Разными дорогами

В неярком, колеблющемся свете факелов фигуры четырех неверных казались еще более мощными и устрашающими. Заганос ловко избегал ударов, ятаган в его руке мелькал, как молния – но пока ему удалось лишь слегка зацепить нескольких противников. Сомнительный успех: он не вывел их из боя, а только разозлил еще больше. Пожалуй, сейчас лучше всего было бы отступить, скрыться и надеяться догнать Якуба и Аслана. И почему он не послушался Якуба, сказавшего, что это самое последнее дело – влезать, когда возле публичного дома в квартале гяуров начинается драка? Якуб ведь предупреждал: «Наше дело – защищать порядочных людей и следить, чтобы франки не причиняли вреда правоверным. А если неверные между собой не поделили шлюху, нам до этого что? Ну, можем показаться, для виду, чтобы поостереглись на улице морды друг другу бить. А в веселом доме вышибала есть, вот пусть свой хлеб и отрабатывает!». Но в тот миг, когда Заганос услышал из темного переулка душераздирающий женский крик и плач, спокойно воспринять равнодушные слова старшего он не смог. Якуб на это лишь пожал плечами: «Если тебе бабу жалко, так и быть, глянь, что там. Авось даст бесплатно. А мне хождения по ночам по этим гяурским выселкам уже во где сидят!». Похоже, вмешиваться в драку в публичном доме, в котором наверняка сцепилось только несколько неверных, ему не хотелось: местной охраны хватит. Вот Заганос и поспешил один, пожалел женщину. Но оказалось, что несчастную избивали сразу четверо мужчин. Когда Заганос вмешался, девушка смогла сбежать, но бой завязался не шуточный. Неверные похоже никак не хотели простить Заганосу, что он лишил их развлечения. Неожиданно послышались тяжелая поступь воинов, громкий лай собак и свист кнута. Неверные закричали от боли, непристойно бранясь, и пустились бежать – ведь секбанов было четверо, а пять вооруженных воинов, совсем не тот расклад, что один юнец против целой компании. - Парень, как же ты от своих отстал? – хриплым голосом спросил старший в отряде. - Да так… случайно… - тяжело дыша, выдохнул Заганос. И тут к нему поспешил другой секбан, обнял, похлопал по плечу. - Заганос! Я даже не думал, что вот так вот, увижу тебя… наверно, сам Аллах меня привел… - Демир! – Заганос обнял друга в ответ, даже не думая о том, что на них смотрят. Да и что такого? Они выросли вместе… и уже два с лишним месяца не виделись. – Как ты-то здесь оказался? - Мы просто собирались пройти дорогой покороче до постоялого двора, услышали шум, увидели, что на нашего напали. Птаха моя, что же ты так, неосторожно, один, без товарищей? Заганос молчал. Ему просто не верилось в такое счастье – что Деми рядом, обнимает его, как прежде… и горько было от того, что сейчас им снова придется идти каждый к своим. - Что, Демир, это твой приятель? – спросил тот самый секбан, который казался старшим и главным. - Да, Юсуф-бей, мы в одной орте учились. - А, так это тот самый парень, о котором ты нам все уши прожужжал, какой он умный, ловкий в бою, какой хороший лекарь и вообще, если бы у него еще и душа лежала к собакам, то служил бы у нас, и ему цены бы не было! – Юсуф-бей добродушно усмехнулся. – Которой дорогой ты должен был со своими идти, птенец? - До улицы ткачей… вдруг еще успею догнать, хотя, вряд ли… Заганос надеялся, что в полутьме не видно, как сильно он смутился. Оказывается, Деми рассказывал о нем своим новым приятелям! И, похоже, к этому отнеслись спокойно, без злых насмешек. Попробовал бы в его нынешней орте кто так хвалить друга, уже считали бы не просто друзьями. И неизвестно, что из этого бы вышло. - Идем тогда. Вдруг успеешь. Утро близится, все уже успели находиться за ночь. Моя бы воля, я бы вот таких молоденьких, как вы с Демиром, вообще ставил бы только в дневную стражу. А то молодо-зелено… - степенно сказал Юсуф-бей. – В таком возрасте легко ввязаться, куда не следует. - Я… я просто… - начал было Заганос, но секбан успокоил его: - Да не оправдывайся. Я сам, когда был новичком, находил немало приключений на свою голову. Потому и говорю, что не ставил бы юнцов в ночную и вообще попридержал бы, дал бы еще поучиться и стать на крыло. Да только говорят, на границах что-то опять неладно. Приходится ко всему быть готовым. По дороге они все вместе переговаривались о том, о сём – кто где бывал в карауле, в каких кварталах спокойно, а где приходится потрудиться до седьмого пота, что слышно в городе, что рассказывают купцы из провинций. И эти спокойные разговоры были так непохожи на те, которых Заганос наслушался в своей орте. Да и старшие относились к новичкам по-другому. Даже становилось немного обидно: «почему они могут, а наши нет?». Но уже то хорошо, что Демира не обижают… и Заганос больше молчал, слушая других – когда Деми держал его за руку, как раньше, всё остальное становилось уже неважным. - Я вот что подумал, ты бы мог зайти к нам попозже, когда выспишься после стражи. Посмотрел бы на щенков акбашей [1]. Новый приплод очень удачный получился, все крупные, здоровые, вырастут сильными. Когда они маленькие, они такие славные… - с восторгом говорил Демир. - Если у меня с ночи все вернутся невредимыми, можно, - уклончиво ответил Заганос, боясь обнадежить понапрасну. Сколько раз уже бывало, что после стражи ему еще приходилось заниматься больными. Да и пойти куда-нибудь в свободное время новичку было не так легко: сами старшие спокойно уходили к женщинам, в чайхану или кофейню, или повидать приятелей из других казарм, но при этом вечно находили какое-нибудь дело для первогодков. А еще ему казалось, что если он согласится сразу и не скроет радости, все догадаются об их с Деми тайне. Заганос был уверен, что узнай кто о его мыслях, о том, что он чувствует, когда Демир вот так запросто идет с ним рядом – быть беде. Демир чуть сильнее сжал его ладонь в своей, как раньше, когда таким образом уговаривал не спорить, намекая, что скажет больше наедине. …Юсуф-бей оказался прав, Якуба и Аслана они встретили чуть позже, те как раз остановились отдохнуть и покурить. - Ну что, птичка, как там баба? – спросил Якуб. – Дала хоть? - Сбежала. - Потому что ты растяпа, всё у тебя не как у людей, я б на твоем месте не зевал, - проворчал Якуб, но тут же потерял к такой «неудаче» всякий интерес. – О, кого я вижу! Юсуф! Какие люди в наших окрестностях. Что, тебя тоже заставили ходить в дозор с малышней? - Да я сам согласился, - сказал секбан. – Надо их учить. Вдруг война… - Ага, персы еще долго не забудут, как мы им вставили три года назад! – Якуб радостно захохотал. – Здорово дали жару. Правда, наш Камиль слышал, будто в Европе тоже что-то замышляют. Так что, может, снова с австрийцами повоюем. - Тут даже не знаешь, кому верить, - хмыкнул Юсуф-бей. – С другой стороны, много ли франки смогут выставить людей против нас? У них ведь там свои своих за веру режут только так [2]. Может и не хватить наемников-то. - На всё воля Аллаха. Но хорошо было бы в поход, достали уже эти караулы, эти мещане с суетой из-за ерунды, - Якуб снова затянулся трубкой. – На пожаре дело делать невозможно, вечно какой-то баран лезет под руку. Я в предыдущий раз так навернулся, думал, надолго из строя выйду. Ничего, обошлось. Небо понемногу светлело. Наступало утро. Издалека, с высоких минаретов, доносились голоса муэдзинов, провозглашающих призыв к утренней молитве: «Аллах велик! Нет божества, более достойного поклонения, чем Аллах!». [3] Мирские, суетные разговоры прервались на полуслове. Янычары шепотом повторяли молитву. Но, даже повторяя святые слова, Заганос не выпустил ладонь Демира из своей. Не отпускать его руку – было правильно, Заганос верил: то, что их связывало с Демиром было для них обоих не менее свято, чем вера и молитва, и вновь расстаться, уйти каждому со своими товарищами было больно * После такой желанной и такой мимолетной встречи возвращаться в казарму было всё равно, что рухнуть с небес на землю. Снова топот сапог, ссоры, непристойные разговоры – и сплетни о возможной грядущей войне. Заганос в глубине души побаивался будущего похода. Не из-за себя. Демиру трудно придется на войне, особенно, если сражаться придется с христианами. Он не сможет пойти против тех, кого до сих пор еще считает своими… Сон лишь ненадолго заглушал эту тревогу. И почему-то выбросить из головы тяжелые мысли Заганос не мог даже тогда, когда, выспавшись, снова заботился о стариках и слушал их воспоминания о прежних правителях и прежних походах. Иногда ему было непонятно: скрывают ли старшие янычары от младших товарищей то страшное, что пережили на службе, или и правда, помнят только хорошее – богатую добычу, красивых пленниц, награды за доблесть, похвалу аги [4] и то, как однажды посчастливилось увидеть падишаха совсем близко. Должно быть, со временем горести забываются и человек, для которого походы остались в прошлом, которого сейчас почитают и окружают заботой, верит в красивую сказку. А на самом деле забота нужна не только воинам, отслужившим свое. Когда Заганос обмолвился, что во время ночного дежурства случайно столкнулся с секбанами, один из стариков вспомнил, как хотел повидать своего давнего приятеля, отурака из той же орты. - Проведешь меня к ним? – с надеждой спросил Явуз-бей. – Вот бы увидеться с Хаканом, повспоминать, какими мы были в молодости, как воевали в прошлые времена… молодыми мы всё время пытались подгадать, чтоб увидеться, поговорить, посидеть в мейхане. А теперь года не те, ноги почти не держат. - Конечно, проведу, побуду с вами, сколько надо, - согласился Заганос. – Если б вы раньше сказали, Явуз-бей, я бы в любую свободную минуту сразу же… Старик усмехнулся, и в этот миг даже взгляд его поменялся, сверкнул озорной зеленоватой искоркой. - Да я просто присматривался к тебе. Знаешь, Текер почему-то не очень любил, когда наши дружили с янычарами из других орт. Видно, потому, что он не сразу начал служить у нас, а прежде был простым воином, даже не лекарем, и в те времена приходилось очень тяжело. Учился сам, как мог, чему у знающих людей, чему на своих ошибках, и много через что прошел, пока его перевели к нам. Но, понятное дело, так просто это ему не прошло. - Говорят, сейчас почтенному Текеру-бею живется хорошо, и дай Аллах… - ответил Заганос. - Дай Аллах. - охотно согласился Явуз-бей, тоже видно не желая больше говорить о судьбе бывшего лекаря, каким бы тот ни был. - Значит, ты пойдешь к торговцу, купишь вина, и себе сладостей возьми, даже не думай отказываться, сколько ты трудишься, не грех чуть-чуть подсластить себе жизнь!.. и пойдем, навестим Хакана. * Казармы секбанов строились в отдалении от всех остальных: для них отводилось больше места, ведь нужны были и постройки для животных, и тренировочные площадки. И все же для юноши дорога долгой бы не была. Но Явуз-бей ходил еле-еле, время от времени останавливаясь перевести дыхание. Для него и такая маленькая прогулка превратилась в трудное путешествие, и Заганос с жалостью подумал о том, как мало радостей в жизни старого воина, и их будет становиться всё меньше и меньше. Наконец лай собак, поначалу доносившийся издалека, стал всё громче, и вот уже совсем близко были высокие ворота, у которых стояла стража. - О, «орлы» к нам пожаловали, - сказал один из стражников, увидев знак орты на доломанах янычар. - Что вас к нам привело? - Пришел старого друга проведать, - ответил Явуз-бей. – А этот птенец меня сопровождает, я-то уже один далеко ходить остерегаюсь. - Да, бейэфенди, время никого не щадит. Позову сейчас кого-нибудь провести вас, - воин ступил шаг за ворота, глянул во двор и позвал: - Кямран! Иди сюда! Проведи беев к дому для отураков. Высокий мальчишка с густой, растрепанной русой гривой, мигом поспешил на зов, и тут же, увидев гостей, воскликнул: - «Орлы», значит! Я о ваших много слышал. Правда, что у вас этой ночью кто-то ввязался в бой один против нескольких неверных? - Кямран! – строго осадил его стражник. – Я что тебя просил? А ты пристаешь к почтенным воинам с вопросами. - Ничего страшного, - спокойно сказал Заганос. – А ночь и правда не очень спокойная выдалась. Но бывало и хуже. Ему вроде было и приятно восхищение этого молодого секбана и хотелось даже похвалиться, что это был он, и в то же время… было неловко и стыдно. Не помоги ему отряд Демира, неизвестно, чем бы все кончилось. А еще Заганос точно знал, что поступить иначе, несмотря на все слова Якуба, не смог бы – ему до сих пор было жалко вспоминать ту несчастную женщину. Заганос не знал, был ли он героем, что бросился к ней... и потому ему совсем не хотелось об этом говорить. * У секбанов самые старшие воины жили в небольшом отдельном доме, по двое-трое в спальне, но Хакан-бей даже среди отураков был самым старшим, ему аж семьдесят пять лет исполнилось, до таких годов редко кто из янычар доживал. Тех, кто помнил осаду Буды и поход в Судан [5], осталось всего несколько человек на многочисленную армию, и на них смотрели, будто на героев из легенд. Потому, из уважения к возрасту и подвигам, Хакану-бею выделили отдельную комнату - в казарме это считалось роскошью. - Хакан-эфенди, вас пришли навестить… - с почтением сказал Кямран, постучав в дверь комнаты старого воина. - Малыш, сколько тебе говорить, не называй меня эфенди, я же не ученый мудрец! – хрипло отозвался тот. – Сейчас-сейчас. Можешь идти. Время и войны не пощадили Хакана-бея. Он с трудом поднялся и вышел навстречу гостям. Его лицо было изуродовано следами ожогов, его руки с грубыми шрамами напоминали узловатые ветки дерева. Но, увидев Явуза-бея, он поспешил, сколько мог. - Явуз! Я уж и не ждал, что еще увижу тебя, Бродяга! - А ты что думал? Я не раскисаю, я еще ого-го, - гордо сказал Явуз, пытаясь распрямить плечи. - Как же, «ого-го». Без помощника, небось, не добрался бы? Да, не те мы уже, не те… ох, часто я вспоминаю, как ты сбегал в город, когда ода-баши запрещал… и как ты в австрийских походах на самые высокие башни забирался, и на все крыши лазил… эх! Явуз засмеялся. - А знаешь, как я сейчас по высоте тоскую? Каждую ночь те башни и крыши снятся… слушай, давай отпустим птенчика? Пусть погуляет, со своими приятелями увидится, а мы покурим и поговорим о своем. На «птенчика» Заганос не обиделся – он понимал, что и в самом деле кажется еще ребенком воинам, которые пережили столько великих битв. Да и, может быть, им хотелось вспомнить что-то, очень важное для них, и кто-то еще был бы лишний? Заганос уже успел понять, что у каждого есть радости и горести, о которых может узнать только самый-самый близкий человек. И потому он пообещал старикам наведаться к ним попозже, а сам пошел искать Демира. К тому же ведь именно с этой тайной надеждой он и пошел проводить Явуза-бея к секбанам. Во дворе янычары, сменившиеся с караула, сидели и чистили оружие, или курили, или просто отдыхали – точно так же, как в орте «орлов». Но здесь не было слышно той ругани и грубых разговоров о женщинах, и старшие не гоняли первогодков, будто прислугу. Юноши спокойно занимались каждый своим делом. Целая компания собралась возле парня, который рассказывал историю о приключениях путешественника. И когда Заганос спросил о Демире, никто не стал смеяться, спрашивать, зачем пришел и принес ли вино, или напрашиваться выпить за компанию. Просто сказали: «Видишь, вон там, псарни? Тебе нужна вторая, с белой полосой на двери, акбаши там. Твой приятель всё время за ними смотрит». Подойдя к пристройке, о которой ему говорили, Заганос постучал в дверь, позвал Демира, и тот сразу же выглянул и, взяв его за руку, потянул за собой. - Ты пришел! Отпустили всё-таки! – и, когда они зашли, закрыл дверь на крючок. - Повезло… просто у одного из наших отураков здесь есть давний друг, вот я и пошел провести. Демир улыбнулся: - Ну, наши дедушки долго могут говорить, это они любят. Так что нам спешить некуда. Это «дедушки» звучало совсем по-домашнему. Товарищи Заганоса говорили о стариках совсем по-другому: вроде бы и обращались к ним с почтением, но без тепла, в их оду [6] старались заходить пореже, а между собой могли и поворчать: «От этого старческого скрипа уже оскома на зубах! Погода не такая, ноги ломит, спина ноет, мы им не такие, раньше молодежь была трудолюбивее и послушнее, и даже, прости господи, падишах им не такой, конечно, при прежних султанах всё было лучше!». Разница в обращение друг с другом чувствовалось тут во всем. И даже вызывала легкую зависть. Хотя стоило Заганосу представить Демира в обстановке их орты, как становилось тошно. Уж лучше разлучиться, чем… Там насмешки преследовали бы их, не давая жизни, и точно дошло бы до беды. А в этом спокойном и большом царстве, где даже о войне не думалось... Лучше места для Демира не было. - Я тоже столько всего хотел тебе рассказать, - тихо сказал Заганос, хотя даже не знал, с чего начать, и не забудет ли он что-то из того, чем он так мечтал поделиться с Деми. Все мысли путались от всего лишь невинного прикосновения, от ласкового голоса… - Расскажешь. Мы тут одни. Люблю здесь посидеть, тут так тихо, спокойно… и щенки милые такие… у них недавно глазки открылись, почти у всех в срок, только одному пришлось промывать [7]. Вот он, смотри, идет к нам. Деми сиял от счастья. Ему здесь было хорошо, он был занят тем делом, которое давно было ему по душе. Собаки, лежавшие на подстилках, расстеленных на полу, укрытом толстым слоем травы, и кормившие щенков, напоминали огромные белые пушистые облачка. Только несколько из них настороженно подняли головы и шевельнули ушами, поглядывая на чужака, но успокоились, когда Демир тихо сказал: «Лежать. Свой». Крупный щенок неуклюже ковылял на коротких лапках, пытаясь дойти до двери, но Демир поймал его, взял на руки. - Такой шустрый, вечно пытается сбежать, потому я дверь и закрываю. А то еще влезет, куда нельзя. Погладь, пока они еще маленькие, можно. Знаешь, что я слышал? Говорят, в некоторых землях люди используют собак, чтобы искать тех, кто заблудился в горах [8]. Я вот думал, а можно ли натаскивать акбашей искать людей, которые заблудились во время привала или после боя… скольких так получилось бы спасти! - Хорошо было бы, если б получилось! – согласился Заганос, почесывая щенка за ушком. Чувствовать под пальцами мягкую шерстку было так приятно. Щенок лизнул его руку шершавым языком. Щекотно… Глядя на друга, Заганос испытывал столько нежности, ему до боли хотелось снова поцеловать его, почувствовать в своих объятьях его тело, ощутить прикосновение его пальцев к собственной коже… Заганос даже немного завидовал щенку, которого Демир так бережно поднял на руки. - Халил-бей сказал мне, с десяток для начала можно попробовать натаскать только на поиск. Я уже присматриваюсь. И Кямран будет мне помогать. Если б еще тебя к нам!- мечтательно сказал Деми и с беспокойством спросил: - Птаха моя, как там тебе в твоей орте живется? Не обижают? Ты так похудел, и глаза такие грустные… Заганос отвел взгляд. Сейчас, когда Демир ласково с ним говорил, скрывать всё, что тяжким камнем лежало на душе, было намного труднее. В орте он мог изображать равнодушие или улыбаться всем назло – а теперь просто не хватало сил притворяться. И, когда он гладил маленького акбаша, в горле застревал комок. Доверчивость и тепло… почему животные могут это дать, а люди нет?.. И он какое-то время молчал, но все же уклончиво ответил: - Да просто работы много… то ночная стража, то кто-то раненный из караула придет или на пожаре обожжется… это всё привычно, для того меня и учили. - Что-то ты недоговариваешь, - Демир аккуратно опустил на пол щенка, который начал вырываться из рук, спеша еще побегать. – Ты ведь можешь мне сказать всё, как есть. - Сначала я и правда, не сильно понравился старшим, просто они к прежнему лекарю очень привыкли. Но это пустое, сейчас уже легче, - спокойно ответил Заганос и, обняв Деми, прошептал: - Я просто так сильно скучал по тебе… без тебя всё не то… - Сонце моє… щастя моє… Демир держал его в объятиях, медленно проводил ладонями по спине, нахмурился – ткань доломана была слишком плотной, - и, увлекая Заганоса за собой в дальний угол псарни, тихо сказал: - Там краще. В углу лежали мешки то ли с травой, то ли с соломой – видимо, для того, чтобы покрывать пол. Парни сбросили доломаны и шапки и сели, снова прижавшись друг к другу. Заганос обнимал Деми, как когда-то, но теперь… теперь всё было по-другому, сердце билось быстро-быстро, по всему телу пробегала жаркая волна, и он неуверенно еще, осторожно, скользнул ладонью под рубашку Деми, глубоко вздохнул, касаясь легко-легко. - Ах, - Демир вздрогнул, закрыл глаза, обнял Заганоса и прижался губами к его губам. Как тогда, в последнюю ночь перед распределением. Запах травы и молока, и еще чего-то неуловимого, но приятного. Тепло… хорошо… сладкая дрожь, робкие ласки, и прерывать поцелуй никак не хотелось, и всё на свете переставало существовать. Заганос только на миг отстранился, глубоко вздыхая, и снова поцеловал Деми, расстегнул его рубашку и коснулся губами тонкого-тонкого, едва заметного шрама на плече. Но тут где-то совсем недалеко послышались шаги, и Заганос остановился, поднял голову, прислушиваясь. - Не бойся, я же закрыл дверь, - Демир поймал его за руку, сжал его ладонь в своей. Шаги вскоре стихли, но тот жар уже схлынул, сменяясь страхом. - Нет, я не должен был так делать, - виновато сказал Заганос, отодвинувшись от него. – А если догадаются? Если узнают… о нас с тобой? - Я всё равно не могу по-другому! – Демир упрямо помотал головой. – Знаешь, здесь надо мной не смеются, как раньше огланы смеялись… у меня есть дело по душе… ода-баши обещал даже, что после первого похода поговорит насчет меня с одним пашой, очень богатым, может, тот согласится заплатить деньги, чтобы забрать меня в егери… не знаю, получится ли, но хоть попытаться можно… но всё равно, без тебя такая тоска берет, иногда ничего мне не мило. - Потерпи… я постараюсь приходить, когда смогу… а потом… может, после похода что-то изменится, может, я смогу хоть комнату снять, хоть в самом бедном квартале, хоть где-нибудь, главное, свой угол, - уговаривал Заганос. – Чтобы мы были только вдвоем. - А потом ты станешь великим воином или великим лекарем, или и то и другое, - Демир снова подвинулся ближе и обнял его. – У тебя обязательно получится… и мы правда будем только вдвоем. Заганос склонил голову ему на плечо. Мечты… Правда же была в том, что таиться им придется всегда. Даже если они разбогатеют и прославятся на войне. После всего, услышанного от старших товарищей, Заганос слишком хорошо это понимал. Изнасиловать пленного считалось в порядке вещей, содержать гарем из рабов или покупать красивых юношей на ночь – тоже, так поступали многие богатые воины. А вот любить равного – такое никто не понял бы, такое осудили бы, даже если бы подобный смельчак был богачом из богачей и самым лучшим воином. Камиль как-то рассказывал об одном тимариоте [9], который полюбил мужчину. Когда об этом узнали родственники, то убили обоих. Но разве нельзя просто помечтать, понадеяться на чудо?.. Особенно здесь в тепле и покое, среди приятного запаха травы, в маленьком уголке, где от всего мира остались только Заганос и Демир, только их прикосновения и объятия… * Когда Демира позвал кто-то из товарищей по орте, он быстро поднялся, отряхнул шапку и доломан… на слова уже не было сил. Заганос молча вышел вслед за другом и направился к дому для отураков. Старики сидели на скамье под деревом. Явуз-бей курил трубку. Иссохшая, искореженная, с культями вместо двух последних пальцев рука Хакана-бея лежала на его плече. Они застыли почти неподвижно, и казалось, что если бы кто заставил их отодвинуться друг от друга, они рассыпались бы в прах. - О, явился наш птенец, - усмехнулся Явуз-бей, выдохнув дым. – Пора нам, наверное. - Ты приходи еще, Бродяга. И только не вздумай говорить, что ноги не держат, - Хакан-бей на прощание похлопал его по спине. – А может, я и сам приползу. Какие мои годы! КОММЕНТАРИИ: [1] акбаш – старинная турецкая сторожевая порода собак, отличается крупными размерами и чисто белым окрасом. [2] в описываемое время в Европе длились религиозные войны между католиками и протестантами. [3] муэдзин – служитель мусульманского храма, читающий призыв к молитве. [4] ага – главнокомандующий янычар [5] упоминаются кампании Сулеймана Великого: взятие Буды (1541), завоевание Судана (1555-1557); в описываемое время, да и во многие последующие десятилетия, правление Сулеймана Великого воспринималось как «золотой век». [6] ода – общая спальня/большая комната [7] иногда, если у щенка глазки не открываются в срок, их промывают чуть теплой водой. [8] в Европе целенаправленное использование собак для поиска и спасения людей зародилось в монастырях, находящихся в горных местностях, +/- в описываемом таймлайне. [9] тимариот – феодал, управляющий земельным наделом (тимаром) и обязанный во время войны участвовать в военных действиях и предоставлять определенное число конных воинов, зависящее от размера и дохода владения. Понятие тимариота/тимара не равнялось сословной дворянской аристократии в Европе: сын мог унаследовать права и обязанности отца, но не всегда. В описываемое время активно применялась практика ротации, когда время от времени сипахи должны были возвращать свои тимары государству. Система наследственных владений – чифтликов – возникла примерно к 18 веку и продержалась до конца существования Османской империи.