Разными дорогами

Афифе-ханым взялась за дело скоро, бойко. Навестив мать невесты с первым даром и предложением о сватовстве, уже через несколько дней она хвалилась, что вот-вот обсудит с ними приданое и махр [1]. Все говорили о свадьбе, как о деле решенном. Так ведь и случается, рано или поздно мужчине следует остепениться, жить своим домом. А любовь – это лишь мечта, сон… Остались в прошлом поэмы о внезапной встрече и страсти с первого взгляда, которые читали огланы на уроках арабского, и смелые мечты о девах из далеких стран. В жизни большинство людей женились по сговору, и будущие муж с женой впервые видели друг друга на смотринах, а то и на свадьбе. Азиз-бей так и рассказывал, вспоминая молодость и свою женитьбу: «Тебе повезло, сынок, у тебя будут смотрины, ты невесту хоть раз увидишь до того, как вас объявят мужем и женой. Меня же родители и не спрашивали, и смотрин не устраивали. Шестнадцать лет мне было, когда отец всё решил, договорился с имамом и свидетелями, и уже тогда сказал, что я женат. И ведь ничего, сколько лет мы с Гюль живем душа в душу». Все вокруг так говорили: не следует ждать от судьбы большего, чем она может дать. Так и товарищи убеждали. Один говорил: «Посмотри на наших стариков, вот они не смогли жениться и переехать в свой дом – разве ты хочешь так же доживать свой век в казарме. А женишься, хоть будет кому тебя ждать». Другие добавляли: «И пациенты со стороны доверять будут больше, станешь солидным человеком всё-таки. А если будут больше доверять и чаще приходить – это же прибыль какая!». Слушая чужие речи, Заганос соглашался, но не потому, что думал так сам. Просто с тех пор, как старшие и уважаемые лекари сказали, что ему нечего даже пытаться лечить душевные недуги, он потерял надежду, потерял мечту. А война с мятежниками и многочисленные потери лишили его и последней опоры – веры в то, что у него есть родина и дом, что его служба необходима людям. И теперь для него все жребии были равны. Камиль таскал его за собой по лавкам, к портному, заставлял мерить рубашки, кафтаны, шаровары, тюрбаны, придирчиво оглядывал… в одной из лавок они задержались надолго, и франк увлеченно спорил с хозяином – крепким, высоким мужчиной, который держался важно, словно командир орты. - Не годится! – презрительно скривив губы, Камиль небрежно отбросил в сторону очередной кафтан. – Это будто на мещанина шито. И тот зеленый тоже нехорош, даже не предлагайте. - Ай, почтенный бей, вы меня без ножа режете. Как можно! Персидские ткани, лучшие из тех, что в этом году караваны привезли, вы такой одежды нигде больше не найдете, - уверенно возразил портной. - Кого вы пытаетесь обмануть? Нет, я знаю, что я делаю. Та-ак, кажется, нашел! Заганос наблюдал за всеми этими спорами и выбором тканей равнодушно, как за представлением уличных актеров в праздник. Теснота лавки и пестрый ворох тканей успели ему надоесть. И зачем он согласился тратить на такое свободный день вместо того, чтобы скрыться на час-другой в лекарской каморке и почитать… или хотя бы просто в одиночестве побродить по улицам… Он послушно примерил одежду, которой так восхищался Камиль, подошел к сверкающему, идеально отполированному медному зеркалу – и не поверил своим глазам. Так всё было ему к лицу, подобрано со вкусом, будто художник выбрал краски и создал картину. Темно-фиолетовая ткань кафтана и шаровар, нарочно слегка небрежно наброшенный на плечи легкий шарф в тон – и тюрбан не белый, как предпочитали большинство воинов и чиновников, желающих похвастаться положением, а с чуть заметным лиловым оттенком. Первой мыслью было: «Это не я!». Человек в отражении выглядел так, будто уже получил всё то, о чем мечтали мальчишки-огланы, слушая рассказы учителей о великих пашах, поднявшихся на вершину славы из девширме. В этом наряде хотелось шествовать гордо, будто не было ни поражений, ни потерь. На миг Заганос даже удивился: он знал, как ярко, броско любит одеваться Камиль – так, чтобы издалека было видно рубашку из какой-нибудь пестрой ткани, чтобы металлические украшения блестели, чтобы мужчины завидовали богатству, а девицы из мейхане восторженно охали и ахали. И был готов возражать, если бы франку вдруг взбрело в голову делать из него второго себя. Но сейчас он видел в зеркале совсем другого человека: того, кем он мечтал стать когда-то и, может, стал бы, будь рядом с ним Демир… того, кто мог бы идти с гордо поднятой головой, не обращая внимания на любого, кто сказал бы – «ты не сможешь». Мечты. Иллюзия. Мираж. Ему снова стало горько от того, что надеяться ему было больше не на что. Снова горько и обидно стало за друга – что парень с такими талантами растрачивает себя попусту в драках, гаданиях, игре в карты, беготне за женщинами… а какой мог бы быть творец! А сколько еще одаренных людей вот так же зарывают свой дар в землю потому, что попали в янычары и вынуждены скрывать страх перед смертью, глушить его табаком и вином – и рано или поздно всё равно погибать в чужой земле, неизвестно, ради чего. Красивая сказка, словно птица, взмахнула крылом – и исчезла. На следующий день Заганос снова выходил в караул, снова тянул опостылевшую лямку, а прекрасный наряд лежал в сундуке до дня смотрин. * …К лавке Азиза-бея, где он должен был встретиться со свахой, Заганос приближался так же равнодушно, будто шел на стражу. Ничего его не радовало и не огорчало. Он просто смирился. Всё решили за него. Он дал слово и выполнял свой долг. Увидев его, Афифе-ханым пришла в восторг. - О небо, как хорош молодой бей, как хорош! Хоть дочери самого падишаха сватай! Уж поверьте мне, душа моя, я чувствую, когда дело сладится. Скольких я сосватала, и все живут в мире и достатке, иншалла, и вы еще не раз меня поблагодарите. - Я очень благодарен вам, ханым, без вашей мудрости и помощи мне пришлось бы гораздо труднее, - ответил Заганос на этот поток лести. У него пробегал холодок по телу, руки слегка дрожали. Он переживал – как снова будет говорить с Хатидже-ханым… снова думал о том, что не смог спасти Ибрагима, оказался бессилен, и вот теперь… Дорога до уже знакомого дома показалась ему слишком длинной. Это было словно ожидание казни, которое во сто крат хуже, чем сама казнь. Сваха постучала в дверь, произнесла полагающееся по обычаю приветствие. Хатидже-ханым открыла, позвала гостей к накрытому столу, и женщины завели разговор о совершенно будничных вещах, не касающихся истинной цели этой встречи. Не спеша обсудили погоду, цены в лавках, то, как на днях ходили в хамам и какие новости там услышали… Заганос грел руки об чашку с горячим отваром и терпеливо ждал, слушая этот оживленный щебет точно так же, как однообразные разговоры в орте – не особенно обдумывая, только настороженно ожидая момента, когда кто-то обратится к нему. - А вот что, кстати, я помню, моя дорогая Хатидже-ханым, - вкрадчиво молвила Афифе-ханым, дослушав очередной рассказ о замужестве некой юной хатун. – У тебя-то младшая дочь на выданье, и сказали мне, что твой супруг, да берегут его все ангелы в царстве небесном, выбрал для нее жениха. О женихе я рассказывала тебе не раз, юной хатун повезло, и молод, и собой хорош, и лекарь. А пришли мы увидеть прекрасную Ясемин-хатун, да и у нее спросить, по нраву ль ей придется молодой бей. - Если согласна я, то и она согласится, - степенно ответила Хатидже-ханым. – Я о ее счастье день и ночь думаю, и супруг, благослови его Аллах, добра ей желал. Сейчас позову… Она ушла на женскую половину, а вскоре вернулась с дочерью. Разглядеть девушку было нелегко, та изо всех сил пыталась казаться незаметной – сжавшись в комочек, куталась в чадру, так, что видны были только огромные карие глаза с густыми длинными ресницами, словно у испуганного олененка. - Мир вам, Ясемин-хатун. Не бойтесь так, - мягко произнесла сваха. – Гляньте-ка на жениха! И откройте лицо, теперь можно, пусть Заганос-бей увидит, какая вы у нас красавица… Ясемин откинула чадру, светло-золотистая накидка легла ей на плечи. В праздничном белом, расшитом разноцветными нитями наряде девушка явно чувствовала себя неловко. Она боялась поднять взгляд, на смуглых щеках алел румянец. Роскошные волны черных волос спадали до пояса. - Садись, цветочек мой, не бойся, - сказала Афифе-ханым. – Ох, как покраснела! Ну, скажи, хорошо мы с твоей матушкой о тебе позаботились? Девушка покраснела еще больше и только кивнула в ответ. Афифе-ханым продолжала заливаться соловьем: - Любо-дорого глянуть, как молодые смущаются! Сразу видно, всё как по обычаям, как с давних времен принято. Ну, хватит, дети мои, возьмитесь за руки! Заганос осторожно коснулся ладони невесты. Ясемин улыбнулась, глядя на него с восхищением, и едва-едва дотронулась до его руки кончиками пальцев. Оглянулась на мать, на сваху… - На той неделе можно устроить праздник на женской половине, а когда вам с товарищами свой праздник отыграть [2], это уж вам решать, Заганос-бей, последнее слово за вами, - сказала Хатидже-ханым. – А после праздников переедете в дом, хозяином будете. - Хорошо. Иншалла, всё устроится, - согласился Заганос. Теперь дороги обратно не было. Он сидел рядом с миловидной девушкой, которая с нежностью смотрела на него – но не чувствовал ничего, кроме сожаления о чем-то безнадежно упущенном. КОММЕНТАРИИ: [1] махр – дар от жениха (драгоценности, деньги, другое имущество), который в исламской традиции безусловно принадлежит лично будущей жене и играет роль «неприкосновенного запаса» на случай развода или смерти мужа. [2] традиционно у мусульман праздновали свадьбу жених отдельно со своими друзьями и/или родственниками, невеста отдельно в женском кругу.