***
Они все смотрят. Бэмби готов поклясться: в женской тюрьме, куда они приехали помогать, не осталось ни одной ее жительницы не у окна или во дворе. На них смотрят сквозь решетки. И едва первый в их шеренге переступает порог, воздух взрывается гомоном, свистом и улюлюканьем. Мужчины не остаются в стороне и отвечают, до тех пор, пока Томас не бьет одного из них в живот: «Хоббиты отдельно, орки отдельно. Заткнуться, бояться», а — когда встречается с местным начальником охраны докладывает скучающим тоном: — Пятнадцать единиц сверхмощных и так-сяк мощных дизелей, как и договаривались. Кажется, что Томас и местный капитан охраны хорошо знакомы. Капитан оглядывает их группу, его взгляд падает сначала на Бэмби, а затем на Биг-Бена. Лицо приобретает странное выражение из смеси удивления и какой-то скучающей брезгливости. — Некоторых брали не глядя? Томас оглядывается на тощего юношу: — Что имеем, тому и рады. Он мощный, просто кашки с утра не поел. Бэмби шепчет на ухо Биг-Бену: «Лошадей покупает что ли?» — «Хорошо еще зубы не смотрит». «Уж спасибо, своего домашнего дантиста хватает», — думает Сиэль. Он громко хмыкает и ловит на себе взгляд Черного. «Как будто знает, о чем думаю». Мурашки по коже. — Что-то не так? — спрашивает Бэмби тихо и, наконец, понимает, в чем дело. Черный старается отворачиваться и при этом ненавязчиво — в своей манере — игнорировать крики через заборы со стороны внутреннего двора. А то, что обращаются именно к нему очевидно: «Брюнетик! Брюнетик, рядом с Цыпленком! Посмотри сюда, что покажем!» Бэмби тянет: — Да бля-я-я. Был олень, теперь снова цыпленок, эволюция или регресс? — И он боится даже подумать, что они там собрались показывать. Хочется закрыть Черному глаза и увести отсюда подальше. «Площадь содомии и гоморы какая-то!» — Пусть приступают, — тем временем говорит местный охранник. — Инструменты в сарае, их выдает наш человек под запись, он же объяснит с чего начинать. Работы, в принципе, не так много как кажется. За день-два управиться. Женщины, как по команде, задирают свои футболки, кто-то сдирает и лифчики: на солнце сверкают груди. Ореолы сосков на смуглой, темной или белой коже. На хулиганок кричит охранница, она же бьет палкой по сетке, отгоняя вглубь. Они начинают ругаться между собой. Бэмби это напоминает смотрителя зоопарка и стаю львиц. Внезапно он чувствует, как носок ботинка встречается с чем-то болезненно-треугольным, а затем юноша теряет почву под ногами и падает вперед, повторяя «грязный выпад кильки со дна моря». Только на этот раз килька сама погрязла в земле. Она сухая, а камушки больно колются. Раздается взрыв хохота. Смеются заключенные и Алиент-Крика и — женской тюрьмы. Еще бы, все уверены: он упал, потому что засмотрелся на женские груди. Мол, хорошо еще шею не свернул! — Тебя ноги сегодня вообще не держат? — спрашивает Черный. В его голосе мелькает нотка неудовольствия. Он сегодня уже второй раз поднимает его за шкирку. Как неустойчивого щенка. «Мог и не поднимать, сам бы управился!» У Бэмби лицо пылает. Начинают дразниться, поэтому он обращается к своим: — Я запнулся не потому, что у них грудь, ясно? — А подумав, разворачивается к женщинам и старается перекричать их гомон: — Я — гей! Тут же Бард кричит во всю силу легких: — Мы не с ним! — Кажется, что он вот-вот заплачет сквозь смех, а Биг-Бен хватается за живот: «Ой не могу, не могу я-я!» — Зато это я с вами! — где-то совсем рядом рявкает так, что уши закладывает. — А ну заткнулись, последний раз предупреждаю! — Томас и правда достает свою полосатую биту, окидывает взглядом, на чью спину ее лучше опустить разок-другой. — А можно я им свои сиськи покажу? Можно? — спрашивает Биг-Бен Томаса, почти умоляет. — Я их точно победю! — Упаси боже! — протестуют заключенные. — Нам и так хватает одного клоуна, — а это уже говорит Джерри, даже немного улыбаясь. До этого он разговаривал с местными охранниками, а теперь присоединился к ним. При словах о клоуне Бэмби решает приосаниться и держаться гордо несмотря ни на что. Бэмби думает, что это и правда похоже на экспедицию в чужую страну. Даже охранники ощущают: они на одной стороне со своими заключенными и, чтобы выжить, им нужно держаться вместе. А у Томаса должно быть и вовсе своя картина: орки попали в Хоббитанию, где хоббиты вовсе не торопятся бежать и прятаться. Напротив. И точно: Томас как будто читает мысли. У Бэмби даже холодок по спине идет. — Орки, мои орки, — вздыхает охранник, — Маленькие хоббитсы только кажутся наивными и беззащитными существами. Они завлекают вас в свои сети. Не ведитесь, ясно? Чего вы, грудей не видели? Бэмби решается спросить: — Томас, если мы орки, то ты кто? — Фантомхайв, а ты у меня даже не орк. Ты у меня… отдельный представитель фауны. — Фродо? — Ну конечно же, Фродо, — подозрительно ласково отвечает Томас, — конечно… А теперь захлопнись и береги свое тугое колечко от местных, — тут он внезапно обрывает свою речь и меняет интонацию, обращаясь ко всем. Теперь голос звучит зычно и серьезно: — Собрались вот здесь. Берем инструменты по очереди, а затем делимся на три группки…***
Пекло. Деревянные доски. Лопаты. Рыхлая почва. Круговорот-начинай-сначала. Пекло. Доски. Лопаты. Солнце и женщины за маревом раскаленного асфальта и за забором. Биг-Бен начинает первым, показывая остальным пример. Он снимает футболку, являя небу и взорам окружающих свой розово-белый торс. Как будто желе освободили из герметичной упаковки, но оно еще недостаточно расстаяло, чтобы окончательно стечь на пол. Женщины что-то кричат в их сторону, некоторые тычут пальцем. Бэмби мерещатся слова: «медвежонок», «зефирка» и «сиськи что надо!» Биг-Бену не так важно, что именно кричат, главное — они это делают. — Вот так! Учитесь, салаги, как нравится женщинам! — он ставит ноги на ширине плеч, а руки в боки. Лицо цвета бекона. На нем разве что не шкварчит пот. — Жарко, не могу! Томас, а нам не полагается по баночке пива. Вообще-то даже рабский труд должен вознаграждаться! — Лично тебе — диетическая кола и большой такой лифчик, — склабится Томас. Сам-то он стоит под козырьком хозяйственной подсобки, у него ничего не течет. Уже следом за Биг-Беном, не перенося пекла, начинают раздеваться остальные. Все, кроме Бэмби и охранников. Вид полуобнаженных мужчин вызывает интерес у местных обитательниц. Им свистят, дают прозвища, в основном лестные. Львицы зашевелились, почуяв свежее мясо. Стоит отдать должное: Томас, наблюдая животное мельтешение в стане врага, не заставляет своих заключенных одеваться. Даже он понимает, как невыносимо жарко сегодня. — У них теплица будет. Здорово, наверное. Морковку сажать будут. Кинзу, — рассуждает Биг-Бен. Он таскает доски с одного места на другое. Бэмби помогает ему и думает, что если просунуть палец под длинную сиську толстяка, палец сварится живьем. «Надеюсь, Черный все же не умеет читать мысли!» — А у нас будет теплица? Томас поправляет фуражку и щурится от солнца. — Откуда мне знать? — А почему именно кинзу, Биг? — интересуется Бэмби. — Она полезная. Ее в наши блюда можно добавлять и хватать будет всем. — Она же невкусная! — Вы правда обсуждаете огород? Здесь? Сейчас? — Бард разводит руками. Должно быть, он имеет в виду, что они в женской тюрьме? Бэмби прислушивается: остальные и правда обсуждают женщин, их фигуры, волосы, некоторые строят глазки и даже умудряются перекидываться с кем-то из них сигналами. Сложно затмить белого медведя с большими грудями, вот и стараются как могут. — А что? — моргает толстяк. — Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. К тому же кинзой можно китайцев приручать! Они ее, знаешь, как любят? Черный застывает около Бэмби и, надувая щеки, выдыхает на свою челку, затем ребром ладони вытирает пот со лба. Он переносил все решетки для забора с Кристоффом. Солнце красиво играет на его грудных мышцах. Женщины свистят и называют его «брюнетиком» и просто красавчиком. Бэмби на карачках, боком, напоминая краба, отползает к связке досок, — где-то тут ее бросил. Вот! — и так же на карачках возвращается обратно. Выпрямляется на ногах и протягивает Черному, упираясь костяшками сжатых пальцев в тугие мускулы, они нагреты лучами и работой. Теплые и приятные на ощупь. Летняя скала в хорошую погоду. Черный смотрит сверху вниз. — Чего ты мне суешь? — Футболка. — …? — Оглянись, пялятся же эти, — Бэмби почему-то не может подобрать слово для женщин, он может только тихонько шептать, чтобы не услышали, — у них в глазах все написано, что думают, а ты светишь. А глазами Бэмби еще и добавляет: «Самому не противно хоть? Что за человек-то такой?» — Осуждаю, — добивает. Черный как будто даже всерьез задумывается: а правда, что же он такое творит и как это влияет на мир? А может — и на мироздание в целом? Ведь, судя по взгляду юнца, речь идет об угрозе именно таких беспрецедентных масштабов. — Ревность не порок, но вопрос философский, да? — он лукаво подмигивает. Ему смешно. Футболку он, разумеется, швыряет обратно. Крабик зря старался. У Бэмби поникают плечи. — Паранджу на тебя надо, Черный, — кивает Биг-Бен, вот у него на лице написано: «Давиться смехом, — еще не значит смеяться над другом». — Ты у нас как нераскрывшийся бутон лотоса. Все хотят раскрыть, срезать и испачкать своими… культяпками! — Сделать грязненьким, — добавляет Бард. Он опирается о лопату, чтобы немного передохнуть и послушать их шутки… поглазеть на тех дамочек вдалеке. «Но — не все дотянутся», — думает Бэмби. Он еще припоминает, что Габриэль едва ли не буквально дотянулся. С хирургической точностью. Но тогда был не лотос, а гриб в параллельной вселенной расщепленного сознания, когда полиморфная темная сущность shnyaga высадила их на удивительную планету, чьей задачей было перекрыть собой реальность происходящего в тюремной камере. Лучше Черному никогда не знать, что защитная ассоциативная связь Бэмби зарисовала его орган в причудливом образе… «Мой половой член для тебя что? гриб?» — Сиэль так и воображает грустное, весьма изящное лицо Себастьяна, а в глазах — муки попыток представить границы воспаленного воображения своей тюремной женушки. — Бутону жарко, ясно? — парирует Черный. — Займитесь уже делом. — Ясно, — кивает толстяк, так, словно ему на самом деле ничего не ясно, — но я все равно считаю приоритетной миссию: сохранить черный лотос целым и невредимым посреди стаи кровожадных цапель! — Цаплей, — поправляет Бэмби, но неуверенно, — хотя химеры подойдут лучше. — Горгульи. — Болотные кикиморы. — Разошлись, а, — причитает «черный лотос». — Вы точно женщин любите? — Но нравимся ли им? — парирует в рифму толстяк и почесывает двойной подбородок, а Бэмби удивленно моргает: — Я? — Вот уж от кого угодно такой вопрос можно ожидать, только не от Черного. Но, разумеется, Черный имел в виду всех, кроме Сиэля. Томас тем временем куда-то отходит. Их перебивает высокий и женский голос, он напоминает хлыст, который прорезает воздух целенаправленно и в одном месте. Бэмби он кажется неприятным, как наждачная бумага. Обычно хозяева таких голосов всегда требуют к себе много внимания. И он не ошибся. — Эй, мне сказали ты здесь главный! Так чего прячешься, красавчик? Черный и остальные оборачиваются: за сеткой, просунув несколько палец в ячейки, стоят три женщины. Осы и соты. Осы и стекло, через которое они не прочь попасть внутрь. К свежему мясу, оставленному без присмотра. Две женщины с белой кожей, фигуристые, но хрупкие, а третья, смуглая, с черными длинными волосами, она стоит между подруг. Широкоплечая и узкобедрая, держится расхлябанно, чересчур уверенно, это она обращалась к мужчинам. Женщина пронзает Черного въедливым и чуть насмешливым взглядом маслянистых глаз. Это взгляд самоуверенного человека, дерзкого на язык. — Меня Сара зовут. Черный, немного подумав, отвечает: — Рад за тебя. Чего нужно? На них поглядывают другие заключенные. Кое-кто из них приготовился было посвистеть или окликнуть девиц, но вовремя заметив, с кем именно те разговаривают, прикусывают языки. Бэмби ищет глазами охранников: и куда Томас пропастился? Ушел в будку. Нашел же время. «Вот так орки и гибнут у хоббитов на районе: сами не местные, где спрятаться не знают». Их по-тихоньку окружают. Сара бесстыдно водит взглядом по Черному снизу вверх, ощупывая его фигуру, особенно торс. Она даже не пытается спрятать похотливый взгляд, напротив — выпячивает свое желание, словно так и должно быть. Словно все они здесь: от мала до велика, звери и только. — Ты и нужен, — высовывая язык, она облизывает рот. Игнорируя существование других, Сара демонстрирует, что этот жест только для него. — Чего тянуть? — внезапно смеется, обнажая зубы и смотрит на лопату в его руках. — У тебя в руках большой инструмент, надеюсь, твой не меньше и ты не разочаруешь Сару! Другие две смеются: «Сара всегда получает чего хочет!» Это уже все границы переходит. Бэмби издает несдержанный звук, похожий на фырканье и смешок. Он хочет что-то сказать, но слюна попадает не в то горло, и он давится. Ой, как кашляет! Черный бросает на него взгляд: явно не верит, что Бэмби делает это без умысла. На мужской стороне заключенные решают поддержать лидера: «Да любой из нас затрахает вас до смерти, обращайся, чего тянешь?» — Видишь тот сарай? — продолжает Сара, она смотрит на Черного, словно они остались одни во всем мире. Как Адам и Ева. Уж ей неведом стыд, Бэмби даже кажется, что она пахнет чем-то животным, как древний лес или чаща, полная диких ароматов. — Через пару минут. Мои люди постерегут. — А твои девчонки не прочь сами-то? — спрашивает Скорпион. — Мы так-то тоже ничего мальчики. Ему отвечает не Сара, а две другие: хихиканьем и зазывным взглядом. А когда они отходят, Бэмби чувствует невероятное напряжение: «Все, докашлялся», оно стекает вдоль позвоночника и расходится по рукам и ногам; шея и колени исходятся в мелкой дрожи. Он чего-то ждет, и воздух вокруг пропитывается молчанием, и молчание это какое-то гнетущее, мускусное, пошлое и беспомощное. Он даже сказать ничего не может. Что он может? Это женщина. В тюрьме любой готов на многое, чтобы в кое-веки насладиться женским телом. К горлу подкатывает тошнота, а кровь отливает от головы. Это замечает Биг-Бен, потому что он подходит к нему: — Бэм, ты в порядке? На тебе лица нет, весь дрожишь! Снова приступ? — Уж он как никто наслышан про странные приступы друга, от которых могут быть… разные последствия. — Нет, просто… и правда жарко сегодня. — Запыхался, да? — Нормально. Отдохну немного. На затылок падает что-то темное, оно перекрывает весь мир. Как необъятное щупальце полиморфной твари, сотканное из тьмы. Футболка: Черный кинул ему на голову, наверное, чтобы не пекло. Сам он продолжает копать. Бэмби напряженно следит за ним краем глаза. Все ждет, когда тот бросит лопату и направится к злосчастному сараю. Но проходит пару минут и Черный, словно вспомнив о чем-то, говорит, немного лениво: — Бард, или кто хочет, идите. Бард прекращает таскать доски и, как человек, выигравший лотерею, расталкивает Креста и Скорпиона: — Сам не пойдешь? Такой шанс! Цыпочка что надо! Но выражение лица Черного говорит: «Уж воздержусь». Кристофф кивает: — А она просто не в моем вкусе. Бард бросает ему: — А тебе никто и не предлагает! Посиди с мое и поговори о вкусах! — А затем обращается снова к Черному: — А если скажет, почему не ты? — А это уже твои проблемы. Бэмби подхватывает: «Да она даже не отличит. Таким все равно с кем», а затем бодро подскакивает и помогает Черному рыть яму. Биг-Бен удивленно наблюдает за ним: «Ты же только что чуть не умирал! Вот прямо только что, у меня на руках: умирающий лебедь!»***
Они продолжают работать. В процессе как-то само собой все разделяются на зоны, и Черный с Бэмби остаются вдвоем. Теперь они закапывают забор. Капли пота то и дело капают на ресницы, а с них попадают в глаза и щиплют. Солнце поднимается выше, и тени нет. — И почему они выбрали именно самый жаркий день? — задается вопросом Бэмби. Он отирает пот рукавом футболки. — Сними верх, — советует Черный. — Не хочу, чтобы обсуждали мой недостаток мышечной массы. — Тогда гордо потей. — Это все так грязно… Черный молчит, только бросает на него беглый взгляд, полный осуждения за неразумность. Бэмби поясняет: — Я имею в виду ситуацию с сараем. Никогда не пойму случайные связи. А теперь Черный чему-то улыбается. Бэмби это замечает: «Не веришь?» — Сядь и отдохни, неважно выглядишь. Бэмби и правда выдохся. Он присаживается прямо на траву и прислоняется спиной к спине. По ней течет струйка пота. — Ладно, Он может среагировать, — продолжает Бэмби, — но Он — не принимает решения. — Кто «он»? — Ты понимаешь. — Нет. «Врет же», — думает Сиэль, но отвечает: — Хуй. — Как неприлично. — Развести огонь в чреслах способен только твой человек. Как-то так. А теперь можешь смеяться, сколько захочешь. Черный и правда посмеивается, но все больше глазами. Бэмби продолжает: — Это ты сейчас смеешься. Имей в виду, измена — спусковой крючок моей атомной психики. А дальше не ручаюсь: проснется Габриэль и срежет все грибы подчистую. Всю грибницу вывернет. А теперь по взгляду Черного ясно, что он вовсе не понимает, что это за грибы такие. И правда. Планета грибов была только у Капитана Лазутчика и его темной shnyaga, а Черный в реальности наблюдал только скальпель и безумие близнеца. — А, не бери в голову: фигуральное выражение. Но тот уже догадывается: — Фаллический символ. Извращенец. — Ага, еще какой!.. Символ в смысле.***
Бард возвращается и рассказывает, что дамы подкупили местного охранника, что тот не замечает сарай: — Видите сарай? А его нет. Поэтому вы не видите сарай! Но он — есть! Шутка у Барда вышла скомканная, невнятная, поэтому ее никто не оценил. А Бэмби слишком устал от жары и труда, поэтому не стал распутывать ее, чтобы донести остальным. Сарай есть, но его нет. Однако, Томас и Джерри быстро нашли его подозрительным и закрыли. Как бы выразился Томас «перекрыли норки проворных хоббитов». Заключенные поздравляют Барда: успел, смог, и сетуют, что им не достанется. — Черный, хоть она и со мной, но тебе обещала выцарапать глаза и бросить на съедение кошкам. Эта фурия так и сказала, — говорит Бард. Черный молчит. — Передай ей… — начинает Бэмби, но его порыв пресекает один-единственный взгляд. Ледяной и предупреждающий. Бэмби делает вид, что рассматривает свой палец: — Да бля-яяя, я занозу посадил! Терпеть не могу занозы. Душа содрогается от вида инородных тел не там, где надо! Кристофф и Скорпион переглядываются. Бэмби морщится: — Рыболовные крючки в живой рыбе? Сенобиты? Но им это ни о чем не говорит. — Это трагедия! Трагедия! — восклицает Биг-Бен и внезапно набрасывается на него сзади, чтобы пощекотать. В этот момент со стороны ограждения раздается пронзительный голос: — Эй, ты, Черный! — к ним обращается одна из троицы, и у нее дерзкий и хмурый вид. — Если Сара сказала, что хочет тебя, значит получит. У тебя яиц нет или ты не мужик? Если не мужик, так и скажи, что не можешь! Писька отвяла? Так-то Сара тебе не девка какая-то! — И ей это не помешало перепихнуться, — усмехается Скорпион и качает головой, мол, женщины. А Кристофф делает шаг вперед: — Слышишь, ты, ковырялка! За словами-то следи, к кому обращаешься! Передай своей дамочке, что она даром никому из нас не нужна! А еще раз что-нибудь про Черного скажешь, я не посмотрю на решетки, я тебя из-под земли достану и научу уважению! — А у меня — заноза! — восклицает Бэмби. Шепотом. Как будто добавляет к посланию. Ему просто смешно. Он зубами вытаскивает щепку из кожи. Биг-Бен внезапно кричит: «Да! А у Бэмби заноза! Так и передай, сучка!». Затем он качает головой: — Все такие агрессивные на сексуальной почве. Одни мы с тобой ангелы, далеки от этого. Они спрыскивают. Вечером заключенных отвозят обратно в «Алиент-Крик». Полностью работу они закончили за три дня, но больше никаких происшествий не возникало. Сара больше не угрожала. — Возможно, не так поняла посыл «У Бэмби заноза»? — делится догадкой Сиэль. — Решила, что это шифр? — Ага, ЗППП какое-нибудь, — соглашается Кристофф. — Которого у нее еще не было. — Хуже СПИДа. Убивает все нервные клетки, которые не восстанавливаются, — это говорит Черный. Бэмби на него косится: он уже придумал, как отомстить. Украдкой перетягивает на одну сторону весь шнурок в штанах. Украдкой не получается, получает — шлепок по руке. — Ну, я согласен с тем, что дамы точно испугались нашего Бэмби, — говорит толстяк и хлопает по худому плечу. — Бэмби на страже вашего здоровья, не благодарите, парни. — Получается, что только мне перепало? — улыбается Бард. — Нет, — отвечает Кристофф, — еще парочке наших людей: они нашли выход. А ты и не рад, что не единственный, да? Бард и не скрывает: «Ага!»***
Вечером они отдыхают в своей камере. Биг-Бен уходит принять душ позже, хотя Бэмби с удовольствием пропустил бы его вперед: от толстяка после физической нагрузки в жаркий день пахло так, что кружилась голова. У Бэмби все мышцы болят: все же физический труд пошел ему на пользу. — Не твой типаж оказался? — интересуется он, как бы невзначай, пока зашнуровывает ботинки. Черный, который лежит на койке, молчит. — Блондинки больше нравятся? Черный и бровью не ведет, точно не слышит, лицо каменное, ничего не выражающее: знай разгадывает себе кроссворды. Бэмби стукает массивной и зубастой подошвой по полу, просто так, привлечь внимание тупым звуком. — Наверное, соскучился по женщинам, — выдыхает. — Странно просто, что отказался. Мог выбрать любую же, поди такая возможность раз в жизни представляется. — … — Они же там разные. — … — Я имею в виду, ты гетеросексуал. — … — Даже Томас пошел бы тебе навстречу, уверен. А детей тебе нечего бояться, сам знаешь. — … — Все хотели женщин. Я видел. Черный отрывается от своего занятия и поднимает лицо. Оно сосредоточенно: «Слышишь?», спрашивает и между бровей пролегает морщинка. Такая, словно сейчас им в камере угрожает опасность. Кто знает, вдруг Лау решил устроить засаду и, выждав момент, пока Черный останется почти один?.. У Бэмби во рту пересыхает. — Что? — почти шепотом спрашивает он и напрягается, готовый в любой момент броситься наутек или защищаться. Черный приставляет палец ко рту: — Тсс… Вот опять… Жужжит что-то на ухо, — а затем его лицо упрощается, а рот превращаются в кривую и тонкую линию, из него раздается протяжное: — Это ты. «Вот кто он после этого?» Но вслух Бэмби спрашивает: — Почему? — Ты мне скажи, зачем жужжишь. — Ты знаешь, о чем я. — Разница между женщиной и тобой в том, что ведете себя по-разному. Или ошибаюсь? — Ты сейчас о том, что я хочу услышать то, что никак не можешь сказать? — Вода мокрая, а огонь жжется. Настолько разжевывать? — С женщинами также обходителен? — А ты девица? — Я — лучше, ясно? Как ни странно, Черный не находится, что сказать. Он буравит юнца пристальным взглядом, между бровей пролегает морщинка, словно вот-вот он сейчас такое скажет, но затем лицо склоняется над кроссвордами: разговор окончен. У Бэмби в груди спирает: «Быть не может, просто невероятно!» Его слово в споре последнее. Кто бы мог подумать? Но стоит обрадоваться, как раздается снисходительное: «Думай, как хочешь».***
В субботу приходит Артур. У него бледное, плоское лицо и мешки под глазами, словно он всю ночь не спал. Костюм помят. — Неважно выглядишь, — говорит Бэмби. — Что-то случилось? — Нужно поговорить. Серьезно поговорить, Сиэль. — А вот это на Артура непохоже. Взгляд тяжелый. Они смотрят друг другу в глаза, и Бэмби становится не по себе. Плохое предчувствие. Друг спрашивает: — Помнишь я говорил, что нанял другого детектива? — Тоже оказался алкашом или пройдохой? Везет тебе на таких. — Нет, он оказался лучше. Слушай, Сиэль, а ты мне ведь толком про брата никогда и не рассказывал. Я, например, даже его не видел ни разу. Сиэль зубами подкусывает щеку с внутренней стороны. — Он мотался везде, не сидел на месте. Но он тебя не очень-то любил, это правда. — Да, с твоих слов, сам-то я с ним не общался. — Он гомофоб. Но иногда кажется, что он просто ненавидит. Например, ему оказалось достаточно знать, что ты дышишь. — Не смешно. Ладно, Сиэль, попробую так. Извини, но я вынужден… вот так вот в лоб: обстоятельства такие. Еще раз извини. Но в свидетельстве о рождении ты —единственный ребенок. Брови Фантомхайва взметаются вверх. Он хватается пальцами за край столешницы и стискивает так, что белеют костяшки: — Чушь! — восклицает и как-то чересчур легко, словно все внезапное возбуждение пришлось только на руки. Артур пристально всматривается в его лицо и отмечает, что у Сиэля желваки двигаются, а в глазах выражение, какое бывало всякий раз перед ссорой: нечто непробиваемое, яростно занявшее оборонительную позицию. Артур не переносил этого в Сиэле. Всегда проще было уступить и сдаться. Вот только — не сегодня. — Факт, — отвечает он. — Видел документы своими глазами. И увидел еще кое-что… В общем, я понял, что ничего о тебе не знаю. Вообще. Сиэль, я оказался в огромном… господи, в смятении, нет, в шоке! и даже не знаю, как начать… Если бы ты рассказал мне о том, что с тобой было, я ведь даже… господи, Сиэль… неужели я не заслуживал знать?! Ты настолько мне не доверял? Пожалуйста, скажи мне! — Ты о чем? Столько слов с ходу. Как будто нападаешь, а я не понимаю почему. От такого ответа у Артура дыхание выбивает из груди, в глазах появляется влага. Ладно. Он асе равно распутает этот узел. Артур указательным пальцем тычет в стол. — Город, в котором ты родился. Бетвурд. Небольшой городок. О нем ты мне тоже не говорил. — Городок и что? Даже название пресное. — Пресное, говоришь? Детектив принес газеты. Знаешь, что в них было? Случай, который произошел с мальчиком из пресного городка. Нашумевшее дело, — Артур останавливается и снова вперивает взгляд в Сиэля, ждет чего-то. Но лицо Сиэля не выражает ничего: он даже пальцы убрал от стола, сидит ровно и спокойно. Артур спрашивает: — До смены имени тебя звали не Сиэль, верно? — Из-за безразличия собеседника, ему хочется выругаться «верно, мать твою, верно?», но, разумеется, он так не сделает. — Я должен был об этом знать, Сиэль, понимаешь? Если бы я только знал… Ты же понимаешь, как бы все это изменило? Почему ты мне не доверял? Внезапно холодный и резкий голос перебивает его. Он чеканит по одному слову, извергая его на голову мужчины порциями кипятка: — Что. Ты. Несешь? Но Артур и тут опережает Сиэля: хватает его за руку и сжимает так крепко, как только может. — Мне так жаль, что с тобой произошло! У меня в голове не укладывается! Но детектив говорит, это все меняет в деле. Сиэль, у тебя была травма и этим можно апеллировать, понимаешь? Нам надо просто обсудить все… хорошенько обсудить! Ничего не утаивая! Сиэль не может вырвать руку, поэтому он пальцами свободной руки впивается в запястье Артура и царапает его ногтями, заставляя отпустить, он даже издает странный рык, а щеки краснеют. Затем он чуть не подскакивает на стуле и мечет в Артура молнии своими большими синими глазами: — Я просил найти Габриэля, а не копаться в белье! Речь Артура ускоряется: — Ты наврал про брата, просто признайся! Я не понимаю, почему в суде решили, что у тебя есть близнец, это же чушь! Ошибка! Тебе нужна помощь! — Скажешь это моему брату, когда встретишься с ним однажды: я посмеюсь! — Прошу, хватит врать! Хотя бы мне! Дай мне тебе помочь! То, что с тобой случилось… — Тебе лучше уйти. Я не буду разговаривать. — Не закрывайся в себе. Я знаю этот твой прием! Сиэль, мы будем разговаривать и решать проблему! — Я не буду с тобой ничего решать, — Сиэль разворачивается корпусом и вертит головой, он ищет взглядом кого-то, но вокруг только малознакомые лица заключенных и чужаков, которые пришли проведать их. «Где Черный? Ему разве не нужно никого встречать сегодня?» На всякий случай, — Сиэль не знает, зачем, — зовет в зал: «Черный!» — вдруг он просто не видит, а среди фигур затесался Себастьян? На крик оглядываются люди, но их взгляды остаются безучастны. Бэмби встречается глазами с Томасом, тот приподнимает брови: мол, чего разорался, прекращай. Взгляд предупреждение. Позади раздается голос Артура: — Ты кого зовешь? Сиэль, сядь, пожалуйста, я очень тебя прошу, давай просто поговорим, это так важно! Расскажи о Бертвуде, расскажи о себе! Сиэль разворачивается к нему. И хоть его пальцы дрожат, он трет ими виски и веки: — Я не знаю… никакого… мы там просто жили в детстве, а после переехали. Какое это имеет дело к Габи? Почему ты мне не веришь? Да уходи, просто уходи, ладно? Зачем все это? Шоу какое-то! Я больше не хочу, ясно? Пожалуйста, Артур, поговорим в другой раз, — в глазах Сиэля темнеет, а в черепной коробке внезапно проводят наждачной бумагой. Один раз. Второй. Боль сильная и интенсивная. Юноша издает крик и сгибается пополам, прижимаясь грудью к бедрам и коленям: «Аааааа!» — протяжно завывает он. Артур подскакивает на ноги, люди оборачиваются. — Сиэль, да что с тобой такое? Подбегает дежурный Джерри. Сиэль отрывается от своих колен и зовет его, протягивая к нему руку: — Джерри, Джерри! — это голос утопающего. — Чего ты? Эй, с тобой все… — Отведи меня к Черному! Ради всего бога, умоляю тебя, я не дойду сам! Прошу тебя, Джерри, мне к нему нужно, прямо сейчас. Прямо немедленно, Джерри! На лбу и над верхней губой Бэмби выступает пот. — К медбрату! — У меня только голова болит. К Черному, Джерри. Ради всего святого, Джерри, очень тебя прошу, по-человечески! Наверное, у Бэмби лицо имеет особенное выражение, потому что Джерри, как ни странно, сдается: «Да ладно, ладно», — он помогает заключенному встать и выводит его из зала для встреч. Артур идет следом, но Томас преграждает ему путь, тогда Артур кричит: — Ему нужна помощь! — Сэр, вам дальше нельзя. Ему окажут помощь. — Сиэль, позвони мне потом!.. Слышно, как Артур и Томас о чем-то еще говорят и спорят, но Джерри уже ведет Бэмби в камеру, постоянно поглядывая на него. Хоть Бэмби и идет сам, но тело дрожит от макушки до пят, а лицо то бледнеет, то зеленеет. — Ты случаем ничего не принимал? — Не переживай, мне просто полежать нужно и все пройдет. Я похож на наркошу? Джерри прикидывает в уме, как будто припоминая, а затем выдает: — Если честно, временами — да. Творишь всякое. Это все знают. — Ну спасибо. Они приближаются камере и Бэмби клянется, что никогда так не радовался тюремным решеткам, как сейчас. Черный играет в карты с Кристоффом, Бардом и Скорпионом. Они сидят на койке Биг-Бена, которого с ними нет. Бард причитает: «Не испаночка, но тоже хороша». Перешагивая порог камеры, Бэмби шевелит синюшными губами и зовет: «Черный», ему уже безразлично, что подумают другие и как это выглядит. Он никогда не сможет объяснить, что значит умирать живьем и лишаться надежного пространства вокруг. Просто оружающий мир теряет смысл и реалистичность, как будто расплывается. Бэмби только и хватило сил, чтобы дойти сюда. Взгляд фокусируется на одной высокой фигуре и точенном, волевом лице, на нем еще загораются пристальные глаза, они замечают вошедшего сразу. Черный поднимается с койки: — Ты чего? — успевает спросить перед тем, как потребуется сделать резкий шаг и подхватить юношу: тот падает ему в руки и обнимает за плечи. Грудью Черный ощущает чужое содрогание и вопросительно смотрит на Джерри. Тот говорит: «На встрече ему с того ни с сего стало плохо. Если станет хуже отведешь в медпункт, потому что он наотрез отказался. Ну а я пошел», — и он уходит, как ни в чем ни бывало. Лишних проблем ему не нужно. — Сиэль, — зовет Себастьян, а затем обнимает ладонями его лицо. Пытается по глазам понять, что случилось, трогает пальцами лоб: жара нет. Кристофф удивленно глазеет, а затем переглядывается с остальными. — Пусть уйдут, пожалуйста, — просит Сиэль шепотом, он тяжело и часто дышит, однако слова все равно отчетливо слышно. Черный дает всем знак покинуть камеру. Мужчины послушно уходят, а Кристофф оставляет карты на покрывале, только зачем-то забирает упаковку от них, ее он будет вертеть в руках. — Бэмби зовут Сиэлем? — спрашивает он уже в коридоре. — Ну да, а что? — отвечает Бард. — Удивлен, что у него есть имя? — Он эпилептик или что-то такого? — Да я откуда знаю. Вроде нет. — Не думал, что у них все так. — Ты о чем? — Суку по имени называть. — Слушай, ты прямо сейчас хочешь об этом говорить? — Да мне все равно. Просто заметил и все. Я его имя знал. — Ну и молодец, в чем тогда проблема? — Да ни в чем. Бард качает головой: эта молодежь такая странная. — Что случилось? Можешь сказать? — Черный не выпускает лица из рук. Сиэль прикрывает веки: — Мне страшно, Себастьян, — он залезает на койку и тянет за собой мужчину. — Просто до смерти страшно. Пожалуйста, ляг рядом. Сначала Черный мешкает, но все же поддается. Когда Сиэль чувствует его своей спиной, он нащупывает мужскую руку и обнимает ей себя за талию, сжимает кисть своими пальцами. Его рука ледяная, а рука Черного теплая. — Давай когда выберемся отсюда, переедем в мой город?.. Черный молчит. Бэмби спрашивает снова, и его речь становится быстрой: — Разве не думал о будущем? Около моего дома частная стоматология. Ты можешь туда устроиться, а я бы хотел открыть свое дело. Правда, не уверен какое… — Чего ты боишься? — В доме будет много растений, потому что люблю устраивать джунгли, ты же не против джунглей? А рядом с домом еще большой парк, тебе точно понравится, там воздух, как в горах… — От чего бежишь? Чего снова боишься? — Того от чего даже ты защитить не сможешь. — У тебя что-то болит? — Голова. Себастьян, мне просто нужно поспать. Только не уходи, ладно? Ты мне так нужен. Черный, ты ведь особенный, знаешь? И ты мне очень… невероятно сильно нужен, не представляешь как… ты, наверное, и не поймешь… Спасибо тебе за все, я… о, моя голова просто сейчас взорвется… нужно сконцентрироваться и заснуть, только ты не уходи. Подбородок и губы Себастьяна задевают мягкие волосы на макушке Сиэля. — Я рядом. Спи спокойно, — говорит Черный. Мысли путаются и перед внутренним взором мелькают картинки: они из реальной жизни, но как будто не относятся к Сиэлю. Хотя там присутствуют знакомые лица. Скаты крыш. Большой дом и стаи черных собак, они циркулируют по кругу, напоминая чернильные пятна. Розовое детское автомобильное кресло. Дорога в никуда, она серпантином уходит вниз, пока не соскальзывает в картину. На ней нарисована самая мерзкая Луна в мире, и под ней некто срывает не менее мерзкие розы. От их запаха душа выворачивается наизнанку. Воспоминания — это ведь мишура. Или вся его жизнь? А не одно ли это и то же? Последнее, что Бэмби помнит: большая ладонь, которая касается его головы, а затем плеча, водит по нему, словно убаюкивая. Такая нежная и сильная одновременно. Под такой ладонью можно ведь и заснуть, правда?..***
Габриэль открывает веки и первое, что он видит: карие глаза. Они красивой миндалевидной формы. Габриэль пытается пошевелиться, но чужая рука, которая обнимает его, сжимает крепче, это очень сильная рука, Габриэль не один раз видел, на что она способна. Оба лежат лицом к лицу, и юноше ничего не остается, как смотреть, Черный отвечает тем же. «Он теперь видит именно меня, настоящего. Не знаю как, но — видит, клянусь шнягой», и мурашки проходят по спине. Затем мужчина разлепляет свои тонкие губы: — Ты не Сиэль, — говорит каким-то бесцветным голосом, который пугает еще больше, чем пристальный взгляд. Габриэль как будто оказывается под прицелом антигравитационной лазерной пушки Лазутчика: такая мощь сфокусирована против него одного, маленького и хрупкого. И думать нечего: попытайся бежать, мужчина сожмет в тиски и переломает на крайний случай. Единственный щит Габриэля — сам Сиэль. Он хмыкает, а ресницы дрожат: — Согласись, наше первое знакомство оказалось неважным? Но ты все же доказал, что чего-то да стоишь. Молодец! Я тебя уважаю, поэтому давай без рук? Да и потом, ты же не хочешь навредить своему мультяшке? Кстати, ты ему там уже синяк надавил, вот тут, где большой палец держишь. Гляди, гляди, большой ублюдок! Но Черный остается невозмутим, ему нет дела до синяка, его взгляд сфокусирован на синих глазах. Никуда не деться от его взгляда. — Ты — Габриэль или как там тебя? — Нас только двое: я и Сиэль. Других не бывает. Не считая shnyaga, конечно. — И на этот раз что пошло не так, что ты вылез? — Нравится, что ты сечешь тему, понимаешь, что к чему. А теперь отпусти меня: я не педик! — Ты в моем теле. — Под своим телом он явно имеет в виду Сиэля. Габриэль кривит лицо так, словно лимон проглотил: нахальства и самоуверенности этому мужику не занимать. Он зло усмехается: — Да мне дышать нечем, сжал-то как! Черный все же отпускает его, а Габриэль перекатывается с койки, встает на ноги и все — одним махом, словно от этого зависит жизнь. — Знаешь, в чем проблема Сиэля? — быстро спрашивает он, поправляя волосы, которые торчат во все стороны. — И ведь даже не в том, что он боится мира и людей, а в том что даже себя боится! Слышал бы, как я смеялся, когда ему кличку дали. Она ему подходит, как никакая другая. Вот прямо… Это вот он! Черный тоже поднимается с койки. Он отходит к стене и вынимает из пачки сигарет одну, но, не зажигает, а зажимает губами, крутит из стороны в сторону. — Он боится себя из-за тебя, — говорит и буравит синие глаза взглядом, как будто видит в них сразу и головоломку, и ее решение. Он один видит, а никто больше никогда не сможет так же. Габриэль кривит ртом, и рот расплывается по лицу малиновым маленьким пятном, между красивых губ мелькают не менее красивые зубы. — Глупости. Где бы он был, не вытаскивай я его и себя из той преисподней, в которую мы угодили? И я не про твою тюрьму, местный король. А знаешь что? Повторюсь, мы с тобой не важно начали. Не с того. Поэтому лучше поговорим как мужчина с мужчиной. Прямо, как есть. И ты все поймешь. Благо ты не такой, как все тут. Хоть в чем-то мне немного да повезло. Ну что, будешь слушать? — Говори, если есть что. А потом проваливай. Или я тебя трахну — мало не покажется: Сиэль и так мой, а вот тебе будет неприятно. — «Неприятно?» Так ты называешь изнасилование? Надеюсь, однажды тебе надерут твою королевскую задницу. — Учитывая, что ты первый захотел отрезать мой большой и красивый член в самом расцвете сил, больной ублюдок здесь ты. И придет же такое в голову. — Чувство иронии прорезалось? — Рассказывай уже, пока разрешаю. Имей в виду, я тебя воспринимаю как часть Сиэля, не более. — А зря. Когда приходится опасность, это Сиэль плачет, а я делаю. — Допустим. И когда ты появился первый раз? — Ты про мое рождение или выход в свет? Черный не теряется, хотя заметно, что он не знал о разделении этих двух вещей: — И то, и то. Габриэль хмыкает: — Создал, потому что ему было одиноко и хотел брата или сестренку. А вышел я, когда нам угрожала смерть. И хоть было это давно, такие вещи меняют все. Но не смотря на все, Сиэль предпочел забыть. Сбагрить все на меня: ты там отдувайся, братишка, а у меня все тихо-мирно. Отчасти, я сам, конечно, виноват: часть событий записана на моей памяти. В принципе, все самое важное. Ядро Темной сущности появилось именно в те дни. — Какой сущности? — Самая темная часть, самая сильная и оберегающая. Мы его призвали из глубин подсознания, как демона. Сиэль рассказывал про образ корабля? — Шняга что ли? — Темная shnyaga, — поправляет Габриэль. — Мужчина, демон, сущность извне, которая способна на все. Полиморфная тварь. Это, вроде как, наш оберег. Внутренняя сила. — Ладно. А с ней можно поговорить? — Он ушел от меня к Сиэлю. Ты напитал его своим образом. Сиэль нашел «папочку-оберегашку». Теперь папочка охраняет его сон. — Сиэль сейчас?.. — Спит. Или трахается с тобой в своей реальности. У тебя уши не горят? Говорят, уши горят, когда тебя вспоминают. — Он знает о том, что мы говорим сейчас? — Еще чего. Сейчас творится только моя реальность. Наконец-то. А наш олень предпочитает забиться в угол и распустить мне руки. Все ему сделай, да подай на блюдечке. — Но он сказал, что сублимировал тебя. Одолел. — И я чуть животик не надорвал от смеха, честное слово! Сиэль попытался вспомнить прошлое, которое принадлежит мне. Он ослаб, вот я и вернулся. Имею право. И ведь это вместо благодарности за все, что я сделал для нас, только представь! А если бы ты только знал, через что мне пришлось пройти ради этого обоссыша лупоглазого!.. — Так и расскажи, что произошло. О Сиэле. — Об обоссыше лупоглазом? — О Сиэле. — Долгая история. — Не опаздываем в театр. — У тебя есть шоколадка и чай? Единственное, в чем мы похожи с братцем: оба любим сладенькое. Черный усмехается одними глазами, затем подключает кипятильник и кладет на стол шоколадный батончик. Он с орехами и нугой. Габриэль плюхается на стул и придвигается ближе, скрипят ножки. Покручивая шоколадку в руках, он о чем-то думает, а затем его рот кособочится в какой-то безумной и молчаливой улыбке, и он начинает рассказывать.***
После школы Сиэль, как обычно идет домой. Каждый день, не считая субботы и воскресенья (особенного семейного дня, когда Фантомхайвы выезжают за город или проводят досуг в совместных развлечениях), он направляется по церковной дороге. От школы Уоллиса до церкви и до дома по пять и восемь минут ходьбы в быстром ритме, но мальчик предпочитает стиль черепахи. И находит это весьма благоразумным. Рысца — это для опоздунов или тех, кого ждут игры с друзьями. Например, сынок Калихеров так торопится после занятий домой, что его ноздри, работающие, как меха, уже не вернут прежнюю форму. Калихер с шумной компанией, ветерком пробежится по городу и затихнет в Пустошах, куда взрослым дороги нет. В Пустошах нашли развалины старого автобуса, а еще там водятся жабы и стрекозы размером со стакан. Есть стоянка индейцев (ее так назвали за дух, витающий повсеместно и пару-тройку ловцов снов, привязанных к деревьям), ходят легенды, что некогда эта стоянка принадлежала кровожадным белым дровосекам, но луки и духи предков оказались сильнее топоров и «спаси, господи, от этих дикарей». Родители запрещают Сиэлю посещать Пустошь, и Сиэль понимает почему. Дети там без присмотра. А кто знает, что может случиться? В прошлом году мальчик по имени Дик, отец которого держит заправку, утонул в реке: поскользнулся на камне, ударился головой и захлебнулся. Так об этом отец рассказал Сиэлю, ведь он имел привычку разговаривать с сыном, как со взрослым и приукрашивать правду не привык. Добавил только: «Нужно быть всегда очень осторожным и рассчитывать последствия действий». А еще через полгода на двух девочек из параллельного класса напал гризли. Одна выжила, но — как будто и нет. На теле шрамы, а в голове вмятина, которую только шапкой прикрывать. В ушах — крики подруги, раздираемой когтями. Про крики — Сиэль так себе это додумывает. Он бы, наверное, умер от горя, потеряй близкого человека. А Пегги еще ходит в школу и делает вид, что прежняя, хотя у нее в глазах все шевелится. Сиэль проверял: тогда ему стало очень интересно посмотреть ей в глаза, как будто спросить: «Пегги, ты видела смерть, каково это?» — но он не спросил, еще бы, к чему это? А вот взглянуть в душу… Это похоже на мельтешение паразитов. Они невидимы глазу, но они есть. Делают свои темные дела под покровом обычного естества. Пегги, с которой они не общались до этого, внезапно потянулась к нему душой. В какой-то момент они даже могли стать друзьями, только вот Сиэль передумал: он не общается со слабыми. Их нужно тянуть за собой, утешать… Вообще-то с сильными он тоже не общается, но это только потому, что для них слабак уже он. Тут действует принцип: все или ничего. Однажды ему повезет, и кто-нибудь сильнее будет с ним общаться, и у них возникнет симбиоз. Найдется что-то такое, что Сиэль сможет предложить силе. А Пегги изменилась и не будет прежней. Сиэль почему-то уверен. Грустно. Сиэль заходит в магазинчик виниловых пластинок. Он не собирается ничего покупать, так, просто посмотреть. В воздухе в призме солнечных лучей мерцает редкая пыль и пахнет свежей краской, запах доносится из подсобки. На звон колокольчиков из нее высовывается лохматая голова с чупа-чупсом во рту. — Приветик, Рок, — улыбается Сиэль. — Приветик, большой Гэ, — мальчик ради этого вытаскивает леденец изо рта. Року двенадцать и он помогает дедушке в магазине. — Красишь что-то? — Полки: дедушка попросил. Хочешь послушать новую пластинку? Стоящая вещь, скажу я тебе. Сиэлю почему-то под эту музыку представляется худой высокий мужчина во фраке: он танцует. Рок как чувствует, что чужое воображение заиграло и спрашивает с любопытством: — Ну, что видишь? — Это слуга. Он довольно молодой. В руке поднос с фарфоровым чайником, но при этом он еще танцует. Ловко так! А еще у него ноги длиннющие. Паук-сенокосец. Он может танцевать и одновременно разливать по чашкам чай. А в какой-то момент горничная задевает его и поднос летит в воздух, чашечки разлетаются!.. Еще чуть-чуть и дорогой сервиз разобьется вдребезги! Мгновение! О, Рок, этот слуга делает «вжух», и все чашечки, как одна, ровненько ставятся на поднос обратно. Как приклеенные, честное слово! Они любят делиться воображалками под музыку. Рок улыбается: — Забавно! — Ты сам что видишь, Рок? — А я решетки какие-то вижу и заключенных. Странно, да? Музыка одна, а такие разные у нас настроения. — Погоди, Рок, что за решетки? Такая музыка веселая, а ты тюрьму видишь? — Я говорю, странно, да? Ничего другого не представляется. Разве что… может заключенным там весело? — Ладно, пусть тогда танцуют. — И улыбаются, точно. В полосатых пижамах. Сиэль хихикает и сползает с тумбочки: — Да, я пошел, Рок, меня мама ждет к двенадцати. — Ага, давай. Сиэль переходит через последнюю дорогу и заворачивает за угол, теперь глазеть не на что, кроме пышной зелени вдоль обочин и редких крыш. Мальчик держит во рту леденец, которым напоследок угостил Рок. Вдоль пыльной дороги, около разросшихся кустов шиповника, стоит женщина в темно-зеленом костюме, в руках у нее большая корзина, а на лице солнцезащитные очки. Она явно что-то ищет по кустам. — Господи, что же делать-то? — спрашивает она, ни к кому не обращаясь. Сиэль уже равняется с ней, она поднимает на него голову и говорит ему: — Беда-то какая! Сиэль останавливается и рефлекторно держится пальцами за ремни рюкзака. — Мэм? У вас все хорошо? Он думает, что, должно быть, невежливо проигнорировать даму. Женщина улыбается ему и снимает черные очки. Ее ресницы густо накрашены тушью, а нижние века подведены перламутровым зеленым карандашом, делая зеленые глаза еще ярче. На вид даме лет сорок с небольшим. — Милый мальчикя, как хорошо, что ты тут оказался, о, помоги же даме! У меня из корзины сбежали котята. Маленькие совсем, вот разбежались в траве и не могу найти! Ой, чу! Слышишь? Один пищит, кажется, ему страшно! Только, смотри, не наступи! Хотел бы Сиэль знать, что женщина с корзиной котят забыла у дороги и как это — потерять всех? «Она странная», — думает Сиэль, но не решается отказать. К тому же, ему страшно представить, что может стать с маленькими беспомощными животными. Они могут попасть под дорогу, забраться в лес или чей-то двор, а ведь у многих здесь сторожевые собаки. Сначала он осматривает траву поверхностно, но — ни движения, ни писка. — Кис-кис-кис! Женщина ходит в траве и смотрит под ноги, около кустов стоит серебристая иномарка, ее стекла тонированы. В руках женщина еще сжимает автомильные ключи. Та иномарка, должна быть, ее. Больше машин здесь нет. Сиэль тоже заходит в траву. — Вон там, вон он! — указывает женщина и бежит к какой-то кочке. — Не одного котенка, мэм, — говорит Сиэль и слышит шаги. Он оборачивается и видит, что откуда-то из зарослей вырос мужчина. Он клянется, что его там не было! На нем голубые сальные джинсы, темная ветровка и серая бейсболка. Мужчина идет к ним и говорит женщине: — Ваш котенок, миссис Сью? — и указывает куда-то вперед. Сиэль нутром чувствует, что оборачиваться не стоит, и котят он не увидит. Он пятится назад и натыкается спиной на женщину, его обдает легкой волной духов. — Да вот он, попался! Спасибо, Брэд! Женщина хватает Сиэля за рюкзак и крепко сжимает, дергает на себя! Сиэль изо всех сил вырывается, и он бы вырвался, если бы не подлетевший на помощь. Женщина лишь задерживала мальчика для своего друга. Он крепко хватает Сиэля сзади, женщина снимает с него рюкзак и бежит к машине, распахивает задние и передние дверцы салона: «Скорее!» Рюкзак она швыряет на сиденье рядом с водительским. Мужчина зажимает рот мальчика рукой и затаскивает в машину. Женщина достает из корзины толстый скотч и наспех заматывает им руки Сиэля. Мальчик пинается, мужчина бьет его и попадает куда-то по локтю. — Брэд, только не сломай ему руку! — Как получится. Сиэля оставляют на заднем сиденьи с женщиной, сам Брэд садится за руль. Дверцы захлопываются и блокируются. Сиэль истошно кричит: «Помогите!!!», и получает удар рукой наотмашь по щеке. — А ну закрой рот! Я тебя на куски порежу, если орать будешь! Сью достает из женской сумочки складной нож и демонстрирует рельефное лезвие своей жертве. — Я ими котят режу, как колбасу на завтрак, понял? Язык оттяпаю, не задумываясь! Так что, котик, будь паинькой. Даже не пытайся удрать: двери не откроются, и никто тебе не поможет. Сейчас я перелезу вперед, а ты будешь вести себя тихо и помнить: я могу вернуться сюда. Я и мой Котятопотрошитель. — Котятопотрошитель? — переспрашивает Брэд. — Именно. Что-то не устраивает? Но Брэд не отвечает, он сосредотачивается на дороге. Сью вместе с сумкой перелезает на переднее сиденье, оставляя мальчика одного. У Сиэля кружится голова и тошнит от страха. Локоть, который ударили, ноет. Он смотрит в окно, понимая, что они выехали за город. Сью роется в его рюкзаке. Пенал, учебники, дневник и яблоко с энциклопедией про насекомых. — А ты у нас умный мальчик и хорошо учишься, только: тараканы? Такие как ты становятся ботанами, а у ботанов скучная жизнь, — говорит Сью. После чего теряет интерес к рюкзаку, закрывает его и заталкивает вниз, себе под ноги. Какое-то время они едут молча. После чего Сиэль решается заговорить: — Вы актриса. Я вам поверил. — Спасибо, милый. В молодости училась на театральном. — Но что-то пошло не так да, Сью? — поддевает Брэд. — Пошло не так: я встретила тебя, проходимец. Они еще спорят какое-то время и Сиэлю даже кажется: из-за того, что за дорогой плохо сидят случится что-то нехорошее. Однако, машина все же едет, как обычно, ровно и быстро. Брэд и не думает терять управление или сбивать кого-то, как бывает в фильмах. — Я хочу в туалет, — говорит Сиэль. — Придется потерпеть, котеночек, — мурлычет Сью и достает из бардачка бутылку виноградного сока, открывает и делает пару жадных глотков. — Я бы и тебе предложила, но ты так напрудишь везде. — Мне очень нужно, — не унимается мальчик и даже сжимает ноги. Он думает о том, что если они выйдут, то он просто побежит, найдет способ вырваться и побежит в обратном направлении. Можно спрятаться в лесу. Он будет бежать очень быстро, так как никогда в жизни. Но: — Закрой рот! Заебал уже! — внезапно орет Брэд, его корпус даже поддается вперед, а руки крепче сжимают руль. Наблюдая в зеркале перепуганное до смерти лицо, ставшее белым, как бумага, он смеется: именно то, чего добивался. — Хоть обоссысь, пацан, хоть изорись, но такое бывает: все в мире против тебя, а ты — жертва. При любом раскладе. На судьбе у тебя так писано. Веришь, нет? Гляжу на твой лоб, а на нем написано «жер-…». — Что ты несешь? — вмешивается Сью. — Не говори ему ничего! Нам проблемы ни к чему. — Да какие проблемы? Сиэль тараторит: — Отпустите меня, пожалуйста! Вы же ошиблись, я не тот, кто вам нужен! — Мы знаем кто ты. Закрой варежку, сиди тихо и просто не беси меня. Это проще чем кажется. — Да, пупсик, — соглашается с ним Сью, — ведь если я актриса, то этот урод — конченный, просто обдолбанный псих, у которого на уме только одно… — и она не договаривает, а начинает поправлять помаду на губах. «Что?.. Что одно? Что у него на уме?» — Сиэль вжимается спиной в кресло. Они даже не скрывают, куда его везут. Они уже давно выехали за город едут по дороге на запад, там фермы, а дальше — Пустоши, а еще дальше… Сиэль уже не знает. Он никогда там не бывал и не интересовался. Просто… «Дальше Пустошей — какой-то конец, вот и все», — раздается внутренний голос. Кролик и нож мелькают перед внутренним взором. Сиэль вжимается в сиденье, тело, начиная от челюстей до лопаток, покрывает неистовая дрожь, в животе — резь, дыхание спирает, кажется, что даже ртом не цепляет воздух, что воздух в этой странной машине превратился в нечто другое, необъяснимое, и оно убивает изнутри. «Давай бороться», — продолжает тот же голос. Хоть он и звучит, как голос Сиэля, но — не совсем принадлежит ему. Сиэль не отвечает, он пытается сконцентрироваться на людях впереди, поймать взгляд Сью, но она словно нарочно избегает его, смотрит в окно на деревья, как будто ничего не происходит и они выехали на прогулку. Лесной массив, за которыми скрывается Пустошь, внезапно обрывается. Последняя точка отсчета — большой камень, по форме напоминающий жабу. Дальше этого камня Сиэль ничего не видел. Говорят, в районе этого камня, глубже в лес, Пегги и наткнулась на медведя. Сиэль никогда не задумывался о том, как близко это оказалось к дороге. Если бы в этот момент здесь была Пегги и на нее снова напал медведь, возможно, они бы даже увидели или услышали это. Просто по этой дороге ездят нечасто. Куда она ведет? Они едут уже минут десять, дорога серпантином уходит вниз, они сворачивают налево и проезжают глубже в чащу. Сиэлю внезапно хочется закрыть глаза, чтобы не видеть и не слышать, внутри он молится: «Мама, мамочка!» — но веки не закрываются, и ему приходится смотреть во все глаза, а биение сердца впечатывает образы в память, как бы утрамбовывая поглубже: каждое непримечательное дерево, камни, кочки. Впереди вырисовывается большой загородный дом. Колеса шелестят гравием и останавливаются, но ворота открывают очень быстро, и, вот, снова хруст гравия. Сью снова поправляет помаду и улыбается своему отражению, а затем оборачивается назад, постукивая ногтями по обшивке кресла. — Пока ехали, все думала, не хотела бы, чтобы ты был моим ребенком, — говорит она, почти причитая. — Хорошо, что у меня не будет детей! Представить только, сколько дерьма в этом мире… Нет уж, лучше мой ребенок с этим никогда не столкнется. Веди себя хорошо, малыш, а то злые дяди сделают тебе больно! Просто делай, что тебе говорят. И, ради бога, не пытайся бежать, это совершенно бесполезно. — Что это за дом? — спрашивает Сиэль. — Не задавай глупых вопросов. Нет, вообще никаких не задавай, малыш, — воркует Сью. Машина тем временем останавливается перед крыльцом. Сиэлю завязывают глаза и выводят из машины. Сью сжимает его плечо так крепко, что останутся следы от ногтей. Она ведет его вперед и подсказывает, где ступени, а где порог. Ступеней немного. Сиэль думал, что у поместья перед входом их куда больше. Они оказываются внутри. Сиэль слышит скрип подошвы, но не своей. А затем начинаются ступеньки вниз. Как будто они спускаются в подвал. Сью садит его на стул, развязывает глаза, а сама встает сзади и снова больно сжимает пальцами плечо, мол, даже не думай шелохнуться. Они в какой-то квадратной и обставленной мебелью комнате без окон. И эта комната находится внизу дома. Дверь открывается и внутрь входит человек, видеть которого Сиэль никак не ожидает. Это мистер Кельвин, в городе его все называют Бароном. Полноватый, низкий человечек с лысой головой, напоминающей округлую коленку. Сиэль знает только, что он очень-очень богат, возможно, поэтому его и зовут Бароном. Отец говорил, что барон он не настоящий, а кличка пристала к нему еще со школы. Мистер Кельвин встает напротив Сиэля и, не говоря ни слова, смотрит на него. Взгляд маленьких, влажных глазок ощупывает фигурку мальчика, словно хочет потом перерисовать в альбоме. Сиэль только и может, что выдавить: — Меня мама ждет. — Я не здоровался. Здравствуй, Большой Гэ, так ведь тебя называют друзья? — Барон кладет пятерню на щуплое плечо и чуть сдавливает, — милый мальчик, крошка ты моя сладкая. Как я ждал твоего приезда! Ты знаешь, что ты — особенный мой гость? Большим Гэ Сиэля называет только Рок. — Не приглашали, а украли, — возражает он. Барон сокрушенно качает головой, при этом его лысина поблескивает: — Нет, мой мальчик, твой отец тебя продал, — говорит, а затем замолкает, ждет реакции, которой нет, потому что мальчик сам ждет, что будет дальше. Сиэля как будто бьют по голове, он не ожидал услышать нечто подобное и не верит своим ушам. Барон наклоняется и кладет руку на его плечо, это очень неприятная рука, как гигантская гусеница, свалившаяся с дерева. — Послушай, я знаю, ты очень умный. Сейчас я тебе все объясню. Видишь ли, у нас с Винсентом был договор, еще до твоего рождения. Он продаст мне своего сына, когда тот подрастет. Вот, — Барон из-за спины достает и показывает бумагу, на ней красивый шрифт и много печатей, — вот это — сертификат и копия чека. Купил я тебя… давай посмотрим, вот! за три миллиона триста сорок пять долларов. Не веришь? Взгляни, контракт! Подпись отца знаешь? Вот эта, закорючка красивая, покатая такая! Так твой папа ее сам поставил. Словно аристократ подписался. Сиэль даже не смотрит на бумагу, которой столь любовно трясет Барон, видно, что он ее ценит чуть ли не больше всего на свете. — Врете же! — кричит он. — Отпустите домой, я хочу домой. Дайте позвонить маме, она меня заберет! — Ты теперь моя собственность и отсюда никогда не выйдешь. Ну-ну, не плачь! Такое бывает, родители отказываются от своих детей. На это могут быть разные причины, но верно одно — ресурсов на всех не хватает. Время, деньги, усилия… Они говорили, что ты слабый. В спорте у тебя не очень, ты плаксивый и трусливый мальчишка. «Откуда?.. Откуда он знает?» — …Проще сбагрить неудавшегося и начать заново, учитывая ошибки. Все ошибки, сладкий ты мой. А вот я тебя купил, а все почему? Я не брезгую трусливыми мальчишками. Я их люблю. Всяких люблю. Даже будь у тебя всего один глаз, одна рука и нога…все равно бы любил! Веришь? Внезапно Сиэль кричит, но не потому что хочет. Он даже не понимает, как это выходит. Просто его тело кричит само по себе. Какой-то леденящий ужас охватывает с головы до пят, пробирается в брюшную полость и сдавливает мягкие ткани так, что не продохнуть, а затем он же перебирается в глазные яблоки, и они начинают болеть, сочиться физическим страданием вплоть до короткой слепоты. Мир на несколько секунд пропадает, оставляя чувство падения в пропасть. Когда зрение возвращается, фигура Кельвина и прочих взрослых довлеют над ним и растут в размерах. Хочется сгинуть, исчезнуть, раствориться, мальчик слышит запах предстоящего кошмара, о котором никто никогда не предупреждал его с момента рождения, и кошмар этот строится на интуитивном отгадывании. Похожее Сиэль чувствовал, когда дедушка на ферме выбирал какого-нибудь кролика из клетки да уносил в сарай, где посередине стоял пень и лежал старый охотничий нож.Теплый аромат кроличьего бульона. Но перед этим — загадка. И повисшее в воздухе умалчивание о чем-то страшном в мире. Подвал. Здесь все напоминает жилую комнату, кроме двери. Она массивная с увесистым замком и крошечным окошком, в которое не пролезет даже кошка. Есть туалет. В спальне стоит кровать и она занимает больше всего места, у нее шелковое постельное белье насыщенного синего цвета. На стене висит картина: человек в синем, под луной, которая напоминает нечто болезненное и пакостное, срывает розы. Барон останавливается перед картиной и оглядывается на Сиэля, словно ждет от него реакции, словно она должна быть. Словно эта пакость на стене — нечто из ряда вон, от чего он должен разинуть рот или заплакать от восторга. Нечто похожее происходило на уроках литературы, когда миссис Бертон заканчивала читать стихотворения и осматривала класс с выражением, мол, жду ваших восторгов поэту, а ведь другого — не восторга — в ее понимании и быть не могло. — Сначала я предполагал повесить постеры с суперменами, — говорит Барон. — Ведь все мальчики твоего возраста любят суперменов, правда? Но ведь и ты далеко не такой как все. Ты оценишь искусство, решил я. Что ты видишь? Сиэль молчит, точно ему язык отрезали. Ему все равно, что он видит. Но если пришлось бы отвечать, он сказал так: я вижу мерзкое лицо, которое буду вспоминать всю оставшуюся жизнь в кошмарах. Он хочет рвануть вверх по лестнице, прочь из подвала, но мужчина, который привез его сюда, держит за плечо, а Актриса перекрывает выход. — Ты растерян, понимаю, — кивает Барон. — Расскажешь потом свое мнение. Осмотрись, здесь ведь тебе жить! Все удобства здесь. Вот тут, смотри, просто погляди! книги, которые можешь читать. Здесь стол, за которым можно писать и рисовать, я знаю, что ты любишь рисовать, правда? — Откуда знаете? — Мне рассказывал твой учитель. И отец. Перед тем, как продать. — Врете. Все вы врете. Домой меня верните! Домой! Меня ждут! — Пройдет время — привыкнешь. Новый дом — всегда тяжело. Сиэль плачет, но тихо: слезы и он как бы сами по себе. Он пинает Брэда изо всех сил и бежит к двери, но Брэд хватает его за локоть, выворачивает к себе и толкает грудью к стене. Так больно, что слезы застилают глаза. — Помягче, — просит Барон и дотрагивается до Сиэля. Сиэль отталкивает его и, неожиданно для себя самого, говорит, при этом на мужчину он не смотрит, а глядит в пол, себе под ноги. — Почему именно меня?.. — Он хочет произнести «купили», но не верит в это слово. В мире так много других. Почему я? В это время в подвал спускается еще один взрослый. Худой мужчина с горбатым носом и лысиной, у него пронзительно серые глаза. Он мнется на пороге, а Сиэль замечает в его руках замок и связку ключей. Барон склоняется к мальчику, обдавая его волной дорогого одеколона, веет чем-то слащавым. Отец бы никогда не стал пользоваться таким. Сиэль почему-то в этом уверен. Низкий и какой-то рыхлый голос очень старается войти в ухо Сиэля патокой: — Знакомься, это Сьют. Он будет тебя оберегать. Правда, Сьют, будешь оберегать моего мальчика? Сьют сначала не отвечает, только чешет пятерней затылок и переглядывается с Брэдом и Актрисой, а потом открывает рот, полный желтых, кривых зубов, они растут как-то навыкат и кажутся округлыми, кроличьими: «Конечно, босс. Буду его оберегать. Как такого ангела не оберегать?» — и он улыбается, и улыбка эта кажется одной из ужаснейших вещей, которые Сиэль видел в жизни. В ней нет доброты, силы, правды, нет ничего общего с теми обычными людьми, с которыми он сталкивался в том мире. «Охранять. Не давать выйти. Вот зачем им замок». А еще — Сьют и Сью. Позже Сиэль будет думать, что это не совпадение, а просто не настоящие имена. Они недолго их сочиняли. Сиэль впивается в толстого и лысого мужчину взглядом, тот все еще держит в руках договор: — Я не ваш мальчик. Лжете. Вы все лжете! Не подходите ко мне. Вы грязь! Настоящая грязь! Не смейте трогать меня! Мой отец он вас… он убьет! Верните меня домой, вы мне никто! Я вас не знаю! Я иду домой сам! Он нехорошо видит дорогу, потому что слезы застилают глаза. Ему страшно, как никогда, но он делает решительный шаг вперед, к двери. Сьют хватает его за шею и за руку, Сиэль издает вопль, но не потому, что ему больно, а потому что знает — сейчас дверь захлопнется и что-то произойдет. Мир разделится на две части.***
«Почему именно я?» — Есть вещи, которые не объяснить. То, что я испытываю к тебе, это как искусство. Искусство не объяснить, но поймут его единицы. — Вот так позже Барон отвечает на вопрос Сиэля. А, подумав, добавляет: — Только такой как ты мог выплеснуть мне в лицо эту фразу. Только послушай: «Вы грязь! Настоящая грязь!». О-о, это была прекрасная фраза, мой мальчик! В тебе есть чувство прекрасного только потому, что сам ты прекрасен. Барон часто приходит сам. Обычно он приносит с собой серебряный поднос, полный еды. Он постоянно называл названия блюд и повторял, что еду готовит для его мальчика личный шеф-повар. Помимо запеченного картофеля с мясом, салатов, вкусных спагетти и супов со сложными названиями, есть фрукты и сладости вроде шоколада и пирожных. Первое время Сиэль почти ничего не ест. Он мучается от болей, хотя Барон приносит с собой и мази и лекарства и что-то бормочет про плату. Больше всего на свете Сиэль не хочет видеть его лица и встречаться с ним взглядом. Едва заслышав дверной засов, он прячется на кровати, у стены, сворачиваясь в комок. Актрису и Брэда он больше никогда не видел. А вот Сьют его охраняет и приносит еду, когда этого не делает Барон. Сьют обычно ничего не говорит, только улыбается как-то виновато и его улыбка все такая же мерзкая, как оскал грызуна. Она даже воняет отходами и мусором. Ненастоящая. А еще Сиэль много думает о родителях. Когда веки от слез сильно опухают и уже болит голова от того, что он думает, он начинает оглядываться и всегда находит с кем поговорить: — Братик, давай поговорим, пожалуйста. Сиэль воображает его фигуру. Вот он сидит напротив него, тоже поджав ноги и прислонив голову к стене. В такой же шелковой синей пижаме, которую Сиэлю подарил Барон. — Я здесь. — Голос брата всегда звучит тверже, чем у Сиэля, напоминая об отце. — Он же врет, правда? Папа не мог нас продать, и мама очень любит… — Даже не думай об этом и все тут. Родители очень любят нас. Как говорила мама: «Вы — вся моя жизнь». — «Наши ангелочки», — добавляет Сиэль. — Ясно же, что свинья врет. — А что, если это правда? — Не хочу это слышать от тебя. Мама и папа ищут нас, поверь. Они обратились в полицию и уже ищут. Нас не увезли в другой город или очень далеко, понимаешь? Мы близко, а значит нас найдут. Обязательно найдут. — Мне так страшно, и я очень-очень хочу домой. Обещай, что будешь со мной всегда. — Я и так всегда с тобой. — Поклянись, что никогда не оставишь меня. Пожалуйста, просто поклянись! — Ну чего ты нюни развесил? Как бы папа сказал? — Я очень люблю папу, маму и тебя. — И мы тебя любим! — фантомная рука дотрагивается до головы, Сиэль готов поклясться он ощущает легкое касание. Он прикрывает глаза, чтобы отдаться ему, а голос продолжает: — Прекращай рыдать. Свинья видит, что ты плачешь и думает, знаешь что? — Что? — Что он сильный. А он кто, знаешь? — Кто? — Просто свинья. Дедушка таких на ферме резал, забыл? И они верещали. Вот так, — брат изображает визги свиньи, но Сиэлю это не кажется страшным или плохим, он впервые за долгое время улыбается. — Однажды я, как и дедушка, зарежу эту большую свинью. Помнишь, кроликов было жалко? — Да. — Ну а свиней не жалеем. Хрю-хрю! — Хрю-хрю. — Брат. Не бойся. Я рядом. Мы вместе всегда. Понял меня? — Спасибо. Клянешься? — Клянусь.***
Иногда Барон не приходил по нескольку дней. Только Сьют приносил еду. Как-то Сиэль решает заговорить с ним. В этот день ему это особенно нужно, он даже не обращает внимание на желтую улыбку грызуна. — Сьют, мне нехорошо… а очень-очень плохо. Сьют ставит поднос с мисками и выпрямляется, смотрит на то, как мальчик сидит на кровати, как обычно в одной позе, прижав колени к груди: — Врешь же, по глазам вижу. Я как подойду, а ты постараешься ударить меня по яйцам и удрать. Заметь, я сказал именно «попытаешься». — Постараешься. Ты сказал «постараешься», а не «попытаешься». — А, ну вот, тебе уже полегчало. — Нет, Сьют, мне никогда не полегчает. Меня сделали больным на всю жизнь. До конца дней своих буду болеть. — Несешь чепуху всякую. Тебе скучно, а мне что? — У тебя есть телек. Ты можешь выйти погулять. — Нет, не могу. — Сьют, ты добрый человек. — Добрый? Пацан, ты видимо не представляешь, что происходит. Я — кусок отборного дерьма. И самое ужасное, меня это совершенно не парит. — Сьют, помоги мне выбраться. Пожалуйста. Позвони моей маме. Никто не узнает, что это ты! Сьют, я не хочу, чтобы он больше приходил, я очень прошу! Ты добрый… ты… добрый! Пожалуйста! Но Сьют качает головой, быстро-быстро шаркает ногами и закрывает дверь наглухо.***
В стопке комиксов, который Барон припас для пленника, Сиэль обнаруживает серию про «Капитана Лазутчика». Это взрослый комикс. В нем некое существо, заключившее контракт с молодым космическим капитаном, скитается по Галактикам. Существо это способно принимать форму живых и неживых объектов, а еще, вместо пищи, он то и дело целует и делает всякие вещи с капитаном. Это выглядит грязно. Еще в комиксе постоянно происходят сражения и убийства. Сиэль читает комикс с Габриэлем. Габриэлю нравится Космос, такой непохожий на их дом, а Сиэлю нравится существо, которое защищает Капитана. Существо обладает такой силой, которая способна уничтожать целые планеты и даже галактики. Именно поэтому за ним охотятся люди Императора, пираты и много других героев, которые хотят получить себе его возможности. Однако Существо дружит только с Капитаном. Существо приняло форму огромного межгалактического корабля, и Капитан живет в нем подобно жемчужине в раковине. — Хотел бы я заключить сделку с таким, — делится Сиэль. Габриэль тотчас подхватывает: — Хорошая идея! Он бы разорвал Свинью на ошметочки, — он мечтательно улыбается. — Ничего бы не оставил! Но у него такие щупальца… бе! Не страшно? — Лучше такие, чем руки свиньи. — И то верно! — Забрал бы нас далеко отсюда… — Я бы посмотрел на Космос. — И я! — Спорим, мы бы его захватили! — А я бы не хотел. — Чего не хотел? — Захватывать. Просто плыть куда-нибудь и изучать, а если будет опасность, shnyaga уничтожит ее. Ночью Сиэлю мерещится, что он слышит, как шумят деревья на ветру. Возможно, это вентиляционная труба. Внезапно его охватывает оцепенение и волна леденящего страха пронзает тело насквозь, от пальцев ног до кончиков рук. Сиэлю как будто что-то открывается: он прозревает, лежа в темноте, совсем один, и вдруг осознает, насколько он мал и одинок. А перед ним и вокруг, над головой, простирается, уходя в бесконечность… темное, неизвестное Пространство, оно безмолвно висит и таит в себе мириады чьих-то тел, таких, как Сиэль, и у каждого своя история, но для Пространства они — как частицы песка. Ничего не значат. Именно поэтому можно незаметно исчезнуть, умереть. Дыхание может остановиться в любой момент. Кто подарил дыхание человеку? Плоть? Мысли? Кровь стынет в жилах, а в горле пульсирует горький комок слюны, точно там бьется сердце маленькой пичуги. Сиэлю хочется закричать, но он зажимается всем телом и сворачивается в позу эмбриона, стискивает зубы, зажмуривается и молится изо всех сил: «Темное существо, спаси меня, темное существо, спаси меня, темное существо, спаси меня…» — Ты разговариваешь сам с собой, — раздается голос Габриэля. «Темное существо, убей Барона, темное существо, убей его, темное существо, сделай ему так больно, чтобы он сгинул тотчас! Приведи моих отца и мать! Освободи меня! Защити меня!» — Скажи Сьюту, что сделаешь ему хорошо. Взамен попроси показать мультики. Появится шанс. Ты будешь не в подвале. Нам нужно выбираться. Прошло много времени. Нужно что-то делать. Сиэль замирает, а сердце пропускает удар. Дело в том, что он не воображал Габриэля. Этот голос раздается сам по себе, хоть и внутри. Это теперь абсолютно чужой голос, хоть и принадлежит брату. — Ты кто? — Тебе все хуже и хуже, да? Я — твой брат, который позаботится о тебе. Габриэль. — Ты теперь какой-то другой. — Я просто стал сильнее. Как shnyaga. Слушай и делай, как говорю. Время против нас. Мы тут сидим уже давно, что-то идет не так и нас не могут найти. Надо пытаться самим. — Нет выхода. — Конечно же есть! Вон та дверь, дурашка. — Но ее не открыть. — Ты и не должен! Наверху наверняка есть телек, так попроси Сьюта посмотреть его. — Он скажет, нет. — Тогда скажешь ему, что сделаешь хорошо, как этой Свинье. Леденец, помнишь? Им нравится, как с леденцами. При одном понимании, о чем говорит Габриэль, Сиэль начинает истошно плакать, замыкается в себе, а плечи дрожат от внутренних порывов. Хочется броситься бежать, только некуда: везде стены, везде темно, а где-то над головой, дальше крыш, высится Бесконечность, и ей все равно. — Не буду, не хочу! — шепчет мальчик. — Пожалуйста, мне так страшно, мне очень-очень плохо, обними меня, братик! Обними! — Как же я это сделаю? — Голос Габриэля внезапно приобретает стальные и даже раздраженные нотки. Сиэль не помнит, чтобы он таким был. — Хватит реветь! Но Сиэль плачет пуще прежнего, его уже пугает тон лучшего внутреннего друга и помощника. Он не понимает, что происходит. Он так одинок. Габриэль какое-то время молчит, словно обдумывает все, а затем говорит ласковым голосом: — Тихо, тшь, слушай, ты… спи тогда, ладно? Просто засыпай. Сам все сделаю.***
— Сьют, Сьют! — Габриэль знает, это работает. Сначала он будет игнорировать, но потом все равно явится. Просто надо продолжать повторять имя. Оно такое глупое, как у домашней крысы. — Сьют, Сьют, Сьют! Приходится кричать очень громко и долго. Габриэль не знает, сколько времени проходит: он сидит на кровати в позе лотоса, и ему кажется, что мозг опустел, пока повторял одно и тоже слово. Сьют. Сьют! Сьют! СЬЮТ! Он вообще слышит? Хотя, конечно, слышит. Это проверено ни раз. Габриэль полагает, что он сидит недалеко от двери. Раздается звук шагов: он кажется таким далеким, но это не совсем так. Затем дверь открывают, внутрь влезает лысая голова: — Завали! Чего тебе, глиста? Сьют сам на себя непохож. Обычно он гораздо тише и нерешительнее. Белки глаз воспалены, а нос кажется еще более горбатым. — Сьют, подойди, пожалуйста. — Еще раз назовешь по имени, клянусь, огрею. Чего надо? Обгадился? Памперс поменять? — У меня к тебе предложение. А это заставляет Сьюта измениться в лице. Он смотрит на мальчика с подозрением. Ему кажется или в нем что-то поменялось? Сами слова и то, как он держится и смотрит… — У тебя? Ко мне? Не смеши. — Я знаю, что наверху у тебя есть телек. Есть же? — И что? — Так вот я хочу посмотреть телек. Мультики. Видишь ли, Сьют, мне снятся плохие сны, а мама всегда включает мне мультики. Тогда кошмары уходят. Не сплю без мультиков, Сьют. — Так попроси Барона. — Он говорит, что тогда я буду смотреть его сутками напролет, а это повлияет на мой внутренний мир. Но разочек-то можно. — Моча в голову ударила? Думаешь, я тебя выпущу? Так я тебя не выпущу, даже не мечтай! А еще раз позовешь… — Я сделаю тебе хорошо, Сьют. Как Барону. Это как с леденцом. Хочешь, Сьют? Я никогда не скажу Барону! Никогда-никогда, а ты один разочек дашь посмотреть мультики! У Сьюта кадык взлетает и опадает, он прочищает горло, глаза сверкают ярче, их взгляд начинает бегать по комнате, мельком царапая колени мальчишки. — Ну… — У Сьюта как будто голова отключилась. Он снова прочищает горло, а Габриэль добавляет: — Там Дисней. Сьют, а Барону очень нравится, когда так делать. Тебе тоже понравится. — Сейчас? — Сегодня суббота? — Да. — Давай думать логически. Меня так отец учил. Кельвин по субботам не приезжает, он гуляет с дочкой. Здесь только ты и я. Я ребенок, а ты взрослый. Так что ты догонишь меня, если я попытаюсь удрать, не переживай! Но а сегодня Дисней показывают, а я так люблю Дисней, Сьют! Я все ради Диснея сделаю! У Сьюта глаза стекленеют. — Думай, Сьют, думай, пожалуйста, дисней же проходит!.. Сьют стоит как вкопанный минуты две. Видно, как у него мысли в мозгах ворочаются, а пальцы рук, сжимающие ключи, начинают подрагивать. Габриэль насчитывает всего два ключа. Один большой и один маленький. — Ладно, — наконец говорит он. — Но об этом никто не должен узнать. Он кивает мальчику на дверь. Когда Габриэль встает с кровати и приближается, Сьют хватает его за руку и переплетает их пальцы. Сьют не может скрыть дрожь, его ладонь очень горячая, пульсирующая и она уже вспотела, едва они поднялись наверх по лестнице. Габриэль обратил внимание только на то, что дверь подвала закрыли одним большим ключом. Связку Сьют засунул в карман штанов. — Попытаешься удрать, я сделаю тебе очень больно, так, что ты пожалеешь, что на свет родился, понял? — Да. Габриэль узнает маленькую гостиную. Он ее и забыл, а ведь был здесь, они ее проходили. Не помнил он и о телеке, хотя не видеть его он не мог. Просто тогда он был очень напуган и не обращал внимания. Телевизор стоит перед диванчиком у окна. Окно зашторено, но видны контуры оконных решеток. У Сьюта бардак: на столе свалка из пачек чипсов и бутылок и-под пива. — Сядь сюда, впереди. На ковер. Габриэль садится, подбирая под себя ноги. В колени впивается ворс. — Хорошо, Сьют. Я сделаю, как хочешь! Сьют щелкает пультом, некоторые кнопки заедает, поэтому канал с Диснеем ищется невообразимо долго. Габриэль один разок оборачивается на мужчину и замечает, что тот не следит за мелькающими каналами, а смотрит на него своими воспаленными глазами. В них что-то плещется. Напоминает грязную, мутную лужу. — Ты красивый. Ты правда самый красивый из всех, что видел, — говорит он и небрежно отбрасывает пульт. Дисней нашелся. «Белоснежка». Габриэль отворачивается к экрану, но взгляд блуждает по комнатам, пытается заглянуть в проход. Господи, да он видит входную дверь в конце зеленого коридора! Дверь кажется такой хлипкой по сравнению с подвальной! Самой обычной дверью, из которой Сиэль каждое утро выходил в школу. Сзади раздается странный звук. Тяжелое дыхание. Это Сьют трогает себя между ног, через штаны. Габриэль продолжает оглядываться: ближе всего к нему столик, на нем ничего, кроме газеты с объявлениями и зеленого карандаша, которым их обводили в графитные облака. Дыхание становится громче. Оно напоминают собаку, которой жарко на солнцепеке. Оно слышится сквозь пение принцессы и чириканье ее свиты. Сейчас Сьют его подзовет, как это делал Барон…***
— А теперь представь, Черный, что хилый ребенок — это ты, — говорит Габриэль, он наклоняет голову и челка спадает на глаза: Бэмби давно не стригся. Юноша смотрит на мужчину через завесу волос, между прядей ярко горят глаза, вызывая странное ощущение. — И это ты оказался в данной ситуации. Напротив тебя в незнакомом запертом доме мужик, который может шею свернуть. Некуда бежать, а — надо. Возможно, это единственный шанс. Что сделаешь? Черный не отводит взгляда, он долго не раздумывает: — Вгрызусь в него зубами насмерть, пальцами продавлю глаза, — голос звучит тихо и даже как-то мягко, словно они говорят о покупках или о том, как провели выходные: «Разгадывал кроссворды, занимался, ничего особенного. А ты?» Габриэль хохочет, демонстративно хватаясь за живот. У него очень нервные пальцы, белые, как зубы из рекламы. Он делает странное, неровное движение, словно хочет пальцами вскрыть себе живот, вытащить внутренности, а затем снова хохочет. Черный смачивает горло чаем из его кружки, водит языком от одной щеки к другой, разминая мышцы, просто ждет, когда «юная истерика» сойдет на нет. Наконец, Габриэль может говорить: — В этом мы с тобой похожи! На самом деле, ты сейчас так говоришь, а ребенок на такое не способен. Сиэль точно бы не смог. Ну а мне — пришлось пойти на крайние меры. Я скажу всего одно слово, идет? — он чуть склоняется вперед и чеканит по слогам. — Ка-ран-даш.***
«— Я вонзил его даже не в глаз. В другое более доступное и податливое место». В общем, Сьют схватился за яйца, его фигуру скрючило в позе эмбриона, поврежденного грузовиком, а дом огласил нечеловеческий вопль страдания. «— Ах, Сьют, Сьют, Сьют… Кусок говна, а не человек: сам признался!» …Габриэль чувствует, как его ноги буквально отрываются от пола, пружинят и толкают как можно дальше от «скулящего, озлобленного дерьма». Он выбегает прочь из гостиной и бежит по длинному коридору, хоть он и выкрашен в зеленые тона, но напоминает больничную палату. Висят какие-то картины, много картин, а впереди входная дверь, вот так сразу! И вроде все кажется даже проще, чем надумывалось, но все — обман. Обман! Сзади что-то громыхает и падает: это Сьюит корячится на своих двоих, сбивает плечом картину и та падает. Сьюит сначала кричит что-то неразборчивое или Габриэль не вслушивается, но в какой-то момент все же отчетливо различает: — Снаружи тебя сожрут собаки! «— Мне было уже не до этого, —говорит Габриэль. — Плевать, что впереди, если сзади такое… собаки точно не худший вариант. Знаешь, это как с щупальцами темной твари. Всяко лучше, чем… да ладно. Проблема была в двери. Как открыть ее. Уже подбегая, я чуть в штаны не наделал от одной мысли, что она заперта на ключ. Собственно, так и оказалось. Внутренний засов на цепочке я открыл, а замок… Сьют уже бежал. Не было времени. Я схватил первое, что попалось под руку. Просто чтобы не быть с пустыми руками. Рефлекс. Ваза. Просто тупая ваза размером с кошку. Схватил ее, как за шею и побежал направо. Впереди увидел кухню, бросился через зал туда, на кухне оказалась дверь с защелкой, я ее закрыл, а потом…». Габриэль слышит, что Сьют не пытается вышибить дверь. Вместо этого он звонит по большому лиловому телефону на тумбочке, его мальчик даже успел заметить. Габриэль забирается на кухонную раковину — проверить единственное окно. На нем, как и во всех окнах в доме, решетки. Но кое-что он замечает. Особняк. То есть, все это время они с Сиэлем находились не в особняке, а в пристроенном домике, метрах в пятнадцати от заднего двора. Почему же казалось, что их завели в особняк?.. Да и неважно. «— Я не думал. Вообще. Все само как-то пришло. В общем, взял два кухонных ножа, самые большие, какие увидел, и сел около двери. Открыл щеколду. Когда Сьют вернулся и распахнул дверь (а он явно не ожидал, что она будет открыта), я развернулся и вонзил ножи. Один в ногу, — хоть вышло и не очень хорошо, но знатно обескуражило ублюдка — а второй в пах. Всю силу вложил, прямо схватился двумя руками и со всей дури ебанул. Сьют заорал так, что я чуть не оглох. Повалился вперед, пытаясь схватиться меня, заграбастать, зацепил за одежду, но я пнул его прямо по ране на ноге и укусил в руку так, как может только вторая сильная личность! Черт возьми, да я дрался как животное, Черный! Сьюту пришлось меня выпустить, чем я воспользовался и схватил нож, а затем поставил его прямо перед собой и сделал напрыг вперед, вот так! вонзил лезвие в живот. Вложил вес всей немощной туши Сиэля. Сьют, наконец, дохнет, да! Вернее, он-то еще дышал, но угрозы уже не представлял. Сполз на пол и ждал, когда издохнет. На помощь начал звать, ха-ха! На его лице застыла такая смесь удивления и ужаса, еще бы, его ухайдокало дитя! Мне это показалось забавным, но не было времени, чтобы плюнуть в рожу или поглумиться, ну, как я люблю, сам знаешь. Черный приподнимает бровь, мол, не знаю. Тогда Габриэль пожимает плечом и продолжает: — Я обыскал его, обшарил штаны и нашел ключи. Зачем-то обыскал все карманы, хотя видел же, в какой он кладет связку, но в тот момент просто голова не соображала. Один большой от подвала и маленький от входной двери, помнишь? Еще я схватил нож, на всякий случай, и помчался к выходу. Услышал собак, но открыл дверь, собаки еще были далеко, и я побежал в противоположную от лая сторону. Я уже говорил: держали нас с Сиэлем не в самом особняке, а в пристройке, маленький такой домишко, метрах в тридцати от основы. Около изгороди. Я пролез между прутьями и побежал вверх, но не по дороге, а в лесу рядом. И я клянусь: никогда в жизни ножки Сиэля не терпели такой нагрузки и не потерпят никогда, как в тот день! Я порвал все жилы. Я бежал, как марафонец. Как негр, которому надо доказать всем белым. Как… Черный приподнимает бровь снова, на этот раз другую. Мол, переигрывает. Габриэль издает короткий, но шумный звук выдоха: — Ладно. В общем, я узнал общую дорогу, и когда услышал звук машины, идущей со стороны города, не думая, выбежал навстречу. Так история и заканчивается. …Габриэль вылетает на обочину дороги, солнце выходит из-за туч и какое-то время глаза привыкают после лесной полутени. Машина тормозит, из нее выскакивают две женщины и водитель мужчина, на заднем сидении сидит ребенок в детском приторно-розовом кресле. Габриэль это кресло отчетливо запоминает, как и то, что он смотрит не на взрослых, и вообще, зачем-то обращается к маленькому ребенку в том розовом облаке: — Мне нужна помощь! Меня зовут Габриэль Перстон, меня украли!***
— Весть о мальчике, пережившем неслыханное, разнеслась по всей стране. Не слышал? Черный не слышал или не помнит. Скорее не помнит. Да и для него это был бы безымянный мальчик, с которым случилось несчастье. Таких в мире много. — А что стало с Бароном? Габриэль приподнимает и опускает одно плечо: — А что же со свиньей? — он спрашивает это нараспев и выдыхает. — Я только жалею, что не смог прирезать ее, как обещал. Свинье дали срок, а она скосила его из-за связей. Чтобы ты понимал, во всем этом был даже городской шериф замешан, не знаю как, но — замешан. В городе все думали, что Барон просто богатый, и просто со странностями, а оказалось… В любом случае, свинье ничего не помогло, а затем его и прирезали за решеткой. Как того педика, у вас здесь. Так что свою порцию апельсинов он получил по самые гланды. Кусок мрази… — А остальные? — Сьют повесился в камере, это точно знаю. Или вернее будет: ему помогли повеситься? Все же их лица крутили по телеку. А те двое, с Актрисой, еще сидят. Вроде как. Сиэль за этим не следит, а у меня есть дела поважнее… Позже семья переехала, сменила фамилию. Так Габриэль стал Сиэлем, а мне осталось его старое имя. — Старое имя? — Черный удивлен. И Габриэлю это приятно: еще бы, хоть что-то смогло его удивить. — Сиэля звали Габриэлем? — Ну да. Я рассказывал так, чтобы тебе понятнее было. Согласись, я — очень заботливый. Привык обо всех заботиться, кроме себя. О, нет, не благодари, не надо. — Перстон?.. — А теперь Фантомхайв. Говорят же, с новым именем — новая жизнь? Только вот… не очень помогло, да? Сиэль отдал прошлое мне, но в его памяти все перемешалось из-за наличия меня. Он правда верит, что у него есть брат. А когда однажды я взял тело под контроль и… решил обзавестись денюжкой, он был не в курсе. Очнулся и не придумал ничего лучше, как сбагрить все на меня. Я с этим не согласился, поэтому когда нас проверяли психиатры, то просто сидел на попе ровно. Понимаешь? — … — Сиэль отрицает прошлое. Совершенно не приспособлен к выживанию. Он живой только благодаря мне. — Вот как. — И вместо тысячи благодарностей я получаю, что получаю. «Умри, «капитан Лазутчик», мне с одним крутым зэком будет лучше. — На твоем месте мне было бы тоже неприятно. Габриэль широко распахивает глаза, но тут же недоверчиво щерится: — Понимаешь меня? Смешно. Хотя… — он задумывается и опускает ресницы, — учитывая, что ты терпишь рядом с ним… не так уж… — Ты — его защитная реакция. — Я — это я. Личность. Мы раздельны. Ясно? Я такой же человек, как ты, он или… кто там за стенкой? Люди. Мы все люди. Я не хуже вас. Не веришь? — юноша цокает языком и морщит брови. — Я виноват, что приходится делить одно тело? Если ты в тюрьме, то я дважды в тюрьме!.. Знаешь, а может быть, ты даже нужнее мне, чем ему! — Ему становилось лучше. Он стал уверенней. Тебе следует слиться с ним. — Ты вот это «слиться» откуда взял? — Прочитал кое-какие книги по теме. — О, Хесус! Не одними кроссвордами едины! Чушь полная! Я не собираюсь ни с кем сливаться. Для себя я понял только одно — если кто и заслуживает жить в этом теле, то это я. Сиэлю лучше баиньки. Он провалил все экзамены. Включая, мое доверие. — Вам нужно обсудить все вдвоем и прийти к компромиссу. Вместе вы сильнее. Единое целое. Тебе кажется, что ты отдельная личность, но ты отделился от личности Сиэля в критически важный момент его жизни. Вам нужно собраться. Осколки — это еще не вся ваза. — Ты точно дантист? — Это Артур навредил Сиэлю? — Артур — жалкий педик! — Я спросил не это. Хотя понимаю… И что можно сделать, чтобы ты вернул Сиэлю его тело? Габриэль прислоняется спиной к стене, его глаза начинают блестеть, а губы растягиваются в блаженной улыбочке: — Отсосать мне. У Черного приподнимается правая бровь. Показывает, что не обескуражен, а перед ним попросту сидит глупый малец. Именно так взрослый смотрит на проказы дитя. Габриэль это понимает и хмыкает: — Что, не отсосешь? — Ищи другие варианты. Это в твоих интересах. — Ты о чем? — О благополучии Сиэля. — А разве не ты его хахаль? Ты и ломай голову, а я устал. Я иссяк и опустошен. Я как грелка без воды. Эмбрион без пуповины. Младенец без сиськи… — У вас одна туша на двоих. Решайте уже этот вопрос. Так больше продолжаться не может. — Ты сказал «туша»? — Оговорился. — Он избавился от меня при первой возможности, как возомнил себя сильным. Знаешь, какого мне было? Что я почувствовал? Сиэль подумал обо мне?.. Ублюдок. Но я выжил. И мне плевать на него теперь. Я хочу жить. Просто быть. Тюрьма в тюрьме — вот, что для меня жизнь. Но даже этому я рад! И ты ничего не сделаешь, папочка. Ты беспомощен: я владею его разумом и телом. Хочешь еще что-то мне сказать? Черный задумывается, видно, как он языком разминает щеки, им же под верхней губой облизывает десны. Габриэля для него не существует, а тот так надеялся на большую реакцию: хотя бы озадаченность, она-то точно должна быть. Но: «Этого мужика и правда ничем не пронять. Вот и о чем он думает?» Наконец Черный встает, опираясь ладонью о столешницу: — Курить хочу, идем, — затем он рукой подталкивает Габриэля за плечо. Габриэль неохотно подчиняется, но около дверей, Черный сжимает его плечо, прислоняет юношу к стенке и предупреждает: — Ведешь себя соответственно. Никаких игр. Мой ответ будет сразу жестким. У Габриэля угрожающий тон вызывает яростный блеск в глазах. Он взглядом ощупывает скуластое лицо и неожиданно миролюбиво заявляет: — Что? И скальпелем нельзя побаловаться? — … — А тебе-то чего? Ты ничего не теряешь. Что я, что он — одно тело. Ой, «туша», как ты выразился. — Оговорился же. — Что на уме, то на языке! Слушай, я в отличие от брата куда благоразумнее, вот увидишь. Если не заметил, то я уже признал, что ты главный. Я не в том положении, чтобы бороться, да и нет смысла. Зачем, когда выгоднее с тобой дружить? Все же не каждому удается после встречи со мной сохранить свое достоинство. Сьюту вот не удалось. Но а ты… ты такой молодец. Скажу больше: терпеть не могу геев, не имею с ними ничего общего, — кроме голубого оленя и его единственной задницы на двоих — но ты… ты и правда особенный. Хочу сказать, что понимаю Сиэля. Его выбор. Черный усмехается глазами и отворачивает лицо, можно даже подумать, что смутился, но это, разумеется, не так, просто этим он выражает безразличие. Габриэль кривит рот: — Вообще-то ты сейчас получил самый крупный комплимент в своей жизни. Уверен, не каждый день получаешь такой от настоящих мужчин. — Обойдусь, «настоящий мужчина», — он отпускает Габриэля и они выходят в коридор, направляясь во внутренний двор. Сейчас там должны быть остальные. — Этот Артур… чего он добивался? — спрашивает Черный. Габриэль держится к нему так близко, что их рукава соприкасаются. — Правды. Он ведь, как и ты, жил с темной лошадкой. Черный поворачивает к нему лицо и как-то странно смотрит, точно по глазам хочет прочитать все прошлое Сиэля. Вот так сразу. Словно в глазах мелькает кинолента, включающая всю его жизнь. — С двумя темными лошадками, — поправляет Габриэль и издает короткий, недобрый хохоток. Это им он вспугивает какую-то суку, от резкого и неожиданного звука она подскакивает и таращит на него глаза. У Габриэля это вызывает волну заливного смеха.