Разными дорогами

- Эй, птичка, хватит дрыхнуть. Подъем! Заганос с трудом поднял голову. После ночного караула ему хорошо спалось, несмотря ни на какой шум за окнами спальни, и снилось что-то приятное, и вот его снова разбудил Хасан. Что ему нужно на этот раз? Уж не стало ли кому плохо? - Что случилось? - Да ничего, успокойся. Плов только что принесли, хватай ложку и иди, - пробурчал Хасан. – Ну, чего на меня так уставился, не щелкай клювом, а то мясо без тебя съедят. Вот это было уже что-то новенькое. Когда Заганос лечил главных своих обидчиков, никто ему «спасибо» не сказал, да он, впрочем, и не ждал, просто делал свою работу, стараясь смотреть на подопечных так, как старые, опытные лекари в больнице. Те могли между собой сказать о больных что-то вроде: «сегодня у нас день не тяжелый, только рука, нога и два желудка». Оно и легче, замечать не опостылевшие рожи, а требующие лечения руки и ноги. И тут, будто бабка пошептала – Хасан заговорил с ним, не обозвав ни девчонкой, ни малышкой, и даже позвал к котлу в числе первых! И самое удивительное, когда Заганос пришел, старшие не стали гнать его или мешать взять хотя бы маленький кусочек мяса. Конечно, без привычных насмешек и прибауток не обошлось – но что-то изменилось, хотя бы чуть-чуть. Может, его заботу о выздоравливающих всё-таки оценили. Просто в орте не было принято разговаривать, быть приветливыми. Здесь благодарили иначе, но сделанное добро заметили…. Заметили и то, что Али впервые за много месяцев не будил спящих товарищей криками и стонами – спрашивали шутя: «Ты с ним что-то сделал, да? Волшебное слово знаешь?». Заганос на такое только плечами пожимал и говорил, что он сам ни при чем, видать, такое со временем проходит. Не говорить же, что, когда выпадала хоть минута пошептаться, не опасаясь чужих ушей, Али спешил к нему и рассказывал обо всем, что давно лежало на душе тяжелым камнем. Не поймут! Заганос сам еще толком не понимал, какая может быть польза от разговоров. Если бы посоветоваться с наставниками… да только пока он едва успевал в священный день ненадолго выбраться в город, пополнить запасы нужных снадобий, да иной раз, проходя мимо дома Герарди, мельком взглянуть на сеньору Кьяру, сидящую у окна. Ночная стража, сон, еда, обязанности лекаря, дневная стража… каждый день и каждая ночь были похожи друг на друга. ~ Несколькими днями позже Заганос вышел в ночной караул с Ибрагимом-беем. Вместе с этим немолодым уже воином идти в дозор было спокойно. Молчаливый, степенный, Ибрагим-бей никого не задирал и первогодками не помыкал. Когда он медленно шел, и, бывало, останавливался на минуту-другую, чтобы покурить трубку, то казался рассеянным и совершенно неопасным. Но это впечатление было обманчивым: злодей, осмелившийся напасть на безоружного правоверного, мигом оказывался в крепкой медвежьей хватке. Ночь выдалась спокойная, почти тихая. Издалека доносился шум из мейхане, но в этих звуках не было ничего, предвещающего опасность – только звон струн, бой барабанов и веселые голоса. Легкий, прохладный ветер веял в лицо, приятно освежая. Ярко светила полная луна. - Слушай, Заганос, я вот что хотел тебя спросить… - размеренным тоном начал Ибрагим-бей. – Ты сны толковать умеешь? - Немного. Почтенный наставник объяснял мне толкования снов и гороскопов [1], но больше учил, конечно, тому, что пригодится на войне. Но можете рассказать мне, бейэфенди, я попробую разгадать, о чем небесам угодно было предупредить вас, - сказал Заганос. Ибрагим-бей вздохнул, опустил плечи и замедлил шаг. - Даже не знаю, небесам ли угодно посылать мне такие видения или шайтан меня за что-то карает. Мне часто снится один и тот же сон. Как будто я на войне с неверными, и навстречу мне мчится мальчик, почти ребенок, но в его глазах такая ярость, я понимаю, он может меня убить. Я успеваю первым замахнуться саблей, но убить его быстро не получается, он корчится в агонии и долго истекает кровью… и хоть я знаю, что я на священной войне, мне становится жутко. Странствующий предсказатель ничего мне толком объяснить не смог. Он говорит, война угодна высшим силам, но что ж мне каждый раз не по себе становится! Видеть агонию врага в сонниках считалось предзнаменованием блага [2], но для человека, который ждал ночного часа, чтобы с кем-то разделить свои сомнения, подобный сон был вовсе не благом. - Такое правда случилось с вами на войне, Ибрагим-бей? - спросил Заганос. - Так оно и было, и уже не первый год нет-нет, да и почудится, - мужчина поежился от воспоминания. – Нельзя слуге падишаха даже думать о таком, но я боюсь, что если б у меня родился сын, он стал бы янычаром, как я, и мог бы погибнуть от рук какого-то гяура! Признаться, я рад, что у меня есть только две дочери, им-то ничего не грозит. - Древние мудрецы говорили, в снах душа возвращается к тому, что человек постигает во время бодрствования [3]. Может быть, ваш сон говорит о ваших сомнениях, Ибрагим-бей… о том, как вы беспокоитесь о судьбе ваших детей, и ничего плохого или недостойного для воина империи в этом нет. Я не уверен, прав ли я во всех предположениях, я ведь еще не был на войне, но я понимаю, что вам было жаль того мальчика. Должно быть, вы тогда и сами были еще молоды? - Да на пару лет старше, чем ты сейчас. Слушай, а ты толкуешь сны не так, как предсказатели или дервиши! – удивленно сказал Ибрагим-бей. – Но что-то в этом есть. Тебя так твои наставники учили? - Что-то в книгах читал, что-то просто предположил… это как задача по математике, если один способ решения ни к чему не привел, может, стоит попробовать другой. Но я ведь вовсе не знаю всего, я же только первый год занимаюсь ремеслом сам, без учителя. Рассказывая все это, Заганос насторожился – он понимал, что его товарищи по орте не очень-то любят новшества, даже те, которые идут им во благо. Вспомнить только, как они скучали по Текер-бею, хоть тот их не очень-то жаловал, как им были в диковинку аккуратность и внимание к их недугам. А вдруг и Ибрагиму-бею не понравится непривычное толкование?.. Но тот одобрительно сказал: - А может, так оно и лучше, что ты не повторяешь старые толкования, не думая. Мне как-то даже полегчало на душе. Хотя вот бы все наши смеялись, если б узнали! - Никто не узнает, Ибрагим-бей. Лекарь обязан хранить в тайне всё, что услышал от тех, кто ему доверился. И я этой клятвы не нарушу, - пообещал Заганос. «Нет, не совпадение…» - подумал он, догадываясь: о страшных снах слышит далеко не в последний раз. И уже второй человек говорит ему, что от разговора о пережитом становится легче… почему? В больницах людей, страдающих душевными болезнями, лечили мудрыми беседами о вере, о бессмертной душе. Но этим занимались умудренные жизнью ученые, и Ферхад-эфенди, например, даже не всем ученикам разрешал присутствовать при таких встречах. Хирургу-то главное спасти тело своего больного, а не размышлять над всякими тонкостями! Заганос прекрасно понимал, как далеко ему до тех мудрецов. Что он мог сказать людям, видевшим в жизни намного больше? Среди людей, которые видели так много боли и страха. Заганос помнил слезы Али о погибшей любимой, помнил тоску Демира о потерянной семье, и даже сейчас Ибрагим-бей, такой казалось умиротворенный и спокойный – оказывается, тревожится, что его дети узнают ужасы войны. Заганос не знал, где ему находить слова для этих людей, но они всегда словно приходили сами, как открывалось ему когда-то раньше понимание решение тех самых математических задач.