Разными дорогами

До Комарно войско шло, как злая, полуголодная, оборванная орда. Многие янычары и даже командиры возмущались, почему Синан-паша гонит людей в такую даль, когда всё равно вот-вот придет пора отступать на зимние квартиры. Ведь татары, наверное, давным-давно поживились, чем могли, где могли, и вернулись домой! Белые стены крепости тянулись вдоль равнины и казались почти бесконечными. Высокие башни венчали темно-красные крыши – их оттенок напоминал запекшуюся кровь. Сразу становилось ясно: на такую громадину сил не хватит. И, хотя лагерь строился, а секбаны, как прежде, выезжали на дороги, перекрывая пути, прежней силы и удали ни у кого уже не было. Открыто бунтовать еще никто не решался, но простые воины спорили с чавушами всё чаще, всё чаще напоминали о том, что припасов не хватит, что, если вдруг грянет сильный мороз, люди не выдержат. Поражения тяжким камнем лежали на душе. Заганос всё чаще думал о людях, которых спасти не удалось, о проигранной битве, о том, что его попытки лечить словом бессмысленны – Мустафу он не просто не спас, а, возможно даже, подтолкнул к гибели. Может, если б парню не с кем было поговорить о родине и православной вере, он смирился бы, принял османские обычаи по-настоящему, душой, нашел бы в орте свое место. А так – он постоянно помнил, кто он такой на самом деле, это его и сгубило. От таких мыслей даже тяжелый труд не спасал. Чуть легче становилось лишь ночью, в палатке, когда Заганос вместе с Али и Камилем грелся под покрывалом на меху, которое франк добыл в одной из вылазок. Покрывалу этому завидовали все в орте, но погреться под ним Камиль разрешал лишь двум счастливчикам. И фыркал: «Завидуйте молча. Раньше я бы вообще ни с кем не делился». В тепле, чувствуя, что друзья рядом, Заганос засыпал с мыслью, что все-таки он не один в этом жестоком и несправедливом мире. А наутро опять были окопы, мерзлая земля, стычки с отрядами неверных… Началась осада, и в первый же день в лазарет начали спешить толпы раненных. Ахмет-бей вывихнул лодыжку и выбыл из строя, два его помощника погибли, а у нескольких отрядов ополченцев лекари то ли сбежали, то ли попали в плен. И все янычары, которые хоть сколько-нибудь владели лекарским ремеслом, сбивались с ног. Едва Заганос помог первой партии прибывших, к нему уже спешили несколько человек, державших под руки крепкого, высокого мужчину. - Бейэфенди, вы свободны? Помогите! Амир-паша ранен… мы вас отблагодарим… - Пусть ложится на скамью. Сейчас гляну. Нога несчастного выглядела ужасающе, и Заганос уже подумал на миг, что помочь ничем не сможет, самое большее дать что-то, что облегчит страдания. Но, внимательно осмотрев, понял – рана широкая, но не глубокая. И обернулся к воинам, толпившимся в ожидании: - Обработаю, с божьей помощью всё будет хорошо. Если не начнется воспаление, почтенный паша еще долго повоюет. - Иншалла, - хрипло пробормотал Амир-паша. – Я в долгу не останусь. - Не спешите благодарить, сначала я сделаю всё, что могу, - ответил Заганос, промывая рану. …Позже, когда в орте узнали, что именно к нему привели командира из богатого тимара, все тут же начали убеждать: это золотая возможность, и тут нужно не зевать и ловить удачу за хвост. - Ты что, самого Тугрил Амира-пашу лечил? – спросил Батур. – Ну, если с ним всё будет в порядке, то считай, что у тебя все козы в золоте и козел в жемчужном ожерелье. Амир-паша мужик влиятельный. И храбрец – ого-го! Как он персов имел, …, жаль, что ты этого не видел. - Да, если он будет тобой доволен, ты быстро в гору пойдешь, - согласился Камиль. – Повышение получишь, или даже при дворе какого-нибудь санджак-бея станешь служить. Так что, птичка, умей вертеться. - Ого, мы уже пашей лечим. А до султана дойти не хочешь? – проворчал Сулейман. – Небось, как дойдешь, нас и не вспомнишь. Заганос слушал их почти с раздражением. Он бы лечил так же любого другого. Сейчас ему не хотелось думать ни о деньгах, ни о службе при дворе. Хотелось домой. Покоя… Чтобы все это скорее закончилось. А этого не мог ему дать Амир-паша. …После очередной атаки он возвращался, думая лишь об одном – как бы дотащиться до лазарета и дождаться, пока там кто-то освободится, чтобы помочь ему счистить смолу с плеча и обработать обожженную руку. Ему повезло, что ожог пришелся на ребро левой ладони – это еще терпимо, с этим можно хоть как-то работать… но всё равно боль была такой сильной, что от малейшего движения он стонал сквозь зубы. - Заганос, иди сюда! – позвал его Бошняк Мехмед, тот самый «медведь», которого он не раз выручал. – Не жди лекаря, Беязид-бей занят, Рустем-бей тоже, и оба злые, как три тыщи нечистых тварей. А смолу тебе и я счищу, пока не затвердела. - Попробуй тут не быть злым, - вздохнул Заганос и сел на скамью. Мехмед принес воду, чистую ткань, и начал отчищать темные капли, аккуратно, стараясь не причинять больше боли, чем неизбежно. Как раз когда он закончил, послышались шум, брань… это двое «тигров» вели Камиля. Увидев это, Заганос тут же поспешил навстречу им, забыв о больной руке. - Это мой друг. Ведите его сюда, я сам им займусь. - Но ты тоже пострадал! - Ничего страшного. Выкарабкаюсь. Мехмед, дай мне иглу и нить… Камиля уложили на скамье, разрезали пропитавшуюся кровью ткань на шароварах, и Заганос начал обрабатывать и зашивать рану. Он работал как всегда точно и аккуратно, но, когда утром проснулся и начал обходить больных, то увидел, что Камиль лежит совсем без сил, даже не двигаясь. Помощники сказали, и есть отказывается. «Как я мог вчера так ошибиться, я же даже не спросил, вдруг с ним что еще случилось… а думал, что смогу продержаться!», - упрекал себя Заганос. Он упустил время, а теперь на все его вопросы Камиль только мотал головой: - Нет, не падал, сознание не терял. Только ногу мне ранили, и всё. Иди, птичка, не сюсюкай надо мной, бесишь. А вдруг оружие было отравлено? Такое уже несколько раз в этом походе бывало, и Заганос был рад, что взял с собой пузырьки с противоядиями. Правда, теперь эти припасы подходили к концу. Что же, если понадобится, последнюю порцию спасительного снадобья он потратит на друга. Даже если потом будет мучить совесть, что между незнакомыми людьми и товарищем по орте выбрал своего. Но рана не гноилась, как это обычно бывало, если лезвие было отравлено. Казалось бы, с Камилем не произошло ничего такого, что с ним не случалось раньше – а он лежал без сил, большую часть дня спал, есть не хотел. Каждый раз, возвращаясь в лазарет, Заганос перебирал в памяти всё, что знал о болезнях и осложнениях после ран, - и не находил ничего сколько-нибудь похожего, от чего молодой и выносливый парень мог бы сутками спать и оставаться ко всему равнодушным. «Я уже сто раз тебе сказал, кроме ноги, ничего не болит! Да могу, могу я всем пошевелить! И главным орудием тоже, если б баба была. Да не тошнит меня, но если будешь дальше приставать, начнет. Отцепись!» - вот и всё. Когда секбаны, перекрывавшие дороги, ограбили обоз купца, и Заганос об этом узнал, то пошел к ним спросить, нет ли среди запасов мёда. За горбушку хлеба и крохотный стаканчик мёда он отдал снятые с убитого мадьяра серебряные браслет и крест, но это была мелочь. Гораздо важнее было принести другу то, что его радовало. - Камиль, поднимайся, пора поесть. Франк только перевернулся с бока на бок: - Не хочу я этой вонючей похлебки, она у меня скоро изо всех дыр польется! Лежавшие рядом больные возмущенно заворчали: - Ты лучше скажи спасибо, что хоть вонючая есть! - Я тебе хлеб с мёдом добыл. Горбушку, как ты любишь, - продолжил Заганос. Камиль приподнялся, открыл глаза, с явным удовольствием вдохнул сладкий запах мёда. - Ох ничего себе. Не смущай меня, птичка, а то я почувствую себя прекрасной хатун, ради которой совершают подвиги. Над такими словами дружно засмеялись все, даже те, кто уже несколько дней лежали без всякого интереса к жизни. - Тебя смутишь, хочу это видеть, - хмыкнул Заганос. – Давай, ешь, а потом я гляну на твою ногу. На день-другой Камилю стало легче, а потом сонное оцепенение вернулось снова, временами с жаром. Заганос продолжал поить друга укрепляющими отварами, с тревогой осматривал, опасаясь, чтобы рана не воспалилась… и каждый раз, когда шел на штурм, боялся погибнуть. «Если со мной что случится, кто о нем позаботится?!». Никогда до этих дней Заганос представить себе не мог, что будет так бояться за Камиля, цепляясь за любую, даже призрачную, надежду. Он помнил, как в свой первый год в орте остерегался непредсказуемого нрава франка, опасался случайно перейти ему дорогу. А потом… потом они выручали друг друга, время от времени беззлобно поддевая шуточками. Они никогда не говорили по душам, если не считать того вечера перед началом осады Сисака… но было и что-то другое, не менее важное. Хлеб, который они делили на двоих в голодные дни. То, как защищали друг друга в бою. И сейчас Заганос по-настоящему боялся потери, чувствуя, что вместе с Камилем из его жизни уйдет еще что-то важное. И боролся как мог. КОММЕНТАРИИ: Тугрил Амир-паша – в этой версии АУ отец Махмуда )). В каноне «Империи Альтаир» Махмуд сирота, однако в реальной Османской империи описываемого таймлайна восемнадцатилетнего сироту с таким характером, как у Махмуда в каноне, быстро сцапали бы более взрослые и опытные «игроки в престолы», еще до начала более-менее заметных событий. Так что на таймлайн нынешних глав он еще спокойно растет дома в Эдирне под крылышком заботливой семьи и судьбоносная встреча еще впереди)).