Разными дорогами

Вскоре пришла и новая беда, совсем нежданно. Хмурым весенним утром Заганос сидел у окна в библиотеке при больнице, читая новый трактат о беседах с людьми, испытывающими страхи и сомнения. Он так увлекся, что не сразу заметил, как подошел Ферхад-эфенди и глянул на открытую книгу, лежащую перед ним. - Читаешь труд почтенного Сунуллаха-ибн-Валида? Похвально. Эфенди мудро толкует святые книги и умеет привести людей к пониманию божественной мудрости. Вот только… для чего тебе изучать лечение душевных хворей? Неужели от этого тоже есть польза на войне? - Есть, и немалая, Ферхад-эфенди, - ответил Заганос. – Как раз на войне люди страдают не только телом, но и душой. Многим приходится очень трудно, в одиночку со всеми горестями и потерями им не справиться. Я хочу им помочь. Лекарь сел рядом, внимательно слушая, и Заганос обрадовался: наставник подскажет ему, они вместе совершат дело, полезное многим! Но, выслушав его, Ферхад-эфенди сухо сказал: - В этом что-то есть, не спорю. Но лучше бы тебе бросить изыскания о человеческой душе и лечить только тело. - Почему?.. – едва слышно спросил Заганос. Он доверял учителю, ждал доброго слова, совета… а вовсе не такой отповеди. Разве можно оставить попытки помочь людям? - У тебя в руках почетное и прибыльное ремесло, - спокойно объяснил Ферхад-эфенди. – Ты уже сейчас неплохой хирург, и труд на войне дает тебе больше знаний, чем любая больница. К чему тебе менять достойное будущее на поиски, которые могут себя оправдать, а могут и нет? Слишком тонкая это материя. Тело можно изучить во всех подробностях, можно сразу понять, какое средство помогает, а какое нет. Душу так исследовать невозможно. Да и нужно ли? - Но, Ферхад-эфенди, разговоры о сокровенном многим помогают, - почтительным тоном, и в то же время уверенно, возразил Заганос. – Это не просто случайность, я не раз проверял. Ко мне приходили разные люди… и военные, и простые горожане… Лекарь только головой покачал. - Ты еще слишком молод. В твои года легко поверить, будто человеческому разуму доступно всё. Многие юноши мечтают свершить то, чего никто еще не достигал, добиться успеха… границу наших возможностей мы узнаем лишь с возрастом. - Я не думал о том, чтобы прославиться, - Заганос горько усмехнулся. – Если б я хотел славы, я искал бы ее на войне. Мне нужно совсем другое. - Тебя не переубедить! – нахмурился Ферхад-эфенди. – Знаешь, Сунуллах-ибн-Валид – мой давний друг, мы вместе учились в школе, вместе изучали медицину. Я напишу ему письмо, попрошу побеседовать с тобой. Если он одобрит твои поиски, значит, на то воля Аллаха. А нет - тогда, надеюсь, тебе хватит благоразумия забыть пустые мечты. Приходи на следующей неделе, думаю, к тому времени мы будем знать, согласится ли Сунуллах-эфенди поговорить с тобой. - Благодарю вас, Ферхад-эфенди. * Всё время до назначенного дня Заганос места себе не находил. Боялся, что ничего не выйдет. Ведь признанный лекарь, давно исцеляющий душевные хвори, может оказаться слишком занят… или может отказаться принять молодого собрата по ремеслу. Да еще и неделя выдалась беспокойная. В орте не прекращались ссоры из-за любого распоряжения старших и из-за каждого куска мяса. А дед Азиз жаловался, что на погоду то руки болят, то колени ноют, и охал: сыну дело передать не получится, у сына давно своя торговля. «Какие твои года, деда!» - уговаривал Камиль. – «Наш птенчик тебе мази смешает, натрешься, и всё пройдет. Не скрипи. А как солнышко пригреет, вообще будешь молодцом». Но за этим привычным, веселым тоном скрывалась смутная тревога. Снова погрузившись в давно привычные заботы, Заганос пытался не думать об ответе, который может и не прийти… однако от Ферхада-эфенди пришел мальчик-слуга с запиской, в которой говорилось, что Сунуллах-эфенди сможет принять ученика своего старого друга и дать совет. Освободить себе будний день на такой важный визит оказалось непросто. Но Заганос был готов на всё – и выйти в суточную стражу вместо Коркута, выслушав шуточки о свиданиях и о том, какой же должна быть хатун, чтобы стоить таких усилий… и посидеть с Камилем в мейхане, чтобы тот не обижался, что его оставляют одного, когда в городе жизнь бьет ключом… и врать чересчур любопытным товарищам о женщинах, лишь бы только не расспрашивали, куда и почему он пойдет. Все эти усилия должны оправдать себя… Заганос даже отработал бы в больнице даром, лишь бы Сунуллах-эфенди разрешил ему хоть раз-другой в неделю приходить и помогать лекарям исцелять душевные недуги. …Старое, огромное здание на вид мало отличалось от той больницы, где Заганос когда-то учился. Но внутри всё было по-другому. Из прихожей посетители попадали в огромный круглый зал, украшенный богато, будто сказочный дворец, с фонтаном в центре и скамейками вокруг. У стен стояли кадки с цветами, а в нишах – клетки с певчими птицами, звонкий щебет которых отзывался эхом под сводами высокого купола. Людей, пришедших за помощью, помощники лекарей вели дальше, в покои, скрывавшиеся за прочными, широкими дверями. Но юноша, встретивший Заганоса, переспросил: - Вы от почтенного Ферхада-ибн-Исхака? Лекарь, значит? Тогда прошу вас подождать здесь, бейэфенди. Я сообщу учителю, что вы пришли, и он сам выйдет к вам. Заганос остановился и, любуясь фонтаном, цветами и изящными росписями на стенах, уже представлял себе, что хотя бы раз в неделю сможет сюда приходить, будет изучать, как действует созерцание красоты на людей, чьи силы истощили невзгоды… будет сам помогать страдающим… уже не блуждая в потемках, а следуя определенным путем под руководством мудрого наставника. Вскоре послышались быстрые шаги. Сунуллах-эфенди, хоть и был ровесником Ферхада-эфенди, ходил быстро, будто молодой человек, и не выглядел на свой почтенный возраст. Его светло-каштановых бороды и усов еще не коснулась седина, темные глаза светились живым интересом, и держался он прямо и ровно, без той сутулости, которая с возрастом становится видна в осанке хирургов. Бодро прозвучал и голос: - Мир вам, юный бей. Значит, это вы Заганос, ученик моего друга Ферхада? - Мир вам, эфенди. Да, это я. - Что же, садитесь, юноша, ученые беседы спешки не терпят. Признаться, я удивлен… впервые слышу, чтобы янычар вдруг занялся наукой!.. Лекарь смотрел на него, будто разглядывал какой-то диковинный образец из дальних краев, и, сидя на краешке скамьи, Заганос едва скрывал волнение. Он ведь в бою стоял до конца, как бы ни было тяжело и страшно – отчего робеть теперь? Но на миг ему стало так же не по себе, как будто он снова спустился в катакомбы под осажденной крепостью. - Меня воспитывали в одном из лучших лагерей для новобранцев, эфенди, - спокойно и уверенно начал он. – Мы изучали не только военное дело, но и языки, толкования Корана, медицину… а на войне мне приходилось видеть много разных случаев. Я наблюдал, размышлял, читал книги, когда мог. Вот, сделал кое-какие заметки, - рука у него дрогнула, когда он протянул Сунуллаху-эфенди свиток с описаниями нескольких случаев и своими размышлениями о лечении. - Хм… - лекарь развернул свиток, принимаясь за чтение. – Так… повторяющиеся сновидения… достаточно частый случай, в этом вы правы… мысли о прошлом, вызывающие припадки страха… - он пробежал взглядом строки и недоверчиво спросил: - Что же, вы полагаете, для исцеления нужно дать людям возможность как можно больше говорить об их собственных переживаниях? - Я видел, что это действует, эфенди. Мудрецы говорят о благотворном влиянии отвлеченных бесед и в этом правы… но случается, что на обсуждение и толкование древних трудов нет времени. На войне, к примеру. А когда человек рассказывает о том, чего боится или что его взволновало, его душа очищается. Я бы сравнил это с тем, как очищается тело, если вскрыть гной и обработать рану. - Но, слушая больного, лекарь становится на одну ступень с ним! – возразил Сунуллах-эфенди. – А для того, чтобы исцелять, мы должны быть выше и вести людей по лестнице вверх. Просвещать. Говорить о смысле бытия, о долге перед семьей, падишахом, Аллахом. Успокаивать созерцанием прекрасного, а не возвращаться вместе с человеком, за здоровье которого мы в ответе, к мирской грязи. Заганос отвел взгляд. В горле застревал ком. Он вспомнил ту ночь, когда Мехмед пытался покончить с собой, вспомнил отчаянный крик: «А все говорят, терпи! Все напоминают о долге… я не хочу так жить, не могу!». - Б-быть выше? - Иначе нельзя, - со вздохом сказал лекарь. - Сейчас я, правда, многого еще не знаю. Вы позволите мне работать у вас в больнице, эфенди? Деньги мне не нужны, для меня главное – просто увидеть, как вы лечите душевные болезни. Сунуллах-эфенди пожал плечами. - Увы, я должен вам отказать, Заганос-бей. Вы еще слишком молоды для подобной работы. Помощь людям с больной душой требует времени, сил, чтения мудрых книг – самых разных толкований богословских трудов. А у вас служба. И ваш главный долг – быть храбрым воином. Да и где это видано, чтобы янычар занимался наукой! Вот и прозвучали те слова, которые Заганос боялся услышать. Никто не воспримет всерьез стремление воина узнавать новое… Он с почтением ответил: -Я понимаю, Сунуллах-эфенди. - Ферхад хвалил вас как хорошего хирурга. Он редко так отзывается о молодых лекарях, - ровным тоном продолжил Сунуллах-эфенди. – Не отчаивайтесь, и не пытайтесь добиться невозможного. * Выйдя из больницы, Заганос шел, не разбирая дороги. Ему было горько, обидно, больно… Неужели уважаемый лекарь отказал ему только потому, что он простой воин и не знаком со всеми толкованиями Корана и поучений мудрецов?.. И разве для того, чтобы лечить душевные раны, обязательно знать всё это? Даже среди янычар, воспитанных в лучших ортах огланов и изучавших науки, было мало тех, кто по-настоящему ценил книжную мудрость. А горожане, которые приходили услышать толкования снов и утешение в своих горестях, в большинстве своем были малограмотными, радовались и огорчались из-за простых вещей. Что всем этим людям до мнения ученых о смысле земного бытия и о загробной жизни? Они хотели слышать то, что поможет именно им! Заганос изо всей силы пнул камень, попавшийся на пути. Никто из мудрецов и толкователей священных книг не был на войне, не знал, как темно, душно и жутко в катакомбах. Никто из них не видел, как вороньё клюет обожженные, разодранные в клочья тела несчастных, погибших от пыток… не чувствовал, как в воздухе пахнет дымом, порохом, кровью, потом и гноем. И что может рассказать о потере тот, кто сам никого не терял?! Бродить по улицам в одиночестве было невыносимо, сидеть в казарме в свободный день тоже не хотелось. И Заганос направился в уже привычное убежище – к Азизу-бею. Старик обрадовался ему, как родному: - Здравствуй, сынок! Что, выдалось свободное время, и ты сразу сюда? Садись. Знаешь, полегчало мне от той мази, которую ты мне приготовил. Дай Аллах тебе здоровья. Но все равно скриплю еще. А Камиль сегодня в карауле? - Да, Азиз-бей, в дневном. Завтра мы вдвоем в ночь. А потом, если ничего не случится, будем свободны, вместе погадаем. - Хорошо, - улыбнулся Азиз-бей. – Иншалла, вот если б получилось, чтобы ты на той неделе ко мне подошел. Меня один торговец спрашивал, мог бы ты с его сыном побеседовать. Парень уже полгода как овдовел, а всё сам не свой. - Но ведь я военный лекарь, дедушка, я не ученый, - Заганос опустил голову, снова вспоминая, как отозвался о его попытках человек, который исцеляет душевные недуги столько лет. – Это бы лучше обратиться к кому-то постарше, кто больше знает. - Эх, у кого из ученых людей они только не бывали! – проворчал Азиз-бей. – Все одно и то же говорят, что так долго горевать нельзя [1], тем более молодому парню, который должен отцу помогать, жениться, чтоб родители успели внуков увидеть. А от разговоров про долг и про загробную жизнь ему только хуже становится. Мы вот и подумали, ты лучше ровесника поймешь, чем кто постарше. Да и хуже-то не будет, если ты с парнем просто поговоришь. - Тогда, дедушка, скажете бейэфенди, пусть послезавтра придет, лучше под вечер, когда тут народа меньше. Я постараюсь помочь, чем смогу. Невольно он сравнил красивые слова и осанистость Сунуллаха-эфенди, и простую речь и уговоры Азиза… Этих людей разделяла огромная пропасть, но Заганос сейчас не поручился бы сказать, кто из них лучше мог бы помочь человеку в горе. КОММЕНТАРИИ: [1] в исламе траур длится недолго, самый длительный для женщин: 4 месяца и 10 дней для не беременной вдовы, для беременной – до рождения ребенка; мужчина же через несколько дней после похорон имеет право и обязан жить обычной жизнью.