Разными дорогами

На рассвете войска собирались у мечети Давут-паши, чтобы выступить в поход [1]. Под громкий барабанный бой и рокот труб шествовали янычары, одетые в новые, роскошные доломаны, вооруженные не только ятаганами, как в мирные дни, а саблями, ружьями и пистолями. Впереди каждой орты шествовали знаменосцы с флагами и до блеска начищенными котлами. Под радостные крики толпы гордо выезжали сипаги на крепких, статных конях. Слышался звонкий стук копыт по вымощенной камнем мостовой, и снова тонул в музыке боевого оркестра и пении муэдзинов, которые молились о победах империи. - Да здравствует падишах Мурад! Да здравствует Коджа Синан-паша! [2] - Долгих лет защитникам истинной веры! Синан-паша гордо выступал на белом коне, покрытом роскошно расшитой попоной. Держался в седле прямо, гордо, несмотря на почтенный возраст. Высокий белый тюрбан, украшенный пером цапли, красовался на седой голове. И зеленый кафтан, и широкий пояс великого визиря были расшиты золотом. Плечи покрывал тяжелый темно-зеленый плащ, отороченный мехом. Визиря янычары приветствовали восторженно, с искренним восхищением. Покорителя Йемена и Туниса в армии уважали. Кто еще способен вести османов к победе, как не он, уже столько раз побеждавший неверных? И почтенные годы Синан-паши казалось не тревожили боевой дух янычар. Старый лев остается львом, тогда как заяц ни в юности, ни в старости не отличается храбростью. Падишаха уважали не так. Хоть и клялись отдать жизнь за наместника Аллаха на земле, но… Под невысоким, приземистым, грузным султаном даже мощная, крепкая гнедая лошадь ступала еле-еле. От золотисто-зеленых шелков его широкое, опухшее лицо казалось желтоватым. Темно-каштановые волосы и борода поблескивали, будто от жира, а круглый тюрбан казался уродливым шаром. Султан в поход не выступал, оставаясь в столице. Пока что об этом никто ничего не говорил, но легко можно было предположить, что слухи пойдут потом. Крепко, до боли, сжимая рукоять ятагана, Заганос шествовал в общем строю, выкрикивал боевой клич вместе со всеми, но… На душе у него было как-то неловко, странно. Он ждал другого. Все старшие говорили о выходах султана к войску, как о чем-то особенном. Сколько раз Явуз-бей с таким восторгом повествовал, как однажды сам Сулейман Великий похвалил его доблесть и пожаловал кинжал из дамасской стали. А Айдин-бей всегда веселел, вспоминая времена султана Селима Рыжего [3]: «Какое время было, такое уже не повторится. Хоть и говорили многие, да простит их Аллах, что султан Селим во многом уступал отцу, но умел он жить и другим жить давал. Молодым хорош был, лихой, шальной, просто огонь! За таким в любую битву пойдешь!». Вот и Заганос предвкушал славное время, славные дни, и чтобы хотелось идти в бой следом за повелителем, быстрым, стремительным и могучим, как молния. В действительности же была иссушающая жара, оглушающий шум, был не повелитель, достойный легендарных героев, а грузный, жирный человечек, брезгливо поглядывающий издалека на своих подданных. Почти так, как временами поглядывал на подчиненных Муса-бей, когда назначал наказания за промахи. Но как же страшно становилось от того, что жизни стольких людей – и правоверных, и гяуров – зависят от такого ничем не примечательного человека, который даже не идет в поход со своими воинами. Заганос стыдился таких мыслей. Не дай Аллах, кто узнает!.. Скорей бы войско уже вышло с площади… дальше, дальше, навстречу славе и победам… Барабанный бой, рев труб, топот сапог и копыт по мостовой, по знакомым улицам, под радостные крики толпы. Крики становились всё тише, тише, и вскоре уже городской шум слышался откуда-то издалека, а потом и вовсе умолк, оставался только четкий, мерный звук шагов по ровной, идеально вымощенной дороге, оставшейся еще с тех времен, когда Константинополь принадлежал византийцам. * И целый день – дороги, дороги, дороги… с самого рассвета и до полудня, когда войско ставало на привал, чтобы сварить и съесть похлебку, накормить и напоить животных, перевести дыхание и снова выйти в путь – до нового привала, уже на закате. Целые дни под изнуряющей жарой, когда приходилось не один час ждать, чтобы просто дотянуться до фляги, едва-едва смочить пересохшие губы водой. Даже многолетняя выучка, привычка к испытаниям и тяжелому труду – мало помогали воинам. Слишком жаркое выдалось лето. Закатное небо наливалось ярко-алым цветом, будто кровь пролилась. Нехорошая примета. Заганос в приметы не верил. Он жил только одной мыслью: дотянуть бы до зимы, когда войску прикажут возвращаться в Стамбул… [4] хоть бы с Демиром ничего не случилось до того времени, а к зиме, может быть, что-то решится, изменится… а если Деми будет в безопасности, остальное пережить легче. Стерпится. С этой мыслью он терпел жару, жажду, вонь немытых, потных тел и то, как к коже липнет грязная одежда. Только когда до крепости Сисак остался один переход, войско остановилось на привал на целый день. Жара не спадала, и полуодетые воины сидели в шатрах на выгоревшей, пожелтевшей траве, жадно пили хошаф [5], подшучивали друг над другом и лапали шлюх, которые вопреки всем запретам тащились за армией. Многие спешили искупаться в реке и шумно плескались, брызгая друг на друга водой. Заводилы продолжали старые споры, и казалось, вот-вот дело и до драки дойдет. А когда шум ненадолго затихал, вдалеке слышались протяжные, грустные песни. Но во всем этом оживлении чувствовалась тревога. Как знать, кто выживет в будущем бою, а кто нет. Валяться на траве и смотреть в ярко-синее небо было так хорошо, что Заганос не обращал внимания ни на соленые шуточки товарищей по орте, ни на притворные стоны женщин. Он бы с удовольствием искупался, но решил подождать до вечера, чтобы поплескаться на мелководье, в тишине, когда никто не будет его донимать и смеяться над тем, что он не умеет плавать. Уже когда небо стало темнеть, Заганос пошел к реке, осмотрелся, выбрал место, где неглубоко, разделся и осторожно ступил в воду. От легкой прохлады по телу пробежала дрожь… но как же приятно было смыть с себя пыль и грязь, усталость этих долгих, тяжелых дней!.. …Услышав совсем недалеко, как хрустнула ветка под чьими-то ногами, он насторожился, спрятавшись в зарослях камышей и выглядывая, кто идет. Но вскоре сердце забилось быстрее уже не от предчувствия опасности, а от радости, и Заганос выглянул из своего убежища. - Деми!.. - Птаха моя… Заганос вышел из воды, вытерся полотном, надел чистую одежду и сел рядом с Демиром, беззаботно спросил: - Ты тоже шел искупаться? - Нет, мы с парнями днем сполоснулись. Просто… наши привели женщин в шатер, развлекаются с ними, - Демир сидел, сжавшись в комочек, и обхватил колени руками. – Я ушел, пока никто не заметил… - и едва слышным шепотом признался: - Я бы не смог, с какой-нибудь из них. Мне их просто жалко, они такие несчастные… они измученные, у них глаза голодные, за кусок хлеба они на что угодно готовы. Нет, не смог бы я лечь с женщиной. Особенно так. - Жалко… - согласился Заганос, и коснулся кончиками пальцев плеча Деми, но тут же отдернул руку, будто от огня. Нельзя! В горле застревал колючий ком. Это же несправедливо: почему насиловать на войне что парней, что девушек можно, издеваться над голодными женщинами, продающими себя за еду, можно – а любить равного, всей душой любить – грех и позор?! - Мне так страшно, вдруг кто догадается, почему я не иду развлекаться, - продолжил Демир. – Я этого боюсь, больше всего… - Шшш. Всё обойдется, как-нибудь да и будет, - прошептал Заганос, утешая его. Больше всего он хотел обнять Деми, целовать долго-долго, не отрываясь от таких желанных губ, пока хватает дыхания. Хотел лежать рядом с ним на траве, прижиматься, скользнуть ладонями под рубашку… Но всё, что они могли позволить себе – просто посидеть рядом и помолчать, а потом быстро поспешить каждый к своему шатру, пока не пробили отбой. КОММЕНТАРИИ: [1] сбор войска в поход в Стамбуле проходил у мечети Давуда-паши [2] Коджа Синан-паша – полководец и визирь Османской империи, был главнокомандующим в кампаниях по покорению Йемена и Туниса, персидской и венгерской кампаниях. По одной из версий, албанец по происхождению, взят в армию по девширме. [3] Селим Второй (Рыжий) – наследник султана Сулеймана Кануни, сын от Роксоланы-Хюррем. [4] как правило, османы зимой не воевали, в холодное время года войска возвращались на зимние квартиры. [5] хошаф – фруктовый напиток, похожий на компот.