Хроники дракона из пентхауса. Книга первая. Чародейка

      — Это какое-то недоразумение, уверена, мы сможем его быстро уладить – стоит только успокоиться, сесть и всё обсудить за чашечкой чая! – как попугай повторяла Татьяна Сергеевна, влекомая водоворотом взбунтовавшейся живности от пролетариата к закрытым дверям замка феи Флоры.       Ночь, в одночасье переставшая быть томной, полнилась звериными криками и огнями чадящих факелов. Там, где лишь пару минут назад было место если не любви, то, хотя бы, кокетству, место бессмертной поэзии Шекспира, благоухающему цветочными ароматами парку и картинному лунному свету, теперь стало душно, громко и вообще очень некомфортно.       Особенно «некомфортно» было чародейке Татьяне Мухиной, под белы рученьки препровождённой грозно размахивающими лопатами, граблями, тяпками и мотыгами зайцами-белками-сусликами-енотами-хомяками и прочими вольнонаёмными и фееугнетаемыми зверушками прямо на ощетинившихся мечами и копьями верных Флоре коротконогих, низкорослых, плотных и весьма серьёзно настроенных белобрысых гномов.       И вот, в тот самый миг, когда волна пушистых и при других обстоятельствах мимимишных ополченцев грозила разбиться вдребезги об этот самый гномовий волнорез, Муха, изо всей силы упёршись и не позволяя больше тащить себя вперёд, вкопалась босыми ногами в мягкую, полную полночной росы траву подстриженного газона и, отчаянно замахав руками, завопила, что есть дури:       — Всем стоять! Не двигаться! Работает «ОМОН»!       Универсальная фраза сработала на ура. Как и предполагалось, ошарашенные бунтовщики замерли на месте, а гномы, опустив оружие, озадаченно зачесали головы, пытаясь вспомнить, что это за зверь такой, «амон», и на чьей стороне он, если что, будет сражаться.       А Таня, радуясь произведённому эффекту, набрала побольше воздуха и, в наступившей тишине, зачастила, завертевшись и обращаясь ко всем сразу:       — Дорогие мои, хорошие мои, гномики-зайки, зайцы-пушистики, какие у вас у всех мечи-лопаты красивые, вы ими, наверняка, очень хорошо махать умеете, а я вот с лопатой, не с мечом, да и с мечом тоже, так и не научилась, хоть и ездила каждое лето на дачу, у нас, знаете, шесть соток в двух часах от города было, ну, там, картошка всякая, морковка, морковку, я так понимаю, вы любите, она в земле растёт, её лопатой как раз выкопать и можно, а мечом копать, я уверена, не слишком удобно, да и лопатой особо не повоюешь, а зачем нам всем вообще воевать, да и сезон урожая ещё не подошёл, можно, я уверена, договориться и выходной всем совместный устроить – ну, там, мангальчик, шашлычки-коньячки, игры всякие на сплочение коллектива, то есть, тимбилдинг, если по-научному и по-западному…       Но весь этот убаюкивающий словесный поток, во время которого у бедных животинок начали слипаться глаза, а гномы – те и вообще откровенно позёвывали, опёршись, для равновесия, на копья, был в одночасье остановлен вскарабкавшимся на привезённую садовую тачку вожаком-зайцем в кепке и кожаном скрипучем пальто с алой повязкой на лацкане.       — Товарищи! – начал, слегка подкартавливая, господин, то есть, теперь уж, конечно, товарищ Заяц. – Слишком долго мы терпели власть капитала! Слишком долго наша пушистая спина гнулась под плетьми буржуазной интеллигентской гниды! Каждая синичка должна научиться управлять государством! Каждый суслик на поле агроном! Долой диктатора! Даёшь власть пролетариата! Да здравствует мировая социалистическая революция! Морковь, ура!       «Прям Ленин на броневике!» – подумала Муха, даже и забыв, что не кадры исторической кинохроники сейчас смотрит, а находится в самой гуще революционных, на минуточку, событий, грозящих ей, как племяннице «диктатора» и «интеллигентской гниды», очень даже неприятными последствиями. Как минимум, нищей иммиграцией. А как максимум…       Что делать, что же делать? Попытаться прорваться «к своим» (и, кстати, кто в этой непонятной ситуации «свои»?)? Или, следуя близким для любого российского уха призывам о свободе, равенстве и братстве, взять и поддержать инициативного вождя пушистого переворота?       Но и в этот раз прояснить свою гражданскую позицию Тане не дали.       Вперёд, протискиваясь сквозь больше прежнего нахмурившихся замковых гномов, выступил давешний Мухин знакомый – пингвин-дворецкий. Поправив шлем с роскошным плюмажем (Танюша только молча понадеялась, что никакая из присутствовавших в толпе революционеров синичка не осталась без хвоста), делавший его хоть и выше, но всё же не настолько, чтобы изничтожить сложившийся в голове чародейки образ морозостойкой птички, и приняв картинную позу, дворецкий, прокашлявшись и сопровождая речь активными, вовсе недружелюбными жестами, прокричал поставленным голосом – и нет, вовсе не ожидаемую Татьяной Сергеевной фразу «Кушать подано!», а очень даже угрожающее и даже, местами, оскорбительное:       — Подлые мятежники! Как смеете вы, продажные шкуры, беспокоить ночной покой Её Наифейшества Флоры Великолепной, к врагам Грозной? Сдавайтесь, бестолковые комки шерсти! Разбегайтесь по норам, разлетайтесь по гнёздам! Упраздните ваши никчёмные профсоюзы, выдайте главарей-зачинщиков, и, может быть, Госпожа смилостивится и простит вам ваше вероломство!       Как и стоило ожидать, вдохновляющую речь дворецкого встретили шиканьем, свистом, писком, визгом и всеми теми звуками, которые можно услышать на любом собрании оппозиции.       — Профсоюзы – школа зайценизма! – ловко парировал оратор-Заяц. – Наша партия была, есть и будет есть… морковь! Лучше меньше, да лучше – один хомяк стоит десяти буржуйских гномов-подхалимов! Наше дело правое, наши лозунги – чёткие! «Кто не работает, тот не ест морковь!» «Сажаем, поливаем, пропалываем, собираем, ненавидим!» «Мы пойдём другим путём – а хоть бы и нафиг отсюда, сами свои гектары лесопарковые обрабатывайте!»       Правый глаз дворецкого задёргался, а грызуны-революционеры опять переглянулись – видимо, перспектива питания морковью казалась тут далеко не всем такой уж радужной.       Поняв, что вождь сказочного пролетариата просто запутался в переиначенных крылатых фразах совсем другого Вождя совсем другой Революции и вот-вот «посыплется», Татьяна Сергеевна, то ли из жалости, то ли проникшись важностью исторического момента, распрямилась, по возможности больше запахнулась в халат, гордо приложила руку к сердцу и громко, немного фальшиво, но очень проникновенно завела:       — «Вставай, проклятьем заклеймённый,       Голодный, угнетённый люд!       Наш разум – кратер раскалённый,       Потоки лавы мир зальют.       Сбивая прошлого оковы,       Рабы восстанут, а затем       Мир будет изменён в основе:       Теперь ничто – мы станем всем!»*       Первой на знакомый каждой мятежной душе мотив откликнулась сова, согласно заухав с ветвей ближайшего фигурно подстриженного деревца.       Потом про «время битвы морковной настало» прочувствованно затянули ближайшие к Татьяне, подпоясанные красными поясами крот и скунс, а затем уже про «все сплотимся на бой» подхватил весь ушастый-мохнатый-пернатый хор, включая заводилу – товарища Зайца, умильно смахивающего слезу и размахивающего мягкими лапками в такт пришедшемуся так кстати гимну.       «Эх, жалко, телефон потеряла, а зажигалки сроду не ношу!» – пожалела про себя импровизированный руководитель народного звериного хора Татьяна Сергеевна – уж больно душевно песня пошла, аж гномы оружие поопускали, удивлённо моргая и озираясь вокруг.       И вдруг, на самой высокой ноте «Интернационала», по на всякий случай плотнее сомкнувшимся рядам замковых гномов словно пробежала лёгкая рябь, а песня буквально застряла в горле у разгорячённой поющей живности.       Дворецкий дёрнулся, первым замерев в глубоком поклоне и подобострастно подметая плюмажем ступеньки замка.       Из распахнувшихся, словно подчиняясь чьей-то воле, тяжёлых дверей чёрным облаком роскошного мягкого бархата выплыла сама хозяйка замка. Выплыла и монолитом замерла на пороге: вся – сплошное презрение, уверенность и сила, вся – чёрный оникс в освещённом неровным светом свечей дверном проёме.       Под колючим взглядом тёти, вскользь, словно острым скальпелем, полоснувшим её по лицу, Татьяна Сергеевна вся съёжилась и вмиг озябла, как на ледяном октябрьском ветру.       Ну вот, очередной косяк!       А ведь, поди ж ты, ещё и зачинщицей мятежа племянницу признает – вон как посмотрела, прямо рублём подарила!       Но фея больше не глядела на притихшую переводчицу, вдруг как-то резко захотевшую домой, а та так и не могла понять – хорошо ли это, плохо ли. Томным, безразличным взглядом окинув собравшихся, Флора картинно-лениво потянулась, ладошкой и тонкими пальчиками, даже не поморщившись от боли, загасив, словно спичку, факел в лапке у ближайшей к ней белочки.       Во внезапно накрывшей парк тишине стало слышно, как испуганно моргнул Заяц.       — Всем спать, завтра много работы! – даже не повысив голоса, бросила в толпу фея, поворачиваясь к живности фарфором белеющей в вырезе платья спины.       Таня и оглянуться не успела, как туча ещё секунду назад воинственно и очень серьёзно настроенной живности за её спиной рассосалась по своим норкам, предусмотрительно разобрав баррикаду и забрав с собой весь садовый инвентарь, включая бронетачку товарища Зайца.       Флора же, холодно улыбнувшись подобострастно согбенным слугам-гномам, остановила-таки тяжёлый взгляд на Мухе (ах, лучше б не останавливала, как про себя молилась Танюша!), холодно процедив:       — А с тобой, племянница, нам давно пора поговорить по душам! ____________________________       * Международный пролетарский гимн «Интернационал».