит совершать такую ошибку — вмешиваться. Но китаец ждет реакцию: видите ли, так задумано, очевидно, что так задумано, — унизить Клода в самый подходящий для этого момент. Но Клод не доставит ему такое удовольствие. Сохранять спокойствие достается ему с большим трудом. — Что значит поменялось? Лау пожимает плечами, беспечно, как нашкодивший мальчишка: — Мне не понравилось, как вы гладите форму, и я решил сменить поставщика. О, у них тут новый паровой утюг. — Это значит, что тебе следует проваливать, поджав хвост, — Черный склабится, обнажая белые зубы. — Если сможешь. Я вызываю тебя один на один. Клод вперивает в него холодный взгляд: — Смешно. Ты еле стоишь на ногах. — Это не помешает мне начистить твою физиономию. Или ты только с женщинами дерешься? Кусок дерьма. — Если ты себя считаешь женщиной… Люди улюлюкают. Китайцы встают в полукруг, устраивая своеобразную арену с живым заграждением, лиц не видно, но несложно догадаться, что на многих застыло предвкушение зрелища. Сиэль думает о том, что Себастьяну должно быть больно и тяжело просто двигаться, а он собрался одержать вверх в драке? Клода ободряют и поддерживают бритоголовые ребята, правда, не так явно, как раньше: как будто они отдают дань последней надежде выйти отсюда не ударив в грязь лицом. Они выбрали не того человека, и, кажется, начали это понимать. Клод делает стойку, напоминающую боксера, а кулаки держит сжатыми перед собой. Это вызывает смешки. Себастьян подается вперед и делает выпад ногой, но это удар на упреждение, отвлекающий маневр, он даже не делает его до конца. У Бэмби внутри щекочет от странного восторга: «А я знал!». И все же Клод оборонительную позицию не раскрывает. Смешки повторяются. Черный склабится. Он снова поднимает высокого вверх правую ногу и наносит удар: налево, направо, колотится только область рядом с Клодом. И хоть нога не трогает Клода, а дразнит, мужчина пятится. Бэмби догадывается, зачем Черному маневр по воздуху: показать остальным суть своего соперника. Своей издевкой, он как бы спрашивает: и ты хотел занять мое место? Себастьян что-то обнаружил в глазах Фаустуса: это прятки паука, обратно в свою паутину. Это нежелание быть свергнутым или получить увечья. Это неумение биться. — Надоело, — рычит Черный под аккомпанемент из ухмылок. — Бей уже! Чего ты? Клод делает попытку схватить Черного за ногу, но крайне неудачную, его координация деревянная, неловкая. Черный бьет ногой снизу вверх по челюсти, она щелкает, а голова соперника откидывается сильно назад. Бэмби не верит своим глазам — этот трюк выглядит слишком простым, чтобы повестись на него. Клод вдруг напоминает деревянный манекен. Он отшатывается, а звук лязгнувшей челюсти отвратителен — на груду полусгнивших рыбьих костей уронили мяч. Пока Клод ловит в глазах яркие вспышки, Черный наносит второй удар ногой в брюшные мышцы с такой силой, что мужчина падает на спину. И это вся драка? Черный встает рядом, возвышаясь над поверженным. — Вставай и дерись. Я же ранен, забыл? — он заносит ногу и пинает Клода в бок, но не вкладывая в эту силу. Клод поднимается, его лицо налито краской, а очки съехали набекрень. Он поправляет волосы, а затем очки на переносице. Упрямый жест интеллигента, который боится испачкать белую рубашку в луже или повредить документы в портфеле: на него напали хулиганы. — Ты ведешь себя как животное. Уличное, грязное животное, — говорит он, строго чеканя каждое слово. Бэмби не может поверить своим глазам: где былая бравада Умника? И этот человек, который не умеет держать удар и драться, хотел занять место Черного? Черный сдувает пряди, упавшие на глаза, и улыбается: — Допустим, я волк-зубами-щелк, а ты что за зверюшка? — А я — человек разумный, имеющий право стоять на верхушке вашей местной цепи. — Эта цитата скоро разойдется по всем уголкам Алиент-Крика, правда, к сожалению для Клода не в том значении, котором ему хотелось бы. — Но ты, умеющий только махать ногами, даже не поймешь всех привилегий стоять под моим началом. Живая изгородь смеется. У нее почти что истерика. Лау поднимает ладонь, давая знак, замолчать. Наступает тишина, в которой звучит довольный голос Черного: — Я тебя обоссу. Как тебе такая привилегия, спермоглот? — Что и требовалось доказать. Животное. — Тебе я даже сосать не разрешу — не достоин. Бэмби испытывает двоякое чувство, словно уличает расхождение. Это похоже на загадку в детских журналах «Найти десять отличий». Черный в тюрьме и Себастьян Михаэлис — приличный и образованный человек. В двух случаях — уважаемый, но — за что и как? Себастьян Михаэлис вряд ли бы стал употреблять подобные выражения. У Бэмби не укладывается это в голове. А Черный прав — он говорит на языке людей, которые его окружают. Он уважает их законы и природу. Возможно, главная ошибка Клода в этом? Он ставит себя выше не по иерархии местных, а по своей, личной? В голову Клода ударяет отчаяние или ярость, и он бросается вперед. С неожиданной силой он обхватывает Черного вокруг талии и валит на пол: две фигуры валяются по полу и рычат. Интеллигент, «имеющий силу править умом», вдруг решил отступить от своих правил. Руки намертво вцепились в волосы соперника, раздается пыхтение, сопение и даже лязганье зубов, словно сцепились два зверя, и сцепились не на жизнь, а на смерть. В прачечной, около дверного проема, мелькает силуэт человека в форме охранника. Раздается дребезжащий, напуганный голос Джерри, в шуме драки, окриках китацев, он — колокольчик: — Блок 6, нужна подмога. Код А1! Код А1! Блок 6! Я один! Джерри оттесняют китайцы: не мешай. Они дают понять, что охрана может штурмом брать прачечную — поединок придет к своему естественному завершению. Они галдят, пихают парня прочь, пока не запирают у стены. Джерри вынужден смотреть и надеяться, что подмога вот-вот придет, от страха у него глаза лезут на лоб. Тем временем Клод точным ударом бьет Черного в лицо справа и оказывается сверху, он залепляет ему пальцами глаза, стремясь выдавить их большими пальцами. Он ревет как человек, которому больше нечего терять. Сейчас или никогда больше. Из глотки Черного вырывается вопль, от которого Бэмби повторяет его под нос, содрогаясь изнутри, а затем несдержанно выкрикивает его имя. Настоящее имя. Себастьян! Черному удается коленом ударить Умника в пах и скинуть с себя на бок. Кажется, он плохо видит, так как наклоняет лицо в пол и не так скоординировано отпихивает соперника ногой. Рычит, как будто и правда перевоплотился в волка. А затем наступает стремительный удар кулаком в нос: красные брызги, как гранатовый сок. Бэмби кажется, что Черный бил ориентировано. Он наносит и следующий удар, на этот раз Клод стонет и хватается за нижнюю часть лица: попадание в зубы. Сильное попадание. У Бэмби сердце выпрыгивает из груди, он забыл о том, что изолирован ото всех, он смотрит в круглое окно, которое потеет от его дыхания, как в футуристический экран телевизора. Ему больно, когда больно Черному, хочется сложится пополам, съежится. Альфа тяжело дышит, издали видно, как вздымается его грудная клетка. По лицу Клода течет кровь. Зрители ликуют. У Джерри лицо светлее яичного белка, он что-то повторяет в толпу: —Прекратите! Вы же убьете его! Но его голос заглушается скандированием: — ЧЕРНЫЙ! ЧЕРНЫЙ! ЧЕРНЫЙ! Бэмби уже это слышал однажды. У него дежавю. Мужчина хватает Умника за волосы и прикладывает его лицо о согнутое колено. Душедробительный звук. Нос сломан. Клод кричит и сгибается пополам, он стоит на коленях несколько долгих секунд, пока Черный нависает над ним, а затем валится на пол без сознания. Публика в восторге. — АЛЬФА! — это признают все. Какой-то китаец хлопает Джерри по плечу, мол, успокойся, все уже хорошо! В коридоре слышится топот, тяжелый, ухающий шум. Кто-то из китайцев кричит, что бежит передать всем… Переворот… Устроим им… Всем… — Завалите вход! Снова фигуры мелькают перед космическим иллюминатором. Двери в прачечную блокируют мебелью. Охрана пытается прорваться внутрь. Тем временем Джерри открывает дверь в кладовку и просачивается внутрь. Он сталкивается нос к носу с Бэмби и удивленно моргает: и ты здесь! Бэмби не успевает выбежать наружу, Джерри торопиться захлопнуть дверь: от этого зависит его жизнь. — Меня выпусти! — Бэмби пихает его локтем. После череды странной возни между ними, Джерри соглашается вытолкнуть юношу в прачечную и забаррикадироваться. Лицо торчит в «иллюминаторе», волосы, которые он обычно приглаживает гелем, взлохмачены. — Джерри! Вы меня слышите? — раздается в приемнике. — Да. Я спрятался в кладовке. Не знаю, сколько продержусь. Нужна помощь, я совсем один. — У них есть оружие? Сколько их? Дальше Бэмби не слышит, его выносит живой волной в круг, где по-прежнему стоит Черный, а тело поверженного противника лежит на полу. Повсюду капли крови. Бэмби вблизи видит состояние Черного: ему нужна медицинская помощь. Он едва держится на ногах, а по лицу стекают струйки пота, они перемешиваются с засыхающей кровью. Точно — гранатовый сок. Бэмби удается сдержать в себе порыв броситься на помощь, слова вертятся на языке: «Ты ранен? Я помогу!» Вместо этого он подходит близко, настолько, чтобы Черный мог опереться о него и сделать это неявно для остальных. — О, шмакодявка, — щерится он и покровительственным жестом сжимает тощее плечо. Бэмби кажется, он физически ощущает желание Черного упасть и закрыть глаза. Уснуть крепким сном. У него под нижними веками набрякли темно-белые круги. Вблизи Черный кажется очень уставшим, должно быть, из-за теней, падающих на лицо, тогда как через «иллюминатор», минуту назад, он смотрелся олицетворением энергетического выброса. Перед внутренним взором проносятся удары приверженцев Клода, остервенелые и многочисленные: мужчине сильно досталось, он держится из последних сил. Странно, но Бэмби только теперь как будто вспоминает, что Черный состоит из такой же крови и плоти, как и они все, а его насмешливый, снисходительный оскал видится как никогда звероподобным: ведь звери также держатся до последнего. Лау смеется несвойственным ему образом: тонко и коротко, как-то по-лисьи, в представлении Бэмби ему не достает только веера, который прикроет половину лица и оставит хитрые прорези; а у Черного глаза лихорадочно сверкают. Бэмби никогда не видел настолько выразительных, хищных глаз у человека. И правда волк. Бэмби бросаются в глаза и лица тех, кто поддерживал Умника. Сейчас они выглядят, как живые мертвецы. Должно быть, гадают, какая участь их теперь ждет. Для них стало немыслимой неожиданностью решение Лау поддержать бывшего союзника. Это в корне изменило происходящее. Бардак. Здесь происходит… бардак. Бэмби никогда не поймет логику странного китайца, да и Черного — тоже. Им настолько скучно, что они играют?.. Здесь все обхохотались с их игр. Он фокусирует взгляд на теле на полу: напоминает то пакостное чувство омерзения, которое он испытывал, глядя на Леона Марана. Если Умник и правда убивал женщин, пытал их… Когда ешь сладкое яблоко и обнаруживаешь, что его изрыли изнутри черви. Омерзение, разочарование. Голова пустеет, как выеденный плод. Затем Бэмби ощущает, как рука на его плече исчезает, а краем уха слышит звук расстегиваемой ширинки — странно слышать ее в изобилии шума, звук громкий. Тело Клода — твердо-мягкая, беззащитная груда. Вот и весь человек, чтобы он из себя не представлял до этого. «Но разве он похож на убийцу? Может он все же врал?» Черный как-то говорил, что сила в тюрьме — не самое важное… Мужчина метит струей на грудь поверженного соперника, но уже скоро она смещается на кадык Клода, цветет темными пятнами по форме заключенного. Бэмби испытывает чувство гадливости, неправильности и вместе с тем, как ни странно, — облегчения. Чьи-то сильные руки выдернули его с поля, где ведутся военные действия, и спрятали в некий Домик. В безопасности. И хоть домик с железным замком, а ключа нет… Струя заканчивает свой путь в области подбородка, капли попадают на губы: янтарная смола. Моча темнее, чем следует. Умнику повезло, что он без сознания. Он догадается о том, что произошло, сразу после пробуждения. И не только по запаху и мокрой одежде. Свое унижение он различит в глазах других заключенных. Скоро, очень скоро, все, что произошло в прачечной, станет достоянием Алиент-Крик. Бэмби поверить не может, что все кончено. Его даже не пугает положение охранника в подсобке, бунт китайцев и то, что он оказался в эпицентре «неправильных» действий. За это заплатят все, но… сверху раздается чуть насмешливый голос Черного. — Вот и все, а разговору… — он тих, но обволакивающ, Бэмби его различает. Альфа отряхивает свой конец и прячет обратно, застегивает ширинку (на этот раз ее звука не слышно), затем он бросает насмешливый взгляд на тех, кто держал его на полу и бил пару всего лишь пару минут назад, их физиономии выражают страх. — Я вас запомнил. — Ты доволен? — спрашивает Лау. Ему приходится почти кричать. На его фоне китайцы держат штурм прачечной: Бэмби даже различает голос Томаса на той стороне. Он обещает заключенным все муки ада, они себе даже представить не могут какие: эльфы, гномы и люди не представляли такие под гнетом Саурона. Суета, крики… На их фоне тело Умника выглядит умиротворенным младенцем. Черный с помощью Бэмби доходит до стены и опускается на стул. Левой рукой он придерживается за ребра. — Вполне. Запускай. Лау хмыкает. — Все как в старые добрые времена… Небольшая встряска не повредит Лайалу, как думаешь? — они все еще пытаются перекричать шум. В этот момент по всем коридорам Алиент-Крик разносится гул сирены. Причиной служит восстание: заключенные как будто только и ждали сигнала, повода… готовые к нему в любое время дня и ночи. Алиент-Крик кишит движением червей, готовых проесть оболочку ненавистного и безвкусного плода. Вспышка, начавшаяся в небольшой прачечной, разносится по всей тюрьме. Волчий вой, подхваченный от одного волка к другому.