…Присмирелые мечты Рвут долой оковы, Словно юные цветы Рядятся в обновы; И любви златые сны, Осеняя вежды, Вновь и вновь озарены Радугой надежды. Марлинский
Что мне делать, как быть? Я добра и доверчива слишком, И за это меня Наказанье жестокое ждёт… Песня Снегурочки
Три месяца пролетели незаметно, будто прошло всего несколько дней. В Хогвартсе жизнь текла своим чередом, не считая волнений Альбуса из-за армии Гриндельвальда. Их пока не трогали, но кто знает, чем всё может обернуться… Правда, Геллерт тоже не пошёл бы против него: ведь фиал до сих пор не был уничтожен — и это вселяло надежду. Но всё же Альбус Дамблдор принял то решение, которое должен был найти ещё несколько лет назад, когда впервые над миром нависла угроза в виде Гриндельвальда. Пока Геллерт собирал армию и готовился к войне, Дамблдор обучал юных волшебников, стараясь не сеять панику среди других магов. Ученикам ничего особенно не объясняли, но профессора должны были знать всё о сложившемся опасном положении. Однако теперь становилось бессмысленно скрывать очевидное: события, связанные с Обскуром и побегом Гриндельвальда, наделали бы шумихи рано или поздно. Лучше подготавливать коллег постепенно, чем готовиться к войне за месяц, пытаясь сохранить шаткое спокойствие. Итак, отныне профессора должны были практиковаться в атакующих заклинаниях, изучать технику боя и делать всё, что ещё потребуется для возможной защиты учеников. Они как раз ни о чём не подозревали, только смятение проникло и в их ряды. Самым ужасным, однако, были не факты, которыми так и пестрел «Ежедневный пророк», способный любого ввергнуть в панику при правильной подаче, а разнообразные слухи. Ведь они тихо, незаметно просачиваются сквозь стены, находя мельчайшие трещины и проникая в сознание тонкими струйками. Слухи разрушают все преграды, заставляют сознание дрожать, и никто понятия не имеет, верны они или нет. А слухи порождают сплетни. И пусть учителя могли собраться с духом и даже вести занятия, будто ничего не случилось, всё равно время от времени страх грозил вот-вот настигнуть и их. Но неопытные юные обитатели школы… Они по-прежнему ходили на уроки, толкались в Большом зале, устраивали тайные побеги и выходки, но Альбус буквально ощущал, как под кожу его врезались вопрошающие взгляды, которые словно кричали: «Мы же знаем, что что-то случилось, так почему вы не расскажете об этом?» И так встречали его и дети, и другие профессора. Пока, однако, Дамблдор не решился собрать всех в стенах школы для важного объявления. Странное дело — на веру принималось почти любое оправдание, сказанное непоколебимым и уверенным тоном, каким бы шатким не казалось положение. Он до сих пор помнил кучи разномастных ребят, усевшихся на свои места в Большом зале; их сверкающие любопытством и одновременно страхом глаза; строгие лица преподавателей, тоже старавшихся всех уверить, что всё хорошо. Тогда это пришлось сделать и ему. — Уважаемые ученики и преподаватели Хогвартса, — заговорил он вполне твёрдым тоном. Хотя директором школы был Армандо Диппет, по вопросам ЗОТИ все считали главным именно Альбуса Дамблдора. — Я знаю о недавних событиях, всколыхнувших весь мир, и о том, что у вас много вопросов, сомнений и тревог. Спешу уверить: нам ничего не грозит, да и остальным магам тоже, — так захотелось прибавить горькое «пока», но Альбус сдержался. — Продолжаем спокойно постигать азы магии. Но знайте: если что, я не дам вас в обиду. Несмотря на то что почти всё сказанное Дамблдором было правдой, на сердце у него всё равно скреблись кошки. Никто точно ничего не знает, да и скрывать то, что персонал Хогвартса в случае необходимости будет участвовать в войне, Альбусу казалось как-то… неправильно. Только иного выхода не находилось. Впрочем, метод показал себя действенным: ученики вернулись к заклинаниям и котлам, не подозревая о тайной деятельности своих любимых профессоров, которых они могли уже и не увидеть, если война вдруг затронет ещё и Британию… Однако Альбус отвлекался от мрачных мыслей всякий раз, когда вспоминал своих подопечных: Криденса и Нагини. Они вполне освоились в Годриковой Впадине, даже сумели наколдовать парочку украшений для коттеджа. Во время одного из визитов в гостиной Альбуса встретил тёплый уютный ковёр, а в прихожей — экзотического вида украшения: явно дело рук Нагини. А чистота — Криденса, уже управлявшегося с палочкой, как обычный волшебник. Нагини тоже окончательно свыклась с новыми ощущениями превращения в змею; даже рискнула однажды трансформироваться при Альбусе. Дамблдор навещал их постоянно, проверяя, нет ли какой опасности, но всё в его старом доме текло мирно. Знакомство же подопечных с одной из старых соседок оказалось для Альбуса полной неожиданностью. Они успели подружиться с Батильдой Бэгшот, которую он и сам знал очень давно. Этому Дамблдор был только рад, однако его отчего-то настораживал Уилл, тоже нередко заходивший в гости к Криденсу и Нагини. С ним они также свели приятельство, пусть и не такое тесное, как с Батильдой. Последняя была просто счастлива опекать новых соседей как своих собственных внуков, и снова видеть Альбуса, конечно же, тоже. Дамблдор с самой первой встречи понял, что Батильда сможет сообщить полезные сведения. Она — родственница Гриндельвальда, значит, возможно, смогла бы что-то о нём рассказать. — Я бы рада оказать тебе услугу, — вздохнула с тоской Бэгшот, — да я и сама ничего не знала о злодеяниях Геллерта, пока мне Криденс не рассказал. — Внезапно её глаза засверкали, будто у старухи зародилась новая идея. — Но он бы меня послушался, свяжись я с ним: мы же семья, как-никак, — быстро заговорила она, всматриваясь в Дамблдора и пытаясь понять, одобряет он или нет. — Вдруг не всё ещё потеряно, вдруг его можно вернуть из тьмы, куда он свалился? Эти слова звучали полными надежды, последней ниточкой, за которую мог уцепиться утопающий. Да, нынешнего Геллерта Батильда и не знала толком, однако не собиралась без боя отпускать кого-то из своей семьи умирать в пучине мести и тьмы. Только Дамблдор понимал, что всё бесполезно. Геллерт уже давно не тот, кем был в юности, когда они были друг для друга всем, и вряд ли хоть один человек в мире способен вернуть его к свету. — Я вижу, вы хотите помочь. — Уже по тону собеседника Батильда сразу догадалась: дела плохи. — Но Геллерт совершил уже столько преступлений, что я понятия не имею, кто вообще смог бы его переубедить. Мне очень жаль. Батильда лишь потупила взгляд, стараясь не смотреть на Альбуса. Она и так поняла, что Гриндельвальда не спасти. Хотя и в ней, и в Альбусе всё ещё теплилась надежда — всё-таки они когда-то были не чужие люди для Геллерта, — но жизнь слишком его изменила. Кажется, оставался один-единственный выход — война. Однако Альбуса тревожило не только это. Ему на ум ещё постоянно приходили мысли о свадьбе Тесея и Литы, на которую его не пригласили. С другой стороны, он этого ожидал: всё же между братьями Скамандерами были немного натянутые отношения, и отчасти в этом виноват сам Альбус, так что нечего и рассчитывать на приём с распростёртыми объятиями от Тесея. Вроде всё правильно и логично, но… от мысли, что, помогая одному брату, ты впадаешь в немилость другого, Дамблдору становилось неуютно на душе. Да, они помирились, но это не отменяло того, что Тесей всегда хотел видеть Ньюта правильным, копией себя самого, а Альбус, напротив, поддерживал сумасбродные идеи Ньюта. Зато если Скамандер-младший наконец решится сделать предложение Тине, то уж на эту свадьбу его точно пригласят. Главное, чтобы он вообще дожил до знаменательного момента, а ещё лучше, не состарился. Но думать о разных сложностях Дамблдору не очень хотелось. Как-никак, скоро должно было наступить Рождество.***
Через два месяца началась подготовка к нему: казалось, даже профессора забыли на время о надвигающейся угрозе и отдались духу праздника. Они как дети радовались блестящим шарам и волшебным гирляндам; самые юные воспитанники примеряли украшения на себя, воображая себя хранителями Рождества, а самые старшие либо деловито развешивали украшения, либо тоже превращались в беззаботных детишек. Иногда какая-нибудь игрушка падала, но её успевали вовремя левитировать преподаватели, а невнимательных учеников шутливо журили. В общем, в предрождественское время в Хогвартсе царила полная идиллия. В особняке Скамандеров тоже вовсю готовились к Рождеству. Тина развешивала по всему дому гирлянды, сразу же зажигая их при помощи палочки; обеспокоенный Ньют крутился рядом — как бы чего не вышло; а Якоб устанавливал ёлку. Магией он не владел, поэтому приходилось действовать своими силами, а ёлка упорно клонилась в абсолютно противоположную сторону от нужной. Якоб слегка ворчал, но не сдавался: упрямства ему было не занимать. К счастью, Тина с Ньютом вовремя заметили его мучения и, взмахнув палочками, водрузили зелёную красавицу на законное место. Правда, Ньют немного перестарался и чуть сам не уронил ёлку, за что поймал на себе недовольный взгляд Тины. — Прости, я не хотел, — беззаботно улыбнулся Скамандер, ужасно смущаясь и пряча глаза. Он постоянно вертелся рядом с Голдштейн-старшей, стараясь помочь как можно больше; потом стеснялся своего же азарта, а по прошествии нескольких минут снова летел к возлюбленной. Всё чаще и чаще Ньют ловил себя на мысли, что постоянно думает о Тине. Нет, он и раньше о ней думал, с самой первой встречи, но после свадьбы брата у нельзя из головы не выходила одна картина — какая бы свадьба была у них с Тиной. Что за свадебное платье она бы выбрала, как он смотрелся бы во фраке, и кому на сей раз достались бы почётные должности шафера и подружки невесты. Иногда эти картины проявлялись столь остро, особенно во снах, что он не находил себе места. А что, если бы они с Тиной и впрямь стали одной семьёй… кажется, давно уже пора… Но проходило мгновение — его бросало в дрожь от своих фантазий, и он уже не представлял, что делать. Ньют до сих пор не привык показывать отношения на публике, целовать её при ком-то другом, обнимать, что уж говорить о предложении. Или он просто боялся отказа? В любом случае ему оставалось лишь любоваться своей необыкновенной девушкой, азартно помогать ей во всём, что-нибудь при этом обязательно разбивая, а потом стесняться своей же помощи и вновь мчаться к ней. — Что-то ты больно беспокойный в последнее время, — засмеялась Тина. Ну как на него можно злиться? — Не утруждайся ты так. — Спасибо, друзья, — непредумышленно отвлёк их Якоб, осторожно вклиниваясь в разговор пары. — Если б я мог колдовать, то на раз-два бы справился, но, как видите… — он осёкся, внезапно вспомнив Куинни. Была бы она здесь — непременно не оставила его одного, помогла бы и ёлку поставить, и булочки испечь на свадьбу; а уж как радовалась бы празднику… Ньют понимающе замолчал, вновь чувствуя себя виноватым, хотя сам ничего не сделал на этот раз. Тина тоже притихла. Ей, как и Якобу, очень не хватало Куинни. Всякий раз она представляла, как они бы вместе украшали дом, как радовалась бы сестра, увидев мерцающие гирлянды; наверняка ещё и напекла бы кучу всего сладкого… Может, Голдштейн-старшая и противилась раньше её отношениям с Якобом, но вскоре поняла, насколько они привязаны друг к другу, какими они были родственными душами, сколько значили друг для друга. Тина ни на миг не забывала о том, что ей жизненно необходимо освободить Куинни, поэтому за три месяца они с друзьями перерыли все возможные книги в библиотеке в поисках способов хотя бы связаться с пропавшей, однако всё оказалось безрезультатно. Об этом обязательно бы прознал Гриндельвальд, а подставлять собственную сестру и думать, не расправился ли с ней этот монстр, для Тины стало бы пыткой. Поэтому оставалось лишь надеяться, что Дамблдор что-нибудь придумает. Обычно Тина не любила принимать помощь от малознакомых людей, но, кажется, на сей раз придётся сделать исключение. Внезапно образовавшуюся заминку в разговоре прервала старая рождественская песня, раздавшаяся из колдовского радио. Тина, хоть и казалась серьёзной, любила слушать музыку и отдавать ей свои печали и проблемы, забывая на время о душевных тягостях. Её этому научила Куинни, равно как и украшать весь дом, чтобы к ним обязательно пришёл дух Рождества. Голдштейн-старшая помнила, как носилась по дому с праздничными венками и омелой, только бы доставить радость сестрёнке. Пусть сейчас она и проводит его без неё, но должна радоваться ради Куинни. Та бы не хотела видеть её подавленной. — Всё в порядке, — искренне улыбнулась Порпентина, погладив Ньюта по плечу и извиняюще посмотрев на Якоба. — Давайте продолжим распаковывать игрушки, нам же ещё и праздничный ужин готовить, — она подмигнула Ковальски, и тот сразу оживился, потирая руки в предвкушении. Вдруг раздался робкий стук в дверь, потом ещё один, уже погромче. Из-за музыки друзья услышали лишь второй. Тина взмахнула палочкой — мелодия оборвалась, и Ньют широко распахнул дверь. Он и понятия не имел, кто решил их посетить, ведь Тесей с Литой переехали в дом неподалёку: все единогласно решили, что молодожёны должны жить отдельно и полностью отдавать себя друг другу. А на пороге в обнимку стояли Криденс и Нагини, слегка запорошенные снегом. Нагини была одета в зимнюю шубку, а Криденс — в такое же пальто с пышным воротником. Деньги Альбуса они расходовали не зря и обзавелись добротной новой одеждой почти на все случаи жизни. — Здравствуйте, — пропела Нагини, помахав ему рукой. — Мы к вам помочь пришли, вы не против? — Шутите? — рассмеялся Ньют и жестом пригласил их войти. — Добро пожаловать. Тина, Якоб, у нас гости! — закричал он в сторону гостиной. Выглянули сразу две головы: одна с серьёзным взглядом, но поднятыми уголками губ; другая — с смешинками в глазах и озорной улыбкой. — Ньют, а ты чего их в дверях-то держишь? Заходите, заходите, — приветственно помахала гостям Тина. Она выскочила в прихожую к Скамандеру-младшему поприветствовать друзей и попутно чмокнула Ньюта в щёку, чем поставила беднягу в ещё более неловкое положение — его взгляд начал хаотично бегать по комнате, безмолвно спрашивая, что он сделал не так и в чём провинился, или же не провинился. Якоб едва удержался от хохота, но лишь мягко улыбнулся приятелю, смеясь одними глазами. Сам он тут же заключил новоприбывших в крепкие объятия, чем несколько их удивил: они до сих пор не привыкли, что где-то есть люди, которым на них не наплевать. Впервые у них появился не только собственный уютный дом, но и место, куда они могли прийти в любой момент, попросить помощи и непременно её получить. Место, где их ждали люди, которые действительно ими дорожили, учили свыкнуться с самими искренними проявлениями чувств. Наконец до Якоба дошло, что он немного погорячился, и пришлось отпустить юных влюблённых, дабы не задушить. Те с облегчением вздохнули и направились в гостиную в сопровождении Ньюта с Порпентиной. Картина открылась живописнее любого пейзажа: по всей комнате разбросаны картонные коробки от игрушек, кажется, начала прошлого века — на столе они уже возвышались вроде Эйфелевой башни, и та всё грозила превратиться в Пизанскую. Обрывки мишуры и запутавшиеся паутины гирлянд, как нарочно, висели в самых «подходящих» местах. Разве что ёлка представлялась в этом хаосе чем-то из другого мира — мира иррационального порядка. Видимо, даже Тине было не под силу остановить предпраздничную суматоху. Обожавшего порядок Криденса царивший кавардак поразил в самое сердце, и у него тут же зачесались руки всё прибрать и придать гостиной по-настоящему праздничный вид. Всё-таки с палочкой он уже во многом освоился на «ты» за прошедшие три месяца. — А вы, вижу… — Нагини закашлялась, пытаясь придать лицу спокойное выражение и чуть отводя глаза, — сегодня в ударе. — Я… — также замялся Криденс, — полностью согласен с Нагини. Кажется, вам нужна помощь? — и он с готовностью вытащил свою чёрную палочку. Какая-то часть его души до сих пор не верила в счастье, что он может колдовать как обыкновенный маг и никто не сжигает его больше изнутри неистовым пожаром ярости и страха перед обскуром. А вместе с тем каждый раз, стоило ему взять в руки своё оружие, по пальцам пробегал тоненький заряд тока — ещё незнакомое ему ощущение силы. И вот по помещению уже летали стеклянные шары и сами вешались на ёлку; гирлянды завивались в воздухе в необыкновенном танце, блистая огоньками; домики, снежинки и другие украшения следовали по воздуху за Криденсом, Ньютом и руководившей всем процессом Тиной. Якобу оставалось лишь дивиться происходящему у него на глазах вновь и вновь, как и Нагини, чей взгляд был прикован только к Криденсу. За три месяца он благодаря своим гигантским силам настолько умело овладел палочкой (да и в первые же дни у него всё выходило на диво хорошо), будто с самого рождения только и знал, что колдовал. Обскур практиковался каждый день, сам придумывая себе новые задания и слушая советы Дамблдора, довольно часто наведывавшегося к ним. Да и Батильда заходила почти ежедневно, чтобы подбодрить своих юных соседей и заодно принести с собой что-нибудь вкусное. Она стала для них настоящей бабушкой, семьёй, которой у них никогда не было, а Альбус неплохо вжился в роль отца. Он рассказывал Криденсу про разные заклинания, и тот вместе с Нагини просиживал в домашней библиотеке целые часы, желая узнать всё о магах; а Батильда по вечерам у камина рассказывала интересные события из истории магического мира, в чём знала толк как никто другой. Они с Дамблдором смотрели на них, как на родных, и сами Криденс и Нагини воспринимали их как своих благодетелей. Особенно Альбуса, который подарил им второй шанс: просто взял и помог обуздать проклятия, взяв их под полный контроль. Нагини и Криденс были обязаны ему всем, а он только улыбался и говорил, что ничего ему от них не надо. Впервые кто-то заботился о проклятых существах просто так и искренне желал им добра. Поистине чудесный человек. Сейчас, однако, от Криденса не укрылась печаль обитателей дома. Один из членов семьи как никто другой нуждался в любви и поддержке, даже находясь далеко от дома заодно с врагами. Поэтому необходимо было что-то придумать и послать Куинни весточку, сказать, как все жаждут вновь её увидеть. Она ведь так любила Рождество, по словам Тины и Якоба. — Тина, — окликнул юноша Голдштейн-старшую, твёрдой походкой идущую к камину с рождественским веером в руке. — Я знаю, как ты, да и все вы скучаете по Куинни. Я мог бы поговорить с Дамблдором — он обязательно придумает, как доставить ей подарок от нас. Она же любит подарки, верно? После этих слов все замерли, а Тина застыла прямо на месте, судорожно теребя в руках венок. Попросить Дамблдора? опять? Да, он сделал им много одолжений и оказал кучу немыслимых услуг, но это уже звучало как-то слишком… Но ей ведь так хочется увидеться с сестрой или хотя бы сказать: «Мы с тобой, не бойся», пусть и в виде небольшого презента… Может, это не такая уж и плохая идея? — Ты… ты правда с ним поговоришь? — ахнула она неверяще. — Конечно, не волнуйся, — губы Криденса тронула лёгкая, чуть стеснительная улыбка. — Я постараюсь. Зачем ещё нужна семья, если нельзя праздновать с ней Рождество? Кстати, вы бы не хотели провести его с нами?***
К Рождеству готовились не только в Хогвартсе и особняке Скамандеров — в Нурменгарде тоже оказались не прочь отметить. И это было тем удивительнее, что Гриндельвальд никогда не верил ни в само Рождество, ни в его красоту, ни уж тем более в пресловутые чудеса, о которых кричали на каждом шагу. Начинается Новый год — и что, с ним сразу улетучиваются все проблемы и появляется возможность начать жизнь с чистого листа? Ложь. Люди просто слабы, вот и тешат себя надеждой на лучшее в самые тёмные времена, когда у самих нет сил что-то изменить. Да иногда и с силой воли изменить жизнь невозможно. Для Гриндельвальда Рождества давно не существовало, но он согласился его отпраздновать ради… Винды. Аристократка привыкла ещё с детства справлять этот праздник как дань традиции, глупой и давно устаревшей, но вбившейся в память, как клеймо. Наряжать ёлку, трепетно заворачивать подарки и ждать заветного боя часов — всё это было не для неё; просто лишь на Рождество они с родителями могли стать нормальной семьёй или, по крайней мере, хоть как-то к ней приблизиться. Она прекрасно знала, что по щелчку пальца ничего не изменится, но на сердце становилось легче, когда она получала толику спокойствия. «Раз уж ей так нужен этот праздник, хоть она в него и не верит, почему бы не дать его ей?» — думал Геллерт, ещё сам не понимая, насколько он хотел увидеть счастливое лицо Винды. Да ещё и Куинни наверняка жить без Рождества не может: она-то с друзьями уж точно ведётся на все эти чудеса и вторые шансы — значит, надо показать, как он заботится о своих подчинённых. Неприятно, конечно, играть ради какой-то наивной девчонки, которая может стать и обузой, но придётся. Никто ведь не хочет потерять ценное оружие. Вот замок и украшался постепенно мишурой, в зале появилась гигантская зелёная ёлка, откуда-то взялись настоящие новогодние игрушки — по сравнению с обычной мрачной обстановкой Нурменгарда всё выглядело так контрастно, что многие из Гриндельвальдовой армии никак не могли привыкнуть. Что уж говорить про запах, доносившийся с кухни, где хлопотали Куинни с Виндой. Голдштейн-младшая сама попросилась приготовить рождественский ужин, и Геллерт сразу же согласился: хоть какая-то польза будет, да и не нужно её ни в чём стеснять. Она же из светлых волшебников — приходится вводить для неё привилегированные условия. Розье же вызвалась ей помогать: несмотря на аристократическое воспитание, она вполне сносно готовила, в чём Гриндельвальд имел случай убедиться. К тому же за Куинни необходим был присмотр. Никто не знал, что она может выкинуть, ведь слеплена совсем из другого теста. Куинни готовила блюда не покладая рук, а сердце каждый раз сжималось, стоило ей заметить ёлку, одиноко лежащую ёлочную игрушку, обрывок мишуры или ещё какие-то приготовления к празднику. Она и вправду обожала Рождество. Ещё с самого детства оно казалось ей чудом, дарящим всем людям надежду в самые тёмные времена; чудом, когда семья и друзья собираются за одним столом и говорят друг другу самые главные слова. Теперь же она оказалась в логове преступников, и о каком чуде могла идти речь? Пусть они и готовились к Рождеству, но в каждом движении сквозила неискренность: они не понимали самого духа Рождества. А дома Тина обвешивала всю квартиру гирляндами и венками, бегала повсюду и браво раздавала команды, что, куда и где поставить; либо сама справлялась, только бы развеселить Куинни, если та грустила. А булочки, а торты, которые они вместе готовили; а в этот год они с Якобом и вовсе хотели испечь пирог по новому рецепту… И ничего этого уже не будет. Может, и шипело рядом на плите жаркое и было готово несколько штруделей, а запахи корицы, ванили и свежего теста так и навевали светлые воспоминания, однако дома Голдштейн-младшая себя не ощущала. Да и ждут ли её там, дома? Как там Тина, Якоб, Ньют? Что стало с Криденсом и Нагини, которых она теперь должна помочь поймать и уничтожить? Правду ли говорил Гриндельвальд, что она больше не нужна своей семье? или пытался манипулировать? Куинни встряхнула головой, отгоняя ненужные мысли, и вновь принялась месить тесто, чтобы не привлекать внимание Винды, готовившей мармелад. Она так и не решилась поговорить с ней после той прогулки с Гриндельвальдом, решив, что лучше подождать, присмотреться, а потом уж расспрашивать. Тогда её лишь терзали предположения, что Винда испытывала что-то к Геллерту, но сейчас она была уверена: Розье влюблена в своего господина. На следующий день она выглядела такой счастливой, а ледяное сердце Гриндельвальда, кажется, начало таять. Он и раньше уделял Розье больше внимания, чем остальным, но отчётливо Куинни заметила это лишь после того вечера. Может, как раз сейчас и настал момент поговорить? — Винда, послушай… — окликнула Голдштейн-младшая, озираясь по сторонам: как бы кто не заметил и не заподозрил неладное. К счастью, в кухне больше никого не было, а подслушивать их вряд ли стали бы. Винда отвлеклась от своего мармелада и перевела внимательный взгляд на Куинни. — Я что-то не так делаю? — невинно поинтересовалась она, а сама прекрасно поняла, что дело тут не в готовке. — Можешь показать, как надо: ты же знаешь, я аристократка и не привыкла ко всему этому… Но Куинни её перебила, не дав увести разговор в ненужное русло: — Нет-нет, мне просто интересно. Знаешь, для меня всё это в новинку, — она обвела взглядом комнату, имея в виду вообще жизнь в Нурменгарде. — Я и не думала, что тут тоже любят Рождество. Ты же любишь Рождество, не так ли? — начала Куинни издалека, уверенно продолжая играть дурочку. Как же хорошо, что люди, знающие её лишь поверхностно, видят в ней не более чем недалёкую кокетку! Оказывается, этим преимуществом стоило бы иногда пользоваться. Кто знал, что оно пригодится ей в тылу врага? — Рождество?.. — вопрос застал Винду врасплох. — Не то чтобы люблю, просто… привыкла. Семья каждый год его праздновала — такова традиция; и тогда я думала, что всё действительно налаживается: мы сидим за одним столом, никто на меня не давит… А потом поняла, что проблемы никуда не уходят, но ощущение вот этого, пусть временного, но спокойствия, затишья, иллюзии временного счастья стало необходимым, как воздух. Да и вообще я люблю балы и торжественные мероприятия, — закончила она на беззаботной ноте. Она и сама не ожидала, что так разоткровенничается с Голдштейн, просто ей захотелось выговориться. Единственный человек, знавший об этом, был Геллерт, но с Куинни Винда чувствовала какую-то душевную связь. Она тоже одинока, тоже проблемы с личным счастьем… Только иногда она прозревала и видела пропасть между ними. Всё-таки Куинни ещё что-то держало на светлой стороне. — А мистер Гриндельвальд? — вытащила козырь Куинни. — Что «мистер Гриндельвальд»? — Розье нарочно состроила удивлённое лицо, делая вид, что ничего не понимает. — Не притворяйся, я же вижу, как ты на него смотришь, — тонко проговорила Куинни, так что у Винды не осталось сомнений, что эта легилиментка Голдштейн просто слишком наблюдательная и любопытная. А ещё настырная. — Н-никак не смотрю… — попыталась отделаться Винда, но сердцебиение её непроизвольно ускорилось. Она похолодела, будто облитая ледяной водой, а перед глазами вновь возник образ Геллерта. Дыхание перехватило, и ноги едва не подкосились. Наконец, перехватив победный взгляд Куинни, Винда сдалась и заговорила: — Мистер Гриндельвальд — он… необыкновенный. Неземной. Уметь одними словами так вдохновить людей, что они готовы идти за ним на смерть и использовать Непростительные направо и налево; обличить все пороки старого мира и во всеуслышанье кричать о них, чтобы призвать сломать этот строй и построить на его руинах новый; быть своим на любом светском вечере, но отличаться от всех; вдохновлять и дарить другим лучшую жизнь… Поверь, это ещё малая часть того, что он может, — Винда перевела дух, а у Куинни округлились глаза. Она не могла поверить своим ушам. И это всё о Гриндельвальде? Об этом чудовище, готовом убить каждого, кто встанет на его пути, с таким замороженным лицом, будто его ничто не трогает? За прошедшие пять месяцев Куинни поняла, почему все так боялись Геллерта. Вроде он обладал не богатой мимикой, а лишь властным хрипловатым голосом, но вселял настоящий ужас: глаза словно ледяные, а вместо радужки — холодная бездна, в которую могло утянуть с головой. И сам подчас стоит рядом, разговаривает, а что думает — никому не известно; оттого и ледяной страх тёк по венам. Вдруг убьёт в следующее мгновение с таким же непоколебимым лицом? «Винда либо ещё глупее меня, либо святая. И ещё неизвестно, что хуже», — решила Куинни после такой тирады, но внешне ничем не выдала своих эмоций — только изобразила на лице искреннее удивление. — Значит… повезло, что нашёлся такой человек, — едва слышно прошептала она, думая, что у Розье скоро откроется второе дыхание. Однако Винда ничего больше не произнесла, а лишь вздохнула и вернулась к мармеладу. «Если она правда так думает, то помочь мне не сможет, — рассуждала Куинни, помешивая тесто. Как удачно, что легилименцией владеет из всей армии лишь она: можно не беспокоиться, что тебя подслушают. — Нет смысла её переубеждать, всё равно не получится: она слишком предана ему. Бедняжка, если бы она знала, кого полюбила… Неужели в Гриндельвальде вообще есть то, за что его можно полюбить? Жаль её, конечно, но спасти человека против его воли вряд ли получится. И легилименция здесь бессильна: хорошая окклюменция блокирует мои способности. А что если… если попытаться втереться к ним с Геллертом в доверие? Всё равно меня не будут считать полноправным членом армии, пока сомневаются. А там, глядишь, получу больше свободы и сбегу».***
Ещё через несколько дней в особняке Нагини и Криденса в Годриковой Впадине понемногу начал собираться народ для празднования Рождества. Ньют, Тина и Якоб пришли раньше всех, застав лишь юных хозяев дома, как раз завершавших последние приготовления. Криденс выглядел самым обеспокоенным и бегал туда-сюда, проверяя, всё ли готово: поставил ли он все блюда на стол, положил ли подарки под ёлку. Нагини тоже носилась вслед за ним, но казалась более спокойной — она лишь поправляла украшения, и так идеально висевшие на своих местах. Гости принесли с собой несколько свёртков со своей едой — не оставлять же её дома, — и теперь Тина по-хозяйски ставила её на стол. Из зимнего холода молодые люди попали в настоящую уютную сказку, наполненную теплотой камина, блеском гирлянд на ёлке, пучками омелы на стене и притягательными запахами корицы, мандаринов и свежей хвои. У гостей не осталось ни одной плохой мысли — они выветрились из головы, оставив лишь ощущение счастья и приближающегося чуда, как в детстве. Наконец всё было готово, и осталось дождаться одного из последних важных гостей, который почему-то опаздывал, что было ему несвойственно. И вот раздался долгожданный звон колокольчика — Альбус специально наколдовал его, чтобы его подопечные всегда знали о приходе гостей. На пороге как раз и предстал он сам, в зимней шапке и меховом пальто. Стряхнув с себя остатки растаявшего снега, он улыбнулся, повесил одежду на вешалку в прихожей, даже не дожидаясь помощи от подбежавшего было Криденса. — Не волнуйся, милый друг, — с улыбкой предупредил его помощь профессор. — Я ещё не настолько стар. Он направился к столу, из-за которого уже выскочила Тина в полной боевой готовности поприветствовать старого друга и учителя Ньюта. Она пожала ему руку, а Альбус даже обнял её; потом по-дружески похлопал Скамандера-младшего по плечу. Криденса и Нагини он тоже заключил в крепкие объятия, чем немного их смутил: бедняжки ещё не освоились с таким количеством внимания. Так и казалось, что кто-нибудь выскочит из-за тёмного потайного угла, и в один миг вся их счастливая жизнь разлетится вдребезги. Как всё-таки хорошо, что в их жизни появились такие люди… Ещё звонок — и в дверях возникли уже Лита с Тесеем. Скамандер-старший бережно снял со своей супруги шубку, отряхнул её от слякоти и снега и поцеловал жену в щёку. — Ну, как вы тут живёте, братец? — радостно воскликнул Тесей, порывисто обнимая Ньюта и похлопывая по спине. — Всё стесняемся, да? — Зато у тебя всё прекрасно, как погляжу, — Ньют кивнул в сторону Литы, на лице которой сияла яркая счастливая улыбка, внезапно сменившаяся раздражением. — Вы даже не представляете, каково было нам втроём добираться до вашего дома! — всплеснула руками миссис Скамандер. — Какой дурак поставил защиту почти на весь посёлок? Да мы и аппарировать смогли лишь к окраине Годриковой Впадины! — она возмущённо сложила руки на груди. Тесей добродушно усмехнулся и приобнял её за талию. — Этот дурак вообще-то я, — невозмутимо подал голос Дамблдор, в чьём тоне проскакивали смешинки. — Безопасность превыше всего, ребята. И тут до Тины дошёл смысл сказанных Литой слов. Трое. Их трое, но ведь Тесей с Литой пришли вдвоём… — Постой: трое? То есть ты… ты… — ахнула Голдштейн-старшая, машинально прикрывая рот ладонью. — Мерлин… Поздравляю! — и она бросилась обнимать бывшую соперницу. Из головы сразу же выветрились её беспокойства по поводу отношений Ньюта и Литы в прошлом, и все последние сомнения до свадьбы Тесея тоже улетучились — осталась лишь радость. Вот кто-то уже и обрёл свой счастливый конец. — Спасибо, Тина, — чуть не прослезилась Лита, осторожно обнимая её в ответ. — Молодец, брат! — не выдержал Ньют и так хлопнул по плечу Тесея, что тот аж закашлялся, а Скамандер-младший снова стушевался, поспешно извиняясь. — Ну, а теперь за стол? — деловито поинтересовался Якоб, когда объятия и поздравления иссякли. Ему не терпелось узнать мнение гостей о своих блюдах: не зря же он так старался. Ох, если бы это видела Куинни… И вот все расположились за столом, уже предвкушая грандиозное празднование. Однако Ньют вдруг ужасно засмущался, отошёл на секунду в сторону, деликатно оставив Тину в одиночестве, вытащил из кармана своего пальто маленькую коробочку и молниеносно — только бы не заметили — спрятал её в карман пиджака. Мерлин, он же не выглядит настолько испуганным, что коленки дрожат, а у других тут же возникает чувство жалости, правда? Только бы никто не заметил до нужного момента, а потом уж можно отвести Тину в сторонку и сказать главные слова. Хотя нет, те самые три слова они уже давно передали друг другу, но есть же ещё четыре, не менее важные. Парень изо всех сил попытался унять бурное сердцебиение, когда подсел обратно к Тине. Кажется, она ничего не заподозрила, только закатила глаза. С облегчением вздохнув, Ньют присоединился к праздновавшим, иногда со скрытым страхом поглядывая на Тину, но та то ли ничего не замечала, то ли умело притворялась. Со всех сторон слышались тосты, поздравления, дружеские шутки, и на сердце каждого становилось легко и радостно; каждый забывал о своих проблемах. Все лишь раздумывали над тем, как будет хорошо, если они победят Геллерта, и что будет, когда они освободят Куинни (а в этом никто не сомневался). Криденс метнул в сторону Дамблдора вопрошающий взгляд: как там с его просьбой. Тот понял всё без слов и громко постучал ложкой по бокалу, привлекая внимание остальных. — Я счастлив праздновать Рождество в вашей компании, — он улыбнулся. — Надеюсь, теперь каждый обретёт надежду двигаться дальше и никогда не сдаваться, ведь даже тёмные времена можно преодолеть — надо лишь стремиться к свету. — Все в унисон захлопали, услышав его коронную фразу. — Но есть и тот, кто не смог отметить сегодня такое событие. Мы не собираемся оставлять его в беде, поэтому… — Альбус потёр руки, торжественно посмотрев на всех. — Вы же приготовили подарок для Куинни? Порпентина молниеносно передала ему небольшую коробочку, перевязанную бантиком. Они уже успели всё туда сложить: и духи от Тины, и рождественское печенье от Якоба, и книгу о магических существах от Ньюта, и изысканную заколку от Нагини с Криденсом. А потом к этим подаркам прибавилось ещё и миниатюрное колечко от Тесея с Литой. Дамблдор добавил туда их общий с Батильдой презент — лимонные дольки. После чего взмахнул рукой, сосредоточенно читая про себя заклинание, воспроизвёл пару уверенных движений палочкой — и коробка испарилась. — Она же её получит, да? — с небольшой опаской уточнила Голдштейн-старшая. — Непременно, дорогая Тина, непременно, — ответил Альбус, и в глазах его заиграли лучики. А Ньют всё это время не находил себе места, крутил в руках бокал, чудом пытаясь не сжать его слишком сильно и не разбить, не выдать своего волнения. Тина сидела слишком близко, и улыбка её была такая грустная, что парню так и хотелось обнять её, защитить, сказать, что всё будет хорошо, хотя он и так прекрасно знал, что со своими страхами Порпентина способна справиться. Она всегда была практичной, уверенной в себе, самостоятельной и чуть недоверчивой, но только он знал, что и у неё были собственные переживания и сомнения, что она могла быть хрупкой девушкой, нуждающейся в поддержке. И сейчас эта поддержка нужна ей как никогда, а он сидит тут и боится! Боится, что она просто засмеётся и откажет, сказав, что он, конечно, забавный, но не для неё. Да и что она вообще нашла в таком, как он? Они же настолько разные… Однако до полуночи оставалось уже недолго, и Ньют понял: надо решаться, иначе время пройдёт. Пока все были заняты поглощением салата, он осторожно дотронулся до плеча Тины. Та с любопытством повернула голову. Она уже давно заметила волнение Скамандера-младшего, только старалась не подавать виду, иначе он засмущался бы ещё больше. — Тина? — Да, что-то случилось? — нежно улыбнулась Голдштейн, а в глазах её словно читалось: «Давай уже, говори, я всё равно всё знаю». — Нет, то есть да, — замялся Ньют. — В общем, ты должна пойти со мной, — решился он наконец перейти в наступление и взял девушку за руку, вытягивая из-за стола и ежесекундно при этом озираясь: не привлёк ли чьего-то внимания. Другая рука машинально скользнула в карман к заветной коробочке, дарящей тепло и уверенность. — Ньют, ты хочешь что-то сказать? — внезапно сорвал его планы Тесей, невинно улыбаясь, будто вовсе не подозревал о планах брата. Но не заметить волнения последнего не мог лишь слепой. Все уже обо всём догадались, только молчали, дабы Ньют не решил ретироваться. — Н-ну, я… — в горле повис комок, мешающий говорить дальше, а в голове начали путаться мысли. Он же столько раз репетировал этот момент, раз за разом прокручивая его в голове до мельчайших подробностей, а теперь и слова не мог вымолвить, лишь стоял и смущённо глядел на Тину. Как назло, все обернулись к ним, и только сейчас парень понял, что коробочку он всё это время держал в руке. Деваться некуда, все глазели, но надо доводить дело до конца. Нет, не так он хотел сделать предложение — не при всех, а наедине; но Тесей как никто умел делать всё «правильно». И за что ему, Ньюту, такой брат? — Тина, — он встал на одно колено, и, запинаясь, начал: — Дамблдор только что говорил о тёмных временах, которые мы все сможем преодолеть, если найдём путь к свету. Знаю, нам всем сейчас нелегко, но что, если… если бы мы преодолевали наши тёмные времена, — он откашлялся, чувствуя, как в горле пересохло, — в-вместе? Тина, ты станешь моей женой? Пауза. Такая длинная, мучительная, она длилась всего несколько секунд, а для Ньюта, кажется, прошла целая вечность. Но тут возникшую тишину разрезал голос Тины: — Мерлин, Ньют, я… я согласна, — и она первая бросилась к нему на шею, не дав даже надеть кольцо на палец. Ньют всё никак не мог поверить своему счастью, прижимая к себе уже свою невесту. Всё это казалось ему несбыточным сном, который вот-вот закончится. Однако он не заканчивался, а со всех сторон сыпались уже новые поздравления, и под общие аплодисменты Тина наконец продемонстрировала кольцо на пальце. «Как бы за меня порадовалась Куинни…» — с грустью подумала она, наблюдая за гостями. И Якоб на миг сник, но потом снова заулыбался. Всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо, иначе и быть не может. В это время Криденс, наблюдавший за этой сценой с нескрываемой улыбкой на лице, вдруг поймал себя на мысли, что сосредоточен вовсе не на новоявленных женихе и невесте, а на Нагини, тихо сидевшей рядом с ним и так же тихо радовавшейся. Ведь это она украсила их дом — он лишь немного помогал, а все эти ленточки, шары, перья и банты, которыми она разнообразила обычный интерьер, — её рук дело. Какая же она всё-таки удивительная и красивая, уже совсем освоилась с новой жизнью и своим проклятием, как и он. И, кажется, сейчас, когда вот-вот пробьют часы, он готов сказать ей те самые три слова, о которых говорил Ньют. Пока только их, а там… Время покажет. И юноша решительно потянул Нагини за локоть; она повернулась к нему и, поняв знак следовать за ним, направилась в соседнюю комнату. Благо все заняты Ньютом и Тиной, так что их отсутствия никто не заметит. Да и не впервой им ускользать. — Нагини, — начал Обскур, когда они остались наедине, смотря ей прямо в глаза, точно боясь упустить хоть капельку счастья в них. — Спасибо тебе за то, что ты подарила мне дом, которого так не хватало. Спасибо, что осталась со мной и не дала сделать неправильный выбор; спасибо, что отогрела и… — Слишком много «спасибо», — тонко засмеялась Нагини. — А я, между прочим, должна сказать тебе то же самое. Ты единственный не видел во мне чудовище, а разглядел человека, личность; помог и мне найти дом там, где его и быть не могло. — Я люблю тебя, Нагини, — перебил Криденс, словно прочитал мысли девушки. И сердце его забилось сильнее, и стеснение исчезло с этими тремя такими простыми словами. — И я тебя, Криденс, — Нагини обняла его за плечи и, улыбаясь, посмотрела наверх. — Тебе не кажется, что ты что-то упустил? Юноша испугался. Что он мог сделать не так? Он же сказал всё (ну, или почти всё), что чувствовал; так что же он упустил? Медленно Криденс поднял глаза к потолку и заметил… омелу. А уж эту старую рождественскую традицию он точно помнил. Обскур осторожно притянул к себе Нагини, нежно обнимая, и поцеловал — трепетно, несмело, будто пробуя на вкус новые ощущения. Девушка, быстро сориентировавшись, начала отвечать чуть более раскрепощённо, чем он, но всё так же робко. Впрочем, ничего большего им обоим сейчас и не надо было. Они просто хотели насладиться своим признанием, просто побыть наедине в эту чудесную рождественскую ночь.***
— Мистер Гриндельвальд, — послышался оклик Винды из-за двери. Геллерт только что собирался направиться к остальным в зал, но, кажется, Розье решила и теперь сорвать его планы. И что на сей раз? Снова котлокексы с огневиски? — Что? — постарался он ответить своим обычным невозмутимым ледяным тоном. — Чай с лепестками роз… как вы и просили. — В кабинете появилась Винда, и Геллерт на миг забыл, как дышать. Она была облачена в светло-зелёное, с отливом цвета морской волны, бальное платье, чуть открывающее ноги, а волосы волнами спадали на плечи. Гриндельвальд поймал себя на мысли, что уже как минимум секунд пять беззастенчиво смотрит на неё. Она выглядела… прекрасной? милой? элегантной? Кажется, всё сразу. По губам её порхала улыбка настоящей аристократки, которая всегда подкупляла Геллерта — и только его — своей открытостью. Эта способность за один миг становиться искренней, даже если всего несколько минут назад на лице сверкала маска безразличия, его восхищала. Но сейчас Винда смотрелась такой… непривычно живой и будоражащей. Несмотря на возникшее очарование, Гриндельвальд вновь попытался взять себя в руки. — Винда, я ничего не просил, — ответил он неожиданно менее жёстко, чем ему хотелось бы. Розье, пропустив его слова мимо ушей, уверенно прошествовала к столу, поставила поднос с чашкой и вдруг предупреждающе произнесла: — Он горячий… — голос её стал глухим, чуть хрипловатым, будто она задыхалась, — как и я. Выдохнув последние слова, она быстро отняла руки от чашки, точно обожглась, и посмотрела на мага. Тот оторопел и на некоторое время даже забыл как-то отреагировать. Винда что, подкатывает к нему? Конечно, они стали ближе после той прогулки, она теперь порой даже обращалась к нему на «ты» наедине; да и вообще он понял, что с ней рядом как-то… спокойнее? Ещё пару мгновений Гриндельвальд просто глядел на неё вытаращенными глазами, соображая, что же лучше ответить. И что самое обидное, он точно потерял свою непроницаемую холодную маску в эту чёртову секунду. В глазах Розье отчётливо были заметны плескавшиеся огоньки не то радости, не то страсти. И что же придумать?.. — А пойдём-ка к остальным в зал. Знаешь, я кое-что приготовил, так что будет сюрприз, — проговорил Геллерт наконец, усилием воли возвращая себе самообладание. — Чай как раз остынет. А свой огонь ты лучше прибереги для праздника, — добавил он, чувствуя, как сердцебиение вновь участилось. Винда кивнула — Мерлин, как же ей идёт это платье и этот глуховато-страстный тон, пославший мурашки по телу… — и они направились в зал вместе. Там уже собрались все члены армии Гриндельвальда, разодетые в пух и прах, как на самый торжественный приём. Слишком непривычно видеть тёмных магов в окружении блеска огней рождественской ёлки, гирлянд на стенах и снежинок почти что из настоящего льда. Куинни сидела за столом в кремовом, вперемешку с чёрными вставками, самом сказочном платье, которое только можно было представить. Краем глаза она увидела подсевших рядом Геллерта и Винду, и сердце её наполнилось тоской. Она ведь так мечтала отпраздновать Рождество с Якобом и Тиной, в кругу большой семьи, вновь погрузиться в атмосферу чуда, а не стать частью фарса, лишь в насмешку именуемого праздником. Ну неужели все здесь чувствовали дух Рождества? Нет. Они всего лишь выполняли прихоть своего господина и старательно изображали радость. Захотелось ему потешить своё самолюбие в угоду Винде — и тут же все встали по стойке смирно. «Если бы меня Якоб в этом платье увидел…» — пронеслось в голове Голдштейн-младшей, и рёбра словно превратились в шипы, рвущие грудную клетку. Гриндельвальд между тем улыбнулся Винде. «Он улыбнулся? — остолбенела Куинни. — Этот живой айсберг умеет проявлять эмоции?» За всё время, проведённое в тылу врага, она убедилась лишь в одном: Гриндельвальд — настоящий «айсберг», который никогда не увидит в Винде что-то больше, чем преданную подчинённую. Неужели она… ошибалась? После той прогулки Геллерт, кажется, стал человечнее. Да нет, даже ещё раньше, после принятия младшей Голдштейн в свои ряды. Вот-вот должны были пробить часы, а Куинни ничего не чувствовала, лишь по инерции отвечала на поздравления, кивала и улыбалась, благо притворяться она уже научилась. Незаметными движениями она пододвинула к Гриндельвальду с Виндой тарелки и подлила вина, за что пару раз словила испепеляющий взгляд Розье. К счастью, конспирация пока удавалась на славу: Геллерт, видимо, решил, что Куинни просто пытается угодить им. Или просто сделал вид: кто знает, что у него там в голове творится? Разве что та же Винда. Всё дальнейшее время до полуночи Куинни просто наблюдала за остальными волшебниками, слушала краем уха речи и тосты, даже сама сказала несколько слов, но мозг как-то не акцентировал на этом внимание. Всё проходило точно в тумане. И вдруг раздался бой старинных часов. Двенадцать. Наступило Рождество. Неожиданно за окном раздался взрыв. Куинни вздрогнула: ей показалось, что сейчас вылетят стёкла. Она повернулась к окну и только тут поняла, что видит фейерверк. Снаружи сверкали молнии, рассыпались разноцветными огнями, которые складывались то в цветы, то в необыкновенные ленты, окрашивая ночной небесвод во все цвета радуги. На миг Куинни задержала дыхание, настолько её захватило это зрелище. Поразительно красиво. — Я же обещал сюрприз, — раздался голос Гриндельвальда, обращённый к Винде. — Нравится, дорогая? — Безумно… — только и смогла вымолвить Розье, наблюдавшая за игрой огня как заворожённая. Неужели он сделал это для неё? И неизменное «дорогая» произнёс с совершенно другим оттенком, мягче и теплее, чем раньше. Все встали из-за стола и, не отрываясь, продолжали глазеть на салют как на настоящее чудо. Стоило последней искорке погаснуть на небе, как Геллерт хлопнул в ладоши: — А теперь настало время подарков. Голдштейн-младшая едва удержалась от усмешки. Интересно, с каких это пор злодеи дарят друг другу подарки? Но волшебники начали понемногу стекаться в центр зала, к ёлке, под которой сияли яркие упаковки и атласные ленты. Они даже упаковать не поленились! Геллерт первым развернул один из свёртков и, подойдя к Винде, протянул ей новое платье. — Тебе же всегда нравился зелёный? — улыбнулся он. Подчинённые впервые увидели на его лице искреннюю, открытую улыбку вместо каменной маски жестокости. Розье протянула чуть дрожащие руки к наряду и развернула его. Длинное, изумрудно-зелёное, с разрезами, открывающее на сей раз не только ноги, но и плечи, оно было просто создано для неё. — Ну, что же ты? Примерь, — ласково кивнул ей Геллерт. Взмах руки — и волшебница уже оглядывала себя в новом облачении, более дерзком, вызывающем. Пожалуй, ей бы никогда не позволили надеть нечто подобное на былых семейных приёмах, но тут… совсем другое дело. — Потанцуем? — Гриндельвальд неожиданно протянул ей руку. Девушка оторопела. Ей не снится? она точно не грезит наяву? Вместо слов она быстро подала ему руку в ответ, чувствуя обжигающе-холодное прикосновение его пальцев. Гриндельвальд привлёк её к себе, обняв за талию, и ей почудилось, что время застыло и вокруг никого нет, только лишь он и его холодные прикосновения, которые били током даже через тонкую ткань платья. — Пальцы у вас какие-то… холодные, — прошелестела она, поймав его немой вопрос, и подняла глаза на мужчину. — Во-первых, никаких больше «вы», — неожиданно усмехнулся Геллерт. — А во-вторых, ты же сама говорила, что горячая. Может, мне пришло время немного согреться?.. Куинни сначала молча наблюдала за этой сценой, как и многие, но потом вернулась к ёлке и принялась без особого энтузиазма отыскивать коробку со своим именем. Вдруг на её ладонях возникло странное свечение, обратившееся через секунду бархатной коробкой с большим бордовым бантом. Девушка испуганно обернулась, но её опасения были напрасны: она стояла у всех на виду, но никто не видел произошедшего, словно это… магия? Она взглянула на записку, приколотую к коробке, и на глазах её выступили слёзы. Дорогая, любимая наша Куинни. Не волнуйся, мы все помним о тебе и скучаем. Никто не станет тебя осуждать — ты следовала за сердцем. Знай, мы всегда с тобой, и мы отыщем способ вызволить тебя. Криденс и Нагини живут в моём старом доме в Годриковой Впадине, Якоб печёт твои любимые пироги и тоскует по тебе; а знала бы ты, как он помог со свадьбой Тесея и Литы… А сегодня — что тебя особенно порадует — Ньют сделал Тине предложение. Мы тебя непременно освободим, не переживай.Твоя семья и профессор Альбус Дамблдор.