Разными дорогами

Начало лета принесло тревожные вести. Ходили слухи, что австрийцы нападают на приграничные деревни, принадлежащие османам, и даже осаждают крепости. В трактирах то и дело собирались воины, курили, пили кофе и возмущенно говорили о том, что пора бы показать этим гяурам, чей правитель повелевает половиной мира и чья армия могущественнее. Те же разговоры велись и в казармах янычар. Все вспоминали прежние походы и ждали: вот-вот будет объявлен сбор на священную войну. Заганос не знал, хочет ли на войну, или надеется, что слухи о джихаде [1] окажутся неправдой. Когда он толковал сны, то слышал от старших воинов много такого, о чем думал с волнением – «Справлюсь ли я? Выдержу ли?». А больше всего он беспокоился не о себе. Каким будет этот поход для Демира? Вот если бы всё закончилось, и если бы у ода-баши секбанов получилось договориться с тем вельможей! Деми больше подошла бы мирная, спокойная и размеренная жизнь, где не нужно каждый день доказывать свое превосходство и показывать силу, не нужно убивать. А в орте янычары, вернувшись из караула, шутили так, будто война – всего лишь веселая прогулка, и даже о смерти говорили со смехом. Батур, вспоминая бои с персами, ржал: - Жаль, не вышло поиграть головами врагов в исфаганский конный мяч! [2] А головы-то летели, будь здоров, - и даже о гибели друзей он говорил как-то вскользь, будто это было вовсе неважно: - Если б дервиши не запрещали, я точно нассал бы в черепа тех ублюдков, к которым Эрдоган попал в плен... на десятый день персы тело подбросили. И так изуродовали, что его узнали только по татуировке на хозяйстве! Как он мог так говорить о друге, которого прежде вспоминал совсем по-другому – какой верный был товарищ и храбрый воин… Заганос делал вид, что читает свиток по медицине [3], но с трудом мог сосредоточиться на строках. Хасан и Камиль спорили о будущей войне и рычали друг на друга, как два злобных волка. Во время дозора они услышали о поражениях турков в боях с неверными, и Камиль всё не мог успокоиться, что падишах до сих пор не велит армии выступать в поход: - Чего, спрашивается, мы ждем?! Только с ума сходим от скуки. Если честно, на границах со Священной Римской Империей [4] давно пора было командиров поменять. Там от половины командующих толку – как от наших стариков и калек. Вот потому неверные на наших и нападают. Эти боснийцы такие бестолковые, а Предоевич-паша [5] самый бестолковый ишак из них всех. Да лучше бы с боснийских семей денег побольше брали, а забирать их детей в янычары, только мучиться со всякими растяпами. Тут Кюбат поднял голову от одежды, которую зашивал, и зло процедил сквозь зубы: - Ты думаешь, попасть в янычары – такая радость? Козырь в игре, да? Знаешь, я вовсе не хотел, чтобы меня забрали из Вишеграда [6] и увезли неведомо куда. Но моего отца никто не спрашивал, а меня тем более. И не смей такое говорить про мой народ. - Твой народ! Ха. Смешно. Все мы здесь один народ, османы. Ну и скажи, плохо тебе живется? Остался бы дома, ходил бы босым и голодным, женился бы, на ком скажут, и пахал бы с утра до ночи, чтоб жену и детей прокормить, - презрительно фыркнул Камиль.– Так что помолчи, когда старшие и умные люди говорят. - Тебя послушать, так ты всё знаешь, и как воевать, и как юнцов воспитывать, и вообще, как жить. Может, тебя сразу в визири, а? – сердито сказал Хасан. – Нашелся тут «старший и умный». - Разве я не прав? - настаивал Камиль. – Или, по-твоему, мы должны тут вариться, как в котле, пока там бьют наших? - Значит, еще не время выступать, раз не велят. Твое счастье, что Муса-бей тебя не слышит!.. - А пусть бы и услышал, что о нем думают, - равнодушно ответил франк. – Он думает, наверно, что раз своим домом живет и дорогую невольницу себе купил, так он лучший командир и ровня санджак-беям [7] … Вот увидишь, когда-нибудь не я буду его приказы выполнять, а он мне кланяться будет! - Не дай Аллах нам такого ода-баши, - чуть слышно проворчал Кюбат. * В городе тоже становилось неспокойно – то на улицах и в трактирах дрались чересчур разозлившиеся друг на друга мещане, поспорив из-за услышанных новостей, то правоверные, срывая злость за поражения османской армии, громили лавки гяуров и евреев. Будто несчастные слуги, рабочие и хозяева мелких лавок были в чем-то виноваты!.. Заганос боялся, что компании разъяренных горожан доберутся и до домов более зажиточных неверных – а вдруг до лавки Герарди дойдут, вдруг Кьяра окажется в опасности? Ведь сеньор Джанфранко еще не вернулся… Возвращаясь из караула, Заганос часто сворачивал в сторону квартала франков, проходил мимо лавки аптекаря. Кьяра выглядывала из окна, взмахивала белым платком – «всё спокойно», бросала птичье перо – «приходи, я буду ждать тебя». И невозможно было устоять, не прийти в свободную ночь. Хоть потом, на рассвете, Заганос жалел о том, что делает: ведь приходил не по любви, а из-за жалости… и плотского желания. И обманывал любимого. Пусть с Демиром он виделся так редко, что времени хватало лишь на несколько слов и пару мимолетных взглядов, даже рассказать о чем-то сокровенном было бы некогда – но быть с женщиной, пусть просто так, без того острого щемящего чувства, с которым он касался Демира, было обманом. Даже не рассказывать об этом было обманом. Но как было рассказать? Заганос знал, из собственных грехов ему не выпутаться: запретная любовь, свидания с чужой женой и хуже их всех - ложь Демиру... Как он дошел до того, что стал лгать единственному, кем по-настоящему дорожил?.. Единственному, кого любил. От тяжелых мыслей, сомнений и страха не было спасения. Куда ни иди, что ни делай – этот груз оставался неизменным. По ночам Заганос не мог спокойно спать, просыпаясь от необъяснимого предчувствия опасности и потом долго не засыпал, вглядываясь в темноту. Однажды, едва он наконец-то провалился в спокойный крепкий сон, его разбудил евнух, который прислуживал старикам. - Заганос-бей, просыпайтесь, идемте… Явузу-бею худо стало… совсем плох… Быстро поднявшись, Заганос пошел за слугой. В общей спальне стариков горели масляные лампы. Не спал никто, все молились о товарище. И Заганос вскоре понял, что оставалось только молиться – против старости и смерти лекарская наука бессильна. Лицо Явуза-бея уже побледнело и заострилось, он хрипло дышал, а его голос был чуть слышен. - Ты успел, птенец, слава Аллаху, - Явуз-бей приподнялся с циновки. - Не бойся так… я сам знаю, мне уже не помочь. Я только попросить тебя хотел… отдай Хакану мой амулет-полумесяц… и скажи ему, что я всегда помнил о нем. Обязательно скажи! Заганос хотел было прибегнуть к спасительной лжи, сказать – «вам скоро станет легче, мы с вами еще пойдем к Хакану-бею»… но старик строго взглянул на него, поймал его за руку и вложил ему в ладонь серебряную подвеску на вылинялой, истертой от времени нити [8]. - Отдай. И скажи. - Да, Явуз-бей. Обещаю, - тихо сказал Заганос. У него сердце сжималось от боли и понимания того, что он сейчас ничем не может помочь, только смириться и выполнить последнюю волю старшего. Казалось, чувствуя приближение смерти, Явуз-бей держался только чтобы передать самое ценное в надежные руки. А сделав это, без сил опустился на постель, закрыл глаза… и неподвижно застыл. Сжимая в ладони прохладный серебряный полумесяц, Заганос едва сдерживался, чтобы не заплакать. И тут он услышал стук палки и деревянной ноги – это Айдин-бей подошел к нему, опустил ладонь ему на плечо и сказал: - Не горюй, сынок. Явуз спокойно ушел, а это самое главное. - Почему меня позвали так поздно?.. – растерянно прошептал Заганос. – Ну почему, почему я раньше ничего не заметил, даже не догадывался… Он лихорадочно вспоминал: неужели что-то упустил, был недостаточно внимателен?.. Но ведь в последний месяц Явуз-бей так бодро держался, и ходил навещать приятелей, и надеялся дождаться молодых янычар из похода и послушать, что там происходит в далеких краях… - Ты и так много для него сделал, он эти месяцы хорошо прожил, друзей повидал, надеялся на что-то. В наши годы только тому и радуешься…. Не горюй, не рви себе сердце. Всех нас Аллах к себе призовет. Вели евнуху принести саван, позови дервиша и помолись, чтобы Всевышний принял Явуза-бея в небесных садах. Но как было не плакать? Заганос привык ко всем старшим, будто к своей семье. Хоть, бывало, уставал выслушивать по сотне раз в день рассказы об одном и том же и жалобы на одно и то же, и сердился иногда на шуточки, «какая слабая пошла нынче молодежь», и всё-таки… А когда он помогал Явузу-бею дойти до казармы секбанов и видел, как радовался этим встречам Хакан-бей, то чувствовал что-то знакомое, слышал что-то близкое и родное в воспоминаниях давних друзей о прошлом. И эта последняя просьба была так важна, ведь если бы Явуз-бей не успел, все его скудные пожитки пошли бы в общую казну [9], и вряд ли кто-то, кроме Заганоса, подумал бы о том, чтобы сообщить Хакану-бею… Дервиш говорил всё то же самое – ангел смерти никого не щадит, и нужно не грустить о смерти правоверного воина, а радоваться, что он теперь в раю. Но эти слова не утешали. Молитва не помогала обрести покой. И все равно до самого рассвета Заганос молился, не ради собственного утешения, а отдавая последнюю дань почтения старшему, которого уважал. А на рассвете в орту явился гонец и возвестил, что османы проиграли бой и сдали крепость Сисак австрийцам, и великий визирь велит армии выступать в поход против неверных. КОММЕНТАРИИ: [1] джихад – священная война. [2] конное поло было изобретено именно персами. [3] На мусульманском востоке книги долгое время были в основном рукописные, несмотря на то что печатные книги уже существовали в странах, граничащих с Османской империей, и у немусульманского населения империи. Причина этого в том, что ислам считал грехом разымать на отдельные литеры священное письмо — арабицу. [4] Священная Римская Империя - государственное образование, существовавшее с 962 по 1806 годы и объединявшее многие территории Европы. В период наивысшего расцвета в состав империи входили: Германия, являвшаяся её ядром, северная и центральная Италия, Нижние Земли, Чехия, а также некоторые регионы Франции. [5] Хасан Предоевич-паша – один из командиров, воевавших с армией австрийских Габсбургов, босниец по рождению. [6] Вишеград – один из самых старых городов в Боснии. [7] санджак-бей – звание, соответствующее европейскому «губернатор провинции». [8] серебряный полумесяц – один из старинных мусульманских оберегов. [9] если умирал янычар, у которого не было семьи, всё его имущество переходило в общую собственность его орты.