Разными дорогами

В самом большом зале воины собирались у котлов, многие передавали по кругу фляги с вином или палинкой, пили, смеялись, шутили. Заганос медленно приблизился к котлу своей орты. На миг тревога сменилась почти покоем: слава Аллаху, вернулись, живые!.. Правда, у Хасана правая рука была подвязана косынкой, а у Аслана криво перемотаны обе руки… но это ничего, это пройдет, добраться бы домой, дома и стены помогают. - Ооо, какие люди к нам идут! – в пьяном веселье выкрикнул Камиль. – Народ, а ну подвиньтесь, уступите место лекарю. Заганос, тебя тут что, голодом морили? Не птичка прискакала, а пол-птички. Палинку будешь? - Камиль, ты бы поберегся. Голова перевязана, а ты еще и пьешь, - сказал Заганос, подавляя желание огрызнуться. Его мгновенно разозлило их буйное веселье, и то, что Атешли ведет себя с ним, словно давний друг… Заганос больше не верил в друзей. В людей… Деми умер, и все вокруг меркло, терялось, никто не имел больше значения… - Ой, мелочи. Царапина. Это Али разволновался и принялся вокруг меня танцевать, будто вокруг тяжело больного. Правда, Али? Скажи ему, а то весь вечер будет меня жизни учить, - Камиль слегка подтолкнул приятеля в бок. - А про то, как ты в очередной раз послал Мусу-бея ко всем шайтанам, тоже рассказать? – засмеялся Али. – Эх, если б не твой длинный язык, ты бы хоть до чавуша дослужился [1]. Заганос хлебнул пару глотков палинки из протянутой ему фляги. По телу разлилось приятное тепло, голова немного кружилась, как будто его клонило в сон, зато жизнь казалась, по крайней мере, терпимой, а одни и те же разговоры товарищей напоминали однообразную музыку, привычную и не раздражающую. Как штурмовали Варпалотту, как эти твердолобые гяуры сражались до последнего и даже старики, мальчишки и калеки шли в бой… вечное, непрекращающееся хвастовство, рано или поздно сводящееся к тому, кто сколько женщин завалил. А может, Деми и лучше там, в раю, что он не видит этих небритых пьяных рож, не слышит пошлых шуток и лихо закрученной брани… «Он не видит, во что я превратился, и спасибо небесам хоть за это…» - думал Заганос. Он и сам себе был сейчас противен. Заросший и грязный, как животное, в изношенной одежде с чужого плеча – стражи в крепости выделили из добычи, когда его собственная форма пришла в совсем уж непотребный вид. Пьяно склоняющий голову на плечо приятелю-разгильдяю и смеющийся над шуточками про монашек. «И это – я?.. И разве для этого нас в орте учили всему самому лучшему?..». Также внезапно, как от палинки он успокоился и примирился с товарищами, пришло к нему новое настроение. Кусок в горло не лез. Противно было от того, как бодро Рейхан орудовал ложкой, и чуть ли не урчал от удовольствия, как хищный зверь, радуясь сытному плову с мясом. Заганос едва дождался той минуты, когда можно было уйти, и поспешил в свой угол в лазарете. Отвернулся к стене и чуть слышно застонал. Даже на слёзы не хватало сил. И снова Али подошел к нему, сел рядом, опустил ладонь ему на плечо, тихо сказал на родном языке: - То пройдет всё. Бог будет милостив, станет легче. - Не надо… ничего не будет. - Шш. Это как рана. Затянется, перестанет так болеть, - утешал Али. Заганос обернулся. - Но ведь ты ничего и никого не забыл… правда же? - Правда. И ты не забудешь, но… я не знаю, как сказать… с годами всё будет другое. Держись, я тебя не оставлю в беде… Заганос не ответил Али. Ему плохо верилось в утешение, и может от того, казалось, что он его совсем не заслужил. И разве могло что-то помочь тут? Любые слова? Он уже и забыл почти, как когда-то до войны открыл для себя это удивительное: как помогает разговор по душам, добрые слова в ответ на жалобы… все то, что он изучал, пытался понять на других, казалось, для него самого потеряло значение. Кольцо Демира всё время было с ним, на той же нити, что и талисман – Заганос боялся потерять его, надев на руку, слишком велико оно было для его пальцев. И каждый раз, тайком прикасаясь к кольцу, он вспоминал тепло прикосновений любимого, вспоминал то утро в каморке в Сисаке – как же повезло, что были хотя бы эти запретные, украденные минуты. Если бы он тогда не позволил себе эту слабость, как бы каялся теперь! Почему, почему их счастье длилось так недолго?! * …Мрачные темно-серые тучи нависали над пожелтевшими степными травами, над серыми дорогами. В воздухе веяло холодом и сыростью. Медленно тащились фуры с провиантом и награбленной добычей, повозки с больными и раненными. Устало шагали воины, кутаясь кто в доломаны на меху, кто в снятые с убитых врагов плащи. Эта толпа, с трудом сохраняющая порядок, больше напоминала орду кочевников, чем возвращающуюся с победой армию великой империи. Прежнее единство, когда каждый был готов бесстрашно идти вперед или закрывать собой товарища, осталось в прошлом. На каждом привале уставшие, промокшие, злые на весь мир янычары спорили, кто будет ставить шатер и помогать кашеварам, старшие бранили младших за нерасторопность, с огромным трудом разжигали костры и отпихивали друг друга, чтобы первыми погреться у огня. До хрипа спорили, кому становиться в ночной караул, и только приближение чавушей заставляло буянов немного утихнуть. Так продолжалось день за днем, и иногда Заганосу казалось, что время остановилось. Казалось, именно так и выглядит ад: серость, сырость, дождь, и всё одно и то же, одно и то же. Даже разговоры – кто что скажет, можно было почти безошибочно предугадать заранее. Всё шло своим чередом, но когда до ближайшего турецкого города оставалось всего несколько переходов, случилось то, что Заганос еще долго вспоминал, дрожа от страха. В тот вечер он допоздна трудился в палатке для раненых, и на ночь решил остаться там же, так сильно не хотелось идти к своим и напрасно пытаться заснуть под бесконечные ссоры и брань. Свернувшись клубочком на подстилке у входа, он провалился в такую желанную и приятную темноту, когда вдруг его разбудил сдавленный стон, следом за которым послышались крики: - Мехмед, как ты мог… - Какой дурень оставил ему ятаган?! - Сам дурак, ну кто же знал! Где лекарь?! Иди, позови! - Светильник зажги… ***, масла мало… кто продолбал, уроды?! Заганос мигом вскочил на ноги, взял сумку со всем необходимым и поспешил к парню, возле которого бестолково суетились товарищи. - Тихо! Светильники держите здесь, поближе. Кто может, сбегайте к Шекеру-бею и попросите еще масла. Сейчас я гляну… Раны оказались неглубокими. Похоже было, что Мехмед надумал порезать вены, но в последнюю минуту испугался, рука дрогнула. А тут и приятели вовремя заметили, подняли шум. И почему на такое решился парень, который уже шел на поправку?.. Он ведь и в бою не сильно пострадал, калекой не останется, и тогда, после битвы, рану ему зашивал хороший лекарь, лихорадки не было. И вдруг такое. Пока Заганос обрабатывал раны, пришел первогодок, который бегал за маслом для светильника. Как раз вовремя, еще немного, и мутный огонек погас бы. - Ну что, бейэфенди, как тут наш Мехмед? - Жить будет. - Слава Аллаху. Вот ведь, носимся с этим ишаком, как с писаной торбой!.. Шекер-бей меня такими словами крыл, что я его среди ночи разбудил. Мехмед, скотина ты неблагодарная, столько народу из-за тебя не выспится… и чего тебе в голову взбрело, моча, что ли, ударила?.. Если я ходячий, так что, сильно мне оно нужно, гонять по темноте туда-сюда! - Помолчи, - процедил Заганос сквозь зубы. – А если бы мы не успели, еще хуже было бы. Никто не стал бы разбираться, недоглядел ли кто или всё случайно вышло. Первых попавшихся потащили бы к фелакаджи, вот и всё. Мехмед чуть слышно стонал. По его лицу текли слёзы. Перевязав рану, Заганос склонился к парню и прошептал: - Пообещай мне, что такое больше не повторится. Сможешь продержаться, пока мы придем в Стамбул?.. А там снова увидимся, я подумаю, чем тебе помочь. - Все так говорят! – зло прошипел Мехмед. – «Терпи, и всё будет», «терпи, и Бог даст…», «мужчина и воин должен терпеть». И толку с того?! - Шш. Я же не требую, чтобы ты терпел вечно. А просто подождал, пока мы сможем без спешки поговорить и вместе решить, что можем сделать с твоей бедой. - Ладно, - Мехмед отвернулся от него, делая вид, что засыпает. Сам Заганос уже не хотел, не мог заснуть. Вернувшись на свое место, он сидел, обхватив колени руками и думал, что сам бы так по-дурацки не попался. На Мехмеда еще долго будут злиться – и за переполох среди ночи, и за неподобающий для правоверного поступок [2]. «Я бы выбрал яд… один из тех, о которых столько рассказывал сеньор Герарди. Чтобы действие яда можно было принять за болезнь. Тогда никто бы и не заподозрил самоубийства… погоревали и забыли бы…». Он часто об этом думал в последнее время. Мысли о смерти становились почти привычными, будничными. Но поступок Мехмеда словно встряхнул его, напомнил о долге, о жизни…. Теперь Заганос дал слову другому, тому, кому, возможно, было еще хуже, и должен был держаться, хотя бы из-за этого. КОММЕНТАРИИ: [1] – чавуш – чин, примерно соответствующий европейскому унтер-офицеру. [2] каноничный ислам запрещает самоубийство, особенно резать вены или горло. В хадисах (толкованиях) на эту тему встречается и понятие ада, хотя несколько отличающееся от христианских представлений.