Разными дорогами

Блеснет заветный меч, главу снимая с плеч, - и рухнет враг постылый. А можно и свою главу сложить в бою и лечь, теряя силы. Где ж павшие друзья? В желудках воронья, быть может, их могилы… (Балинт Балашши) [1]

Вдалеке показались башни и стены крепости Рааб – грубые сооружения из темно-коричневых, будто выжженных под палящим летним солнцем камней. Казалось, замок строили не люди, а какие-то древние великаны. Эти стены надежно защищали горожан и гарнизон. Но в этот раз, отправляя посланников с предложением сдать крепость без боя, османы надеялись, что комендант примет их условия. - Говорят, боя может и не быть, но вы не расслабляйтесь, - сказал Муса-бей, вернувшись с совета командиров и собрав подчиненных у котла. – Граф Хардэгг [2] не мадьяр, а австриец, на кой ему сдалось рисковать собой, защищая здешний народ. Может, и сдастся, ему-то что! Только все равно… Мало ли… Надо ко всему быть готовыми! После завтрашнего перехода начинаем строить лагерь. И чтобы я не слышал, что копать трудно! Я знаю, что земля сейчас, как каменная. Но паши будут спрашивать с меня, а я с вас. Янычары промолчали, но за глаза не раз успели обсудить и ода-баши с его привычкой отдыхать в тенечке, потягивая вино, пока простые вояки пашут, словно лошади, и повелителя, который в Стамбуле развлекается в гареме с лучшими хатун со всей страны, и татар – хорошо им, они в разъезд поедут, их никто не заставит копать твердую, потрескавшуюся землю. На следующий день воины сооружали временный лагерь, а отряды татар выезжали на дороги, перекрывая войскам и обозам мадьяр все пути в крепость. Жара стояла невыносимая. Обливаясь потом и тяжело дыша, янычары копали землю, сооружали насыпи и ограждали места для пленников и раненных. Артиллеристы устанавливали пушки, с особенной гордостью похлопывая руками по орудиям, захваченным у врагов в предыдущие войны: «Ну мы и пальнем, их же пушками по их стенам! Вот весело-то будет!». Целый день слышались споры и брань. Муса-бей гордо проходил мимо работающих «орлов» и торопил их: - Быстрее! Да вы же едва шевелитесь, будто сонные мухи. Эй, кудлатый, как тебя там? Поторапливайся, тебя в лучшую орту приняли, а не в богадельню! Едва ода-баши скрылся из виду, новичок выругался так витиевато, что даже бывалые вояки одобрительно засмеялись: - Вот это приложил! А повтори-ка еще раз! Работа продолжалась до самого вечера, а наутро – снова, снова.... Летние ночи казались слишком короткими – будто их и не было. Заганос уже не помнил, сколько дней так прошло – тяжелый, однообразный труд выпивал все силы и убивал все мысли. Хотелось только одного, пить и спать. Счастье от почти разгаданной загадки развеялось, словно дым, сменившись злостью и горечью, когда из вылазки приехали татары, притащив за собой двух христианских священников. Юный татарин, совсем еще подросток, пестро разряженный и увешанный талисманами с головы до ног, смеялся, прищурив и без того узкие раскосые глаза: - Вы только посмотрите на этих трусов! Они пытались сбежать из крепости. Слабаки! Где это видано, чтобы взрослые мужчины даже не пытались бороться? Мужчина постарше, видимо, родич мальчишки, похлопал его по плечу: - А что ты думал? У этих гяурских собак нет ни храбрости, ни стыда, ни совести. Я б таких, как эти, даже в рабах для самой черной работы держать не стал бы. Продадим их на рудники или галеры, и то – с паршивой овцы хоть шерсти клок. Заганос наблюдал за тем, как татары уводят беглецов, сжав кулаки от злости. Этих пленников ему нисколько не было жаль. Монахи-дервиши, следовавшие за янычарами в походы, на равных делили с войском все тяготы войны. Вместе со всеми строили укрепления, таскали доски, рыли подкопы. Вместе со всеми шли в бой. И не бросали своих! Разве способен кому-то помочь человек, не умеющий смотреть опасности в глаза? * Вернулся из крепости посланник. Весть о том, что граф Хардэгг решил принять бой, для многих оказалась неожиданной. «Должно быть, его убедили местные!» - говорили старые, бывалые воины, которые бывали в этих краях раньше. – «Австрийцы здесь такие же чужие, как мы, а вот мадьяры за свою землю воюют до конца, они готовы лечь в нее мертвыми, но не отдать никому». О начале осады объявили поздно вечером, и уже на рассвете загрохотали пушки, слышался звон сабель и отчаянные крики. В полдень к отсеку для раненных уже тащилась целая толпа. Ийне Рустем работал с двумя помощниками-первогодками, поручая им случаи полегче, а сам переходил от одного тяжелого к другому. Случалось, что шел мимо, бросив на ходу: «Не выживет», и не обращал внимания на умоляющих или требующих помощи друзей и побратимов. Вначале Заганос ужаснулся этому холодному спокойствию, точно так же, как год назад. Ему казалось, он никогда до конца не привыкнет к страданиям людей… Но, когда в лагерь принесли помощника артиллериста, обожженного до черноты, с развороченным животом, Заганос не сомневался ни минуты: - Этого добить. Только мучиться будет. Не можете? Ладно, я сам. Лезвие ятагана блеснуло на солнце и обагрилось кровью. - Пусть упокоится с миром, - прошептал Заганос слова молитвы, и вдруг остановился на полуслове, вздрогнув от резкого крика совсем рядом. - Как ты мог?! – со злостью выкрикнул Мустафа, поддерживавший раненного ополченца.- У тебя что, совсем жалости к людям нет?! - С такими ранами не выживают. Лучше было бы, чтобы этот несчастный корчился до утра? – раздраженно спросил Заганос. – Так, что тут с этим беем? - По ноге полоснули. - Пусть садится и снимает сапог, сейчас я еще одного человека осмотрю и вернусь… К вечеру Заганос ног под собой не чувствовал, его рубашка пропиталась пылью, порохом и кровью. - Эй, парень, ты там как, держишься? – спросил его татарин, уже несколько раз приходивший в лагерь, помогая раненным добраться с поля боя. - Даст Аллах, продержусь… - Вот что, сейчас я сына позову тебе помогать. И тебе легче будет, и мне спокойнее, младший у меня бойкий, быстрый, как бы не влез, куда не надо. А целительству обучен, - мужчина гордо улыбнулся. От мальчишки и правда был толк. Многое приходилось подсказывать, но зато у парнишки оказался удивительный дар - погружать людей заговором в состояние оцепенения он умел просто превосходно. Смотрел в глаза, что-то ритмично проговаривал-напевал на своем языке, и человек ненадолго будто засыпал – и это помогало быстрее и проще сделать хотя бы самое необходимое. Небо темнело. Алый закат казался кровавым. Шум сражения утихал, войско отступало в лагерь. Над полем перед крепостью летали вороны, громко, зловеще крича. Ночь пролетела почти незаметно: как будто только-только прилег, и уже снова утро, снова в бой. Татары наступали лавиной. Орда покинула лагерь, едва начало светать, и в рассветной тишине снова звучали гортанные крики и пронзительный свист. А вскоре и из крепости к турецкому лагерю направились отряды воинов. - Стража! Мадьяры пошли на вылазку! Тревожный клич заставил всех, кто еще не пошел на штурм, поспешно собираться и идти в бой. - Ахмар, оставляю раненных на тебя, - сказал Заганос парню, который помогал ему накануне. - Не волнуйтесь, Заганос-бей, даст Аллах, справимся! – весело ответил Ахмар. – Я вчера с другом поговорил, он тоже согласен остаться и нам помочь. Я помолюсь за вас, чтобы вы вернулись. - Спасибо… В этом аду трудно было во что-то верить, но мальчишка еще не понимал этого и искренне хотел помочь. Заганос слабо улыбнулся ему, похлопал по плечу – разочаровывать его не хватило духу. Как ни ненадежно было оставлять лазарет на новичков, другого выхода не было – все, кто мог, шли защищать лагерь. * - Ого! Во дают… они что, половину гарнизона сюда отправили? - Мехмед, где котел со смолой?! Лей! - Вперед! Слава Аллаху! Крики, лязг сабель, грохот барабанов и опрокинутых котлов, топот сапог. Вонь пота, пороха и крови. Этот кошмар казался бесконечным. Заганос уклонился от удара, но татарину, который шел в бой рядом с ним, так не повезло – мужчина, пошатнувшись, упал, прижимая ладонь к боку. Под его пальцами расплывалось кровавое пятно. Успеет ли он дойти до лазарета? Спасать раненных сейчас возможности не было – вместе с мадьярами в бой шли немецкие наемники, а те были вооружены до зубов и сражались жестоко, вцепляясь в противников, подобно бойцовским псам. Двое немцев напали на Сулеймана, и Заганос поспешил на помощь. В какой-то миг горячка боя так опьянила его, что он набросился на врагов, вкладывая в каждый удар злость, скопившуюся в душе за все последние месяцы. И опомнился, лишь стоя среди обрубков мертвых тел. Неверные бежали от него в страхе, а свои смотрели с восхищением. - Ничего себе! – в восторге выдохнул Сулейман. – Ну ты и зверь… Сомнительная похвала… после боя, когда мадьяры отступили, и турки возвращались в лагерь, Заганос не чувствовал ничего, кроме опустошения и горечи. Больше всего ему хотелось где-то спрятаться, хоть ненадолго побыть одному – но его ждали раненные, которых он оставил на неопытных юнцов. И вот-вот прибудут новые. Ахмар радостно встречал его: - Вы вернулись, Заганос-бей, слава небесам… у нас тут всё путем. Я повязки сменил, кому надо. Кого можно кормить, тем похлебки насыпал. Похлебку Кугуш готовил, он знаете, как умеет! Для больных – самое то. И мы даже прибрались немного. - Ты умница, Ахмар, вы вдвоем меня так выручили, - Заганос обнял парня. – А где же Кугуш? - Его брат позвал, он и ушел. Но завтра мы будем вам помогать, можно же? – Ахмар обнял Заганоса в ответ, радуясь его одобрению, будто похвале от кого-то из старших родных. Блестящие черные глаза так и сияли: должно быть, мальчик нечасто слышал доброе слово. - Як ти зміг?! Брататися з брудною татарською собакою?! – приблизившись и увидев такую встречу, выкрикнул Мустафа. - Чтоб я больше от тебя ничего подобного не слышал, - со злостью прошипел Заганос, обернувшись к нему, а потом успокоил мальчишку: - Ахмар, иди к своим, отдохни, ты и так сегодня потрудился на славу. Дальше мне Мустафа поможет. - А… - Ахмар не понял, что именно сказал Мустафа, но насторожился, видно, по тону чувствуя дурное. - Всё в порядке. То мы о своем поспорили. Иди. Постарайся хорошо отдохнуть. Мальчишка ушел, и тогда Мустафа продолжил: - Заганос, как ты можешь обниматься с этим мерзким животным?! Это же татарин, они на украинские села нападают, людей крадут… - Ахмар с другом вдвоем остались ухаживать за десятками больных, и работали не хуже взрослых. И я им за это благодарен, и никому не позволю дурно о них говорить. Ты меня понял? - Да ты веру предаешь, землю свою… ты забыл, кто ты! – в ярости возразил Мустафа. - Я не хочу об этом говорить. Или ты остаешься и помогаешь мне, или убираешься в орту,- процедил Заганос сквозь зубы. Мустафа остался, но за весь вечер не сказал ему ни слова. И так же молча потом ушел ночевать в палатку. «Ушел, и слава небесам», - подумал Заганос, устраиваясь ночевать в лазарете. Тащиться куда-то еще не было сил, да и ссора легла на душу тяжелым камнем. Он понимал, как тяжело дается Мустафе первый поход, понимал злость приятеля на татар – но и обижался на несправедливые слова о подростке, который такого отношения не заслужил… обижался за себя – на то, что Мустафа раз за разом растравлял рану в его душе и не хотел этого понимать. И от гнева и обиды сон не приходил – только тяжелая дремота, не дающая отдыха. * - Птаха… уфф, я тебя нашел, ты живой! - Камиль? – Заганос поднял голову. - Ты хоть пожрать успел за целый день? Я тебе кусок хлеба принес, - Атешли сел рядом с ним. Только теперь Заганос вспомнил, что за целый день едва-едва успел выпить немного хошафа. От усталости и тяжелого духа больных тел и лечебных снадобий мутило, но он заставил себя взять и прожевать черствый кусок черного хлеба. - Спасибо, Камиль. Как там наши? Я сегодня и не видел никого… - Все вернулись. Здоровы. Так, кой-кого чуть зацепило, но Али справился сам. Он всё тебя искал, переживал. Скажи, жаркое дельце сегодня было, правда? – Камиль подвинулся поближе. – А я сегодня такого парня чуть в плен не взял! Беленький, изящный, до чего собой хорош, половина наших столичных кучёков по сравнению с ним – куры общипанные. Но хитрый, вывернулся, гаденыш. Жалко. Хоть я и не по этому делу, а даже я польстился. - Тебе еще повезло, что он просто сбежал и ничем тебя не приложил! Так говоришь, Али волновался, что меня нет? Я просто не дополз до палатки… - признался Заганос. – Сил не было, где работал, там и упал. - Да всё с тобой ясно, - хмыкнул Камиль. – Я Али так и сказал. Говорю: иди дрыхни, не сцы, птичка наша небось в лазарете упахивается. Послушался вроде. Ладно, бывай, погнал я. Смотри, не забудь утром прийти пожрать. Заганос еще немного повертелся на своей подстилке и наконец уснул. КОММЕНТАРИИ: [1] Балинт Балашши – венгерский поэт, переводчик и военный. Сражался в османо-венгерских войнах, погиб в 1594 году при Эстергоме. [2] Граф Хардэгг – комендант крепости Рааб (Дьёр) в 1594 году. Кроме упоминания о должности коменданта и что он был казнен за поражение в бою с турками, я ничего не нашел, хоть упорно пытал всяческую литературу и Гугл : ). Предположение, что он был австриец, основано на найденных упоминаниях австрийских деятелей с той же фамилией, но это были финансисты и музыканты. Родственники ли они упомянутому военному – ну, может быть…