Разными дорогами

За воротами стояли стройными рядами сипаги в новых, ярких одеяниях. Сытые, холеные, вооруженные сверкающими мечами из дамасской стали. Цвет войска, не чета янычарам - забытым рабам падишаха. Гулко прозвучали трубы, глашатай зычно объявил: - Дорогу почтенному Беркеру-аге, верному слуге падишаха! Ряды расступились, словно морская волна схлынула, и вперед гордо и величественно выступил ага в высоком белом тюрбане, украшенном белоснежным пером. Ага был уже немолод, но держался прямо и уверенно. Сияла позолота на длинном темно-синем кафтане, на широком белом поясе красовалась сабля в роскошных ножнах, украшенных кроваво-алыми рубинами. Широкие шаровары, до блеска вычищенные сапоги – всё в его виде указывало на богатство и статус. Заганос низко склонился в приветственном поклоне. - Да благословит Аллах почтенного Беркера-агу и дарует ему долгие годы на этой земле. - Не кланяйся, - резким, хриплым голосом, похожим на клекот хищной птицы, оборвал его речь ага, нахмурив густые седые брови. – Из уст твоих сочится мёд, а товарищи твои готовы встретить нас раскаленным маслом! Кто таков, молодой бей? Давно служишь? - Илан Заганос, лекарь орты, служу с похода на крепость Сисак, бейэфенди, - ответил Заганос. Страх внезапно прошел, будто и не было. Страшнее всё же было там, внутри казармы, ждать, маяться от неизвестности и думать, что будет с товарищами, с семьей, не иметь никакой возможности что-то изменить. Сейчас от него зависело многое. Ему позволили говорить за всех, на него надеялись, и он не имел права подвести. - Хм. Значит, это ты тот лекарь, который даже за самых трудных раненных боролся до конца, - ага глянул на него так настороженно и пристально, будто хотел прочесть, что у него на уме. – Да, слышал я о тебе, слышал, но не думал, что ты так молод. - Если почтенный Беркер-ага позволит сказать… - Позволю, - кивнул тот. – Говори. - «Орлы» никогда не замышляли бунт против падишаха. Мы верные его слуги и чтим наместника Аллаха на земле, и по одному его слову готовы сразиться с любым врагом, хоть с самим шайтаном. Восстали мы лишь против ода-баши, ибо оскорбление, которое нанесено и живым, и памяти мертвых, простить невозможно. Наш товарищ, всю жизнь храбро сражавшийся с неверными, погиб здесь, в Стамбуле, защищая правоверных горожан от мятежников-франков. Муса-бей не позволил нам отдать имущество Хасана его семье. Подобающие случаю фразы находились сами собой, речь лилась ровно, плавно и спокойно. Похвала аги придала Заганосу уверенности. Да, славы он не искал никогда – но, может быть, то, что почтенный бейэфенди слышал о его заслугах, пойдет на пользу всей орте. Беркер-ага слушал его внимательно, чуть склонив голову набок. Стоявший рядом богато разряженный воин с презрением сказал: - Муса-бей не позволил бы себе подобного! Эти отродья шайтана уже давно ждали повода опрокинуть котел. Этого сипага Заганос по имени не помнил, но часто видел с ода-баши, когда командиры орт пировали вместе, занимая лучшие места в зале и оставляя подчиненных ютиться, где придется. Заганос подумал: «Рука руку моет, конечно же, он вступится за приятеля, и понятно, к кому прислушаются». - То, что здесь много горячих голов, мне тоже ведомо, - ровным тоном произнес Беркер-ага, лишь на миг обернувшись к сипагу. – Да, взбунтоваться вы могли давно. Знаю я, что говорится в ортах. Не сохранил бы головы на плечах и не остался бы на своем месте до сих пор, если бы не знал, чем воины живут и на что способны. И о вашем ода-баши не впервые дурное слышал. - Но орта – семья, а ода-баши – отец, и пока отец держит сыновей в повиновении… - тихо сказал Заганос, склонив голову. - Если ты, юный бей, не осмеливаешься сказать то, что думаешь сам, а надеешься на мудрость предков, то лучше молчи! – сердито перебил его Беркер-ага. – Не зря ведь они прислали тебя, молодого, хваткого, готового вырвать из когтей смерти то, что она уже считает своей добычей. Или отступишься теперь? Заганос сжал в кулаке подпаленный край плаща. Идти в бой с врагом было не так страшно, как просто стоять в тишине под пристальным, пронзительным взглядом бывалого, разбирающегося в людях воина и в считанные минуты обдумывать, что сказать. Имел ли он, юнец по сравнению с остальными, право говорить дурное об ода-баши? Муса-бей служит давно. Но всё же… за годы службы Заганос столько раз видел, как деньги орты утекают на развлечения одного человека, а на еду и лекарства остаются гроши. А уж выпросить еще евнуха на помощь в лазарете – почти невозможно… а то, что Муса-бей отказался признавать жену и ребенка Хасана, всё равно осудят все влиятельные беи, кто узнает. Но тут же Заганос вспомнил об остальных «орлах», у которых были семьи в городе, о собственной семье. Ради женщин и детей, которых, случись беда, оставили бы одних, он не имел права молчать. - Не отступлюсь, - сказал он. – Терпели мы долго, но всему есть предел. «Орлы» служили падишаху верой и правдой, так было всегда. Мы шли в огонь и в воду, мы рыли ходы под землей, чтобы взять вражеские крепости, но ода-баши жалел денег из нашей взятой в бою добычи на лекарства для раненных, прежде времени заставлял людей возвращаться в строй. Многие из-за того и погибли. А когда мы боролись с мятежниками в провинции, у нас не было достаточно запасов – как раз потому, что ода-баши об этом не заботился. Мы, которые были правоверным защитой, а гяурам и бунтовщикам угрозой, служили, не зная, что станет с нашими женами и сыновьями, если мы отправимся пировать в сады Аллаха. - Каков наглец! Молоко на губах не обсохло, а он… - с презрением процедил сквозь зубы сипаг. Заганос гордо поднял голову. - Беркеру-аге было угодно, чтобы я сказал то, что известно мне, и я могу поклясться всем для меня святым, что не сказал ни слова лжи. Ага усмехнулся. - «Орел», вот уж точно, плоть и кровь орты. Не лжешь и готов поклясться чем угодно, говоришь? Если окажется, что ты солгал, твоя отрубленная голова будет красоваться на пике у ворот Баб-и-Хумаюн. Иди. Скажи своим товарищам, пусть вернут котлы на место и ждут. И пусть пришлют к казначею человека, который знает семью погибшего. Заганос склонился до земли, подхватил край плаща Беркера-аги и коснулся губами расшитой золотом ткани. А затем вернулся к воротам, постучал и позвал своих. Его быстро впустили, окружили, расспрашивая: - Кто там был? - Что тебе сказали? - Нас все еще обвиняют в мятеже против падишаха? - Пока нет, - с трудом произнес Заганос. Усталость навалилась как-то разом, будто тяжелый камень. – Будут разбираться. Будут судить, оставить ли Мусу-бея во главе орты. Я рассказал всё, как есть. Дальше уж слово за Беркером-агой. Его расспрашивали, шумели, перебивая друг друга, но он не слышал голосов. Сев на скамью, он потянулся было за трубкой и табаком, да так и заснул. * Очнулся он уже в спальне казармы, на той самой медвежьей шкуре, которую Камиль когда-то добыл в бою, теперь немного истертой и пропахшей табаком. Поежившись от холода, укутался в малиновый плащ. Сквозь окна пробивались неяркие лучи. Было непривычно тихо. Спали первогодки, плотно прижавшись друг к другу и пытаясь хоть так сохранить тепло. У жаровни грелись Батур, Сулейман-старший, Сулейман-младший и Рейхан, о чем-то перешептываясь. Аслан растянулся на циновке, лежа на животе, и что-то быстро записывал на листке дешевой тонкой бумаги, время от времени облизывая грифель. - Аслан! – позвал приятеля Заганос. – Что там? Что слышно? Парень с неохотой отвлекся. - Тьфу, птичка, как ты невовремя проснулся, ну что тебе стоило еще подрыхнуть? Все рифмы из головы вылетели. Судят нашего Мусу-бея, вот что слышно. И, похоже, не нам одним он сала за шкуру залил. Да сам виноват. Заганос вздохнул. С плеч будто камень свалился. Если Аслан сердится только потому, что ему не дали дописать стих, гроза миновала или почти миновала. - Я долго спал? - Почти сутки, - хмыкнул Аслан. - О Аллах… - Заганос быстро поднялся. – У меня же в больнице тяжелый больной… у меня жена не знает, где я и что со мной… - Сипаги еще стоят у ворот, пока суд не закончится, мы отсюда не выйдем. Можно евнуха послать с письмами, - Аслан перевернулся на спину и уставился в потолок. Не обращая внимания на янычар, которые хотели его остановить и что-то спросить, Заганос поспешил в свою каморку, где у него был запас перьев, чернил и бумаги, торопливо набросал записки и позвал евнуха. Низкорослый, остроносый, похожий на мышку слуга поклонился до земли и пообещал выполнить все поручения в точности. Выйдя во двор покурить, Заганос увидел: на скамье сидел Камиль и раскладывал карты, а вокруг него собралась целая толпа. Вот почему так тихо было в спальне. Заганос мало верил гаданиям друга, но понимал, почему люди так внимательно следят за Камилем сейчас. Будущее и правда выглядело неясным и туманным, как этот туманный день. Оставалось только ждать.