Разными дорогами

Заганос ни с кем не делился своими размышлениями и сомнениями, и даже никому не говорил, что пытался по-своему толковать сны. Но со временем Ибрагим-бей оказался не единственным, кто приходил к нему с просьбой объяснить видение. Бывало, когда янычары собирались по вечерам во дворе, чтобы отдохнуть и поболтать, кто-нибудь заводил разговор о снах и в шутку просил: «Эй, птичка, растолкуй, что мне привиделось, поведай всю правду!». Услышав такое, Заганос настораживался. В орте уже был признанный знаток всяких мистических тонкостей – Атешли Камиль [1], родом франк [2], который умел гадать на картах и составлять гороскопы. Переходить ему дорогу не очень хотелось. Камиль служил не так уж долго, всего четвертый год, но, поговаривали, едва его приняли в орту, признанные вожаки зареклись с ним связываться. Норов – не приведи Аллах! «Огненным» его прозвали не только за невероятно яркий рыжий цвет волос, напоминающий пламя, но и за вспыльчивый характер. И с виду парень вроде не высок и не силач, но когда злился, то не уступал лучшим борцам в орте. Заганос тоже старался обходить Атешли стороной, хоть тот к первогодкам относился совершенно равнодушно. Просто у таких, как Хасан или Батур, все намерения были на лице написаны. А этот… далеко не прост. Нет, лучше и не соревноваться с ним в его любимом деле. Кто знает, как Камиль, время от времени даже подрабатывающий гаданием на картах[3], мог воспринять толкования снов Заганоса, и какие неприятности могли ждать того, кого Камиль сочтет своим соперником. К тому же Заганос мало искал славы, скорее искренне хотел помочь… Но настоящая искренность возможна не в шумной толпе орты, а только наедине. Да только попробуй переубедить людей, которые уже нашли себе развлечение, способное сделать их однообразную жизнь хоть чуть-чуть интереснее! И Заганос толковал сны, делая вид, что не замечает настороженного взгляда Камиля, похожего на взгляд лисы, чующей опасность. Но, по счастью, много больше оказывалось тех, кто заводили разговор о снах тайком, воспользовавшись передышкой во время ночной стражи, или по пути из дозора. И Заганос понимал, почему: ни один воин, уже признанный всеми как храбрец и знаток военного мастерства, не признается, что помнит не только радость побед и звон золота из казны побежденного города, а и гибель товарищей, голод, холод, боль от ран, страх быть убитым. Не в привычках янычар было - вспоминать и о прошлом до войска, о родине, о семье… слухи, которые, как помнил Заганос, часто обсуждались вечерами в ученической спальне, были правдивы – многие наставники, не такие милосердные, как Касим-бей, жестоко наказывали огланов за разговоры о родной земле, маминых объятиях, братьях и сестрах. У раба султана, у правоверного воина не должно быть иного отца, кроме командира, иных братьев, кроме тех, с кем он вместе служит, и иного имени, чем данное здесь, в Константинополе-Стамбуле. Прочее следовало забыть. Да только оставались те, кто не забывали. Али помнил, что когда-то был Андреем из Московии, а Ибрагим – что был Иоанном из рыбацкой деревушки в Греции. Конечно, все они понимали: пути обратно уже нет. Вряд ли кто-либо из них отважился бы предать воинское братство и бежать к неверным… и все же прошлое оставалось подобным старой ране, которая зажила, но нет-нет, да и напомнит о себе. Во всех снах и воспоминаниях было кое-что общее. Это встречалось довольно часто, и не только потому, что все воины пережили разлуку с семьей и прошли через одни и те же испытания. Что-то еще объединяло их… То, как об этом рассказывали. Сдавленный, хриплый от волнения голос, взгляд куда-то в сторону. Плечи, опущенные, будто под непосильным гнетом. Попытки отрицать волнение и сомнения: «нет, ты не подумай, что я боюсь или переживаю, это так просто, от усталости». ~ Чем больше Заганос слушал, тем больше задумывался: как всё это истолковать, свести в систему? И, бывало, по ночам притворялся, что спит, а на самом деле в который уже раз обдумывал то, что слышал, неразгаданная загадка мучила пульсирующей болью в висках. Он всегда без труда запоминал подробно изученное и разложенное по полочкам другими – а собственные догадки, в которых белых пятен пока было больше, чем несомненной связи причины и следствия, хотелось для начала изложить письменно. Но как? Заганос пока не хотел, чтобы о его попытках кто-либо узнал. Вдруг не получится? Вдруг он на ложном пути? И это же просто смешно, чтобы вчерашний ученик осмелился исследовать то, чего не касались признанные мудрецы! Еще и Кюбат может донести ода-баши, и прибавить от себя что-нибудь такое, что Муса-бей разгневается. Конечно, на заработки Камиля ода-баши всегда смотрел сквозь пальцы, но то другое, привычное – франк просто вертелся, как умел. Научные изыскания же – не слишком ли смело для простого янычара! Но желание понимать и изучать, видно слишком засело в нем, и обучение у Касима-бея и Мурада-челеби, лишь укрепили эту его страсть. Заганос придумал собственное письмо – систему обозначений на основе рисунков из мечетей и тех языков, которыми он хоть как-то владел. Как-то раз, вернувшись с дневной стражи, он, несмотря на усталость, спрятался в лекарской каморке, значками записывая свои предположения. И так увлекся, что не сразу оглянулся, когда дверь открылась, и зашел Камиль, сдавленно шипя от боли: - Ищу-ищу тебя, а ты вот где. Меня так в бою зацепило… настойки не надо, я уже вина хлебнул. - Ну, хорошо. Садись, - Заганос помог ему снять доломан [4] и рубашки. Любовь Камиля к щегольству отчасти его спасла. Даже в теплые, погожие весенние дни он надевал несколько рубашек разного цвета и покроя, так, чтобы в разрезах проглядывала ткань, и носил плотный кафтан или доломан с мехом и украшениями из металла. Благодаря этому рана оказалась не такой глубокой - только рукав нижней рубашки пропитался кровью – но все равно обработать и зашить было необходимо. Заганос сосредоточенно работал, хмурясь: рана чуть-чуть задевала старый, грубо и криво зашитый рубец. - Потерпи, Камиль, дальше будет легче. - Да что ты нянчишься со мной, как с бабой! – вспылил парень. – Может у тебя руки и из правильного места растут, но как же ты меня бесишь своим тю-тю и сю-сю. Ну порезали меня, зашей хоть как-то и отпусти. В прошлый раз меня вообще Якуб шил, это когда Текер-бея в бою ранили. Заганос хотел хмыкнуть что-то вроде «видна рука мастера», но промолчал. Если товарищ помог в беде, некрасиво искать недостатки в его работе. Долго сидеть на месте Камиль не любил, и вскоре начал оглядываться по сторонам. Так и приметил бумагу, которую Заганос не успел спрятать, и, вскочив с места после перевязки, схватил листок с шифрованной записью и спросил: - А это что? Гороскоп, что ли? - Ну что ты, я вовсе не собираюсь в этом с тобой соревноваться, у тебя ведь настоящий дар, - честно сказал Заганос. – И это твой кусок хлеба, я тебе мешать не хочу. - Какие мы благородные! – насмешливо воскликнул Камиль, будто намекая, что в их орте мало кому пришло бы в голову думать о благе товарища по полку. - Не хочешь мне верить, и не надо, - с притворной легкостью ответил Заганос, лихорадочно размышляя, с кем первым Камиль поделится своей находкой, и как быть тогда. Но Камиль насмешливо скривил губы. - Ага, тогда, значит, ты влюбился, и стишки пишешь своей прекрасной пери! [5] Интересно, что за язык такой? - Русинский, - быстро сказал Заганос, подумав, что легко отделался. Всё равно в этом никто не смог бы его опровергнуть: большинство янычар грамоте научились уже в Турции. Камиль отбросил листок в сторону и сделал вид уставшего, умудренного знатока жизни и женщин: - Любить баб – это зло. А еще большее зло вмешиваться, когда глупые ишаки дерутся из-за бабы и весь трактир на уши ставят. Все эти красотки монеты и побрякушки ценят больше, чем поэзию. Но ты не печалься, вот будет поход, возьмем какую-нибудь крепость, и всех девиц перепробуем. Особенно в монастырь ворваться хорошо. Выбор лучше, чем в веселом доме, тела свежее. Есть, конечно, чересчур уж набожные и невинные, но попадаются та-а-кие горячие штучки! Была у меня одна такая, что мы творили, тебе и не снилось. - Кажется, ты выпил вина больше, чем следовало, - огрызнулся Заганос. – Иди, отдохни, и постарайся поберечься, пока не заживет. - Слышишь, ты, не учи меня жить. Или в лоб получить хочешь? – тут же взвился рыжий. - Ничего я не хочу. Я хочу перекусить и хоть чуть-чуть прилечь. Не тронь меня, и я тебя не трону. - Да ну тебя… ничего ты в жизни не понимаешь. КОММЕНТАРИИ: [1] ateşli (турецк.) – огненный [2] общее название иностранцев-европейцев (в основном французов, итальянцев) [3] по мере того, как строгость ограничений, касающихся янычар, уменьшалась, многие янычары начинали тайно, а потом и более открыто, в свободное от войны и учений время заводить гешефт на стороне. Обычно такой подработкой были ремесла или торговля. Но почему бы и не предположить не столь распространенные виды заработка )). Во все времена встречаются изобретательные умы, способные делать деньги из ничего )). [4] доломан у турков того времени – куртка с длинными рукавами, часто делались фальшивые рукава, отороченные мехом и всячески украшенные. Более известный европейскому человеку гусарский доломан – уже поздняя, укороченная и упрощенная вариация фасона, которую распространили венгерские гусары («венгерка»). [5] пери – фантастическое существо восточной мифологии, необыкновенно красивая девушка.