***
— Вкусный салат, зря отказались, — говорит Височкобритый товарищам. Не каждый день поешь что-то новенькое. Салат, который по мнению многих, в пору было назвать «Бурдой» вызвал желание попробовать себя далеко не всех. Необычная гамма вкуса, пахнет семенами и свежим горошком. Через час после завтрака Височкобритый чувствует спазмы в желудке. Он запирается в сортире. Его друзья, которые не ходят без него, ждут, но дела все никак не кончаются. Какой-то механизм разбудили внутри и там: булькает, скользит, распирает, ухает и скручивает, что-то требуя от хозяина. Височкобритый сразу подозревает новинку. Забавно, что он — единственное, что ему понравилось на завтрак. А ведь он еще смаковал и говорил: «Лучшее, что пробовал у этого сранного поваришки», а теперь нечего ответить Чжан, который перекрикивает воду из-под крана: — Ты там давно сидишь, в порядке? — Прижало, идите без меня, — у них сегодня решающая игра в баскетбол. — Салатик — огонь, да? Ты там держи свою задницу. Вместо ответа Чжан слышит пердение, такое смачное и болезненное, что даже испытывает нечто похожее на сочувствие. Как будто нефтяную скважину прорвало. Чжан дает знак остальным выйти: — Мы, короче, в баскетбол, а ты как хочешь. Вернее, как можешь. — Они вышли, он один, — докладывает Бучвиль. Выдвигаются. В туалете ни души. Вообразить более удачного момента просто невозможно. Биг даже поверил, что все подстроил Грелль, он сидит там, по ту сторону жизни и смерти и наблюдается за тем, как один подонок получит по заслугам.***
— А потом… я своими руками, вот этими, схватил его за шею, даже кажется, поднял от земли, нет, я уверен, так и было, он еще дрыгал ногами, и… Бэм, я ощущал… как бы объяснить, его жизнь, да? Душа, была у меня, я ломал ее изо всех сил. Как духу хватило, не знаю. Ничего не соображаю и сейчас. Перед глазами стоял мне казалось, он и тогда смеялся над Греллем и над моими чувствами. Как демон, веришь? — Бэмби кивает. — Что я натворил? — Толстяк закрывает лицо руками и его плечи мощно вздрагивают от рыданий: «Что я наделал, Бэм? Что натворил?» — Он убил Грелля. Черный бы на твоем месте поступил бы так же. — Ты был прав, я ведь не Черный! Ночью перед этим даже лежал и думал, а может попросить его все сделать? А потом стало так тошно от себя, от своей трусости, а потом снова и снова прокручивал в голове тот момент… Как он прыгает на нем, и во мне снова проснулась ярость, и… О, Бэм, не так я представлял месть! И огромный человек сгибается в три погибели и утыкается в грудь маленького человека. Бэмби гладит мощную спину и голову. На футболке быстро расцветает мокрое пятно. — Он заслужил, Биг. Он бы убил кого-нибудь еще. — И Черный не знает, что это я… «Ох, Биг!» Он еще не знает. Еще. Они сидят так долго, — целую вечность — пятно холодит и липнет к груди. В дверном проеме Бэмби замечает мужчину, и на его немой вопрос качает головой. Черный тихо уходит. А что же с обувью и следами? Удушенный выглядит скверно. Унитаз, спущенные штаны и лужа жидкого дерьма. Бард озадаченно чешет затылок: ему кажется, что в этой картине что-то не так. Первым замечает Крест, он тыкает пальцем на ноги толстяка: — Эй, ты заляпал обувь. Следы! — И что? — спрашивает Бучвиль. — Пофиг вообще. — А вы не думаете, что говно сейчас это как кровь? Только она еще и воняет. — Помой! — гаркает Бучвиль, глядя на Биг-Бена. Все потому, что тот выглядит неважно, как будто вот-вот на части рассыпется: опущены плечи, руки болтаются вдоль тела, он потеет и воняет уксусом. Крест отвечает вместо него: — Где? В туалете на первом сейчас не помоешь, спалят, стуканут. — В камере помою, — подает голос убийца. Его взгляд обращен на свои руки, словно на них чего-то не хватает по логике происходящего. Вот ими он сейчас придушил человека, но крови нет. Вместо крови на руках, у него ботинки в говне. Крест иного мнения, он пытается поймать взгляд толстяка и хватает его за плечо, привлекая внимания: Эй!» — Взгляни на подошву, она у тебя рельефная, глубокая, сохнуть долго будет. Я бы на месте Томаса начал бы искать «Золушку» сразу. По горячим следам. — По дерьмовым следам, — поправляет Кристофф. Бард и Крест смотрят на него с выражением: «Спасибо за столь важное замечание». Бард говорит: — Башковитый ты, Крест. — Просто представляю, что сделал бы Черный на нашем месте. — Для начала, он бы не вляпался. А во-вто-… — Нет времени, — напоминает Кристофф, а Бучвиль смотрит на Биг-Бена: — У тебя хоть есть запаска? У Биг-Бена плывет в глазах. Что от него все хотят? Он качает головой: — Нет. — Я дам свою, а эту надо… выкинуть, — говорит Бучвиль. Он не уверен, что так стоит поступить. Крест перебивает: — Дай мне свои ботинки, я разберусь. Их вовек не найдут, а потом приведешь в порядок и все такое. Бард и Биг-Бен обмениваются взглядами. Они этих ребят знают не так давно. Крест понимает: — Не бойся, — говорит, — там свой человек, все ровно будет. — И где? Где этот твой человек? — спрашивает Бард.***
На кухне дежурит Роджер. С самого утра Пабло гоняет его по кухне по мелочам, от которых иной раз зубы сводит, а ему жизненно необходимо покурить, руки дрожат от нетерпения. Но: «Роджер, почисти картошку. Роджер, помой противни от жира. А кто у нас чистит плиту сегодня?» Конечно же, это Роджер. Но кто подставил Роджера? Про таких, как он, говорят — скромный малый. Нигде никогда не участвует, но за всех делает мелкую работу, по этой причине много чего знает, хотя хотел бы и не знать. Ему кажется, что его главная проблема — в безотказности. Есть люди, для которых сказать «нет», смерти подобно. И вот сегодня, пожалуйста. К нему заявляется Крест, бледнее, чем обычно. У Креста в руках ведро с надписью «Для полов», ведро накрыто тряпкой, а на дне лежат ботинки. — Спрячь, — просит, — чтобы вообще не видели. — Что это? — парень как-то глуповато моргает, разглядывая расхлябанную обувь большого размера. — Туфли для Золушки, — отвечает другой, а на лице выражение, мол, никогда не видел? Что за глупые вопросы? Тебя попросили же, а ты? Роджер даже смущается: и правда, чего это он? — А чего такие здоровые? — Да нет же, он чувствует ноздрями, что в первую очередь его волнует отнюдь не это. — И чего воняют?.. Фу, бля, куда я это спрячу-то? — Больше некуда. Надо здесь. Подсохнут, перестанут, сочтемся. Кресту лучше вопросов не задавать: если пришел, значит, от Скорпиона, а если от Скорпиона — то дело срочное. Хотя у Роджера много вопросов: почему именно грязные ботинки? Он бы понял, если бы на них была кровь, но… «Надо так надо». И он не находит места лучше, чем под печью. Уж туда точно не станут заглядывать: ни инструментов, ни нужных прямо сейчас запасов. А уже через полчаса он чувствует, насколько ошибся. Под воздействием тепла говно на подошве начинает смердить. Люди кривят лицами и косятся друг на друга с выражением: «Кто?» — а еще через десять минут вертят головами в поисках источника. Пабло расстроен больше прочих. По его мнению, это бросает тень на его репутацию. Не хватало еще, чтобы зашел охранник и перевернул вверх дном всю его бедную, аккуратную кухоньку. У Роджера ладони потеют. Кухня приходит в движение, и только какое-то чудо или миазмы от печи, которые разносят запах по всему помещению, отводят беду. Никто и не думает лезть под печь. Роджер умоляет, чтобы с кухни ушли. Никогда Бог еще не слушал его молитвы (ни когда разводились родители, ни когда его судили), но сегодня… — Всем вон! — кричит Пабло и из его рта капли слюны попадают на правую щеку Роджера. Как там в Библии? Бьют по щеке, подставь другую? Если это поможет избежать находки говнодавов Золушки, Роджер подставить каждую щеку по десять раз. Пабло объясняет свое решение тем, что: если кто и обосрался — унесет это с собой. — Я помогу, Пабло? — Должно быть, у Роджера столь подобострастное выражение лица, что сердце Пабло смягчается. Так и быть, помощнику можно остаться. — Это тот пиздюк, — догадывается Пабло, накручивая ус на палец. — Он решил мне — мне! Пабло! — отомстить, придти и наговнякать! Родж, я отойти по телефонный звонок моей дорогой бабуле, а вернусь и мы… и мы решить этот вопрос! А пока ты искать. Искать усердно! Он уходит, и Роджер понимает, что больше ждать нельзя. Надо было избавиться от источника сразу. С чего он вообще решил, что подсохшее дерьмо не воняет? Это же не глина какая. Он хватает ведро, наполняет водой. Вытаскивает из-под печи ботинки — глаза щиплет — и с первой попавшейся тряпкой окунает в ведро. Трет и делает это с небывалым энтузиазмом. Если бы ему заплатили миллион баксов, он бы не мыл быстрее. На пределе возможностей. — Быстрее, быстрее! Отирайся говно тупое! Присохло-то намертво как! Дерьмо полузасохло и имеет настолько отвратительный вид, что к горлу подступает ком. В разноцветных частицах Роджер признает остатки салата. Закончив, Роджер протирает подошву насухо, как может, и пихает ботинки обратно под печь, закрывает ящиками с утварью. Как вовремя: стоит отереть пот рукавом, как за спиной раздаются шаги. Роджера как будто током бьет, он подскакивает на ноги. Ведро с грязной водой остается. В них плавают разбухающие частицы, похожи на водоросли и жевательные витаминки для детей. — Все, я вернулся. Давай искать! — гневный энтузиазм повара заставляет испытывать какой-то поистине детский страх. Парень знает не понаслышке, что этот мексиканец в гневе невероятно страшен. — Тут такое дело… а я уже нашел. — Где? — Да убрал. Не вам, же, шеф. — Где? — повторяет Пабло. Ему чертовски важно знать, и его можно понять. Это не мышка навела суету, ведь на кухню Пабло даже мыши не суются. Роджер неопределенно кивает на ведра и ящики. — На что походить? Человечье? — У чувака явно бактериальный дисбаланс. «Конкретный такой». У Пабло глаза из орбит лезут так внезапно, словно ему на внутренние органы надавило изнутри невидимой силой: — Походить на говно наркоманье? Роджер приподнимает плечи, да откуда знать? Пабло щурится — чтобы глаза не повыскакивали — и смотрит на ведро с грязной водой, оно мутнеет волшебным зеркалом, которое ответит на все его вопросы. Какое-то время он размышляет о чем-то, а затем выдает: — Знаешь, что я думать? Я видеть передачь: жена актера насрать ему в кровать. И эта паскуда с моей кухни, это видеть тоже и придумать такое! Насрать на кухне самого Пабло! Блонди не кормить. Передай остальным. Если увижу, кто ему дает, он будет иметь дело лично со мной! И видит всемогущий создатель я применю коронный номер с адской сковорода в первый в жизни! Я защипать его горячими щипецами! Крутить правое мочка уха в первозданной мясорубке, шатать зубы охлажденными щипецами, ковырять вилкой ноздря по очереди и крутить скалкой по спинному позвонок до потери сознания! Я Пабло не допущу какашка на своей кухне! Я заставлю гребаных наркош и неблагодарных гадюк уважать его имя! «Святой Иисусе. Блонди, чувак…» На следующий день, рано с утра, еще до завтрака, Роджер передает ботинки Кресту. В ведре. В том самом, которое на кухне уже не пригодится. Пабло его списал из хозяйской утвари. Крест оглядывает подошву: достаточно ли чисто? Вроде хорошая работа. На него пристально смотрят темными, загадочными глазами. — Ты не представляешь, как должен тому, кто ходил по лезвию ножа. Нож Пабло видал? Он за кухню трясется, как за мать, а ты тут со своими говнодавами. Чьи они хоть? Крест немного виновато улыбается: — Золушку читал? Золушка остается инкогнито для всех, кроме принца. — Так неинтересно. Но Крест только улыбается и пожимает плечами, а что поделаешь? Сказки они такие. — С детства терпеть не мог сказки, — ворчит парень. — Знаешь почему? В них люди, которые все делают, остаются невидимками. Всякие там слуги, повара, ткачи… А как по мне — главные герои, и мир на таких держится. — Чувствуешь себя маленьким человеком, Родж? — Вчера с дюжину людей обгадились после салатика. Паблос на меня гнал, еле отбрехался. «Салатик, значит?» Крест сдерживает смех. Так вот что это было! Он хватает Роджера за плечо, сжимает и вкрадчивым голосом увещевает: — Все, кто ел вчера салатик, Родж, заслужили салатик. Рукой повара творится кара божья. А ты говоришь, невидимки! И Золушки тоже бывают разные, Родж, уж поверь мне. В сказках не бывает лишних людей: все мы творим историю, до последнего персонажа. Родж кривит носом. — Пойду я: еще ножи точить. Это, блин, райская милость после твоих «туфелек». — Опасный ты человек, Родж, но приятно писать с тобой истории. — Иди ты!***
Бучвиль, Кристофф и Скорпион играют в карты в камере одного из них. —…Все же думаю, он бы вынес дверь, уронил ее, ну, прямо на него, и применил секретный прием убийства с препятствием по фронту. — Какой такой? — Не знаю, но у таких людей они точно есть. Могут убить чем угодно: апельсином, зубочисткой, ножом для масла, подносом. — Подносом и я могу. — А мне думается, что Черный уперся бы ногами в стенки кабины (видали Жан-Клода Ван Дамм между двух грузовиков, которые едут по дороге?), поднялся бы повыше и придушил. Напряжение в ногах, рабочий шпагат, руки свободны, а враг в шоке. Называется «застал врасплох». — Нет Золушки — нет туфельки. — Точно. — …Он бы вовсе не пошел в кабинку. Дождался бы, когда тот выйдет. И все. Какое-то время все молчат. Молчание тянется так долго, что кажется, никто больше и слова не скажет, они просто будут играть, но вдруг Кристофф озвучивает за всех: — Это самое разумное, что я слышал. — Да, так бы он и сделал, — соглашается Бучвиль. — Он умный! — Еще бы, это же Черный.***
Бэмби спрашивает: «Слушай, а как тебе удалось уговорить остальных?» — А я и не уговаривал, — отвечает Биг-Бен, у него ресницы слиплись от слез. Он теребит в руках уголок своей кофты. — Сказал, что Черный отправил. Добавил, что все должно быть тихо и Черный вроде не при делах. Вопросов не возникло: надо так надо, и потом, эти ребята жуть как хотят показать, на что способны. — А Бард? — Бард знал. Он… его я уговорил. Каюсь. — Ты понимаешь, что Черному придется рассказать и лучше до того, как он узнает от других? — Да… вот сейчас… отдышусь и расскажу. Это сделает ему сильно больно, как думаешь? — Здесь не хватает преданных людей, но ты знаешь, что не мне рассуждать. Но ты же точно скажешь ему? — Я хочу поблагодарить тебя, что ты не побежал, не стуканул и вообще… понял мои… хм… чувства, да. — Биг?.. Ты же расскажешь ему? Это нужно сделать. — Я же ответил! — Ну не знаю… Слушай, если сделал это… тебе уже нечего бояться. — Я и не боюсь. — А я бы на твоем месте боялся. Поэтому и переспрашиваю. А потом, сидя в их камере, Биг-Бен выдает Черному с ходу: — Я убил его. Убил того подонка. — Что сделал? Повтори, — говорит Черный, как будто у него туго с ушами, хотя Бэмби зуб дает: тот все-все услышал, как надо. Биг набирает в легкие воздуха побольше и выпаливает: — Дело сделано, я отомстил, как и хотел. Никто пока не знает, что это я. Вот. Я должен тебе это сказать. Тянуть больше не мог. — Вот как. То есть, я говорю одно, ты делаешь другое… Замечательные у меня товарищи. Просто потрясающие. И главное, как организовано. Еще бы: если Лау узнает… расхлебывать опять мне. Хорошо повеселился? У Бэмби комочек восхищения в груди застревает: какой же актерский талант пропадает в «Алиент-Крик». — И еще: остальные думают, что ты дал мне приказ, а Бэмби один не знал потому что он сука и все такое. Прости, Бэм. — А, — только и издает тот. — Чудесно. Я просто в восторге. Биг, от тебя такого я не ожидал. А потом что? Перо в бочину? — Не сравнивай, не надо, и… извини. Я должен был. Если хочешь наказать меня… накажи… Что будешь делать? — Надо подумать. Сиэль даже засекает время: «Одна, две, три секунды». — Выйди наружу, никого не впускай. Нам нужно посовещаться. — Вам? — Мне и единственному человеку, который не предал меня. Тебе тоже кажется забавным, что это сука? — Не знаю я…ладно, я снаружи буду. Черный, я правда… Мужчина дает знак: ни слова больше, не надо. Они довольно сказали друг другу. Бэмби это напоминает сцену из «Крестного отца». «Ты просишь у меня помощи, но делаешь это без должного уважения». «Ты снова натворил дело, но просишь извинить тебя». Биг-Бен исчезает в дверном проеме, а Черный садится, упираясь локтями о бедра и устало свешивает голову вниз. В «Алиент-Крик» тихие денечки случаются для кого угодно, только не для авторитета. Бэмби даже думает: «А вдруг не играет?» Лучше ничего не говорить и посидеть молча. Всем иногда хочется побыть наедине с мыслями, в тишине. Он идет к раковине, чтобы освежить лицо, но Черный поднимает голову, хватает его за кисть и притягивает к себе, заставляет плюхнуться на колени. Они острые и прекрасные. — Я думал, мы обсуждать будем. — Бэмби разворачивается лицом к лицу и седлает узкие бедра. Шею Черного он обвивает руками. Они с мужчиной соприкасаются лбами и носами. — Нечего обсуждать — отвечает Черный тихо, но с расстановкой. — Планирую взять тебя, как такая идея? Бэмби выдыхает в его губы: «Голосую за», трется пахом о бедра и вновь испытывает то самое ошеломляющее возбуждение, оно такое сильное, что он готов заскулить от удовольствия. — Взять меня — крайне выгодный стратегический план во всех отношениях, основанный на… — горячо шепчет, — взаимовыгодном сотрудничестве. Полагаю, нужно тщательно пройтись по… всем пунктам, — он облизывает губы, — и… ой, он уже такой твердый! Ваш план! — А чего тянуть? — Предлагаю начать с низов. Прямо сразу. И я хочу взять все в свои руки. — Прямо все? — Хоть карие глаза и улыбаются, улыбку перекрывает какая-то поистине дьявольская похоть. Этот взгляд приводит в трепет: от затылка и вниз, по позвоночнику, перетекая в пальцы рук и ног, струится воспламеняющая энергия. Губы едва ли слушаются: — Господин член совета… просто наблюдайте за процессом. Бэмби не верится, что он произносит нечто подобное вслух. Его целуют в лоб, благословляя: «Дерзайте», а рот расплывается в улыбке, юноша чувствует ее, но не видит. Он сползает вниз, упирается коленями об пол и раздвигает ноги мужчины шире. Накрывает рукой чужой пах, ласково и настойчиво поглаживает, он такой выпуклый, а затем расстегивает ширинку и достает член. — Хочешь комплимент-загадку? — спрашивает. — Только за ответный. Черный приподнимает одну бровь: вполне можно счесть за согласие. — Когда я вижу его, у меня повышается слюноотделение. Черный смеется: «Он?» …Поражает своей недогадливостью. Притворяется? Бэмби пытливо смотрит в глаза, а правой рукой надрачивает пенис:(Он).
Почему-то Черный не может подобрать слова: «И с каких пор ты такой.?» Когда рот юноши смыкается на яркой, как фрукт, головке, он закрывает глаза и задирает голову; пятерней сгребает копну волос на затылке и сжимает. Пытливый, юркий язычок вытворяет невообразимые вещи. Мальчишка знает как доставить удовольствие, но — он вытаскивает, только чтобы потребовать: «Твой черед. Не томи меня, Себастьян», а потом снова вбирает в рот и жадно сосет. Какая пытка! — Сейчас… сложно думать, — и Черный не врет. Сознание, как в тумане. — Мне перестать? — Играешься? Скажу после: сосредоточен на… — язык ласкает уздечку, а затем губы — нежные и чувственные — плотно смыкаются на головке: нечто узкое, невообразимое волнообразное, поступательное и упрямое. Мягкое, влажное, теплое. Язык Сиэля Фантомхайва — инструмент немыслимо мучительных и сладких пыток. Себастьян издает странный звук, нечто между «ах» и «оу», и корпусом подается вперед. Сиэль вынимает член и, прислоняя смоченную головку к уголку рта, смотрит на Себастьяна. Это взгляд человека, у которого имеется власть и желание ей воспользоваться. Впрочем, Себастьян не против такого расклада. Он сдается и говорит первое, что приходит на ум: — …Когда это ласкаю, то ощущаю нежную, очень нежную беспомощность, и она… возбуждает. Да, определенно. «Он понял, что сказал? Вроде да». — Мой пенис? — Нет, но можешь подумать после… — Мозги. А ласкаешь сарказмом. — Сосредоточимся… — в руку стремится нервный импульс: сжать своего мучителя за голову и насадить на свой пульсирующий, пылающий член. Но Черный поощрительным жестом взъерошивает волосы: продолжай. Его не слушают, это похоже на восстание в самый неподходящий момент. — Торчащие позвонки на спине. — О, избавь, это яички. Твои маленькие, розовые яички!.. И, да, — твое лицо покраснело, — а это Черный отмечает не без особого удовольствия. И правда — как мак. Со сверкающими глазами, полные похоти, игривости и смущения лицо Сиэля соблазнительно, как никогда. — Твоя пошлость, Себастьян, не имеет границ. — Моя, значит? — Но… мы должны вернуться к плану. Поставленные задачи надо выполнять… — Поддержу. Сиэль расстегивает свои штаны: стягивает сначала их, — старая молния заедает — а затем свои белые трусы, на свет камеры смотрит эрегированный, небольшой, но аккуратный член. Налитая кровью головка нежно блестит. На пару мгновений она встречается с членом Себастьяна, они трут их друг о друга, пробуждая в себе волны невероятного наслаждения. Юноша обхватывает член мужчины, который уже в сильно возбужденном состоянии, и упирает в свои ягодицы. Одной рукой он раздвигает их упругую, но податливую мякоть, а второй, нетерпеливым, немного резким движением, помогает головке найти отверстие. Все так же в нетерпении он двигается тазом вниз, ей навстречу, проталкивает, вгоняет и судорожно выдыхает, когда сначала она, а затем ствол заполняет нутро. Снова и снова Себастьян вызывает чувство сладкой переполненности, которое расщепляет чувство обособленности и кричит о некоем безоговорочном и волшебном единстве. От напряжения и головокружительного удовольствия сжимаются пальцы на ногах: чтобы не закричать, Сиэль находит руку Себастьяна и запускает в рот два его пальца, легко прикусывает, а затем посасывает. В глазах Себастьяна загорается дьявольская похоть. Их рты смыкаются друг на друге с такой яростью, словно они дикие звери и готовы поглотить друг друга живьем. До крови, до ран. Язык Сиэля стремится одолеть язык Себастьяна, пока тот не сдается и не уступает, позволяя исследовать десны, зубы, оставляя свое телесное клеймо и слюну. «— Ты мой. — Нет, ты мой». Сиэль опирается руками о плечи Себастьяна, Себастьян поддерживает его за зад, жадно впиваясь пальцами в ягодицы, и помогает насаживаться. Сиэль ускоряет темп и двигается с каким-то исступлением. Он судорожно всхлипывает, часто и глубоко дышит. Со лба и по вискам стекают капельки пота, они мерцают под светом лампы; Себастьян — этот агрессивный, огромный пес — рефлекторно слизывает их и осыпает лицо поцелуями. В голове нет ни одной мысли, все растворяется внутри узкого и хлипкого тела, — до чего узкое, щедрое, волшебное — а его собственная плоть боготворит чужую в их беспрерывном, быстром, горячем слиянии. Сиэль выдыхает в его рот очередной теплый и ароматный всхлип, он сладко стонет и вскрикивает, когда член затрагивает где-то внутри него особенную точку. Себастьян шепчет: — Осторожней… Не торопись. — Я не… могу… ос-... тановиться. Трахни меня, о, я так хочу… Себастьян!.. Тра-… хни… ах, я сойду с ума, сойд-… ааа… Они безмолвно кричат друг в друга, Сиэль царапается, впиваясь в предплечья ногтями. Себастьян вдалбливается в него, они уже не занимаются любовью, а трахаются, как звери. Где-то на задворках разума мужчина боится сломать парня, он повторяет ему быть медленнее, но Сиэль уже ничего не слышит: он истерично смеется, кричит, лопочет что-то о темных щупальцах, всхлипывает, стонет и снова кричит. С таким исступлением могут отдаваться лишь в последний раз. Себастьян кончает, бурно изливаясь в него. Сперма внутри, и осознание, что любовник кончил, вновь доводит Сиэля до апофеоза. Из его малиновой головки вытекает струйкой мерцающая, молочно-белая жидкость. Похожа на жидкий жемчуг. Себастьян какое-то время все еще находится внутри, а затем вынимает свой член. Бесстыдно влажный, хлюпающий звук. Розовое отверстие воспалено и расширено, а глубоко в матовой темноте притаилось его семя. Сиэль просто жадно забрал его своим телом. Они спокойно лежат целую вечность, ощущая, как остывают тела, а затем Сиэль шарит рукой в поисках белья и натягивает трусы. Он поднимается на свои тонкие ноги, почти лишенные волос, и видно, как сильно они дрожат. Приходится сесть, падая рядом с мужчиной. Сиэль беззвучно хохочет: совсем не держат! А Черный думает: «Точно Бэмби». — Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Себастьян. Он испытывает странное чувство: Черный не переносит то, что не может контролировать. Ему было сложно, почти невозможно удержать самого себя. А ведь кто-то из них должен быть сдержаннее. Но что это вообще было? Мальчишка вытворял с ним… Нет… Просто Себастьян снова потерял голову. Затмение. — Прекрасно! — отвечает Сиэль, его еще осоловелые глаза влажно сверкают. У него потрясающие глаза, и Себастьян в очередной раз не может отвести от них взгляда. Щеки юноши раскраснелись, челка намокла от пота, а лицо дышит юностью и свежестью. — Хорошо, — бормочет Черный и застегивает ширинку. — И где же ты научился делать такой минет? — Какой «такой»? «Ах, да, у нас же комплименты». — От которого смотрит на двенадцать. Бэмби фыркает: — Романтик. Всегда умел. Просто кое-кто не заслуживал, помнишь?.. Правда понравилось? Получается, что в некотором роде я — твой первый мужчина, так? — в интонации звучат нотки бравады и озорства. В такие моменты Черный вспоминает о разнице в возрасте. А еще Бэмби начинает много болтать, когда чувствует себя хорошо и расслабленно. Что ж, пусть. В последнее время он сам не свой. — Так и как делаешь? — Просто вытворяю все то, что понравилось бы самому. Все же мужчина мужчину понимает… понимаешь? Черный ухмыляется, мол, стоило догадаться. В дверь стучат, и он разрешает войти. Возвращается Биг-Бен. Он входит, а у них на лицах все написано. А еще Сиэлю кажется, что совещание проходило несколько громко. Но у Биг-Бена отсутствующее выражение лица и безразличный взгляд. В конце концов, им всем неловко. Кроме Черного, разумеется. У того напрочь отсутствует орган, отвечающий за стыд. — Сделаем вид, что я и правда позволил тебе сделать то, что ты сделал, — с ходу объявляет он, чем безмерно удивляет друга. — И все? Ты не сердишься? Правда? — Закроем тему. Скажи спасибо Бэмби: он рьяно отстаивал твои права. «А вот это неожиданно». Бэмби хлопает глазами: «Что?» — «Что?» — пародирует Черный. Он даже моргнул похоже. Он обращается к Биг-Бену: — А теперь сядь и расскажи подробно, как все произошло. «Вот актер!» Сиэль ведь ему уже все подробно пересказывал. Биг хлюпается на кровать, и конструкция скрипит. — Ладно, — вздыхает он и, немного подумав, начинает…