***
Бэмби не любит посещать туалет. Местные приходят в него, по большей части, совсем не для того, для чего он предназначен. Наркопритон. Бордель. Переулок грязных сделок, и его стены такие же обшарпанные и вонючие. «А я просто пришел пи-пи сделать». Все кабинки распахнуты настежь, в одной из них, той, которая центральная, двое не прячутся. Какой-то тощий паренек с густо накрашенными глазами стоит на коленях и делает минет заключенному, чем-то напоминающему Крэга. Бэмби избегает смотреть туда, но взгляд невольно задевает что-то темное в соседней кабинке. Это что-то одинокое и не на своем месте. На голом полу, обнимая себя за плечи, сидит Блонди. Кажется, что ему вовсе нет дела до соседей, он не шевелится и смотрит в одну точку перед собой, глаза заплаканные, волосы грязные и неубранные. Сальные пряди торчат в стороны, как плотные кусочки какой-то соломенной бумаги. Он где-то испачкал волосы и долго не мыл. Под глазами черные круги. Нет, он все же приходит в движение. Чтобы потарабанить ладонью в стенку: — Хватит! Я тут до вас сидел! Достали, дайте побыть одному, уууу, уроды! — воет и кричит, злится. В ответ ему хохочут, а мужской голос грубо гаркает: — Съебись! Блонди затихает и прислоняется головой к стене кабины, его взгляд снова тухнет. Он как фонарик с низким зарядом батареи: то мигает, то гаснет. Бэмби испытывает странное побуждение. Он приближается: — Слушай, ты в порядке? На него поднимают глаза, в них смешалось много всякого: удивление, апатия, боль. — Везде эти ебанные люди. Никуда от них не деться… Обратиться в камень. Нет, в тюремного таракашку и выползать из норки по ночам, чтобы пожрать. Даже скудных крошек хватит. Как думаешь, Сиэль, что более бесчувственное: таракашка или камень? Один хер, оба уродливы, и миру нет до них дела. Со стороны левого уха кто-то гортанно хлюпает и кряхтит: «Драл я твою глотку, падла! Драл! Вот так!» Судя по звукам, человек давится и мычит. Бэмби старается не думать о текущих декорациях. Иногда в них может не быть смысла вовсе, просто они всячески привлекают к себе внимание. Хотят, чтобы ты тонул в них, и иногда звал на помощь. Не замечал чего-то значимого? Он присаживается на корточки. — Всегда можно оставаться человеком. Ты — человек. Всегда человек. — Ты даже моего имени не знаешь. — Алоис. В распахнувшейся между белесых ресниц прорезей виднеется яркий, голубой цвет. — И правда… да плевать. Ты — просто ходячее недоразумение. — Алоис, тебе повезло, что убийца вроде Умника теперь больше не с тобой. Ты из-за него такой? — Ты в своем уме? Здесь все что-то сделали. Мы в тюрьме, алло. Алло! Твой Черный тоже убийца. Не страшно спать по ночам? — Ты прекрасно знаешь, о чем я. — Знаешь, как твой Черный убил моего Клода? По твоему человек на это способен? — Он поступил так, как требовала ситуация. Алоис открывает рот в широкой усмешке, мелькают его зубы. Это ужасные, просто кошмарные зубы. — Выгрыз у него кусок шеи. Чертов. Кусок. Шеи. И ты говоришь, что Клод маньяк? Алоис сверкает глазами и Бэмби чувствует, что отвечает тем же. В грудной клетке растет прилив. Это гордость и странное чувство упоения. Безопасности? — И правильно сделал. Собаке — собачья смерть, слышал? Блонди как будто ушам не верит. — А пришел сюда таким невинным человечком. Это я про тебя, маленький кусок дерьма. Клод был добр ко мне. Он единственный, кто помог мне справиться с собой, не отвернулся, как твой распрекрасный Черный. Из туалета выходит парочка и входит не кто иной, как Крест. Бэмби встречается с ним беглым взглядом. Крест идет к «ракушкам», встает к ним спиной. Бэмби говорит шепотом: — Ты только что сказал, что Клод помог тебе. Чем моя попытка помощи хуже? — Я от кого угодно ее приму, кроме тебя! Так что… катись-ка от меня подальше! — Я тебе не враг. — Ты тупая сука. — От суки слышу. — Съебись, съебись, съебись! — Блонди уже кричит во всю глотку. Он выглядит заведенным. Кажется, что-то внутри него сломалось. К ним подходит Крест. — Проблемы? Бэмби качает головой. Блонди усмехается: «Красавчик, хочешь, переварю твою сперму в своем желудке? Но только вместе с таблеткой! У тебя есть что-нибудь?» — разумеется, он обращается к Кресту и, высовывая язык, водит по губам, из стороны в сторону. Крест дергает плечами: «В другой раз, красотка». Он дает знак Бэмби уходить. Они покидают туалет и идут по коридору. Удивительное дело, но Бэмби даже расхотелось по-маленькому. Может, в туалете на первом этаже? Если там никого не будет. Или попросить Черного сходить вместе? После того, как парни Тодда присоединились к ним и прошли первый «этап проверки», Черный даже позволил Бэмби отлучаться ненадолго. Правда, Бэмби подозревает, что за ним всегда хвост. Сегодня это явно Крест. — Он сказал следить за мной, да? — Ты о чем? «Скажет он, как же, хотя на лице все написано». — Я слышал о той драке. Ну, когда Черный расправился кое с кем, — говорит Крест, Бэмби нужно несколько секунд, чтобы понять: их диалог подслушивали. Но ведь Крест вошел позже слов о Черном или все же раньше? А может, совпадение? — Это правда? Бэмби усмехается глазами: — Зависит от того, что ты слышал. Если то, что Черный справедливо наказал кого следует, то правда. — А про кусок мяса? Поговаривают, он за людоедство сидит. Крест вроде ненамного старше, а ощущение, что… — Веришь? — Я Черного не настолько хорошо знаю. — И почему ты решил обратиться с этим вопросом именно ко мне? Тут Крест странно улыбается. Вернее, это почти улыбка, больше ее в глазах. — Я наблюдал. Он неплохо к тебе относится. Умеет смеяться. Просто… как мы, не знаю… как объяснить… в общем, он не такой, каким представлялся. — То есть, ты рисовал его жестоким? — Что-то вроде. — И именно поэтому ты с дружками сразу решил на меня накатить? Суицидник или уверен в своих силах? Крест водит пальцами по затылку, взъерошивая волосы. Странно, теперь он не выглядит, как обычно и ведет себя иначе. — Не совсем так. Мы по иерархии делали и ставили тебя на место. Сука есть сука, но брать тебя как суку никто не собирался, но относиться к тебе, как к суке, — тоже. — Ты меня запутал. Крест снова смеется. — Я сам запутался. Тоже первый раз здесь? — Забавно. Я ведь теперь тоже вижу, что ты зеленый. Но тебе повезло чуть больше да? — Типа того. Скорпион мой кореш с детства, ну, и он, типа, замолвил за меня словечко. Меня приняли, ребята оказались не последними здесь. — Везет. — Ну да… Слушай, а ты тогда прикрыл нас. А мог бы и сказать чего… представить ситуацию не в том свете… — Может, потому, что Черному ничего не стоит голыми руками язык вырвать? Крест молчит. Бэмби кое о чем вспоминает. Хорошая возможность спросить: — А вы правда поверили в историю с Вьетнамом? У Креста глаза округляются. — Нет, конечно. Но было смешно.***
У Бэмби земля из-под уходит, когда Биг-Бен, в окружении Барда, Кристоффа, Бучвиля, Креста и Скорпиона, говорит: «Пора, действуем по плану. Надеюсь на вас». Черного нет рядом, Черный отдыхает у себя. Бэмби тоже рядом бы не было... не передумай он читать журналы в библиотеке. Он возвращается, когда Биг-Бен готовит остальных. Да нет же, они уже приготовились. У них есть план и команда. Их шестеро, а не восемь. Бэмби не знает, о чем думает, когда вот так просто приближается и говорит всем в лоб: — Вы куда? Бучвиль и Скорпион смотрят с глухим раздражением: отвечать суке? Крест отворачивает лицо, делая вид, что смотрит на баскетбольную площадку. Бэмби продолжает: — Черный сказал, что рано. Когда придет время, он… Его оттискивает в сторону очень плотное, живое, округлое, воздух вокруг наполняется слабым потом. Это пот, который бывает у очень толстых людей. — И кого слушать будем, а? Суку или меня? — голос Биг-Бена не спокоен, хоть и решителен и более тонок, чем обычно. Бэмби почувствовал себя палкой, которая попала под колесо. Колесо ничего не чувствует к палке, когда просто хочет переехать ее и делать то, что должно — крутиться, крутиться. Затем Биг-Бен издает смешок, мол, веселый вопрос, ответ-то очевиден. И по лицам прочих понятно, что они того же мнения. — Биг, — начинает Бэмби, — не надо. Если он говорит, не торопиться, значит, так надо. — Ой, заткнись, Бэм. Иди-ка сюда, что скажу. Что-то такое же живое, округлое, мощное хватает его за предплечье, сжимает и отводит в сторону, ставит к стенке. У Бэмби ощущение, что огромный шар заставляет катиться и его, словно он тоже шар, только значительно меньше. — Ты мне должен, помнишь? — У Бига глаза так горят, они хотят сделать дырку в юноше. Бэмби просто не может смотреть в них, хоть он и пытается, но то и дело отводит взгляд. Он и не забывал. «Из-за меня погиб человек». Такое невозможно забыть. — Да. Он хочет добавить: «Я думал, мы оставили это в прошлом и ты говорил оставить все», но чувствует, что не имеет на это права. Кажется, еще предчувствует, что за этим последует. Дыхание перехватывает, а в желудке появляется черная дыра, она растет с каждой попыткой полного вдоха. — Ты ничего не видел, ясно? Помощи от тебя не прошу, мы сами справимся. — Он же узнает. — Но уже все будет сделано. — «Биг, пожалуйста, я не должен ему врать!» Тот читает его мысли и повторяет с расстановкой: — Ты мне должен, Бэм. Я с этими ребятами быстро все сделаю, а ты ничего не говоришь Черному. — Биг, давай поговорим с Черным, он поймет! — Как же ты не понимаешь, Бэм?.. — Но на это есть причины! Просто… доверься ему! — Я должен отомстить. И не успокоюсь, пока эта тварь ошивается вокруг! Я не могу его видеть, понимаешь, нет? Просто не могу! Каждый раз я вспоминаю… что ничего не сделал тогда. Да кто я такой, если так вышло?.. Хоть раз в жизни я должен поступить по-мужски. — Грелль бы не хотел, чтобы ты рисковал. — Грелля нет в живых, вот и не говори за него. Ну а ты ничего не видел. Иди… не знаю, погуляй. Хотя, стой-ка, лучше скажи мне… Посмотри в глаза и, вот, дай слово. Во рту кончается слюна, Бэмби медлит, а затем спрашивает: — Дать слово в чем? — он тянет время, и видит по глазам, что друг это понимает. — Разумеется, что не скажешь ничего сам знаешь кому. — Обещаю. Не скажу. Волдеморту. Не знаю, почему вы боитесь называть его имя. Биг качает головой, хотя шутка ему понравилась. — Серьезно. Клянешься? Пространство вокруг смыкается на последнем слове, на этом вопросе, — клянешься? — и Бэмби ощущает, как горят изнутри шея, щеки, лоб, виски, грудь и руки, а сердце сразу обратилось в обугленный камешек, этот камешек весит несколько тонн, не меньше. Он только обманчиво маленький. Губы сквозь завесу пламени размыкаются, чтобы выдавить тихое, болезненное: «Клянусь», даже мерещится, что оно получилось вполне внушительным и сильным. Ведь тихость тоже может быть сильной? Даже если постыдная, загипнотизированная, звучащая из надвигающейся пустоты (дыра в желудке уже давно захватила грудную клетку и облизывала основание черепа). Друг кивает с каким-то тихим облегчением (он что-то увидел в синих глазах), а Бэмби спрашивает: — Биг? Можно просто спрошу? Сколько тебе сидеть осталось? На это толстяк усмехается, отдаленно напоминая Черного. Еще бы: это его усмешка. Когда живешь с кем-то бок о бок, перенимаешь некоторые черты. Бэмби думает, что простота и душевность Биг-Бена чертовски не сочетаются с чем-либо от Черного. Вот кто угодно мог бы попробовать, но — только не этот веселый добряк. Бигу идет его незатейливая, обнимающая простота. «Не надо смеяться, как Черный и не надо убивать, как он. Как они. Биг, ты ведь не такой, ты забыл? Не совершай ошибку, что я могу сделать, чтобы остановить тебя?» — Знаю, к чему клонишь. Не хочу отвечать. Ты хитрый. На самом деле хитрый, — говорит Биг-Бен и вытирает ладонью подбородок, словно там сидит невидимая муха. — Вот прямо сейчас в этом убедился. Просто твоя сила, знаешь какая, Бэм? — Он смотрит ему в лицо своими разноцветными глазами, и у Бэмби мурашки по коже от того, что не видит в них прежнего человека. Друг стал таким же, как большая часть «Алиент-Крика», когда готовится к чему-то страшному и неизбежному. Например, биться на смерть. — Не физическая, как у нас. Не заметная, — продолжает еще тише. — Вот и все. Кретины, кто думает, что ты слабак и ни на что не способен… — Он снова вытирает подбородок, и Бэмби понимает, что толстяк волнуется. — Но иди уже по своим делам, а мы пойдем по своим. — Биг… — Да я не прощаюсь! — Удачи. — Угу. Бэмби и не надеялся, что напоминание о близкой свободе сработает, но попробовать все же стоило. Друг возвращается к Скорпиону, Кресту, Кристоффу, Бучвилю и Барду. По их физиономиям читается предвкушение: наконец, прольется чья-то кровь. Воодушевление: ни страха, ни сомнения. Бэмби не привыкнет к тому, что местные могут обсуждать газировку, наводить Великую суету, шутить про «мизинцы-буравчики», а затем собраться и идти убивать. И кто? Кто будет убийцей на этот раз? Биг, неужели это ты?.. Юноша пятится назад, пока не ощущает поясницей дверную ручку. Он открывает дверь, проскальзывает в здание и бежит по фисташковому коридору, мимо столовой, поднимается по лестнице. Он не замечает, как быстро несут его ноги. Высовывая голову из будки, ему вслед кричит охранник Джерри: «Не бегать! Шагом!» — но вынужден отвлечься, потому что разговаривает по телефону. С кем-то важным, возможно даже с Лайалом. Снова длинный, бесконечно длинный пролет, заставленный двигающимися фигурами. Кажется, что в нужный момент все решили покинуть двор, камеры, чтобы побыть препятствием на пути. Кого-то Бэмби случайно толкает локтем, за что получает тычку в бок. Взаимный обмен любезностями. Наконец, он вбегает в камеру и закрывает за собой дверь.Черный читает на койке. Он один, чему наверняка рад. Бэмби запыхался и тяжело дышит. Черный это слышит и отвлекается от книги. — Там Биг… все же он решил отомстить. С ребятами сейчас направляются… — Нет, если он не отдышится, он околеет прямо тут. Голова кружится. — Я знаю. — Черный оглядывает его с головы до ног и перелистывает страницу, сгибом указательного пальца приглаживает ее сверху вниз и обратно. Бэмби все еще дышит через приоткрытый рот. В боку колет, и он прижимает к нему руку. Когда он только садился в тюрьму, то наивно полагал, что не будет тратить время впустую: накачается, станет выносливым и спортивным. Как же он ошибался. — Знаешь?.. — Биг довольно читаем, хоть и полагает иначе. Пусть делает, что считает нужным. У Бэмби ноги дрожат. Он приближается к койке и плюхается на край, кажется, что плечи оттягивает вниз некая темная сила, она же растворяет его ноги безболезненной кислотой. — И не хочешь помочь? У юноши такое выражение лица, что мужчина понимает: чтение окончено. Он закрывает книгу и прижимает к животу, смотрит на бегуна. — Есть вещи, которые мужчине следует сделать самому. Пусть Биг сделает все по-своему, это добавит ценности его удовлетворению. «Ценности», «удовлетворение». Бэмби вспоминает, что Черный удивляет его манерой речи, особенно, когда они остаются наедине. В такие моменты хочется назвать его по имени. — Себастьян… Мужчина странно смотрит в ответ, на губах мелькает тихая полуулыбка. — И будет лучше, если и ты не скажешь ему, что я в курсе. Пусть для нашего друга это станет преодолением. «Преодолением чего?» Хотя Бэмби все понимает. Ему так кажется. Из груди вырывается мучительный стон и, хватаясь за голову руками, он сгибается пополам, утыкаясь лицом в колени. — Тогда я тебе ничего не говорил! Он попросил не рассказывать тебе. Ты же знаешь, что я у него… в неоплатном долгу. Дьявол! Теперь чувствую себя крысой… конченной крысой. Черный убирает книгу на тумбочку и хлопает по месту рядом с собой. Бэмби придвигается ближе с предчувствием. Себастьян в такие моменты — вылитый отец. Сейчас начнет говорить о жизни и о том, что такое хорошо, а что — плохо. — Я должен быть в курсе всего, что происходит. А это возможно только с верными людьми. Однако их здесь гораздо меньше, чем кажется. А теперь Бэмби чувствует: внутри него сидит тот маленький внутренний мальчишка. И это он сейчас тянется навстречу этому взрослому и лепечет, хотя и кажется, что говорит, как молодой мужчина. — Я тебе доверяю. Знаю только, что мне ты не можешь доверять до конца. На это есть причины, я понимаю. — Поставим вопрос иначе: я должен за тобой тщательнее присматривать. Тщательнее, чем за другими. — И правда… так звучит лучше. Снаружи шумят, что-то летит в стену, ругань, привычное дело. Бэмби подается корпусом вперед, чтобы оказаться ближе к Черному, чтобы его стало лучше слышно. — Черный? — зовет, и глаза смотрят в ответ. В них все внимание на Бэмби. Проницательная мудрость и сила. Бэмби вдруг понимает: зверь внутри этого человека давно расправился с Сиэлем. Это не то чувство, которое Фантомхайв планировал встретить, он даже не так ее себе представлял. Он имеет в виду любовь. — Иногда я чувствую, — говорит, а язык боится ворочаться во рту, потому что читает страшное заклинание: оно призовет демона, который унич-… — что может быть… не так уж плохо, что я попал в это место. Как ни странно, Черный отзывается сразу, его голос непривычно тих: — Сказать кое-что по секрету? Черный и его секрет? Да неужели? Бэмби невольно улыбается, но у него все по глазам видно: я весь внимание. Черный цепляет его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя, а затем приближает свое. Карие глаза посмеиваются на свой привычный и лукавый манер. — Меня чертовски возбуждает преданность, — шепчет, а затем его губы смыкаются с губами юноши. Сиэля озаряет изнутри: он вдруг остро чувствует, что все сделал правильно и даже нарушил клятву — тоже правильно, а иначе в их случае быть не может. Он сделал ставку на одного-единственного человека. Все или ничего. Такое бывает, когда очень сильно… И кажется, это произошло довольно давно. Раньше, чем можно предположить. Даже если весь мир будет против… — Я всегда буду с тобой и — за тебя, Себастьян. Мужчина молчит, но за него отвечают глаза. В грудной клетке Сиэля расцветает, растет, ширится нежность. Ее так много, что кажется, он не выдержит. Это она через его тонкие руки обнимает лицо Себастьяна и покрывает его поцелуями. Ласки, естественная нежность — не то, к чему привыкли Черный и Бэмби. Но это то, от чего отвык Сиэль Фантомхайв и давно позабыл Себастьян Михаэлис. Сиэль знает: сейчас только так. По правой щеке течет слеза, а на губах играет улыбка, Себастьян думает, что в ней есть что-то от ангела. Его взгляд блуждает по маленькому лицу, словно видит впервые или боится забыть: «Ты такой красивый», шепчет и стирает слезу пальцем. Этот человек еще не касался его столь нежно. Сиэль смеется сквозь слезы, и не знает, отчего: как будто всю жизнь прожилось с тяжелым грузом на душе, но вот настал момент распрощаться с ним. Так легко, что, в конце концов, странно. Его конечности теряют ощущение веса, а сердце в груди лихорадочно стучит, оставаясь единственным сколько-нибудь значимым ядром. Когда Себастьян накрывает его губы своими, мир в самоощущении Сиэля теряет точку опоры, он сам теряет ее и теперь как будто парит в невесомости. Себастьян мягко обхватывает его за талию, крепко обнимает и прижимается к телу. Они целуются, испытывая невероятные ощущения. Юноша льнет к крепкому торсу, прижимается к мужчине пахом и ощущает внизу уже готовую твердость. Осознание его страсти настолько будоражит, что у Сиэля дрожат ноги. Его мешковатая кофта и футболка, а следом ботинки, штаны и белье оказываются на полу, лежать серой грудой. Сиэль помогает Себастьяну раздеться тоже. Вид его обнаженного, красивого тела приводит в трепет: разум словно истончается, испаряется, а собственное тело охватывает жар. Мужчина дает знак лечь, что Сиэль послушно делает. Все внутри него трепещет от дьявольского возбуждения, когда Себастьян нависает сверху. Он опускает пальцы на его тело, чтобы приласкать. Прикосновения невесомы, нежны, и они изучаются его. Вновь. Усыпая Сиэля поцелуями, Себастьян задевает его щекочущими прядями, пряди шелковые на ощупь. Сиэль закрывает глаза. Отдаться — лучшее, что может быть. То чувство, которое охватывает его изнутри невозможно и безгранично. Даже кажется, Сиэля вот-вот не станет вовсе. Он растворится, исчезнет, сгинет… Не будет никакой тюрьмы и его истории. Не будет ничего. И это прекрасно.***
Тревогу дают из сортира на втором этаже. Вернее, не так: к Томасу в кабинет прибегает парнишка от шоколадок, мол, в «тубзике чувака мочканули по-крупному». Томас по рации дает координаты Джерри, не одному же ему туда идти проверять? В сортире ни души, из крана громко капает. Одна из кабинок распахнута настежь, тонкая дверь выломана и висит на последней нижней петле, напоминая раскрылки самолета. В кабинке, прислоняясь к унитазу головой, лежит китаец. У него спущены штаны и трусы, ноги и пол вокруг залиты жидким дерьмом. Смрад такой, что скребет горло и щиплет глаза. Джерри отскакивает и вздрагивает, как от удара электрическим током. Томас кривит лицо: — Матерь божья, ну и вонища! Через отвращение он приближается и кончиком ботинка толкает заключенного в подошву, а затем пригибается и разглядывает лицо. Глаза закрыты, а из приоткрытого рта течет струйка пенистой слюны, на шее следы. — Мертв. Ты прикинь, он срал, когда выломали кабинку, ворвались внутрь и придушили его голыми руками. Почему голыми? Да потому, что тот, кто выламывает двери просто так, ничего не стоит и шейку перекрутить. — И кажется, еще… в процессе делал это. Ну, испражнялся, — патетично замечает Джери. На немой вопрос Томаса пожимает плечами: — Смотрел в передачах: удушение освобождает сфинктер, а тут еще условия благоволили. Окончательное освобождение. Томас качает головой: «Это не окончательное освобождение, а тотальный пиздец. Начальник нас прикончит. И кто это мог быть? Опять с шоколадками что-то не поделили, а?» Джерри снова пожимает плечами. Томас думает: «У него судороги? Раздражает», хотя на самом деле он в курсе — когда Джерри нервничает, то начинает дергаться или заикаться. И такого коллегу ему наняли в помощь. — Кто-то сильный. — Пиздец, а — только и повторяет Томас, — пиздец… Такого дерьма — буквального и фигурального — он еще не видел. И почему такое приходится на его смену? Всегда все дерьмо… А затем он замечает кое-что, прямо на полу, посреди туалетной кабинки. Сразу такое в глаза и не бросится, когда внимание сфокусировано на мертвеце в экспрессивном антураже. Это следы. Томас приседает. — Ты погляди-ка, Джерри, а наш убивец-то вляпался. Благо оно было полужидкое, так что отпечатки хорошие, — он выпрямляется и примеряет правую ступню над следом, на весу. Главное — не касаться. — Большой размер, шире чем у меня, но короче. Этот дерьмодемон далеко не уйдет. Поднимай тревогу, сейчас мы его словим и пусть ребята закроют туалеты.***
…Они прижимаются друг к другу так плотно, насколько это возможно; сильно эрегированный член Себастьяна касается и трется о твердый член Сиэля. Целуясь и ласкаясь, юноша ощущает непреодолимое желание соединиться с мужчиной своими внутренними мирами, как будто через касания и жар можно передать другому душу, встретиться в ментальной сердцевине и слиться навсегда. По расширенным сосудам в гениталиях разливается ноющая, пульсирующая и сладкая боль. Сиэль уже слишком возбужден, чтобы терпеть. — Я больше не могу… войди в меня… о, пожалуйста, пожалуйста! Себастьян слышит его, но решает сделать по-своему. Горячие на ощупь руки хватают юношу за зад, пальцы вжимаются в ягодицы и разводят их. Крохотное отверстие в представлении любовника нуждается в особом обращении, и он вовсе не думает насаживать Сиэля на свой член, как тот хочет. Его язык касается розового, упругого кольца. Сначала он облизывает его, ласково и влажно, а затем вонзает язык внутрь. Так жадно, что Сиэль издает судорожный вздох вместе со стоном: «Ах!» — а затем тоненько и долго повторяет: «О боже, о боже, боже, боже!» Этот упругий, сильный, волшебный язык начинает двигаться в нем. От одной мысли, что именно с ним там делает Себастьян, Сиэля охватывает трепет, мучительно-сладкий стыд и страсть, граничащая с помутнением рассудка. О, пусть это продлится всегда. Вечность. Наласкав зад любовника вдоволь, Себастьян мягко касается одной рукой его яичек, сминает и гладит. Их аккуратная беспомощность приводит его в восторг. Он может заставить Сиэля кончить, не проникая в него, но… разумеется убирает руку, чтобы снова раздвинуть ягодицы и взять свой набухший, сильно возбужденный член. Сиэль оглядывается через плечо. В предвкушении того, что сейчас произойдет, все внутри него приходит в неописуемый экстаз. Он отставляет зад и помогает мужчине проникнуть внутрь, насаживается навстречу. Он ощущает мясистую головку, она бережно вторгается в его узкое отверстие, словно робкий гость, который оглядывается в прихожей. Сиэль успевает сделать глубокий вдох прежде чем Себастьян вгонит в него весь свой ствол. Сиэль несдержанно вскрикивает и закатывает глаза. Мерещится, что стенками своей прямой кишки он ощущает каждую венку на члене. Большой и пульсирующий, он уже глубоко внутри. Себастьян начинает двигаться. Превосходящее удовольствие трансформируется в нечто, что уже лежит за гранью чувств. Разум исходится в огне, Сиэль кричит и не понимает, что именно: молится, но и истерично, томно зовет дьявола; еще никогда — никогда в жизни — ему не было так хорошо. Да разве может быть настолько хорошо? — Я твой, всегда твой! Я люблю тебя! В Себастьяне просыпается какая-то поистине звериная страсть. Он ускоряет свой темп и теперь вдалбливается в Сиэля так яростно, что слова больше не срываются с его губ: юноша может только стонать и истерично всхлипывать. Его «ах» соскальзывают в протяжные или короткие звуки, полные исступления, эйфории, безумной страсти. Каждой клеточкой своего тела он чувствует Себастьяна, Себастьян везде в нем, но его все еще мало, нужно больше. Он сойдет с ума от напряжения, нет, он вовсе не переживет! Возбуждение достигает высшей точки. Семенные каналы готовы взорваться от изобилия, а набухший член точно взывает о помощи старшего друга, с которым они уже тесно встречались совсем недавно. Они кончают почти одновременно. Ощущая, как внутри него разливается сперма Себастьяна, — обильная, щедрая, которой у него всегда в достатке — Сиэль тотчас изливается следом. На этот раз его жидкости тоже много, как будто любовник заставил его тело исторгнуть из себя все возможные запасы, которые до этого держались на какой-то черный день. Тело как вата. Юноша тяжело дышит, ноги не держат, поэтому Себастьяну приходиться подхватить его и помочь устроиться в кровати. Их тела он накрывает покрывалом и прижимает Сиэля к себе. Целует в лоб: «Ты в порядке?» Сиэль какое-то время не может говорить: его руки и ноги, затылок, шея, грудная клетка и даже язык во рту полурастворились. Парение в невесомости, мыслей нет. Он призрак. Точно: Себастьян лежит и обнимает призрак. Но Себастьян тоже молчит. Они лежат так вместе целую вечность, а потом Сиэль оживает: — К слову о преданности. Так и быть, расскажу про свою заначку. — Вот как. — От Себастьяна веет теплом и тонким ароматом его пота. Сиэлю хочется, чтобы они больше не покидали это странное ложе. — И какую же? — С двумя шоколадными батончиками, пакетом мармеладных мишек и банкой «коки». Двойная порция сахара. — О, господи. И как тебя земля носит? — Моя преданность не имеет границ. Чувствуешь? Себастьян смеется: да, он чувствует. Сиэль хлопает ресницами, глядя в потолок. Но перед внутренним взором у него до боли знакомая дверь. — В любой момент могли зайти. — В следующий раз будем осторожнее... На меня нашло... — Я и моя задница это заметили. Нам понравилось. Снаружи раздаются звуки, но где-то далеко. — А что за шум? Внизу. Как будто внизу, но на нашем этаже тихо. И это странно, потому что на этаже всегда оживленно. В коридоре раздаются громкие, целеустремленные шаги, дверь распахивается и внутрь входит Томас и Джерри. На поводке у Джерри служебная овчарка, только какая-то чахлая. — На ноги, живо! Руки поднять! Признаться, застали врасплох. «Глупо-то как», — думает Бэмби. Ему вовсе не хочется представать в таком виде. — А можно одеться? — Встаем как есть! Вы вдвое оглохли напрочь? Сирена, алло. СИ-РЕ-НА! — Ой-ой, а что происходит, Томас? — это спрашивает Черный. Хоть они и вынуждены встать ровно в чем мать родила, в отличие от Бэмби он не испытывает чувства ни стыда, ни уязвимости. Бэмби хочется провалиться сквозь землю. Он пытается прикрыть пах, но Томас гаркает: «РУКИ, твою мать!», овчарка начинает истошно лаять. Томас оборачивается и к ней: «ПАСТЬ, твою мать!» Это работает: собака шлепается задом на пол и замолкает. Они правда не услышали сирены? Как такое может быть? Черный расплывается в хитроватой улыбке и приподнимает брови домиком: — Можно одеться? Зябко. Томас бросает беглый взгляд на его фигуру, а затем на стоящего рядом триста первого. Он думает о том, какие они чертовски разные и как странно то, что он сейчас видит. — Почему не вышли? — А что, собственно, происходит? — Хочешь сказать, у вас тут своя атмосфера, да? И ты, типа, не при делах? Ты или твой человек устроил разборки с китаезами, тюрьма вверх-дном, а ты… — Стою голый и мерзну? Вряд ли я причастен, Томас. Даже не понимаю, о чем ты. — И сирену не слышал? — Крепко спал. — Два голышочка, да? Крепко спали? Усю-сю. — Было жарко: пришлось раздеться. Бэмби кивает: — Чтобы кожа дышала. Томас зыркает на него: — Ты! хватит поддакивать. Поддакивает он, вы посмотрите на него! — но смотрит только Томас. Его глаза медленно ощупывают заключенного с макушки до пят: худые, стройные икры, белую кожу, которая не выглядит грубой, а скорее нежной, гладкой и приятной на ощупь. У мальчишки большие глаза и ресницы, красиво очерченный рот. — Как девчонка… — Хватит пялиться, Томас, — говорит Черный, в голосе звучат новые нотки, похожие на предупреждение. — Хватит врать, Михаэлис. Ты к этому причастен, уж я тебя-то как облупленного знаю. — Мое обличье Адама может теперь и знаешь, но — сердце и разум… не думаю, — Черный цокает языком и качает головой. Даже почти не переигрывает. — Плоть — всего лишь бренная оболочка, — поддакивает Бэмби. Хоть он и чувствует себя уязвимо и чрезвычайно глупо будучи голым, с поднятыми руками, сдаваться он не намерен. Томас снова одаривает его своим взглядом, на этот раз презрительным, мол, вот уж тебе бы лучше помолчать, «бренная ты наша оболочка». Черный интересуется: — Так что, можно прикрыть срам или будешь и дальше любоваться? Томас кривит рот: так морщит, как будто лимон проглотил. Думал сплюнуть на пол, но вспоминает, где находится и передумывает: — Бесишь ты меня, Черный. Вот стоишь и бесишь. Смотри, свои трусы с его не перепутай. — И откуда такое внимание к деталям? — Мужчина и юноша поднимают с пола одежду и одеваются. Томас думает, что ответить, но не находится и бросает нечто в духе: «От верблюда». Черный уже почти одет, последний штрих — обувь. Томас бесцеремонно забирает ботинок и осматривает грубую, рельефную подошву. Между бровей пролегает складочка. — Джерри, дерьма здесь нет. Черный и Бэмби обмениваются взглядом. У Бэмби странное ощущение, что после великолепного опыта единения с Себастьяном, они вернулись не совсем в прежний мир. Как если бы их запросило в искривленную параллельную Вселенную. Люди здесь странные. Томас обращается к юноше: — А теперь местная принцессочка. Тот с готовностью отдает свои ботинки. Маленький размер, потрепанные шнурки. — Явно не он, — вмешивается Джерри. — У него размер, как у моей бывшей подружки. Я даже называл ее малышка пони. Ножка-то маленькая. — Понятно, почему бывшая, — отвечает Томас. Он сосредоточенно что-то проверяет, как будто подошва — это раскрытая книга и о чем-то с ним говорит. — На всякий случай проверим все копыта. Томас бросает вещь на пол, чем Бэмби не очень доволен, но безропотно поднимает. Охранник оглядывается на вторую койку у противоположной стены. — А где жиртрест? Ему отвечает беззаботно Черный: — Вышел подышать воздухом. — Ему тоже было жарко, — добавляет Бэмби и хлопает ресницами. Отыгрывать «местную принцессочку» даже забавно. Томас хмыкает: — Но к счастью для вас он решил не раздеваться, да? — Я здесь! — раздается позади. Биг-Бен выглядит запыхавшимся, на нем лица нет: набрякшие красные щеки, глаза. Много пота, одна капля повисла на кончике носа. Ее он стряхивает. — Извиняюсь за задержку, ох, уф, пока добежал… сердце прихватило на лестнице. Думал уже все! инфаркт миокарда, не меньше! — Джерри, проверь его обувь. Где была, тушка, в туалете? Жарко небось с этими двоими было и пошел охладиться над водами тубзилэнда? А там и встретил кого? Он-то и утолил твой ненасытный голод. Интонация Томаса удивительно напоминает Бэмби о черно-белых детективах, где следователь в шляпе и плаще играет с убийцей в решающем диалоге, в котором и выведет его на чистую воду. Кто, кого, когда и зачем, собственно. — Что? Я был в библиотеке. — И в туалете не был? — Был, конечно, до завтрака, а что? А зачем вам моя обувь? — Покажи нам подошву своих говнодавов, бочок. — Знаешь, Томас, за бочок тебе может и прилететь однажды! — Да, да. Прижми задницу, пока задница не прижала тебя. Поднять ногу и показать подошву толстяку сложно, поэтому он приземляется на край своей койки: вытягивает ноги по одной. Тяжело дышит. Джерри осматривает подошву. Выглядит специалистом. Собака обнюхивает ее тоже. Виляет хвостом. — Все чисто. — Тщательно проверил? — Да куда тщательнее? — Без понятия, — признается Томас и меряет троицу подозрительным взглядом. — Ладно, пошли дальше. Я этих ублюдков выведу на чистую воду, они у меня парашу до конца дней чистить будут. Язы-ком. Дерьмо-то мы найдем, тогда всем и хана. Как любитель эпичного фэнтази, Томас умеет говорить загадками. Они уходят, уводя с собой собаку, клацающую по полу когтями. Биг-Бен как-то непривычно пискляво заявляет: «Какие грозные». Черный идет к раковине и полощет рот, это напоминает Бэмби о том, что его язык недавно был в его… Одаривал всякими ласками. Внезапно кружится голова, а к в лицу приливает краска. — Непонятная шумиха, — делится мужчина мыслями, — может опять китайскую наркоту нашли или Лау решил сделать ход против Лайла. «Актер», — Бэмби с облегчением цепляется в отвлекающую мысль и ловит на себе взгляд Биг-Бена. Тот будто говорит: «Ты не рассказал. Спасибо». «И я тоже актер». Биг-Бен занимает раковину после Черного и умывает лицо, вытирает полотенцем, глубоко вздыхает. — Думаешь? — спрашивает и неловко пожимает плечами. — Но это неудивительно, правда же? «Актеры».