Разными дорогами

Холода становились всё сильнее. Утром земля покрывалась крупинками первых заморозков. Войску отчаянно не хватало всего: еды, лекарств, одежды, даже оружия. Командиры ополчений из тимаров отказывались выходить в бой. В нескольких ортах аджемов янычары опрокидывали котлы, да и среди капыкулу уже ходили разговоры о бунте. Близилась зима, осаду все равно пришлось бы снять, чтобы люди успели добраться домой. Кому нужны эти бессмысленные потери? Ночью хлынул дождь. Капли громко бились об ткань шатра и доски навесов. Заганос лежал без сна на своей подстилке в лазарете и вспоминал то далекое, счастливое время, когда с ним был Деми, когда вдвоем они ничего не боялись и ждали от будущего всего, о чем свойственно мечтать мальчишкам: побед, славы, подвигов… Теперь Демир лежал в братской могиле под Веспремом, а Заганос с каждым днем терпел поражение за поражением и терял всё, что было ему дорого. …Он уже готов был опустить руки и смириться со всем, когда Камиль понемногу пошел на поправку. «Может, с ним случилось то, что со мной тогда, в Веспреме?» - думал Заганос. – «Да только как спросить… это слишком... личное… и такое хрупкое. А нрав у Камиля бешеный. Если я спрошу о сокровенном, Лис за такое сначала в ухо двинет, а потом вспомнит, что у нас общее дело и что я выхаживал его, как родного!». После нескольких туманных, дождливых дней осаду сняли, и войско вышло в дорогу домой. По утрам все тащились безрадостно, медленно, будто под гнетом поражения и вины, и только холода заставляли людей спешить, чтобы не остаться на чужой земле и не стать жертвами обозленных солдат, горожан и крестьян. О том, что будет дальше, на привалах старались не говорить, но напряжение витало в воздухе, выливаясь в споры из-за мелочей и драки за кусок хлеба и глоток теплого отвара. А когда воины добрались до турецких земель и остановились в небольшом провинциальном городке, то были измучены настолько, что всю свою не такую уж богатую добычу готовы были спустить на то, чтобы целыми днями не вылезать из хамама. Там было так тепло… толстые стены из белого камня надежно ограждали от холода и бед внешнего мира. - Хоть людьми себя почувствуем, да, птичка? – сказал Камиль, похлопав Заганоса по плечу. – Когда выглядишь по-человечески, то и настроение совсем другое. Ну, не вешай нос и не гляди на меня так, всё со мной в порядке. Сам не знаю, что меня тогда свалило. Хандра, что ли, одолела. Я тут вот что подумал, как хорошо, что мы с тобой еще не получили ранг. Сейчас все высшие чины будут по самое «не могу» получать. А нам как соловьям, мы люди маленькие. У нас наш дедуля есть, мы при нем не пропадем, а он при нас. - Так и есть, - согласился Заганос. Он понимал, что пройдет время, и всё как-то наладится, но горестные мысли не шли из головы. Мысли о поражении войска, о том, что сколько людей погибли зря, что война эта никому не была нужна. Воспоминания о Мустафе – Заганос по-прежнему не мог понять и принять – как, почему всё так вышло? Тот, кто был родом из того же края, не стал ему другом. А Камиль, бывший прежде чужим человеком, из далеких земель, делил с ним радость и беду, учил его тому, что знал и умел, и в чем-то менялся сам. Размышлять об этом было горько. Сомнения никуда не девались, даже когда рядом веселились товарищи, с шумом обливая друг друга водой. Чуть позже Заганос прилег отдохнуть на лежанке. Мышцы от усталости сводило судорогой. Плечо ныло, и он застонал сквозь зубы, растирая себе руку. - Вам помочь, бейэфенди? – спросил миловидный теллак, подойдя к нему. Голос парня звучал приятно, мягко, но без того раздражающего заискивания, свойственного прислуге в хамамах. И Заганос согласился, подставляясь под бережные, осторожные прикосновения. Теллак хорошо знал свое дело, не спеша поглаживал, разминал напряженные мышцы, снимая усталость и боль. А главное – он не болтал, расточая многословные фальшивые похвалы, не убеждал, что молодому мужчине обязательно нужны женщина или юноша, чтобы скрасить ночь. Только, закончив массаж, тихо сказал: - Если хотите, бейэфенди, можете прийти ко мне ночью. Меня зовут Мави, если согласны, скажите хозяину, что придете… Заганос хотел было отказаться, но тут подумал об очередной ночи в полупустой казарме – ведь большинство товарищей всё равно разбегутся по мейхане и веселым домам – о воспоминаниях, не дающих спокойно спать… он так устал, так истосковался по утешению, теплу и нежности. Слова сами сорвались с губ: - Хорошо, я приду. * …Позже, под вечер, он подошел к длинному домику, примыкающему к хамаму, и постучал в самую последнюю дверь. - Мави, это я, Заганос. Юноша выглянул из комнаты, держа в руке блюдце с огарком свечи. Яркий огонек освещал рыже-каштановые волосы до плеч, чуть вьющиеся на кончиках, смуглое лицо, блестящие сережки в ушах. Длинная рубашка из тонкой ткани почти не скрывала очертаний стройного, гибкого тела. - Я ждал вас, - улыбнувшись, Мави отступил в глубину комнаты, пропустив гостя, поставил свечу на столик у кровати и закрыл дверь. Заганос подошел к Мави, обнял его, прикоснулся к мягким, будто шелк, локонам и вдыхая едва ощутимый приятный, цветочный аромат. Он так хотел этого – чувствовать тепло, ласку. Не спешил, прикасаясь легко, нежно, как если бы был с любимым, а не со случайным парнем на одну ночь. Мави раздевал его, лаская и целуя постепенно обнажающуюся кожу, провел кончиками пальцев по следам от ожогов на плече, с сочувствием прошептал: - Это на войне так? Как же тебе тогда было больно… Заганос глубоко вдохнул и выдохнул, прижимаясь к любовнику сильнее. - Очень больно. И страшно. Там об этом не думаешь, там так устаешь, что ничего не помнишь. Вспоминаешь уже потом, дома… Слова дались неожиданно легко. Тому, с кем он оказался рядом всего ненадолго, признаваться в своей уязвимости было намного проще, чем говорить правду близким людям. Завтра уже будет новый день, скоро войско вернется в Стамбул… а Мави скоро всё забудет, что ему до горестей случайного мужчины, одного из многих. Но сейчас… неважно. Сейчас были только неспешные, плавные ласки и почти невинные касания губ к губам. Тихий шепот: - Всё будет хорошо, милый… Возбуждение прокатилось по телу горячей волной. Упала на пол одежда, погас огонек свечи, и осталась только темнота ночи, прохлада чистых простыней и тепло тел, сплетающихся в объятиях. Заганос не ждал даже, что вновь испытает такой трепет, что его тело снова отзовется на ласку под умелыми руками. Но Мави был с ним так нежен, отдавался ему так страстно, будто любимому и единственному. А потом они спали, обнявшись, и это тепло надежно защищало от воспоминаний и кошмаров. Лишь на рассвете, уходя от спящего любовника, Заганос снова чувствовал, как душу заполняет уже привычная горечь, усталость и тоска. Никто, никто не сможет заменить ему Демира… нечего даже и пытаться. Он просто утолил мгновенный приступ голода – и теперь возвращался к своим, в привычную жизнь. * В столице уже выпал снег. Зима выдалась еще холоднее, чем в прошлом году, и на улицах почти не было людей. Парад и пятничная молитва [1] прошли быстро и безрадостно. Падишах вышел к войску лишь ненадолго. Бурый медвежий мех его шубы подчеркивал нездоровый, желтоватый оттенок опухшего лица. И вскоре в казармах поползли слухи, что повелитель серьезно болен и долго не протянет. Перешептывались о таком, конечно, едва слышно и оглядываясь – не приближаются ли чавуши, не подслушивают ли евнухи. Но на базарах и в мейхане, случалось, велись и более вольные разговоры. Рассказывали, султан уже не раз казнил или отправлял в тюрьму невинных людей. Уж не сходит ли он с ума?.. Все эти разговоры Заганос слушал со смесью настороженности, досады и злорадства. Падишах умирает, и вряд ли эта смерть будет легкой… и ничего из завоеванного он не унесет с собой в могилу! Холода стояли такие, что Азиз-бей уже не сидел в палатке, а открыл лавку дома. Несколько лет назад, в точно такую же суровую зиму, он уже торговал дома, и люди толпами шли к его скромному жилью – как прежде приходили на рынок. Камиль сидел за низким столиком у очага и раскладывал карты, а Заганос, устроившись рядом, переписывал молитвы или плел обереги из бусин и нитей. - Скажи, птичка, правда, толпа валит, будто летом! – сказал Камиль, когда у них выдалась свободная минута. – Зато у нас даже кофе есть. Ты сладкий будешь или со специями? М-да, если народ так попер, наверняка что-то грядет. - Угу. Кофе сладкий наливай. Хоть бы дороги не замело… - Заганос плотнее укутался в теплую накидку. - Жаль, что ты вчера был в день и не слышал, что мне один евнух рассказывал, - шепотом сказал Камиль. – Вроде, в санджак уже послали гонца к шехзаде Мехмеду. Видать, падишах совсем плох. А может, уже и умер [2]. Люди боятся… хотя как знать, вдруг при новом повелителе лучше жить будем. Бакшиш нам раздадут. По бабам пойдем. Будет нам счастье, бочка пива и чтобы у бабы грудь красива. - Да какая разница, кто на троне будет… летом всё равно поход начнется… - Не напоминай! О, снова в дверь стучат. КОММЕНТАРИИ: [1] по традиции, периодически султан появлялся перед войском на пятничной молитве. [2] в Османской империи существовал обычай скрывать смерть султана до того, как наследник престола прибудет в столицу. Султан Мурад ІІІ умер зимой 1595 года.