Разными дорогами

Иногда, бывая в христианском квартале, Заганос мельком видел Кьяру. Она кидала на него все те же яркие, страстные взгляды, и сердце Заганоса сжималось стыдом и предвкушением. Он боялся подойти и даже обменяться приветствием. Тайна рождения ее ребенка волновала и мучала его. Сама их связь с Кьярой была опасной, а уж если бы открылось, что ребенок ее не от законного мужа… * …День выдался необычно холодный и снежный. В Стамбуле такого не бывало давно, снег тонким слоем укрывал крыши домов, навесы торговцев и мостовые. Заганос шел в дневной страже с Али и Ибрагимом. От них он таился чуть меньше, чем от остальных, и, когда шел с ними по знакомому, привычному пути, сказал: - Тут недалеко лавка аптекаря, можно, я зайду за маковой настойкой? Потом догоню вас. Ибрагим остановился, доставая трубку из-за пояса. - Иди, а мы здесь станем, покурим. Эх, ну и метет, и такая холодрыга… зато тихо так, спокойно. Ну а что – в такую погоду хозяин и собаку на улицу не выгонит! Заганос свернул за угол, дошел до лавки и постучал в дверь. Но служанка вышла не сразу, и это уже показалось непривычным: дела у сеньора Герарди шли хорошо, он не позволил бы, чтобы посетителей заставляли ждать. Когда же женщина вышла и открыла, стало видно, что одета она в черное платье и черный чепец. - Сеньор не принимают, - сказала она по-турецки с заметным акцентом. – Скоро лавку продать, возвращаться в Венецию. Горе у нас, молодой господин. - Но что случилось, ханым? – спросил Заганос. Сердце замерло, сжимаемое предчувствием ответа. Нет, не может быть, не может быть… Только не этот последний светлый луч… - Большой горе, - служанка всхлипнула и вытерла слёзы платком. – Сеньора Кьяра умерла родами, четыре дня назад. Горячка начинаться, сгорела, бедняжка, как свеча. Бедный хозяин, остался с малышкой на руках. Тяжело ему придется. И девочку как жаль, не дай Бог такой судьбы, без матери расти! Заганос судорожно схватился за перила крыльца. Ему на миг показалось, что он вот-вот лишится чувств. Женщина окинула его цепким взглядом: - Что с вами, молодой господин? Как худо-то вам стало… вы, видать, давно хозяев знали?.. - Неважно… - через силу прошептал Заганос, и поспешил обратно к своим. - Что там? – настороженно спросил Ибрагим, увидев его. – Что такого ты там увидел? – и тише, чуть слышно, пробормотал: - Только погрома нам сейчас не хватало… - Н-нет, Ибрагим-бей, на улице всё спокойно. Идемте… - Да на тебе лица нет! - Голова закружилась. Это само пройдет. Он шел с товарищами, но ему казалось, что его тело и разум существуют отдельно друг от друга. Казалось, что сейчас он спит и видит страшный сон, и траурный наряд служанки и весть о смерти Кьяры ему привиделись, этого не могло быть на самом деле. «Неужели я бы не почувствовал?.. Она страдала, она умирала – а я жил, как обычно, ходил в караул, спал после ночной стражи, лечил стариков… всё было, как всегда… почему я не почувствовал, почему я не знал?!». И тут же память коварно подбрасывала воспоминания, которые теперь виделись в совсем ином свете. Уже давно что-то было не так! Бледное лицо и усталый вид, и слишком отрешенный взгляд, будто уже чуждый земной жизни. «Как это я не разглядел, не понял?! Но чем бы я смог помочь, если меня учили только тому, что нужно на войне… нет, я должен был знать, должен был…». - Что с тобой, птаха? – тихо спросил Али. – Ты совсем побелел, идешь, будто ничего перед собой не видишь. Не заболел? - Лучше бы заболел… а, ладно, неважно. Заганос понимал, что Али не отказался бы выслушать его, и всё же… поделиться своей бедой значило бы рассказать всё с самого начала. Об учебе у венецианца и науке о ядах, о тайных встречах с Кьярой… о любви к Демиру… Нет, ничего из этого никто не должен знать! Время до конца караула прошло, как в тумане. Заганос не помнил, как продержался на ногах, как вернулся в казарму. Даже не стал дожидаться ужина, без сил упал на циновку и заснул. Он не плакал, не видел страшных снов – не испытывал ничего, кроме чувства, что все силы и желания по капле покидают его. Всё на свете казалось неважным. Мир вокруг будто потерял все краски, осталась только серость неба и белизна снега, похожего на саван. И осталась только мысль о том, что родной ребенок вырастет где-то далеко. «Я никогда не увижу свою дочь, я даже не знаю, как ее зовут…». * Бывало, вернувшись со стражи, Заганос прятался в лекарской каморке и перебирал флаконы с настойками и порошками, вновь и вновь представляя себе, как было бы хорошо избавиться от боли и страданий, тихо угаснуть, вернуться в спасительную темноту уже навсегда. Но каждый раз его что-то останавливало. Будто какая-то часть его существа всё еще хотела жить, вопреки горю и потерям. И… его еще держало на свете обещание помочь, мысль о том, что еще кому-то он нужен. Мехмед не раз приходил в свободные дни, звал пройтись в кофейню или просто побродить по городу. Умоляюще смотрел в глаза, уговаривая: «Если тебе не хватает чего… ну там, табака, или сладкого… или вина хочется, или кофе, ты говори, я угощу. Я же помню, как это, сидеть без медяка в кармане. Только не гони, мне отчего-то легче становится, если рассказать, отчего тяжко на душе». Отказывать не было сил. А когда Мехмед рассказывал о своей жизни до орты, в горле застревал комок, парня становилось жаль – так мало видел он хорошего. Голодное детство в деревне, с суровым отцом, нещадно избивавшим детей… даже теперь, когда столько лет прошло, Мехмед едва сдерживался, чтобы не заплакать, вспоминая, и говорил: от побоев отца больше шрамов осталось, чем с войны. Приемная семья была лишь немного лучше. Деревенский гончар приемышей кормил досыта и своему ремеслу учил, но тоже был скор на расправу и заставлял трудиться наравне с взрослыми. «Я только в орте огланов узнал, что такое выспаться, хорошо одеться и обуть сапоги… говорят, даже самые великие воины с этого начинали, почему же мне так трудно, почему я не могу не помнить?..». И это отчаянное «почему» разжигало тлеющий огонек давнего желания узнать, почему в самом деле так происходит, и почему от разговоров по душам людям становится легче. Как-то раз Мехмед пришел и спросил: - Заганос, а правду говорят, что ты умеешь сны толковать? Я от одного парня из ваших слышал… - Пробовал толковать, когда-то… рассказывай, если смогу, разгадаю, что это могло значить. Мехмед помотал головой. - Да это не мне нужно, у меня приятель есть один из «буйволов», говорит, кошмары совсем замучили. Еще с той поры, как вернулся в Стамбул. В последнее время совсем плохо стало, ночами почти не спит. Жаль его. - Совсем плохо, значит?.. Я завтра сменюсь с ночной стражи, скажи, пусть после зухра [1] приходит. * Не раз в минуты отчаяния Заганос думал, что больше никогда не вернется к таким разговорам, к толкованиям снов, что, если кто-то еще придет и попросит, он откажет… чем он мог помочь другим, если сам не мог помочь себе и избавиться от гнетущего чувства пустоты внутри? Но каждый раз, когда очередной человек, услышавший о его толкованиях от кого-то, приходил и смотрел с отчаянием и надеждой, не оставалось сил сказать «нет». И всё услышанное мимо его воли оставалось в памяти новыми и новыми элементами мозаики, которые будто только и ждали, когда он их сложит в единое целое. КОММЕНТАРИИ: [1] – зухр – час полуденной молитвы.