Разными дорогами

О бунтах в провинции говорили всё чаще. Восставали крестьяне в Анатолии, как не раз бывало и раньше [1]. Ходили слухи, что это из-за войн с неверными: в последние годы в ополчение забирали слишком много людей, естественно, самых сильных и здоровых, а землю, как могли, обрабатывали старики, подростки, калеки и женщины. Урожай собирали плохой, а налоги росли. В рабстве у ростовщиков оказывались целые семьи. В один день Заганос пришел навестить дядю Абдуллу и тетю Фериде, и увидел у дома повозку, с которой худые, изможденные мужчина и подросток выгружали скудный скарб. - Помочь вам, бейэфенди? – спросил Заганос, но мужчина угрюмо глянул на него исподлобья: - Ты еще и издеваешься?! Дядя Абдулла растерянно возразил: - Халил, ну что же ты так? Заганос нам с Фериде как родной, мы его с совсем крохи вырастили. И видишь же, помнит нас… птенчик, Халил-бей мой троюродный брат, из Сиваса. - Вот потому мне и пришлось продать дом за бесценок и тащиться в Стамбул, что на турецкой земле туркам нет места! – со злостью сказал Халил-бей. – Почти два месяца скитался… не дай Аллах так кому бедовать, как нам в Сивасе… куда ни кинь – чиновники сплошь из девширме [2], воины – опять же, из гяурских земель. А мы, простые люди, только и кормим эту ораву! Они же из нас последнее выжимают… Заганос не стал спорить и помог дяде Абдулле и Халилу-бею перетащить вещи в дом, но остаться в гостях не решился. Видел, что родственник приемного отца ему не рад. И это было неожиданным, болезненным ударом. В доме, который он считал родным, услышать, как Халил-бей говорит дяде: «Абдулла, разве тебе чем плохо живется, что ты берешь на воспитание детей из девширме? Растишь этих найденышей неведомо откуда… как твои сыновья такое терпят?». Найденыш неведомо откуда! Эти слова вновь растравили старую рану. Напомнили об орте огланов и разговорах, что велись шепотом после отбоя, о Демире… и о Мустафе. Об отчаянном крике: «ты мразь… ты родства своего не помнишь…». До сих пор – и даже после побега и гибели Мустафы – Заганос даже не сомневался, что всё родное для него здесь, в Турции. И не мог поверить, что его и таких, как он, могут считать чужаками. Ведь им всем с самого детства повторяли: они – правоверные, защитники ислама, опора великой империи. А если он и здесь чужой, кто же он тогда?! Как только потеплело, из Стамбула выступали в поход орты янычар и сипагов. Но теперь одни шли в Валахию, другие – к мадьярским крепостям, третьи же – среди которых были и «орлы» - направлялись в Кютахью [3], где бунтовали горожане и крестьяне. Чем дальше войско отходило от Стамбула, тем скромнее выглядели города. И если еще во время первых привалов янычар встречали как защитников империи, и для них находилось место в казармах и жилых домах, то с каждым новым переходом уважение сменялось поначалу тупой покорностью, а затем и едва скрываемой злостью. В убогих деревушках и поселках на них смотрели как на врагов. Да, потому их и отправляли вглубь страны – у них здесь не было родных и близких. Но о боях против бунтовщиков Заганос думал с ужасом. Пусть он не особенно верил в Аллаха, высшую справедливость, рай или ад, поднимать оружие на людей той же веры казалось ему диким, невозможным… Притом, с кем предстояло бороться сильным, здоровым воинам, которые превосходно владели оружием и – по крайней мере, в мирные месяцы – не знали недостатка в еде? С крестьянами и мещанами, вооруженными чем попало и не умеющими даже ножом или кинжалом владеть как следует, оборванными, круглый год живущими на скудной похлебке. Разве победу над таким противником можно считать честной?.. Город раскинулся у подножья гор. Глиняные домики напоминали гнезда ласточек. Издалека было видно здания побольше – мечети и караван-сараи, с огромными куполами, крашенными в темно-синий цвет с белыми узорами. Каждая орта возводила свой передвижной лагерь, на некотором расстоянии друг от друга, но в то же время так, чтобы, если понадобится, янычары могли подать сигнал о беде или прийти на помощь товарищам. «Орлам» в этот раз выпало вместе с ортой «черных» секбанов перекрывать дороги, чтобы к мятежникам не могли присоединиться люди из других селений и городов. - Паршивая нам выпала работа, - возмущался Якуб. – Особенно сейчас. И откуда столько мрази берется?! Мы же при покойном падишахе в этих краях всех разбойников вырезали и перевешали! - Так то ж когда было! – ответил Ибрагим, копая яму для ловушки. – Вон, на мадьяр мы с тех пор раза три ходили, не меньше… Работа и правда была нелегкая, а место – паршивым. Постоянно настороже, постоянно в напряжении… целыми днями янычары, сменяя друг друга, стояли в карауле. Жара становилась сильнее день ото дня. Иногда по дороге тянулись убогие повозки людей, бежавших от мятежников. Воины останавливали беглецов, досматривали, задерживали тех, кто вез оружие, даже самое старое и негодное. Отбирать припасы было запрещено. Да и что брать с бедолаг, которым нигде не находилось места? Вид этой нищеты угнетал. В таком беспросветном болоте казалось долгожданным развлечением и подарком судьбы, если среди беглецов попадались танцовщики, банщики или девицы из веселых домов. Как бы Муса-бей ни грозил всеми на свете карами земными и небесными, то и дело кто-то из «орлов» силой или обещаниями убеждал девок остаться при лагере, и ночами в палатке слышались стоны шлюх и хриплое рычание мужчин. Одни женщины сбегали после нескольких ночей, другие оставались дольше, но этот пир во время чумы не прекращался. Вестей от товарищей, сражавшихся в городе, еще не было. Никто не знал, кто побеждает, кто из приятелей из других орт жив, а кто погиб. Об этом даже не заговаривали лишний раз. Так прошла неделя с небольшим. А вскоре на рассвете весь лагерь поднялся от громкого рокота труб. - Мятежники! Мятежники идут! Огромные черные бойцовские собаки яростно лаяли, готовые вот-вот сорваться с поводков. Секбаны зажигали сигнальные огни, чтобы подать знак, что к лагерю приближается враг. Поначалу издали были видны только облака темно-серой пыли и темные силуэты людей. Но джелали приближались стремительно, будто черная волна. Это была не армия, движущаяся слаженно и подчиняющаяся приказам одного командира – скорее отдельные отряды, одни пешие, другие верхом на дряхлых, тощих лошадях. Янычары двинулись навстречу, рубили пеших, добивали всадников, попавшихся в ловушки. Кони, изможденные после долгой дороги, часто падали, увлекая за собой людей, которые становились легкой добычей. - Давай! Бей их! – кричал Сулейман, мощными ударами сабли рассекая ничем не защищенную плоть. На его широкое, раскрасневшееся от жары лицо брызгала кровь, оставляя алые полосы. Рядом упал молоденький секбан, должно быть, новичок – и тут же на него набросились сразу трое джелали. Заганос поспешил на помощь. Лезвие сабли рассекло живот противника, и мятежник упал, прижимая к себе вываливающиеся кишки. Парнишка-первогодок поднялся на ноги, но тут же скорчился в приступе рвоты. - Ты не ранен? Тогда соберись и бегом! Быстрее, а то убьют же! - Не могу! – простонал парень. Батур схватил его за шиворот и влепил пощечину: - Всё ты можешь, … …! Пошел! Под сапогами противно чавкали разрубленная плоть, кишки и кровь. Болела ушибленная рука, на лице засыхали брызги крови врагов, противно стягивая кожу. Потеряв из виду своих, Заганос отражал удары и нападал сам, ни о чем уже не думая. В ушах звенело от криков чужих и своих, ругани, стонов, жалобного ржания умирающих лошадей и яростного лая собак. Несколько карабашей [4] терзали раненного мятежника, злобно рыча, а секбаны с почти звериной злой радостью продолжали натравливать собак на людей. Снова послышался топот копыт – это приближались сипаги. Обратившихся в бегство бунтовщиков добивали нещадно. Еще не успело стемнеть, а оставшиеся джелали, чудом избежавшие смерти, стремительно покидали поле боя. Янычары проходили среди сваленных в кучи мертвых тел, разыскивая раненных своих. Те же раненные, которые могли идти, медленно тащились в лагерь сами. Заганос шел вместе с Якубом и Альтаном. Новичок, бледный от усталости и пережитого страха, едва держался на ногах, но упрямо не соглашался уйти в палатку. - Оружие с мертвых забирай, - велел ему Якуб. – С джелали тоже. - Но почему, Якуб-бей? Оно же никуда не годится! – возразил Альтан. - Никто не знает, сколько мы здесь проторчим. Один Аллах знает, пригодится или нет… Потерь у вооруженного до зубов и слаженно действующего войска было немного, на пути попадались больше тела джелали. Но Заганос до дрожи боялся увидеть среди погибших или серьезно раненных кого-то из своих. С этим страхом невозможно было ничего сделать. Скрывать – да. Но пробегавший по телу холодок всегда был один и тот же. Поверх разрубленного трупа мятежника, в луже темной крови, лежал, раскинув руки, седой янычар с искаженным смертной мукой лицом. - Енги-бей!.. – вскрикнул Заганос, сжав кулаки. – О Аллах, нет, как же так… - Да уж, совсем … , - проворчал Якуб. – Мы же теперь голодные останемся! Кто нам такой плов сварит… - Ты совсем с ума сошел?! Как ты можешь сейчас, про плов… - Заганос едва сдержался, чтобы не ударить товарища. Было что-то невыносимо несправедливое в том, что такой хороший человек погиб, да еще и не на священной войне с врагами, а в бою против своих же братьев по вере, в какой-то глуши, и умер не мгновенно, а долго, должно быть, мучился, потому что некому было ему помочь. А Якуб в такой тяжелый час жалеет, что, раз Енги-бея нет, больше некому варить плов со специями!.. - Ну а что такого? – огрызнулся Якуб. – Да, Енги хороший был мужик… храбрец, каких мало. Но кто ж нам жрать приготовит… * Погибших своих похоронили в братской могиле, мятежников же так и оставили, и на трупы слеталось воронье, громко, пронзительно крича. Даже из отдаленной части лагеря, где устроили лазарет, Заганос слышал этот зловещий крик, и, как бы сосредоточенно ни работал, не мог отделаться от мысли, что такого не должно быть… КОММЕНТАРИИ: [1] Бунт джелали охватывал провинцию Анатолия. В Анатолии часто происходили восстания и до описываемой эпохи, в основном из-за произвола губернаторов и чиновников. [2] Подобно янычарам, многие чиновники в Османской империи также происходили из христиан, отобранных в детстве у родителей и обученным по обычаям ислама. Именно из таких людей без роду и племени получались самые безжалостные служащие системы: они становились чужими и бывшим соотечественникам, и османам. По сути им не о ком было заботиться, только о себе и своей карьере. [3] Кютахья – город в провинции Анатолия. Насколько там бунтовали в данном таймлайне, автор сведений не нашел, но по рамкам географическим – вполне вероятно. [4] Карабаш – крупная (до 90 см в холке) бойцовская собака с черной мордой.