***
Всё ещё человеческим глазам Какёина понадобилась пара секунд, чтобы найти в сумрачной библиотеке силуэт Дио. В свете свечей бледный профиль его спины был похож на мраморную статую. На алебастр. Какёин помнил, что кто-то однажды так сказал, но не знал, кто именно. – Господин Дио, – начал он, уважительно поклонившись. – Вы велели мне прийти. – Ты знаешь, почему я послал за тобой? Какёин покачал головой. Он что-нибудь не так сделал? Нет, конечно нет. Он никогда не совершал ошибок на службе у Дио. – У меня есть для тебя поручение, – сказал Дио. Он говорил так медленно, так успокаивающе. Какёин не понимал, почему он раньше боялся этого голоса. Он как будто звучал на частоте его мыслей, как колыбельная. – Ты возьмёшь тряпки, воду, и приведёшь в порядок для меня своего друга. Всё понятно? Какёин кивнул. – Вы просите меня позаботиться о Джотаро. Красные глаза Дио скользнули по лицу Какёина: слегка нахмуренные брови, едва заметно поджатые губы. – Я ожидал, что ты будешь рад этому заданию. – Я… Я рад. – В таком случае, что за заминка? Какёин задумчиво поднял глаза. – Прошу прощения за мою грубость, но… Если о нём надо позаботиться, значит, с ним что-то случилось. – Только между нами: у него, скажем так, выдалась тяжёлая ночь. Какёину это совсем не понравилось. Росток плоти не убивал эмоции, и он начал волноваться. Не настолько, чтобы испугаться; просто лёгкое беспокойство. Ничего этого не произошло бы, если бы Джотаро просто сдался и попросил о спасении. Дио наслаждался человеком у себя в подвале; ему нравилось, чем он был, нравилось, как он изображал несгибаемость, и, наверное, больше всего ему нравилось, что он был Джостар. Ему было приятно знать, что он не только победил их, но и забрал одного себе в качестве трофея. Какёин поклонился; совсем немного склонил голову. – Господин Дио. Могу я попросить вас кое о чём? Какёин был одним из любимцев Дио не только за его внешность, или потому что он закатывал от страха такие забавные сцены, но и потому что он был интересным. С некоторыми он обходился не по возрасту холодно. Он был одновременно утончённым, спокойным и способным к доброте. Несмотря на кажущуюся хрупкость, в нём было что-то замечательно стойкое; его было не так легко сломать, как можно было ожидать. Если бы у Дио была хоть какая-нибудь мораль, он мог бы пожалеть о том, что делал с таким благонамеренным человеком. Но, так как он был собой, он не испытывал угрызений совести. – Разве этой чести не достаточно? – Достаточно, – сказал он. – Я просто хотел уточнить, что мне позволено делать. С вашего разрешения, я бы хотел попробовать сделать его счастливее. И снова эта мягкость. Дио был доволен вопросом, потому что это было именно тем, что он хотел. Дио не дал Какёину увидеть улыбку, изогнувшую его губы. – Делай с ним всё, что хочешь, Нориаки. – Вы… вы отдаёте его мне? – Я бы не заходил настолько далеко, – он перелистнул страницу своей книги и вслушался в сердцебиение своего слуги; быстрое стаккато в его груди. – Он принадлежит только мне; ты можешь делать с ним всё, что захочешь, днём. В разумных пределах. Какёин опять кивнул. – Ещё что-нибудь? – Да, – сказал Дио. – Выгляди повеселее, Нориаки. Кто-нибудь может подумать, что ты меня боишься. Какёин без колебаний улыбнулся; сияющие глаза, изогнутый рот, немножко слишком большой для его лица.***
Джотаро тошнило. Его тело было сплошь покрыто синяками. Дио причинял боль без изысков, не сдерживаясь; он просто набросился на него, одна грубая сила против другой. Челюсть Джотаро ныла, там, где в него впились зубы, остались полукруглые отметины, и… его… он не хотел даже думать о том, что ещё болело и почему. Дио оставил его одного, после того, как… как он… Джотаро сглотнул. Пол под его головой был холодным; его горло так пересохло, что болело. Он всё ещё чувствовал вкус крови. Его голова столкнулась с полом столько раз, что, он был уверен, что-то в ней начало ломаться, потому что он продолжал видеть черноту, когда не спал, и золото, когда Дио не мог стоять перед ним. Отвратительный мускусный привкус всё ещё стоял у него во рту; он сопротивлялся, когда их губы встретились, но не мог отбиться от него. Он плюнул; Дио просто рассмеялся и снова принялся его избивать. Он так долго пролежал без движения, что уже не был уверен, что именно у него болело; он знал только, что ничего не заживало, и всё было поломано или ушиблено. Люди, которые описывали в стихах синяки как цветы, распускающиеся на теле, никогда их не получали; синяки были просто тупой травмой, раздавленными сосудами в коже, истёкшими содержимым. И тут дверь над ним снова начала открываться; он услышал скрип петель и, сжав зубы и беззвучно матерясь, заставил себя подняться на колени, чтобы хотя бы прислониться к стене к приходу чудовища. Неважно, что оно с ним делало; оно не увидит его на полу, готового безропотно принять любую пытку. Он не доставит ему такого удовольствия. Но раздавшиеся слова не были ясными и английскими. Они были тихими и японскими. Джотаро почувствовал, как его сердце оборвалось. Нет. Он не мог этого вынести. – О, хорошо, ты проснулся. Я не хотел тебя будить. Как тебе спалось? Он оскалился снизу вверх на Какёина; на фальшивого Какёина, напомнил он себе. Настоящий Какёин не расхаживал бы в настолько высоких сапогах, с сердцами в ушах и с этим идиотским выражением на лице. Так он и будет держать себя в руках: мысленно говоря, что Какёина здесь нет, есть только этот человек. Он не мог ничего чувствовать по отношению к нему; всё умерло и прошло. Он отчаянно повторял про себя эту ложь, надеясь, что голос в его голове, пытающийся привести его в чувство, наконец заткнётся. – Какого хера тебе надо? – прорычал он. Его голос удивил даже его самого; он пострадал так же, как и его тело. Какёин печально нахмурился, изучая взглядом его синяки и отметины. Будто он не знал, что сказать. – Прости, – наконец сказал он, – я… не знал, что он будет с тобой настолько грубым. Потом, возможно, почувствовав, что лезет не в своё дело, он присел рядом с Джотаро и поставил что-то на пол. Это была маленькая тарелка. Какёин не пожалел времени, чтобы намазать маслом несколько кусков хлеба и разрезать яблоко на небольшие одинаковые кусочки. Кружка без ручки, наполненная водой. Джотаро смотрел на это, как на яд. – Тебе нужно набраться сил, – сказал Какёин. – Уходи. – Пожалуйста, – добавил он. Опять он использовал этот идиотский фальшивый голос. Притворялся, что заботится о нём, что он действительно хочет помочь. Если бы он отличал добро от зла, он бы помог Джотаро сбежать. Он бы попробовал сам убить Дио. Но он ничего не собирался делать; он был одурманен, под гипнозом. Он любил Дио больше всего на свете. Это была не его вина, но сочувствие не могло помочь Джотаро. Его убивало видеть когда-то сильного человека, оставшегося без капли своей воли. – Убирайся отсюда, – прошипел Джотаро. – Я из тебя всё дерьмо выбью. Какёин выглядел расстроенным, но понимающим. Как будто он ожидал такого ответа. – Наверное, мне стоит быть честным с тобой, Джоджо; ты заслужил правду. – Не смей меня так называть. – Я должен сказать тебе, что… – он провёл рукой по волосам на затылке, – что, если ты будешь упрямиться, не станешь есть, не примешь от меня помощь… Господин Дио наверняка прикажет мне тебя заставить. И я не хочу этого делать. Какёин посмотрел на него сверху вниз, и Джотаро знал выражение на его лице. Это была жалость, которая заставляла его сердце сжиматься в груди. – Я совсем этого не хочу. Так что… у тебя нет выбора, Джоджо. Джотаро, несмотря на самый устрашающий вид из всех крестоносцев, не был самым жестоким. Люди, знавшие его, могли читать как книгу. Он хотел спасать людей. Своих друзей, всех, кого Дио решил контролировать, и… свою мать. Даже изображая опасного человека, чтобы отогнать от себя фальшивого Какёина, он почувствовал жгучую боль от этой мысли. У его матери было только пятьдесят дней; они считали их, приближаясь к Каиру… Они наверняка ошибались. Неважно, что Дио с ним делал, – он выберется и убьёт его, потому что, конечно же, у него должен быть шанс всё исправить и спасти её. Но он не хотел никого убивать. Он пытался спасти тех, кого даже не знал; эта девочка на корабле… И он никогда не мог заставить себя закончить бой по-настоящему, как Какёин. Это не имело никакого отношения к ростку плоти; он всегда таким был. Какёин был готов сворачивать шеи стендом при необходимости. Какёин, несмотря на свою абсолютную вежливость, джентльменские манеры, мягкий голос и, с недавнего времени, верность вампиру, был готов хладнокровно убивать, чтобы защитить что-нибудь. Полнарефф первый пошутил, что Какёин был самоконтролем Джотаро. На самом деле это работало в обе стороны. И Джотаро не знал, что Какёин имел в виду под «заставить». И не хотел узнавать. – Я… Я пойду и принесу всё необходимое. Мне сказали привести тебя в порядок, и я это сделаю. Я не хочу делать тебе больно, так что тебе придётся делать, что я говорю, даже если ты этого не хочешь. Джотаро не кивнул. Какёин всё понял, посмотрев на него. В его бледно-зелёных глазах была злость, даже ярость, но в них пряталось ещё кое-что. Страх. Каждый раз, когда он видел Джотаро, страха становилось немного больше; он расплывался, как чернила по бумаге. Конечно, Джотаро боялся; он бы тоже испугался. – Я не хочу причинять тебе боль, Джотаро; ты меня понимаешь? Ничего не будет легко. Джотаро был одним из самых сильных людей, которых он встречал, но у всего был лимит. Он знал, что Дио сможет довести только до определённого предела человека, винившего себя в поражении и смертях своих друзей; человека типа Джотаро, знавшего, что его мать уже должна была быть мертва, и что всё их путешествие было впустую. На определённой точке ломались даже самые сильные люди, и Какёин знал, что Дио найдёт её, если поищет. Какёин неловко выдохнул. – Просто… подумай об этом, Джотаро. Потом он развернулся и пошёл к двери наверху лестницы, оставив позади тарелку и кружку.