Разными дорогами

Голоса слышались, будто сквозь плотную преграду. - Ранен. По пути упал. - Держи его, Али. Сейчас, гляну. Ничего, рана не глубокая, от этого не умирают. Пока не пришел в себя, можно быстро заштопать. Меньше дергаться будет. - Ахмет-бей, правда всё будет хорошо? - Держи да молись, больше ничем ты не поможешь. Если он головой не ударился, то быстро в себя придет. Ладно, некогда мне говорить… И снова – провал. Снова непроглядная тьма, и тишина – спасительное забвение, в котором нет боли, горя и страха. Заганос не помнил, долго ли так пролежал, но, очнувшись, жалел, что не остался в этой темноте и пустоте навсегда. Лучше бы он сам умер, чем… чем увидел, как Деми лежит, привалившись к стене, с пробитым виском. Нет, это не может быть на самом деле? Вдруг привиделось в страшном сне, а на самом деле всё будет, как прежде?.. Через длинные, узкие окна пробивались лучи утреннего солнца, освещая отведенную под лазарет комнату. Заганос не мог поверить, что уже утро. Неужели он так долго был без сознания?.. Али сидел рядом, и Заганос приподнялся на подстилке, поймал друга за руку и умоляюще спросил: - Я что, так долго спал? Али, почему меня не разбудили?.. и… ты видел кого-нибудь из орты «белых» секбанов?.. если увидишь, пожалуйста, спроси, жив ли Мелек Демир… он мой одногодок, Юсуф-бей знает, что мы… как братья… - Хорошо, спрошу, - пообещал Али. – Ты только лежи, тебе пока нельзя двигаться. Ты очень долго не приходил в себя, Ахмет-бей опасается, это может быть что-то хуже раны. Слава Аллаху, ты очнулся. - Н-неужели ты всё время сидел здесь со мной? Не надо было, подумай, что ода-баши скажет, - взволнованно сказал Заганос и застонал сквозь зубы, неосторожно пошевелившись. - Я помогал лекарям. Муса-бей разрешил, - тихо ответил Али. – А потом прилег рядом с тобой, просто я Ахмету-бею обещал, что присмотрю и, когда ты очнешься, спрошу то, что он хотел узнать. Ты вчера падал где-нибудь? Могло такое быть, чтобы ты ударился головой, или упал на живот? - Ничего со мной не случилось, - Заганос помотал головой. – Я просто растерялся, пропустил удар, и неверный меня ранил. Али, ты поспрашивай про Демира, обещаешь? Он пытался убедить себя, что вчера ему привиделось, просто от усталости и страха. А сегодня окажется – почудилось… Но видение было слишком ярким, он будто до сих пор видел мертвых перед собой, видел застывшее на лице Демира выражение растерянности – словно тот не успел понять, что с ним произошло. - Обещаю. Спрошу. Не волнуйся, - успокоил его Али. – Скоро похлебку принесут, помочь тебе поесть? - Д-да я сам как-нибудь… Даже думать о еде было тошно. Зачем всё это? Зачем переживать за себя самого, беспокоиться, что поесть, если… если… но он через силу поел и снова лег, укутавшись в потрепанный плащ, закрыл глаза и вновь больше не слышал ничего вокруг себя. Кто приходил, что происходило в лазарете – всё оставалось словно за непроглядной пеленой. Не было ничего, кроме боли и отчаянной надежды, глупого, почти детского желания не верить собственным глазам и ждать, ждать. Ждать. * Али вернулся уже под вечер, спросил: - Как ты тут? Жара нет? Я тебе повязку сменю, я раньше хотел, но мы тут все разрываемся, столько сделать надо. Говорят, в Веспреме мы долго не задержимся, придется дальше идти. - Ты, наверно, так и не успел поспрашивать… - Заганос еле сдержался, скрывая разочарование. Али, наверное, и так нелегко пришлось. Столько дел, а такие, как Хасан с приятелями, еще и свалят на него свою работу, чтобы подольше постоять и покурить. - Я видел «белых» секбанов, помогал им хоронить погибших, - Али вздрогнул и вложил в ладонь Заганоса крохотную вещицу, будто тайком, так, чтоб никто не заметил, и прошептал: – Это Юсуф-бей снял, велел тебе отдать. Мне жаль… что я пришел к тебе с такой вестью… но твой друг был там, среди мертвых… Заганос глянул украдкой и узнал кольцо с гравировкой, которое Демир в последний год ученичества купил на базаре. Нет на свете никаких высших сил, никто не может уберечь человека от смерти… не сохранил Деми его талисман. Ничего, ничего нет, и больше не будет! Заганос горько заплакал, не думая, кто на него смотрит и что скажет. Теперь не имело никакого значения, кто и что будет думать. Всё закончилось. - Лучше бы я тоже там погиб!.. - Шш, тише, птаха, не говори так. Всё в руках божьих. Мне сказали, Демир был очень хорошим, слишком хорошим и добрым для нашей службы. Не зря в орте его «ангелом» прозвали, - тихо говорил Али, обняв Заганоса. – Юсуф-бей говорил, он не забыл нашей веры, ему тяжело было от того, что он убивал христиан… такая, видать, судьба… может, там, на небе, ему лучше будет… он просто вернулся домой… - Не говори ничего, Али, не надо. Прошу тебя. Почему я остался жив, почему я не успел?!.. Али молчал, удерживая его в объятиях, пока он снова не опустился без сил, засыпая. * Уже через два дня Синан-паша собирался выступать в поход к крепости Варпалотта, хоть многие командиры и возражали – стояли холода, захваченного в Веспреме продовольствия могло не хватить на время длительной осады, а обозы из османских провинций прибывали медленно. То в одной, то в другой орте находились отчаянные смельчаки, которые заявляли, что никуда не пойдут, что пора возвращаться домой, и подбивали товарищей опрокидывать котлы [1]. Но, когда у «буйволов» одного такого храбреца фелакаджи забил кнутом до смерти, все притихли. Заганос слышал, как об этом рассказывали парни, приходившие в лазарет помогать лекарям, - и не чувствовал ничего. Ни страха, ни гнева, ни волнения. Ему было всё равно, выступит войско или нет, продолжится ли война, успеют ли османы взять еще одну крепость до того, как в приграничные земли прибудет австрийский корпус. Другие раненные жадно расспрашивали товарищей обо всем, забыв о боли, жалели, что не могут подняться и идти дальше. Откуда у них брались силы, и неужели у них еще оставалась вера во что бы то ни было?.. Заганос не мог ни верить во что-то, ни хотеть куда-то идти, он почти не ел и почти всё время спал или делал вид, что спит. Очнулся он лишь тогда, когда к нему пришел Камиль, начал бесцеремонно теребить: - Что, птичка-невеличка, хвораешь? Кровью не кашлял? Не? Ну, значит, жить будешь. Мы послезавтра выступаем, идут все, кто хоть как-то может. Ахмет-бей говорил ода-баши насчет тебя, что рана еще неделю точно затягиваться будет… так Муса-бей решил, ты останешься в лазарете, будешь за более тяжелыми присматривать, когда станешь на ноги. - Решил, значит, так и будет, - равнодушно ответил Заганос. - Я так и знал, про нас никто не думает. Оставят на лазарет еще двух первогодков, ну и тех, кто еще остался из «тигров», на охрану крепости, и всё. Слушай, птичка, а сильно тебе паршиво? Может, рискнем, выберешься со мной кое-куда… - Камиль заговорил потише, вкрадчиво уговаривая: - Я тут такую девку нашел, просто огонь! И у нее, кстати, есть сестра. Я уже позабавился с двумя сразу, могу одной поделиться. Ой, что они творят… - Нет, извини, не рискну. Вдруг шов разойдется, а мне еще за людьми присматривать. Думать о женщинах было еще более тошно, чем о еде. Болтовня Камиля раздражала – ему-то хорошо, ему на всех и на всё плевать, потому-то он так счастлив. А Заганос по-прежнему жалел о том, что его рана оказалась неглубокой и оставалась чистой. Ему казалось, что жить больше незачем. Разве что для того, чтобы исполнить свой долг. - Аа, ну, да, - разочарованно протянул Камиль, и снял с пояса и открыл флягу. – Тогда хоть палинки [2] хлебни. Крепкий напиток, пахнущий яблоками и еще чем-то кисловатым, будто обжигал горло. Но всего от одного глотка голова приятно закружилась, по телу прошла горячая волна, боль отступила, а отчаяние сменилось равнодушием. Будь что будет. Только бы поспать еще немного… - Эк тебя развезло с непривычки, - хмыкнул Камиль. – Ладно, бывай, птичка, держись. Прорвемся. КОММЕНТАРИИ: [1] – янычары опрокидывали котлы как сигнал к бунту. [2] - палинка – венгерская фруктовая водка, готовится из винограда, груши, абрикоса, сливы, яблок, крепость зависимо от сорта 40-43 градуса. Наиболее ценится абрикосовая разновидность.