Разными дорогами

Оказаться внутри осажденной крепости было совсем не то, что воевать снаружи. Несколько дней прошли почти спокойно: должно быть, неверные восстанавливали силы и ждали подкрепления. Но потом штурм начался снова. Уже на рассвете часовые подняли тревогу: - Мадьяры идут! За ними немецкий отряд! И тут же командиры собирали воинов, отдавали приказы, каким отрядам идти защищать стены, а каким – ворота, кому охранять подземелья и отражать попытки подкопа. Заганос вместе с десятком первогодков из своей орты и десятком из орты «медведей» оказался среди тех, кто охраняли один из подземных ходов. Катакомбы были прорыты еще в одну из прежних осад, их несколько раз засыпали землей и камнями и раскапывали снова, поэтому янычарам приходилось быть особенно ловкими, чтобы не оступиться в потемках, и при этом еще успевать отбиваться. Никакие тяготы службы в лазарете не казались такими жуткими, как теснота и духота подземелья. Этого Заганос боялся больше всего, страх липкими лапами охватывал всё тело, по спине градом катился пот, горло будто сдавливали железные тиски. Он держался лишь потому, что не мог подвести других, но, когда под конец дня вернулся наверх, то шатался, держась рукой за стену. Али поспешил навстречу ему. - Как ты? Не ранен? - Нет… Только немного ушибся. Но это пройдет, - с трудом прошептал Заганос. – Главное, мы отбились и вернулись. - Тогда идем, Енги-бей и Мустафа как раз закончили варить похлебку. - Да мне сейчас кусок в горло не полезет. Мне страшно… - Хоть пару ложек съешь. Ты ведь свалишься без сил, если ничего есть не будешь, - настаивал Али. - Придется, правда… - согласился Заганос и пошел с ним. – Как там наши? - Держимся. Аслан ранен, но несерьезно. Так, царапина. Муса-бей вывихнул руку, я уже вправил… кажется, справился… только он сказал, чтобы ты потом на всякий случай еще глянул… - Ну, ты хорошо умеешь вправлять, я знаю. После ужина я всё равно буду осматривать раненных, так что приду, - пообещал Заганос. - Камиль с Коркутом и Омаром из «тигров» в вылазке были, - продолжил Али. – Порезвились, не то слово. Добычи привезли немного, но зато взяли в плен наемника из отряда Черного бея. И плащи себе добыли, ходят теперь довольные. - Они могут! – Заганос улыбнулся. Он жалел, что не был в вылазке, так отчаянно хотелось на простор, на волю, подальше от тесных катакомб и душного лазарета. Хотелось вдохнуть свежий воздух, пройтись по траве… Но его ждал только скудный ужин в компании злых и громко ругающихся товарищей. Разведчики и гонцы прибывали с вестями одна хуже другой: из турецких провинций подкрепления нет, а вот мадьяры и австрийцы вытрясли всю казну, и теперь к Эстергому идут наемники чуть ли не со всей Европы… у сипагов десяток человек попались в плен к людям Надашди – это все равно, что пропали… в лазарет привезли нескольких ополченцев, которые все-таки сбежали от немцев – но толку-то, что сбежали, с такими ранами долго не проживут. Казалось, что сейчас всё худо, а дальше будет только хуже. * Так прошла неделя, за ней еще одна. Катакомбы завалили где кирпичами, камнями и песком, а где – и трупами убитых гяуров. Припасов становилось всё меньше, и теперь воины ходили в вылазки чаще, даже несмотря на риск попасть в плен и погибнуть от страшнейших пыток. У аджемов [1] так попались несколько бойцов: во время атаки на лагерь неверных отстали от своих, попали в плен… а через несколько дней на полосе земли, разделявшей крепость и лагерь мадьяр, лежали изуродованные трупы, к которым слеталось воронье. Чем дольше длилась осада, тем больше зверствовали что турки, что христиане. Оголодавшие на скудном пайке, страдающие от холода, янычары обирали убитых врагов до нитки, радуясь куску черствого хлеба, кисету с табаком, фляге кислого вина и целой одежде. Мстили за погибших товарищей, пытая пленных. Бывало, командирам приходилось останавливать обезумевших от злости воинов. Заганос многого не видел, только слышал о бесчинствах от бойцов, приходивших в лазарет. И, хоть в пытках и насилии не участвовал, но тоже всё чаще совершал вещи, которые раньше считал недопустимыми. Когда-то он стыдился после боя снимать одежду с погибших неверных, стыдился забирать украшения. Теперь – точно так же, как старшие янычары, тащил всё, что можно было унести. Ведь одежду получше можно было взять себе или отдать больным, похуже – пустить на перевязки или на тряпье, за золото и серебро – выменять еду у кого-то, кому повезло захватить больше хлеба и вяленого мяса. Иногда он думал, что потом, наверное, будет и стыдно, и горько. Сейчас же оставалась только усталость, покорность судьбе и мысль: скорей бы всё закончилось! Именно в это самое тяжелое время, орту «орлов» всколыхнуло совершенно немыслимое событие. Беяз Мустафа сбежал и переметнулся на сторону врага. Сначала в это не поверили. Когда новичок не вернулся из вылазки, все решили, что он или погиб, или попал в плен. Пожалели о нем только Заганос и Али, но и то лишь потому, что Мустафа был из их родных земель – по-настоящему своим он и для них не стал. Ведь тем, кто смирился со своей судьбой, и тому, кто нет, трудно найти общий язык. А несколькими днями позже в лазарет пришел Коркут, прижимая ладонь к плечу, из которого торчал наконечник стрелы, и сказал: - Угадай, птичка, кто это меня так? Беяз Мустафа, придурок. - Да ну? – Заганос поначалу не поверил. – Неужели ты его разглядел издалека? Видно, показалось. Садись, гляну. Так… повезло тебе, рана неглубокая. - Что ж оно, с*ка, тогда так болит? – взвыл Коркут. – Может, мне и показалось, но другие парни тоже говорили, что видели его. Там он, среди гяуров, в их форме, и нашивка с крестом. - Болит потому, что кончик с зубцами, они впились и крепко держатся. На, хлебни палинки. Позвать кого, чтобы придержали тебя? Тут резать придется. - Не надо, я выдержу, - уверенно сказал Коркут. – Поверить не могу. Ну Мустафа, ну змея подколодная… … - он витиевато и грязно выругался. – Всю орту, …, …., опозорил! Как на нас теперь смотреть будут?! - Но мы-то не виноваты, - пробормотал Заганос, чуть-чуть надрезав рану и осторожно, потихоньку вытягивая стрелу. - Ааа, больно! Твою ж… как больно… увижу эту курву, урою… пся крев… - ругался Коркут, пока Заганос обрабатывал и перевязывал рану. * Слухи расползались, как лесной пожар. Янычары из других орт, которые прежде таили какие-то обиды на «орлов», но молчали, побаиваясь их буйного нрава и крепких кулаков, теперь вспоминали прежнее, перешептывались в глаза и за глаза, называли их «трусливыми курицами». Аджемы так вовсе с ума сходили от злой радости. Как же, орта из числа лучших… «орлы», которые только воевали и ходили в караул, и не горбатились на стройках и дорогах – и вдруг среди них появилась паршивая овца! С одним аджемом Заганос подрался так, что Хасан и какой-то здоровенный сипаг изрядно попотели, разнимая их. - Охренеть! – то ли ругаясь, то ли восхищаясь, воскликнул Хасан. – Я такого не видел еще с той поры, когда Камиль в свой первый год в орте отметелил Якуба. Ну точно, с кем поведешься… - Точно, …! – Якуб согласно заржал. – Вот это было зашибись! Пусть всякие придурки знают, как цепляться к нашим! Заганос не знал, что на это сказать. Товарищи им восхищались… но совсем не такого уважения и не такой славы он хотел. * Миновало еще время, и о предательстве Мустафы стали говорить уже меньше, а потом и вовсе не вспоминали. Пришли вести о том, что хан Гирай завоевал Тату и взял в крепости богатую добычу. Эта новость ободрила турков, и они вновь дрались яростно, хоть уже и страдали от голода и подкрадывающихся холодов. КОММЕНТАРИИ: [1] аджемы, аджеми – не «элитные» янычары, прошедшие минимальное обучение и в мирное время часто работающие на стройках, ремонте дорог и т.д.