Тюрьма «Алиент-Крик»

— …Да все также, — об Энтропии и ее стремлении к Абсолюту, — отвечает Черный на вопрос, о чем думает. Он лежит на койке и, подперев голову рукой, смотрит в потолок; голос вязок, как смоченная паутина, вокруг нее еще тяжелеет драпировка, а бархатные портьеры свисают до пола. Во всяком случае, у кое-кого из слушателей возникает ощущение отгороженности, как будто одним уже голосом Черный вполне способен уберечь от беды. — …О том, как стечение обстоятельств в бытии подвергается неупорядоченной выборке, — продолжает своим надежным и драпировочным голосом, — чересчур уж много совпадений нанизано на бельевую веревку… Хаоса. Никакой осмысленности. Это когда в реальность вкрапляются ирреальные частицы из какого-то дурного сна. В нем нет смысла, и он даже не вещий и уж точно не принадлежит никакому индейскому шаману. Он просто как будто даже не мой, этот странный сон, а по какой такой причине именно я должен его расхлебывать даже не спрашиваю, — выдыхает. — Можно спросить, а в чем тогда смысл, брат? Да в том-то и дело, что нет никакого смысла. Белье просто сушится, а все стремится к Энтропии. Великой и Всеобъемлющей. Они все молчат. А потом он шоркает волосами о подушку, когда поворачивает голову к ним, мол, чего притихли? Нет, ну тут-то лица Биг-Бена, Барда и Бэмби надо видеть! Много чего выражают. Биг, например, перестает есть, и крекер, не долетевший до ротовой полости, смачивается слюной с нижней губы. Должно быть, соленый, а на губе ранка. Бэмби не понимает мотивов «выкрутаса», но, — что такие словеса, как и размышления, не в духе Черного, уверен. Так что же это было? Подозрительно. Бард ловит миг безысходности: она странным образом смешивается с мимолетным недоумением и попыткой не столько разобраться в мотивах речи, сколько в ее сути. Извращенец. Чокнутый. Бард, разумеется. Они тут все чокнулись после убийства Умника и всего, что здесь перепетушилось между собой. Расклеилось, перепаялось. Разбилось вдребезги. Карие глаза щурятся по-лисичьи: — Шутка же, — говорит, чтобы они тут умишками своими не чокнулись, как будто понимает, все не так просто с таким юмором. — Думаю я о том… думаю о том я… что не прочь съесть чего-нибудь. Биг-Бен издает звук облегчения: — Больше так не пугай! Сердце защемило от твоих этих… тряпок на веревке… Хаоса, белья Вселенной. Ты нам что-нибудь попроще: секс, еда. Наркотики и рок-н-ролл. — Еда и есть наркотик, — улыбается Бэмби. Он берет у толстяка протянутый крекер, мол: «М, ты уже на ней сидишь!» А Черный склабится в своей едкой и манерной улыбке — сейчас будет сарказм. Приготовились? Один, два… — То-то ты всегда как обдолбанный. Занять оборонительные позиции! Приготовиться к марш броску. У Бэмби язык чешется: «Да наперед знаю все, что скажешь», но ничего не поделать, его удел — отыгрывает роль самого юного из них: — Секс — тоже наркотик. Так-то. Слышал? — Секс — естественная потребность здоровых людей, — парирует Черный. В переводе: «Тебе сие неведомо». Сиэль усмехается: — То есть, тебя можно не кормить? — Можно не кормить, сколько протяну, столько протяну. Но без секса — никуда. — Ну да, ну да без еды сперма перестанет вырабатываться, а потенция упадет. Ли-би-до. Но с другой стороны скорость к твоей любимой Энтропии возрастет, потому что ты станешь нездоровым и на шаг приблизишься к Танатосу, а потом… — Ребята, а можно шутки для общего понимания? — просит Бард. Черный улыбается: — У нас Бэмби, когда… хм… хочет показаться взрослым мужиком, делает все наоборот. Ути-пути, он сказал «секс» и ушки не покраснели. Дерзит, парирует… По закону подлости Бэмби ощущает невероятный прилив крови к ушам. Еще чего не хватало. Он пристраивает голову набок так, чтобы рука прикрывала ушную раковину. Биг-Бен беззвучно смеется, делая изо рта крошечную «о» и тычет в него пальцем: «А я все вижу! Все вижу!» Бэмби угрожает ему бровями. А Бард говорит, но внезапно не по теме: — Смеетесь, а может мы все — персонажи игры или, правда что, сна. Сколько раз обсуждали? Может, не зря? Я вот сейчас наблюдал за вами со стороны: а что если мы это… ну, типа, запрограммированы на все эти вещи? Шутки про секс, жрачку… и все такое. — На криминал тоже запрограмированны, — подсказывает Биг-Бен. Он торопится вставить свое весомое мнение и чавкает: — О, Великий Программист, дай нам коды на читы! Позволь взломать систему мне и собратьям моим, а то мочи нет уже терпеть их алгоритмы на секс и жрачку! Животные какие-то, ей-богу! Бэмби кожей ощущает, как ему зябко, и хочется укутаться обратно в драпировки черного голоса, чтобы они сидели тихо где-нибудь наедине, и чтобы Себастьян перестал вести себя с ним так, как он это делает при других людях. Он предлагает потыкать в потолок шваброй, или еще куда дотянутся: потребовать другой сон. — Этот мне не нравится. Он конченный. Толстяк спрыскивает, а Черный замечает: — Не место делает человека, а человек — место. А Бэмби не может прикусить язык, он чувствует, что следует отомстить за уши: — Не сперма делает самца, а самец — сперму. Черный задирает руки высоко вверх над головой, как пловец, который готовится прыгнуть в бассейн, и всего один раз хлопает: — Всем внимание! Внимание: девственник шутит про секс. — Не смешно. — Жуй крекер, а то яички пустыми останутся. — Ребята, — кричит весело Биг-Бен, — я вот прямо слышу звук кодирования онлайн! Черного и Бэмби программируют на шутки ниже пояса! — Может они так заигрывают друг с другом? — О, Хесус, помоги! — вопит Биг-Бен, — как мне жить с такими мудилами? — Вой вместе с нами. Рычи, царапайся. Будь животным, блеать! — Жри как не в себя. — Ссы мимо унитаза. — Вот сейчас точно не смешно было. — Потому что жизненно. Серьезно, почему как ни зайдешь в общий туалет… — Мы можем сломать код, достаточно думать неординарно и посмотреть на все со стороны. — Где еда? Желудок к позвоночнику прилип. — А я закрываю веки и чувствую: сперма вырабатывается. — Вы нарочно что ли? Да ну вас. Хочется о серьезном… — Не обижайся, Бард. Энтропия не обижается, и ты не обижайся. Бард, ты тоже стремишься к Энтропии, — успокаивает Биг-Бен. От его движения, там, около противоположной их койке стены, морщится пищевая фольга. Это хруст и движение челюстей, готовых перемолоть почти все съестное. Бэмби тихонько улыбается и возвращает внимание к Черному. Тот снова лежит на своем месте. Его ресницы с позиции Бэмби кажутся бритвенно-вертикальной рощей, — почти прямые — но Бэмби уверен, что не хотел бы видеть другие. Черному безумно идут его ресницы. Полубоком, ощущая себя каракатицей, юноша подвигается ближе. — Спросишь о чем думаю? — шепотом спрашивает, пока Бард спорит с Биг-Беном о том, кому пришла в голову идея об иллюзорности бытия. Черный смотрит в потолок, и Бэмби до зуда в губах хочется подуть сверху: сместить челку, это несносное воронье крыло, просочиться воздухом в рощицы ресниц и, может быть, кто знает? спугнуть настоящий, черный цвет. Но он только смотрит и ждет. Черный как-то устало выдыхает: — Я похож на человека, который хочет покончить с собой? Зря он так. Бэмби пинает его согнутым указательным пальцем в грудную мышцу: какой-то камень, а не человек. Но — вполне приятный. Палец немного задерживается, чтобы размять гранитные и утрамбованные равнины: «Поговори мне еще!» — Я сегодня, так-то, герой дня и требую к себе соответствующего уважения. — Ой-ой, — говорит Черный, растягивая и без того длинный рот. — Точно, мужики, точно же герой! — Бард их услышал. Сиэль не успевает отреагировать, он слышит над головой громкий смех, а затем его хватают под мышками, отрывают от койки и кружат по камере. Предметы плывут, и Сиэль с ужасом открывает, что, видимо, сильно потерял в весе. Бард читает мысли: — Да ты же весишь, как мой сын первоклассник! Толстяк присвистывает: — У тебя же нет сына! — Если бы не прохлаждался с вами тут, — то был бы. В другой реальности, — бурчит. Шлепок. Это Биг-Бен бьет себя по ляжке и смахивает прилипшие крошки. — Это в той, где ты горячую испаночку подцепил в Таиланде? Прилетели вы домой, а оказалось, что она… никогда не родит тебе сына! — Не понял, — Бард даже ненадолго останавливает кружение. — Таиланд. Матка не выросла. Бард, ты как будто и правда в другой реальности, таких вещей не знаешь! Бэмби смеется, не потому что шутка смешная, — ребята веселые. Он спиной ощущает, как смеется и Бард, но тот будет спорить до последнего. Это при том, что работает как карусель. Все кружится. На фоне, со стороны койки, раздается: «Отпусти ты уже его», но Бард не слышит, потому что продолжает кружить и одновременно перекидываться с толстяком: — У моей испаночки все на месте! И сиськи у нее во! — Хочешь сказать, больше, чем у меня? — Поставь его на землю. Сейчас. — Этот голос не присоединяется к смеху, он звучит отчужденно и требовательно. Бард замирает, а у Бэмби сердце пропускает удар. — Ты чего? — ворочает языком Бард. — Просто поставь оленя на пол. Ты же можешь это сделать, Бард? Глаза мозолит. Ребята обмениваются взглядами: «Да какая муха его укусила?» — Биг-Бен пожимает покатыми плечами, мол, почем знать? Но Бэмби отпускают. Он решает, что лучше вернуться на свое место, а оно там, около Черного. И он проскальзывает к койке, снимает свои грубые ботинки, забирается на нее с ногами и замирает у стены, вдавливая спину в прохладный камень. Нет, он ни слова не скажет: уж лучше отпустить ситуацию. Когда Черный делает всякие такие штуки — стоит залечь на дно, просто стать принимающим, как вода. Повисает неловкая тишина, в которой слышно, как Бард прячет руки в карманы или как Биг продолжает таскать крекеры. Бэмби чешет подбородок о плечо, а затем смотрит на свой веер пальцами. Кисти тонкие, как у девчонки, а кожа прозрачная; у поверхности — синие дельты рек. Что и говорить, он сильно похудел, и пора с этим что-то делать. Биг-Бену не сидится тихой водой, у него свои приемчики: — А ведь сегодня и правда день Бэмби. Расскажи-ка нам, как это все прошло! Юноша делает вид, что смущен: скромно отмахивается, мол, да ладно. — Да и я ведь уже рассказывал, Биг, — он даже протягивает гласные, как будто это поможет настроить атмосферу. — Но если настаиваете так и быть… ведь я все же был крут, ребят, так крут! Круче только яйца этих ваших таиландских испанок. Бард ржет, как конь, а толстяк задорно хрюкает: «Рассказывай давай!» Ну он и рассказывает, как отказать? — Привели меня значит, в приемную. Она же чистилище. И сидят там трое. Палка, Сугроб и новый хмырь. Жук Патлатый. Агент ФБР. Я думаю про них всякое, а сам спрашиваю: «Случилось чего, господа?» — а они переглядываются, а слово дают патлатому, он же насекомое, жук каверзный. «— Вы, — говорит, — наводку давали».  — Так и говорит? Наводку давали? — вмешивается Биг. Бэмби усмехается: — Утрирую, но и так сойдет. — Погоди, — вставляет Бард, — Палку я помню, а Сугроб-то почему? — Перхоть. Много перхоти, Бард. — Ебать перец. — Мерзкий Сугроб, — поддакивает Бэмби и продолжает: — Так вот, я им и отвечаю: «Нашли что-то?», но Сугроб бдит: «Фаустус так тебе и сказал, что есть трофеи?» спрашивает, а я: «У серийников всегда есть трофеи». — Тебе-то почем знать? — это говорит Черный. Так говорит, что понятно — ему происходящее не нравится. Он сыт по горло этой историей, или у него плохое настроение. Он поднимается на ноги, но Биг-Бен канючит: «Стой, куда! Давай дослушаем!» — он даже хватает его за рукав. «Да здесь я», — мужчина просто отходит к раковине, налить воды. Бэмби продолжает: — Серийными становятся ради того, чтобы почувствовать себя живым, наполненным, — он даже ощущает, как злость скапливается в районе горла и чешет его, а потом перетекает на язык. — И трофеи им необходимы не только чтобы помнить, а чувствовать, как они… да просто есть. Существуют в этой реальности, лишенной для них всего того, что имеют обычные люди: естественные чувства, эмоций… любовь. Поэтому, да, трофеи есть у всех серийников. — Книжечек перечитал? — хмыкает рот около кружки с водой. Но Бэмби поворачивает лицо к Барду и Биг-Бену, он им будет рассказывать: — Я оказался прав, — он почему-то ускоряется, чувствует, как язык тарабанит во рту, как ошпаренный: — Нашли они коллекцию Умника, за ним и правда числился домик на озере, неплохой такой домик, как отметил Сугроб. Чистенький снаружи, грязненький внутри. Трофеи хранились в музыкальной шкатулке: ногти и всякие вещицы жертв. Типа там… всякие брелоки, кошельки. А теперь я хочу спросить, вы понимаете, что произошло, парни? Это же все равно что пальцем в небо, а попасть в яблочко в сундуке! Да мне в жизни больше никогда так не повезет! — Тебе надо было в криминалисты идти, пацан! Исчерпал всю удачу! — восклицает толстяк, его глаза светятся, как у Бэмби. Ему тоже до чертиков понравился столь резкий поворот событий. — Дело Черного пересмотрят, — добавляет Бэмби, хотя ребята уже это знают, он историю им раз пять пересказывал, — но — позже, сначала будут разбирательства по делу Умника. Вскрылось много всякого… — Дерьма, — заканчивает Бард. — Я еще подумываю петицию подать, — а вот про это он не говорил, эта идея пришла к нему недавно, — чтобы шумиху сделать. Мол, а почему в нашей тюрьме мы обязаны делить место с такими опасными преступниками? Сами себя защищать от них? А в пример поставить Черного. — Это надо отметить. Я так считаю, — хихикает Бард. — Могу раздобыть живительную бадягу, есть один… — Никаких бадяг, — пресекает Черный. — Он все выдумал, а вы и уши развесили. У Барда челюсть отвисает: — Да с чего? Пацан не врет! — Отсижу сколько надо, а потом выйду, — говорит Черный. — Куплю нормальный алкоголь и отмечу, а вы как хотите, — с этими словами он выходит из камеры. Биг-Бен успевает крикнуть следом: «Когда сказка стучит в дверь, снимай дверь с петель!» — и посмеяться. Так громко и весело, как только он и может. — У него это пройдет, — качает головой. — Снимет, как же, — фыркает Бэмби, — вырвет весь дом с корнем и дело с концом. Мы тут втроем как эти… Снаф-Снаф, Сниф-Сниф и Снуф-Снуф. А он ходит и только дует. Бард пожимает его плечо, подбадривает: «Ты все правильно сделал. И, знаешь, дом у тебя кирпичный. Однажды он это поймет, точно тебе говорю!» «Ага, — думает Бэмби, — и войдет через дверь. И галстук наденет. Как же».

***

Доходит слух, что Карлик Тодд скоро их покидает. Отправляется обратно к жене и дочери. Бэмби помнит, что в ее детской обои с тезкой из Диснея. В честь знаменательного события Тодд приходит к Черному. Он представляет ему своих ребят. Их четверо (еще один неделю назад вышел): самому старшему двадцать семь, а младшему двадцать один. Он-то всего на полголовы выше Бэмби, зато шире и накачан. Ребята спортивные, здоровые, и все, как один, с бритой головой. Не брит только младший, у него светло-русые, короткие волосы. Он же: — Колинз, зовем Крест. Прибыл месяц назад, сидит за автоугон. Его по телеку показывали: это он увел тачку, которая Девин Хитроу принадлежала. Ну, Хитроу, которая певичка? — не ясно Тодд спрашивает у Черного или утверждает, что-то между. — Жена баллотирующегося в мэры гандона. Бэмби это ни о чем не говорит, он новости не смотрит и живет в своем мире, а вот Черный понимает. Но на него это не производит впечатления. Кажется, после Капитана Лазутчика со скальпелем, это не удастся никому. — Допустим, — говорит. Значит, опускает ситуацию, а все потому, что не переносит кипишь на пустом месте. Лишних слов тоже не любит. Тодд хочет произвести впечатление не там, где нужно. Черный окидывает парней своим спокойным и проницательным взглядом, словно по одной их физиономии уже поймет, что у них в головах. Бэмби парни кажутся нормальными. Он имеет в виду: в их взглядах адекватное мышление и понимание, что хорошо, а что плохо. Разумеется, в рамках Алиент-Крика, иначе они бы сюда не угодили. И они держатся молча, слушаясь Тодда, но даже Бэмби понимает, что Черного боятся. Крест, который Колинз, держит физиономию бравадно каменной, но не знает, куда деть руки, а при взгляде на авторитета его серые глаза стекленеют. Такие мелочи стали Бэмби доступны и понятны, и теперь приносят тихое удовольствие. Он даже смеет зевнуть, прикрывая рот. Как бы давая понять, что сам расслаблен. — Возьмешь ребят себе? — просит Тодд. — Они толковые и пригодятся. Не хочу, чтобы… чтобы они распустились не в твою сторону. Я и так наделал делов. Возьмешь? «Наделал делов», это он, наверное, про предательство Черного. Это не прямо предательство, но так Бэмби хочет назвать вещи своими именами. Черный молчит. Карлик добавляет: — Ну ты подумай, а? Я за них отвечаю, они толковые. Черный подумал. И после проводов Карлика Тодда ребята примкнули к их компании. Колинз, Бучвиль, Кристофф и Скорпион.

***

Это должно было произойти, а как иначе? Бэмби имеет в виду, что между ним и ребятами Тодда должен был случиться «какой-нибудь инцидентишка». Большая разница положений. Вот он перебирает барахло в тумбочке. Верхняя полка Черного: на ней книги, карандаши и, собственно, ничего интересного. Может, глубже, конечно, но туда совать нос точно не следует, поэтому Бэмби занят только своими книгами. Некоторые, — а в этом можно не сомневаться — так и останутся недочитанными. Не то, чтобы не хватало времени… Вы только поглядите-ка: «Как быть обаятельным хотя бы половину своей жизни и найти друзей». Бэмби передал бы автору, как это делается в месте, где товарищей находят путем исключения слабых:

РЕЗНЯ!

А обаяние, как бы точно выразился толстяк: «Можно спрятать в задницу: есть надежда, что не заметят и не утрамбуют в прямой кишке». Черный отлучился по делам. Он, Биг-Бен и Бард что-то решали с людьми, которых Бэмби до сих пор не знает. Повседневные заботы, так это называется: кто-то кому-то должен, кто-то с кем-то пересекся, переступил дорогу и вопрос надо решать, и сделать это грамотно, учитывая все текущие обстановки и напряженности. Бэмби оставили с новенькими. Чужие в камере даже не гости, а сторожевые псы. И они только и делают, что смотрят. Например, как Бэмби ворочает книги с места на место. — И он все читает это? — раздается голос Бучвиля. Судя по его лицу, он вряд ли закончил хотя бы среднюю школу, поэтому парочка книжек на тумбочке вполне могут навести в его душе смуту: возможно даже неприятные воспоминания об уроках. Некто же заставлял Бучвиля читать, хоть однажды? Обращаться с вопросом к суке ему «западло». На нее смотрят, как на залетевшую в окно моль. Раз она тут есть, почему бы не обсудить ее окрас, траекторию полета или… — Чпокаешь его, а он как радио, цитатки всякие выдает. Шекспира и все такое. — А насаживаешь поглубже — так философия пошла. — Что-нибудь из оперы, — кривит носом Бучвиль. — Хотя Шекспир тоже ничего. Мы те еще ценители прекрасного, да, ребята? — «Ад пуст: все черти здесь», — парирует Сиэль. — Проваливайте уже отсюда, ждите в коридоре. Бучвиль смеется, а парень по кличке Крест говорит с деланной вежливостью: — Мы с тобой же нормально разговариваем, а ты сразу в позу. Не надо, Бэмби. Нехорошо так себя вести. — Поведай правила моего поведения Черному. Вдруг одобрит. Заодно о ваших уточни. — Я же говорил, — вмешивается Бучвиль, — он на побегушечках. Бэмби продолжает: — О, придумал. Скажу-ка я ему: Черный, тут ребята придумали, как тебе правильно долбить меня в зад, чтобы я цитатами сыпал. Я же у тебя начитанный: не пропадать уму зря! Здорово придумали, правда? Пересказать? В подробностях. Парни хмыкают: — Ну ты сразу чуть что и бежишь к папочке, все с тобой ясно, петушок. Словами булькать умеешь, только у тебя их много. — Сука она и есть сука, — качает головой Кристофф, а Крест хмыкает, мол, ну да уж, так устроена жизнь. Это с ним Бэмби встречается взглядом. У Креста он пронзительный и тяжелый, смотрит он исподлобья, а в руках вертит потрепанную колоду карт. Бэмби не по себе: он в этих глазах видит нечто двойственное. Подводные, скользкие камни. Серую воду с нефтяным пятном по центру. — И о чем читаешь? — спрашивает Крест. — А тебе какой интерес, что сука почитывает? — хмыкает Сиэль. Ясно, что они проверяют его. Проблема только в том, что он сам не знает границы их дозволенного. — Я с тобой нормально разговариваю. У тебя вон сколько книг, а булькаешь все об одном. Ты давай без агрессии. За книги тебя спросили, вот и отвечай. — Да, зачем ты так с Кристоффом? — деланно серьезно спрашивает Бучвиль и тут же щерится, переглядываясь с дружками. — Он может хочет это… просветиться. — Да, — подхватывает Крест, — почитать умного, а ты гонишь на него. Бэмби не решается обернуться, даже когда чувствует — сзади кто-то есть. Он вырастает, как тень от облака. Пока он сидит на полу с книгами, спиной к выходу, кто-то тихо перекрывает ему путь. Остается только надеяться, что Черный вот-вот вернется. Когда сзади приходит в движение, Бэмби не может ждать и оборачивается. Крест делает вид, что пристроился к нему: он двигает тазом и совершает непристойные движения. Выражение лица Бэмби вызывает у наблюдателей взрыв гомерического смеха. — Ой, — улыбается Крест, — говорила мне училка, что я не правильно читаю книги. Они смеются, а Бэмби протискивается между ним и Бучвилем, отпихивает парня в грудь, прочь от себя. Тогда Крест толкает Бэмби и его ловит Кристофф. В свою очередь, сильные руки, как выпущенные пружины, отпихивают юношу от себя. Тот теряет равновесие и оказывается встречен Крестом. Он в ловушке. Они передают его, как мяч. Круг сужается.  — Не прячь глазки, куколка! — Мы просто играем, чего жмешься? — Для униженки высокомерная. Сиди в уголке и не рыпайся, пока мужчины разговаривают! Внезапно смех обрывается. Бэмби не видит, но уже слышит и предчувствует, что последует дальше. Все внутри него облегченно выдыхает и ликует: «Наконец-то!» Когда Крест оборачивается на шаги, которые неумолимо приближаются — слишком скоро — становится поздно. Кулаком Черный бьет с прицелом снизу-вверх и попадает в мышцы живота. Удар выходит со всей силы. Не ожидавшего выпад Креста сгибает пополам, а затем на спину приземляется согнутый локоть. Крест падает на пол, почти плашмя. Он остается лежать. Не сопротивляется даже когда Черный присаживается на корточки и хватает его за довольно короткие волосы, оттягивает назад. Боковым зрением Черный улавливает движение живого круга и рявкает: «Отошли, щенки! Назад, все!» Бучвиль, Кристофф и Скорпион отступают, но они и не пытались вмешиваться. Они растерялись. Скорпион говорит, что они без зла, а «шутя поставили сучку на место», потому что «сука есть сука, что с нее взять?» — Не думали, что серьезно воспримешь, — добавляет Бучвиль. Черный поворачивает лицо, его взгляд находит Бэмби. Карие глаза задают вопрос, но Бэмби не находится и только приподнимает свои острые плечи. Черный возвращается к лежачему и давит ему под затылком: — Этого пацана видишь? — Да. — Бэмби зовут. Ни пальцем, ни словом его никто не трогает здесь. Как думаешь, почему? — Твоя сука. Такого не повторится, мы просто играли, безобидно. — Хочешь я с твоими челюстями безобидно поиграю? У Креста щека сплющивается с полом, но он очень старается говорить внятно: — Не надо… Вмешивается Скорпион: — Мы без зла, правда. Крест он… новичок и не очень понимает во всем, вот так и вышло. Мы ему объясним еще. — Больше так не выйдет, — поддакивает Бучвиль. — Мы все поняли, Черный. Будем иметь в виду. Мы тебя уважаем, как скажешь, так и будет. Креста отпускают, и тот встает с красным лицом и выпученными глазами. Потирая шею, он ретируется ближе к своим. Черный обращается к Бэмби: — Как с тобой играли? А то может, я еще не закончил. Два серых кольца с нефтяными пятнами по центру смотря на юношу. Бэмби отвечает им спокойным взглядом. — Да так. Если не повторится, ничего особенного: они чего-то попутали, только и всего. Нить рта Черного искривляется, как будто даже с сожалением, что придется отпустить их. — Кышь и, чтобы до обеда вас не видел, — говорит, и в камере быстро остаются только привычные лица. Биг качает головой: — Совсем развязалась молодежь. — Молокососы, — Черный садится около стены и неторопливо прикуривает. — Сдались они мне. — Из них можно что-нибудь сделать, — отвечает Биг-Бен. Черный поворачивает к нему лицо с выражением, мол, да что ты?

***

Не то, чтобы они прямо кучковались, но держались предельно близко. Любому со стороны ясно: это — компания и она заодно. «Притерки» как назвал сам процесс Биг. А еще это именно ему пришла в голову идея пошутить над пришлыми. Бэмби хочется думать, что причиной послужил именно «инцидентишка», что это сладкая и холодная месть. Так или иначе, но однажды, когда Черный отлучается по делам, оставляя компанию, Биг говорит вслух: — А он во Вьетнаме был. Тогда парни переглядываются между собой и кивают, мол, вот это новость. А когда Черный возвращается, но еще не подходит к ним, добавляет: — Сейчас поднимет голову в небо или закурит. Бэмби и Бард знают, что так и будет: просто потому, что Черный всегда курит во дворе на прогулке, когда не занят игрой в баскетбол или чем-то другим. А еще потому, что он до этого не курил, а значит, теперь самая пора. Так и происходит. Он достает из кармана штанов пачку сигарет, выуживает одну и прикуривает. Лицо, как всегда, серьезное и плохо читаемое. А толстяк подхватывает, как диктор в каком-нибудь кино: — …Глаза застекленеют, подернутся пеленой, как у змея в спиртовой колбе: начнет вспоминать Вьетнам. Как с камрадами их на вертолете закинуло в джунгли, а там засада. С одной стороны свои, с другой — чужие. Свои по своим бьют, а чужие по чужим, им нормально. Только вот камрады Черного да и сам Черный, как ветчина в сандвиче. …Печет. Воняет порохом и паленой человеческой кожей. Волосами. Ногтями. Они в реку, а там течение после ливня. Сносит их человека, потому что с пулей в ноге был. Зашло в реку четверо, вышло трое. Ну а на берегу на них напал тигр. — Тигр был не один, — вносит замечание Бэмби. — А с самкой, — соглашается Бард. — Ее из Испании привезли. Цирк. А она сбежала. Обученная всяким трюкам тигрица против трех невооруженных парней. — И ее альфа самец из местных. Тоже присутствовал, — резюмирует толстяк, давая добро. — Да, — поддакивает Бэмби. Биг-Бен щурится и загибает пальцы: — И их осталось… один. Черный выжил: он дошел до местной деревушки. — Где его встретила одноглазая девушка. — У нее был всего один глаз. Зато какой! — Цвета неба. — …Дала воды. — С ядом. — Черный смекнул, когда уже смочил горло, и ядовитая жидкость потекла в утробу. — …Свернулась огненным калачом и давай убивать организм! — Но он не растерялся. А вызвал рвоту и закусил мясом. — И мясо забило яд, типа, утрамбовало в желудке, знаете? И это спасло ему жизнь. Правда потом он узнал, что деревня голодала, поэтому ела мясо павших солдат. Так он впервые поел человечины. — Мясо, возможно, боевых своих товарищей. — Твою мать, а, — не сдерживается Крест. Он качает головой, вид у него, конечно, шокированный. Он с своими ребятами переглядывается: вот это жизнь, а, пацаны? Пиздец, а не жизнь. А после толстяк заметит: — Бэм, тебе бы книги писать. — Этим и займусь. Вот как откинусь, — улыбнется тот, — так сразу. — Но его кое-что будет волновать: — Ребят, они же притворились, что поверили, да? А то вид у них был какой-то серьезный. — Конечно, Бэм. Не парься, они просто подыграли, ну а мы повеселились!

***

Когда Черный заходит в комнату отдыха (Бэмби нарекает ее Релаксильней), ребята Тодда заметно напрягаются. Бэмби это замечает по желвакам и выжидательным, настороженным взглядам. Биг шепчет на ухо. Блеет козлом и щекочет ушную раковину: «Ваша мамаа пришла, молокааа принесла», чтобы не заржать, как лошади, им приходится наполнить легкие до отказа. Тихо, тихо! Тсс! Черный садится решать кроссворд, на месте, которое с недавних пор ему нравится. За столом для чтения, спиной к телевизору. Из-за чего многие любители телепередач смогли выдохнуть: они-то теперь могут смотреть, что им нравится, без оглядки на авторитета. Самого Черного скорее привлекал шум на фоне. — Карандаш нужен, Черный? — Кристофф протягивает красный. Выточен из вторично переработанной древесины подведомственных лесов, ведь Фердинанд Лайал заботится об экологии на планете. Он вообще планирует сделать мир чище. Графитный кончик сверкает иглой: — Заточил. Должно быть удобно. У меня брат тоже в армии был, их там учили… и меня, вот, научил.

(Тоже. Тоже был в армии).

Биг-Бен приставляет палец к губам: «Тссс! Никаких хохотунчиков!» — они должны держаться, не смотря ни на что. Бэмби давится хохотунчиками, они проваливаются в желудок и спирают дыхание, немного колются, как ежики из ваты. Черный поворачивает лицо к Кристоффу и пристально так смотрит. Карандаш он забирает, но ничего и не говорит. Кристофф спиной вперед возвращается к своим. Как джинн, которого затягивает обратно в лампу: желание призывателя он не только исполнил, но и предугадал. Они все смотрят передачу про жизнь морских коньков. Бэмби кажется, под конец все как-то даже расчувствовались. Особенно, когда у конька по кличке Мальком III родились «конята». Так их назвал парень по кличке Бучвиль. У Малькома III вообще была сложная жизнь: выброс нефтяного пятна в его бухте принес морской кризис. Он едва отыскал самку, а во время спаривания она ушла к другому, но успела сделать выброс оплодотворенной икры в сумку Малькома. — Женщины, — замечает Кристофф. Крест соглашается: — Как говорил мой дед, только одно им и нужно. Брошенный отец-одиночка слонялся один, между голов мурен, торчащих из песка, как заминированные башни, пока не нашел домик среди кораллов. С другой стороны их облюбовали мидии-прилипалы. — Вот сейчас будет махач, — надеется Кристофф и осторожно косится на Черного, словно Кристофф матадор, Черный — бык, а «махач» — красная тряпка. Но махача так и не происходит: наверное, потому, что мидии для него не приспособлены. А вот самку Малькома съели заплывшие в бухту паразитические черви. Печальная участь. Зато у Малькома родились дети. Он стал отцом многих, которые были, как он. Эту фразу Биг-Бен чуть позже предложит увековечить на стене, прилегающей к сетке на прогулочном дворике. «Зачем?» — поинтересуется Бард. Да просто так. Бэмби подозревает, что эту фразу он хотел отнести к Черному: «Он стал отцом многих, которые были как он». То есть, отец заключенных братьев по духу. Их тут, как в консервной банке — мидий. На туловищах «конят» пестрели крылышки, и все семейство ими усиленно махало. Оно парило в синем пространстве так, словно в этом процессе и притаилась цель всего мироздания со времен Большого взрыва. — Ну хоть дети его! Не натрахала на стороне, сучка глубоководная, что ж ты творишь-то! — замечает Кристофф. Все аплодируют морскому коньку, поздравляют с семьей, а тот пучит с экрана свои глаза и не понимает: что делать? Как жить дальше? Бэмби косится на Черного. Карандаш сломан. — Глупые морские «конята», — Бэмби подсаживается к нему. — Но глаза у них забавные: вращаются в орбитках во все стороны. Видал? Черный молчит. Тогда Бэмби пальцами делает двуногого типа — типчика, он тот еще бледный кожаный ублюдок — и шагает по столу, толкает половинку карандаша, она катится к краю: — Предугадывая твой вопрос, нет, морских оленей не показывали. Черный ловит огрызок в падении и бросает в ведро. — Сходи к врачу, скажи, что сильно упал вес. И завязывай с яслями, я тебе не папаша. — Не папаша, — Сиэль нарочно глуповато моргает. Он не понимает, к чему это. Он усмехается и пожимает плечами, он тоже ощущает, какие они стали тощие. Прямо птичьи. Мужчина выбрасывает вторую половину карандаша и встает. Остальные, как по команде, встают также. В их глазах даже не вопрос, — куда? — а готовность, пусть только даст понять, — на что именно. А они всего-то идут по ярко освещенным желтым коридорам, и Бэмби ощущает себя частью чего-то крупного. Если это стая, то он в ней почти растворяется. Ему не хочется делать это бездумно, но, если тюрьма чему-то и научила, так это ловить такую вот волну: когда инстинкты стоит выпростать наружу и дать им понежиться на солнце, будто они — это сложенные крылья ангела. И неважно, падший он или еще не запятнанный, кипенно-белый. Во внутреннем дворе, они у тренажеров. Там уже занимается группа мексиканцев, но вот-вот перестанут: Кристофф и Бучвиль расчищают место. Уж очень они любят это делать, и ведь получается у них хорошо. Кристофф занимает тренажер для пресса, Бучвиля тянет к тяжестям. Он как-то поделился, что хочет набрать самую большую мышечную массу какую только возможно в условиях заключения. У него шея, как у тасманского дьявола. Черный садится на скамью покурить. Бучвиль интересуется у Бига, планирует ли тот совершенствовать свою физуху. Биг даже задумывается: задирает лицо вверх, позволяя солнцу ласкать налитые кровью щеки, а между губ зажимает пластину крекера. Судя по вкраплениям она со вкусом луковых колечек. После последних событий Биг-Бен постоянно что-то жует и прибавляет в весе. — Даже не знаю… стоит ли? Хотя нет предела совершенству, оно понятно, ммм. Нет! Все же я из той касты, что верит — Земля плоская, а совершенная форма — круг! Внезапно подкравшийся Бард бьет пальцем по пластине, и крошки летят во все стороны. Биг жмурится и отряхивается, вскакивает с места, машет руками: — Влепил бы тебе! Вот влепил бы! Бард гогочет. Бэмби посмеивается тоже и замечает, что смешно еще лишь жертве шутки. Кристофф, Крест, Бучвиль и Скорпион излучают невозмутимость: они только поглядывают на спокойного Черного, словно интересуются, смешно ли происходящее? «Ну, то есть, мы можем смеяться, нет?» Бэмби хохочет. Жаль только, никто не поймет, почему. И в желудке совсем уж жжет от смеха, когда Черный тихо-тихо спрашивает у толстяка и Барда: — Какого хера они весь день смотрят на меня, как щенки на молочную суку? Толстяк ему отвечает: — «Он был отцом многих, которые были, как он». Веди зэков в светлое будущее, Черный, они ради тебя на все… Ах, да, кстати, еще ты воевал во Вьетнаме, ты в курсе? Рожденный убивать. — И немного людоед, — добавляет Бэмби. — Ел почень, глаза, пожевывал кишки, — вставляет Бард. — А сердце не ел. — Ни разу, — кивает Бэмби. — Но — в планах. На будущее меню. — Почень? Бард, ты сейчас серьезно? — спрашивает Биг-Бен. Черный закатывает глаза и уходит: «Кретины», бормочет под нос. Он ничего не понял и не собирается. Пока что. — А ведь кому-то придется ввести его в курс дела, — протягивает Биг-Бен, как бы невзначай. — Ну, в смысле, поведать, как мы пошутили над теми, кто пошутил над тобой. И Бэмби кажется, что это будет он сам. У него в груди все скисает, но рот все равно изгибается в ехидной ухмылке: — Рассказать анекдот про парня, который не хотел влипать в неприятности, а просто хотел жить? Биг вздыхает и чешет коленную чашечку: — Ой, я знаю этот анекдот, знаю, — отмахивается, — парень был настоящим героем. — Камикадзе, хочешь сказать, — посмеивается Бард. — Нет, героем. Он спас двух друзей от участи быть втоптанными в бетон одной маа-а-аленькой тюрьмы. — «Он стал героем для многих, которые были как он». — Все же Мальком III подарил им знаковую фразу. — Господи, хватит ржать! Все, не буду я. Достали, а!.. Но смешно же! — Вот мне уже ни разу, — унывает Бэмби. И зачем он согласился на эту авантюру? Он встречается взглядом с Крестом. Два нефтяных пятна, как в бухте Малькома.