Уроки литературы

Окулова

       Жизнь продолжалась даже без Максима. Было больно, тяжело, практически невыносимо, и я мечтала только о том, чтобы учитель вернулся. Мне казалось, что я увижу его, и все тут же вернется на свои места, станет, как раньше.        Я ошибалась.        Максим стоит прямо напротив меня – нас разделяет только его широкая постель, на которой я уснула. Глаза мужчины – темные и уставшие, на лице – неаккуратная щетина, и вся его поза выдает ужасающее напряжение.        Я делаю глубокий вдох, Максим – тоже.        – Маша, что ты здесь делаешь?        Бархатный голос, которым учитель признавался мне в любви, теперь кажется мне чужим и острым, словно лезвие. Слова – совсем не те, что я от него ждала, хлесткие, бьющие наотмашь. Максим делает шаг в сторону, будто хочет обойти кровать и подойти ко мне, но я выставляю руку вперед.        – Нет. – Я пытаюсь вспомнить, где оставила сумочку. – Не приближайся.        Мне кажется – всего на мгновение, что мужчина вздрагивает от звука моего голоса. Я вижу сумку, небрежно брошенную у дверей в спальню, и облегченно выдыхаю.        – Маша…        – Не надо. – Я преодолеваю расстояние от постели до двери за считанные секунды. – Не говори со мной. – Он снова делает неуверенный шаг. – И не подходи.        – Сейчас пять часов утра, куда ты пойдешь?        Максим спрашивает это каким-то совсем уж безучастным голосом, и я чувствую, как мое лицо расплывается в болезненной усмешке. До истерики, с которой я так отчаянно боролась все то время, что его не было, остается совсем чуть-чуть, и я должна сделать все, чтобы не позволить учителю увидеть свои слезы.        – Оставьте свою заботу, Максим Михайлович, – шепчу я. – У меня теперь новый классный руководитель!        Это прозвучало нелепо и по-детски, но Максим почему-то дергается так резко, словно я ударила его. Я зачем-то ему киваю, до крови прикусываю нижнюю губу, а потом выбегаю из спальни, оставляя учителя в одиночестве.        И себя – тоже. ***        Я совсем не удивляюсь, когда спустя четыре часа вижу у школьных ворот Северцева, нервно поглядывающего на наручные часы. Разговаривать с Игорем не хочется, расспрашивать о Максиме не хочется тоже, но я все равно останавливаюсь напротив одноклассника, скрестив руки на груди.        – Маша, прости. – Северцев берет меня за предплечье, но я вырываюсь. – Я никогда не хотел обманывать тебя, пожалуйста, поверь.        – Максим обещал меня никогда не бросать, а потом бросил. Ты назвался моим другом, Игорь, а потом, видя, как меня ломает, докладывал ему о моем состоянии! – Последние слова я произношу так громко, что неподалеку останавливаются какие-то девушки. – Что я сделала ему? И что я сделала тебе?        Игорь, кажется, совершенно обескуражен. Он тянет ко мне руку, но я отшатываюсь – мне не хочется чувствовать ничьих прикосновений. Северцев поднимает руки вверх, будто капитулируя передо мной. Я вижу в его глазах боль и отчаяние, но моя обида сильнее жалости к Игорю.        – Я хотел рассказать тебе, но Максим Михайлович…        – Ты знал, что он бросит меня? – спрашиваю я. – Знал, что он уедет?        Больше всего на свете я хочу, чтобы Игорь сказал «нет».        – Да. – Он опускает взгляд. – Я знал. Он позвонил мне в тот день, когда провожал свою жену в аэропорт.        Я думала, что больнее, чем до этого, быть не может. Оказывается, я снова ошиблась. Внутри что-то разбивается, хотя, мне кажется, там все должно уже было быть перебито. Стараюсь дышать часто и глубоко, но это больше похоже на начинающийся припадок эпилепсии.        – Маша… – Игорь произносит мое имя таким же тоном, как и Максим сегодняшним утром.        – Хватит! – неожиданно кричу я. – Хватит! Прекратите это, вы оба! Я только и слышу это чертово «Маша»! – Я подхожу к Северцеву вплотную и понижаю голос, чтобы не радовать свежими сплетнями собравшихся у ворот зевак. – Больше нет никакой Маши, понятно? Я больше не хочу быть ею. С меня хватит.        Я разворачиваюсь на каблуках своих школьных туфель, вхожу на территорию школы, закрыв рукой рот, чтобы не закричать, и иду – медленно и уверенно. Те, кто видят меня со спины, даже не подумают, что что-то не так. ***        – Маргарита Юрьевна, можно я пересяду на другое место?        Учительница отряхивает руки от мела, которым до этого выводила на доске известное всем «классная работа», а потом смотрит на меня, склонив голову влево. Боковым зрением я вижу, как Северцев сжимает руки в кулаки, явно нервничая.        – Ты же знаешь, что свободных мест в этом кабинете больше нет. – Маргарита Юрьевна садится за свой стол. – У нас последний урок, и меньше всего я бы хотела тратить время на ваши путешествия от одной парты к другой.        – То есть, – я смотрю ей прямо в глаза, – ваш ответ – «нет»?        – Совершенно верно, Маша.        Маргарита Юрьевна возвращается к теме урока, даже не глядя в мою сторону. Ее мелодичный голос сегодня кажется мне ужасно раздражающим, и я закрываю уши ладонями. Наверняка, со стороны это выглядит совершенно по-идиотски, но мне уже все равно.        Когда раньше я представляла себе последние дни в школе, то всегда видела перед глазами красивые, яркие картинки. Мне казалось, что я так буду радоваться наступлению долгожданной свободы, что ничто не сможет омрачить это настроение.        А Максим смог. Он уехал, и все хорошее тут же превратилось в плохое, словно холст с прекрасным летним пейзажем вдруг кто-то залил черной гуашью. И я надеялась, что однажды учитель вернется, и все встанет на свои места.        И Максим вернулся, но вместо радости стало еще больнее. Раньше я корила себя за то, что постоянно сравнивала их с Виктором, а теперь понимаю, что, начни я снова их сравнивать, мысленную победу в моей голове одержит не Максим.        Виктор не любил меня и обладал достаточной смелостью, чтобы сказать мне об этом. Он сломал меня, когда бросил, но тогда я хотя бы знала, в чем причина этого страшного для меня решения.        Максим любил меня – по крайней мере, если верить его словам, и обладал достаточной смелостью для того, чтобы запланировать свой отъезд и даже рассказать о нем, правда, не мне. Очень часто я представляла, что наши отношения могут закончиться, но ни в одном из вариантов учитель не уезжал, ничего мне не сказав.        Я так много раз ошибалась – очень часто в людях, но Максим был для меня человеческой константой. Я не думала, что он способен поступить так жестоко – это, кажется, совсем не в его характере. От того его предательство, наверное, и чувствуется так остро – я ведь снова ошиблась, выставив желаемое за действительное.        Может быть, я никогда не знала настоящего Максима Соболева, и все, что было между нами – это игра, в которую ему надоело играть, и он уехал, оставив все фишки на игровом поле в хаотичном порядке, надеясь на то, что они вернутся на свои места сами.        Но разве такое бывает? ***        – Я же вижу, Маш, ты не в порядке. – Юля протягивает мне пончик. – Что произошло после клуба?        Я отщипываю от десерта маленький кусочек, чувствуя, как подушечки пальцев утопают в масле. Еда в школьной столовой никогда не нравилась мне, но от голода меня уже по-настоящему тошнит, поэтому я кладу облачко теста на язык.        – Я могу не рассказывать? – спрашиваю я, запивая пончик чаем. – Просто больше всего это будет похоже на кусок банального сериала про любовь.        Юля улыбается и кивает. Она то и дело вертит головой, пытаясь отыскать в шумной столовой Назарову, которая обещала подойти еще пять минут назад. Пока я расправляюсь с остатками пончика, Маленкова набирает сообщение подруге, сверкая глазами.        – Сегодня утром я просматривала Instagram, – вдруг говорит она. – И жена…        – Стоп. – Я выставляю руку вперед. – Я не хочу слышать об этом. Пожалуйста, не заставляй меня.        – Ты даже не знаешь, что именно я хотела тебе рассказать. – Юля, кажется, даже обиделась.        – Жизнь Максима Михайловича и его жены меня не интересует. – Я качаю головой. – Ты знаешь, что я чувствую, Юля, поэтому не надо.        Она кивает, и я чувствую облегчение. Я не знаю, зачем вернулся Максим. Не понимаю, почему о своем отъезде он рассказал Игорю, а не мне. Вопросов, как всегда, больше, чем ответов.        – Девочки! – Назарова влетает в столовую со скоростью фурии. – Вы не представляете, что произошло!        Мы с Юлей переглядываемся и даже смеемся – наша одноклассница выглядит так, словно в коридоре встретила приведение. Назарова дышит часто и забавно хлопает глазами, уперевшись руками в столешницу.        – Отменили ЕГЭ? – предполагает Юля, протягивая ей стакан с чаем. – Новый директор станцевал джайв в коридоре?        Назарова опустошает стакан, а потом качает головой.        – Нет, лучше. – Она делает эффектную паузу. – Максим Михайлович вернулся. ***        Он собирает нас в кабинете русского языка и литературы, и я даже не представляю, чего стоило уговорить Ларису Юрьевну разрешить подобное собрание. Я сажусь за последнюю парту, потому что не готова находиться так рядом с человеком, который является моей самой большой болью.        – Вы правда уволились? – спрашивает Назарова с какой-то надеждой в голосе.        – Конечно. – Максим отвечает спокойным, твердым голосом. – Так было нужно.        «Кому?», – хочу спросить я, но с силой прикусываю губу.        – Вы уже нашли новую работу? – Юля спрашивает это скорее для меня, нежели для себя, и мне хочется кинуть в нее учебником.        – Да, нашел. – Учитель два раза хлопает в ладоши. – Мы с вами расстались немного не так, как мне хотелось бы. Я больше не ваш учитель, вы – не мои ученики, а потому я имею полное право, не оглядываясь на нормы, пригласить вас отпраздновать грядущее окончание школы. Надеюсь, все «за»?        Ответом Максиму служат радостный гул, девичий визг и скудные, но все-таки отчетливо слышные, аплодисменты. Я опускаю голову вниз. Я не собираюсь идти с классом и бывшим классным руководителем отмечать тот праздник, который он лично для меня умудрился отравить своим отъездом.        – Куда мы идем? – спрашивает кто-то из парней. – И во сколько?        – Может, пойдем в караоке? – предлагает Юля. – Там много места, можно танцевать, отлично готовят.        – Возражений нет? – интересуется Максим. – Отлично, идем в караоке. Встречаемся у главного входа в пять часов.        Он широко улыбается, а потом уходит.        Снова. ***        Юля приводит меня туда практически за руку, приводя сотню доводов «за», а это гораздо меньше, чем те «против», что я приготовила для нее. У входа в караоке-клуб я вижу своих одноклассников практически в парадных костюмах, а девчонки вырядились так, словно перепутали место встречи и свернули с дороги, ведущей во дворец, и пришли в центр города.        Максим приезжает без опоздания, и мы оказываемся внутри клуба. Я не бывала здесь раньше, и первые пару минут восхищаюсь интерьером, периодически отвлекаясь на разговор с Юлей. Северцев, буравя меня взглядом, садится за стол прямо напротив меня.        – Всем хватило места? – спрашивает Максим где-то рядом со мной. – Окулова, ты не против?        Я поворачиваю голову в его сторону и вижу, что он смотрит на свободный стул, стоящий рядом со мной. Я киваю, потому что мое «против» вызовет массу подозрений, а я все-таки хочу окончить школу без позорного клейма малолетней оторвы, которая прыгнула в постель к женатому мужчине.        Я сижу так прямо, что тяжело дышать. Я делаю короткие вдохи, чувствуя тот самый терпкий аромат одеколона Максима, который сейчас горечью оседает на языке. У меня получается что-то есть, запивать это соком, включаться в разговор. Периодически кто-то из одноклассников поет, остальные – танцуют.        Ира Лобова приглашает Максима на танец, когда Назарова завывает в микрофон медленную и тошнотворную балладу о любви. Я комкаю пальцами салфетку, глядя на то, как учитель уверенно ведет за собой одну из главных тихонь нашего одиннадцатого «Г». На лице у Иры – победная улыбка, на лице Максима – какая-то грустная усмешка.        – Может, мы все-таки поговорим? – спрашивает Северцев, подсаживаясь ко мне. – Или хотя-бы потанцуем?        – Все, что я хотела сказать тебе, я сказала утром, – напоминаю я. – А танцевать я не хочу.        – Тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь ошибаться? – Игорь бросает мимолетный взгляд в сторону Максима. – Вдруг, все совсем не так, как тебе кажется?        – Я только и делаю, что ошибаюсь. – Я усмехаюсь и отпиваю немного сока. – Но есть вещи, в которых я все-таки уверенна, как в самой себе.        – Я пытался переубедить его не уезжать, не рассказав об этом решении тебе. – Игорь смотрит на меня виновато, и что-то внутри предательски щемит. – Но ты же знаешь Максима Михайловича лучше, чем кто-либо, поэтому…        – Я совсем не знаю его, – качаю я головой. – Я думала, что знаю, но реальность оказалась куда прозаичнее.        Назарова заканчивает петь, Максим провожает Иру к ее месту за столом, а потом подходит к нам с Игорем.        – Снова что-то замышляете? – широко улыбается учитель, а меня передергивает.        – Нет, что вы! – Я встаю из-за стола и одергиваю подол своего синего платья. – Замышлять что-то с Игорем – это больше по вашей части, Максим Михайлович. ***        Мне практически удается пережить этот вечер, сидя с Максимом слишком близко, вдыхая аромат его одеколона, мяты и сигарет. Я уже готова праздновать победу – умудрилась не свихнуться за эти три часа, но Маленкова вдруг встает со своего места, берет микрофон и объявляет второй медленный танец.        – Потанцуешь со мной? – почему-то шепотом спрашивает учитель, склоняясь ко мне.        – Не думаю, что это хорошая идея, Максим Михайлович, – отрезаю я, скрестив руки на груди. – Позовите Иру, Аню, кого-нибудь еще, и оставьте меня, наконец-то, в покое!        Вместо ответа Максим поднимается из-за стола и на глазах моих одноклассников протягивает мне руку, приглашая на танец. От возмущения и бессилия что-то клокочет внутри, и я понимаю, что если не встану, это будет выглядеть странно.        Я пришла в караоке по этой же причине, позволила Максиму сесть рядом, а теперь он ведет меня в центр зала, чтобы начать танец. Он прекрасно знает, что я не позволю выставить наше общение в невыгодном для нас обоих свете, и поэтому по-настоящему манипулирует мной, как игрушкой.        – Поговори со мной, – просит Максим, когда я кладу руку на его плечо.        Я фыркаю, когда слышу слова песни, которую так проникновенно поет Маленкова. Максим улыбается – только уголками губ, но его взгляд не выражает никаких эмоций, кроме напряжения.        – Я думал, что ты не придешь, – признается учитель, двигаясь уверенно и четко.        – Думал или все-таки надеялся? – уточняю я, позволяя себя вести.        – Все мои надежды оправдались, Маша. – Максим неожиданно резко крутит меня так, что я прижимаюсь своей спиной к его груди. – Я получил твое сообщение, как только приземлился в Новосибирске.        Я снова разворачиваюсь к нему лицом.        – Мне больше не нужен ответ на этот вопрос, – говорю я. – Знаешь, в Интернете я нашла все, что хотела.        – Я очень в этом сомневаюсь, – отвечает учитель. – У меня есть ответ, но пока я не могу произнести его вслух.        Я останавливаюсь посреди музыкальной фразы, и Максим едва не спотыкается от неожиданности. Хочется плакать, смеяться, кричать. Хочется даже ударить его, хотя бы для того, чтобы понять – способен ли этот человек чувствовать хоть что-нибудь.        – На нас все смотрят. – Максим снова пытается вернуться к танцу, но я вырываюсь. – Маша, не делай того, о чем потом пожалеешь.        В его словах я чувствую одновременно опасение и угрозу, и мне кажется это совершенно нелепым. Под пристальным взглядом карих глаз я завожу руки за спину, ловко расстегиваю кулон, а потом вкладываю украшение в крепкую мужскую ладонь.        – С твоим отъездом я более или менее справилась, – тихо произношу я. – Было больно, по-настоящему, ты даже представить себе не можешь насколько. Но твое возвращение… Боже, Максим, зачем ты сделал это?        – Ты знаешь, зачем.        – Нет! – я произношу это громче положенного. – Я ничего не знаю – ни о тебе, ни о причине твоих поступков. Ты сел рядом со мной, пригласил на танец, а мне… – Я всхлипываю. – Мне даже больно прикасаться к тебе, понимаешь? Для тебя это – всего лишь игра, но мне с этим придется жить дальше. И я не понимаю, чем заслужила то, что ты делаешь со мной сейчас!        Максим сжимает кулон в кулаке, а второй рукой тянется ко мне. Я делаю шаг назад, увеличивая физическое расстояние между нами и превращая внутреннее в самую настоящую пропасть. Уже даже неважно, что подумают мои одноклассники обо всем этом, все самое плохое уже случилось.        – Почему ты вернула кулон? – спрашивает Максим.        – Потому что не могу его носить. Не теперь, когда ты вернулся и показал, что по-настоящему все это значило для тебя. – Я взмахиваю рукой. – Я доверилась тебе, как никому другому. Ты продолжал спать со мной, зная, что уедешь к Карине. Ты продолжал говорить, что любишь.        – Это правда, Маша. Все, о чем я говорил, никогда не было ложью.        – А для меня это не было правдой. – Я качаю головой. – Я не буду обманывать тебя – мои чувства до сих пор живы, но ты отравил их. Теперь они… другие. И я тоже другая. И эта новая Маша больше тебе никогда не поверит.        Юля заканчивает песню, и раздаются бурные аплодисменты. Я выбегаю из зала, по дороге схватив свою сумочку, надеясь, что Максим не побежит вслед за мной.        И он не бежит.        Я ловлю такси и в старенькой «Хонде» позволяю себе расплакаться. Я все-таки солгала Максиму – та Маша, что любила его, все-таки осталась со мной и сейчас умоляет вернуться в клуб, потребовать объяснений, а потом снова прикоснуться к учителю.        Наверное, если бы я больше никогда его не увидела, ломка однажды бы прекратилась. Может быть, через какое-то время я снова смогу улыбаться по утрам, встречая новый день, но сейчас мне больно.        И эта боль сжирала все изнутри.