Хроники дракона из пентхауса. Книга первая. Чародейка

      Оставив позади очередной праздник жизни, которые в волшебно-зефирном замке феи Флоры, казалось, никогда не заканчиваются, Татьяна вышла на балкон. Прохладный ночной ветер холодил разгорячённую кожу, но возвращаться назад, в сияющую огнями, златом-серебром и, вообще, тщеславием бальную залу вовсе не хотелось.       Бросив взгляд через плечо, поёжившись – то ли от ветра, то ли от неприятного чувства, уже давно мурашками щекотавшего где-то в области позвоночника, Муха обняла себя руками за обнажённые плечи, и, облокотившись о перила, сгорбилась, словно бы желая свернуться клубком-улиткой и заползти внутрь панциря-ракушки собственной жизни.       Глубоко вздохнула раз, два.       Вот так.       Дышать ещё и ещё.       Дышать мерно, осмысленно, с каждым выдохом выпуская из усталого тела проблемы и заботы бесконечного дня.       Насчитав сто спокойных, ровных выдохов, чародейка, которая на самом деле, там, в далёкой, с каждым вдохом, всё более желанной нормальной жизни, никакая не чародейка, а обыкновенная переводчица, подняла голову, желая охладить разгорячённое лицо ветерком – и упёрлась взглядом в стену подступающего к замку Флоры леса.       Где-то там – старое дерево с дуплом. А за ним – дом, милый дом.       Таня зажмурилась, пытаясь собрать кисель, заполнивший голову вместо мозга, и свести, так сказать, дебит с кредитом.       Сколько она уже здесь: день? Два? Неделю?       Ступила в неизвестность и ни разу не оглянулась назад, словно ведомая чужой волей. И воля эта, давящая, стиснувшая ледяными когтями где-то не то в сердце, не то в районе кобчика, сейчас как никогда остро ощущалась на плечах неподъёмным грузом.       Вспомнились издательство и старая пятиэтажка, почему-то сейчас, в памяти, сузившаяся до размеров чёрно-белой фотографии парижской улочки на стене спальни. Столько всего случилось с ней за последние дни (месяцы? годы?), сколько за всю размеренную и, казалось, чётко расписанную по минутам жизнь не случалось.       Тряхнув кудрявой головой, Танюша открутила плёнку воспоминаний назад, попытавшись, как учила её психологиня Августина Карловна, абстрагироваться от случившегося и попытаться по возможности объективно проанализировать ситуацию.       Надо же, столкновение с волшебством – с настоящим, не балаганным, не нарисованным спецэффектом, а с Волшебством с большой буквы, – она приняла на удивление легко и просто.       Причём, приняла не головой, а сразу сердцем, безоговорочно, словно ребёнок, поверив в сказки о драконах, феях, гномах и волшебной стране Затридевятьземелье, в которой все эти старые-добрые сказочные герои живут-поживают.       Поверила, будто жила с этим знанием и верой всю жизнь.       А ещё говорят, что к тридцати годам уже, наконец-то, взрослеют!       Так и не повзрослевшая и совершенно сбитая попытками рефлексии с толку Муха с силой сжала пальцы на камне балконных перил.       Ладно, хорошо, просто отлично: как у Джеймса Барри, «я верю в фей» и иже с ними, я прогуляла работу, которая меня кормит, чтобы потусить на сказочном балу. Я – здесь и сейчас.       Так откуда же, чёрт возьми, это гложущее, щемящее, скребущее у горла чувство нереальности всего происходящего?       Ещё пару минут Таня спокойно подышала, пытаясь успокоить бешеную скачку пульса и, по возможности, просто не думать ни о чём.       Ночной, совсем не осенний, воздух пах сладкими лилиями и садовой влагой. Надышавшись и отняв от мрамора перил озябшие руки, переводчица скользнула ладонями по прохладному шёлку платья, в котором танцевала с королём гномов, словно проверяя – а я и правда здесь?       Ощущение нереальности всего происходящего никуда не делось а, казалось, только усилилось. Попытавшись волевым усилием собрать разбегающиеся, как тараканы от света, мысли, Татьяна Сергеевна постаралась решительно ухватить это странное чувство, подтянуть поближе к кромке осознанности – а хотя б за хвост, если понадобится.       Хвост.       Дракон.       Нормальное, обыденное «там» и гипертрофированное, психоделическое «здесь».       И переводчица из маленького частного издательства, накрепко застрявшая где-то посерединке, как раз между двумя мирами.       Собственно, а почему это «застрявшая»? Никто её, вроде, силой в замке не удерживает, вот пойдёт прямо с утра к фее и вежливо попросится домой – загостилась, мол, хорошенького понемножку, теперь вы к нам с ответным визитом. А там и время, глядишь, пройдёт, и с психологом накопившийся материал по возможности успешно проработает!       Робкая надежда шевельнулась в душе пока ещё крошечным червячком, но даже этого хватило, чтобы голова Танюши поднялась, а плечи расслабились, словно сбрасывая с себя невидимый глазу груз.       Да-да, вернуться домой, в маленькую, зато свою квартирку, полить фиалку на окне, зарядить старый, но осмотрительно сохранённый на всякий случай мобильник, выйти в интернет, чтобы узнать последние новости, связаться с шефом и упросить Мишочка не увольнять её, прогульщицу несчастную, но, в общем-то, переводчика толкового и человека хорошего!       Прочь отсюда, подальше, поскорее, может, и забудется всё как-то. Жили ж мы без волшебства двадцать девять годочков, авось, и сейчас не развалимся!       Мелодично звякнули цветные стёклышки в раскрываемой чьей-то рукой двери. В преувеличенно картинном холодном свете двух лун ступивший на балкон и замерший тенью себя-привычного, ироничного, Веня казался великолепной, высеченной из драгоценного мрамора статуей – безжизненной, неспособной разомкнуть каменные уста и дать ответ – кто бы и что ни пожелал у него сейчас спросить.       Но спрашивать, просто говорить сейчас не хотелось совсем.       Танюша ничего и не сказала, лишь закрыла на минуту глаза, привыкая к его молчаливому, значимому присутствию.       Домой захотелось ещё отчаяннее.       Но что-то держало тут, не отпускало, ломая её собственную волю, требовало задать вопрос, облечь, наконец, эту тоску, это замешательство в слова.       И она спросила, отчего-то шёпотом, не глядя на безмолвного дракона, сама не понимая, о чём спрашивает, ответ на какой именно вопрос так страстно желает получить:       — Всё же не по-настоящему?       Вроде бы, картинка осталась прежней и уже привычной: идеально подстриженный газон, пышные, казавшиеся чёрными во тьме ночной клумбы, вычурно-фигурно выстриженные деревья, усеянный светлячками неизвестных, безымянных звёзд небосклон, гладкий камень перил под горящими ладонями.       Но всё – лишь бутафорские декорации, дешёвый балаганный трюк, так легко принятый её готовым к чуду сознанием за реальность.       — Всё фальшивка, да? – скорее утвердительно, рассуждая сама с собой, а не требуя очевидного ответа у Вени, продолжила Таня.       И опять дракон молчал, лишь отблески внезапно постаревших на миллиард лет двух далёких лун отражались в его древних, бессчётное количество раз видевших эти полнолуния жёлтых глазах.       А Мухе внезапно стало нечем дышать.       Вскинув руки к горлу, чародейка, царапая ногтями, рванула сначала расшитый лепестками шёлковых нитей, вычурный лиф, раздирая платье скользящими по шёлку пальцами, брезгливо отбрасывая клочки ткани и бусины, ленты и кружева на искрошившийся, разбитый трещинами мрамор, увитые колючими чёрными лозами диких растений колонны и стены мёртвого, давно покинутого всем живым-дышащим замка. Всё прочь, всё вниз, на поросший сорняками и сухостоем зелёный травяной ковёр. Лишь бы только засыпать обрывками материи этот поблекший, выцветший, давно умерший мир.       И пока Танюша рвалась и металась, принц стоял всё так же неподвижно, с высоты собственной немеркнущей холодной красоты взирая на неё – корчащуюся, сотрясаемую конвульсиями посреди этой чудовищной фантасмагории.       Наверное, именно эта его неподвижность, бесстрастность казалась её стиснутому внезапно нахлынувшим ужасом сознанию самой чудовищной вещью посреди тёмного, причиняющего боль всему живому мира – настолько чудовищной, что два противоречивых желания, бежать и остаться, таких сильных, что, ещё чуть-чуть, и могли бы разорвать её тело в клочья, овладели Татьяной Сергеевной.       Словно пытаясь удержать себя, всё своё тело от распада, немедленного обращения в ничего не чувствующее ничто, в кучку пепла, она вновь обхватила себя руками, одновременно закричав-заплакав, по-детски прося кого-то давно забытого, ушедшего, нет, бросившего её одну, вернуться и защитить, помочь, помочь ей, как ей самой хотелось помочь ему…       Дракону.       Принцу.       Вене.       Тьма, плотным сгустком колючих стеблей окутавшая до сих пор неподвижную, одинокую фигуру дракона, казалось, зашипела, осознав, что теперь, вдруг, увидена, нет, прочувствована кем-то, становясь плотнее, гуще, обретая телесность и форму.       Форма эта извивалась гибкими стеблями, одурманивала ароматом сладких лилий, ранила ядовитыми шипами.       Форма эта была слишком знакома её измученному, не способному зацепиться за реальность сознанию.       Две противоположные мысли вспышкой острой боли пронзили чародейку.       Бежать?       Помочь?       Не раздумывая боле, не анализируя, не ища мотивов своих поступков, Муха потянулась, задыхаясь от жалости, от страха, от брезгливости, – и от соприкосновения с её рукой тенета заголосили, завыли, завизжали тысячей голосов, оглушая своим безудержным, всеобъемлющим безумием. И было что-то настолько правильное во всём этом, что Таня и сама зарычала, как дикий зверь, впиваясь обломанными ногтями в длинные чёрные косы-путы, дёргая, разрывая, выдирая с корнем, рвя руками и зубами.       Сколько длилась эта безумная битва – секунды, минуты, годы?       Муха не знала, не могла постичь, да и не хотела.       Но с каждым её рывком дракон, казалось, словно сказочный Кай, оттаивал, пытаясь вдохнуть, набрать побольше воздуха в лёгкие – и всё это, лишь чтобы прошептать одно, явившееся результатом страшных усилий, слово, больно ранившее Танюшу прямо в неожиданно заболевшее сердце:       — Уходи!