Как приручить Злобного Змеевика

Иногда Громгильда дерётся. Астрид об этом узнаёт только по жутковато выглядящим кровоточащим царапинам, которые дракониха зализывает, и по тому, как она неловко прижимает повреждённое крыло к телу. Астрид, при всём этом, понятия не имеет, с кем и почему её дракониха умудряется сражаться, да ещё и с таким сердитым рвением. А ещё, не то чтобы это кого-то шибко волновало, Астрид каждый раз дико тревожится, когда видит очередные следы чужих когтей на жёсткой чешуе. На теле Громгильды, её самой умной и красивой — и самую капельку ленивой, но это так, особая черта — Громгильды и без того слишком много шрамов. Какой-то логической частью мозга она понимает, что у драконов свои традиции и свои способы установления иерархии в обществе и что Громгильде по характеру не подходит смиренно сидеть внизу этой цепочки, а значит, такие бои просто неизбежны. Но та часть, которая отвечает за неконтролируемое умиление каждый раз, когда Громгильда пытается выцарапать когтем какую-то стекляшку из-под камня или греет спину под солнцем, и слушать ничего не хочет. И ведь не поговоришь с ней, не попросишь быть осторожнее. Астрид опасается пока касаться даже давно заросших рубцов, не зная, какие из них оставлены человеком, что уж тут говорить про свежие ранения. Она приносит побольше рыбы, аккуратно почёсывает ворчащую дракониху по носу, но не трогает, предоставляя своевольной ящерице самой заботиться о себе. Громгильда заботится и осторожничает: никогда не оставляет не защищённое чешуёй место на виду, постоянно сворачивается в клубок и настороженно поднимает шипы при каждом резком звуке. Когда Астрид в очередной раз заходит на чердак с мирным подношением в виде огромной свежей трески, она не сразу замечает тёмный клубок чешуи, свернувшийся в углу. Впрочем, секундой позже она замечает уродливые кровавые следы на полу, и сердце её невольно пропускает удар. Второй. На третий она заставляет себя судорожно, с присвистом, глотнуть воздуха и тронуться с места. Громгильда никак не реагирует на незнакомый шум, только слабо раскрывает крылья. На одной мембране прореха, совсем небольшая, но Астрид по Беззубику — и по байкам Плеваки тоже — помнит, что любое ранение крыла или хвоста для дракона опаснее всякого другого. — Громгильда! — она аккуратно вытягивает руки, все ещё сжимая в них рыбу. — Держи. Поешь хотя бы. Дракониха слабо хлещет хвостом по полу, и в вечернем полумраке чердака Астрид отчётливо различает два янтарных огонька с почти незаметной узкой полоской зрачка. Её оценивают с животным инстинктивным недоверием, гребень из шипов угрожающе приподнимается, шипы дребезжат друг об друга. А потом чёрные зрачки вдруг расширяются, поглощая собой хищное жёлтое пламя, Громгильда низко урчит и устало роняет голову на землю, прячась под крыло. Теперь она не молчит: шипит, неестественно тихо и прерывисто поскуливает, одним глазом наблюдая за своим человеком. — Жалуешься? — спрашивает Астрид, и в груди всё сжимается от очередного протяжного рыка. — Бедная. Угораздило же тебя… Ближе к ране Громгильда её не пускает, бодается головой, хотя и не пытается задеть шипами, и слабо, но заметно скалится. Испытывать судьбу Астрид не собирается, поэтому просто садится сбоку и осторожно гладит дракониху по носу. Та рявкает и перекладывает голову поближе — это не разрешение, конечно, но вполне очевидная благодарность. Так они сидят некоторое время: Астрид, разрываясь между желанием помочь и уважением чужого личного пространства, и Громгильда, мучаясь от боли. Когда тёплая чешуя вдруг уходит у неё из-под пальцев, Астрид невольно дёргается, оборачивается. Смотрит, сжимая пальцы в кулак и так сильно вжимая его в деревянные доски, что наверняка останутся болезненные занозы, какими неуклюжими и неуверенными движениями дракониха перебирает лапами, поджимая левую. Как на полу остаются свежие алые капли, как они с шипением — потому что драконья кровь намного горячее, чем людская — впитываются в дерево, оставляя тёмные следы. Астрид не видит рану целиком, но догадывается, что раз ранены и лапа, и крыло, то бок распорот тоже. Ей страшно: если кровотечение не остановится, Громгильда может просто истечь кровью до того, как рана затянется. Это почти невозможное развитие событий, сильно ею приукрашенное… И всё же одна мысль об этом заставляет Астрид вздрогнуть. Этой же жуткой картинкой подгоняемая, она снова протягивает руку. Громгильда подставляет под неё морду и клокочет. — Пожалуйста, Громгильда, — просит Астрид едва слышно и смотрит прямо в драконьи глаза. — Давай я помогу. Я… Я боюсь, что она сама не заживёт. Зрачки Громгильды предупреждающе сужаются, она поднимает корону из шипов на голове. — Я обещаю, я просто хочу помочь. Дракониха щёлкает на неё зубами и сердито отворачивается, накрыв голову крылом. На сегодня разговор, очевидно, закончен, понимает Астрид. Она оставляет рыбу рядом с чешуйчатым клубком, чтобы Громгильде было проще до неё дотянуться, и спускается вниз. Она и сама не знает, зачем, но тем же вечером Астрид идёт к Готти и просит старейшину поделиться с ней чем-нибудь лекарственным. Чем-то, от чего быстрее заживают открытые раны. Мудрая травница делится с ней частью своих запасов, рассказывает — Астрид только и успевает следить, как сменяют друг друга символы — как врачевать порезы и глубокие царапины и, самое главное, не задаёт ни одного вопроса. Возможно, потому, что это Готти, и она и без того всё знает, возможно, потому, что тут и без вопросов всё понятно. Домой Астрид возвращается за полночь, и дорогу ей освещает лишь наполовину скрытый за тучами лунный диск. Тем не менее, стоит ей подняться на крыльцо, как с чердака доносится недовольное ворчание. — Всё нормально, — говорит Астрид, не понижая голоса — спящего викинга и ударом в гонг не разбудишь. — Я дома. Ложись спать, ящерица ты беспокойная! Громгильда раздраженно скрежещет из своего гнезда и явно жалеет, что не может боднуть её головой. На следующее утро Астрид уже привычно поднимается на чердак. И уже не менее привычно сжимает зубы: Громгильда лежит неподвижно, распластав крылья, и тяжело, шумно дышит. У неё заметно потускнели глаза и подёргивается от боли хвост. Рыба лежит в стороне, съеденная лишь наполовину. Ситуация становится по-настоящему опасной. У Астрид в груди всё сжимается от тревоги. — Ну как ты? — она кладёт вторую рыбину, жирного лосося, рядом с первым. Громгильда заинтересованно принюхивается, но не трогает ни кусочка, вместо этого перекладывая тяжёлый подбородок на колени своему человеку и гулко выдыхая. Она прикрывает глаза и совсем непохоже на себя вжимается в Астрид посильнее, будто — хотя сама мысль об этом кажется смешной — мёрзнет. — Совсем не голодная? Может, воды тебе принести? — драконы пьют редко, по крайней мере, Астрид ни разу не видела, чтобы Громгильда улетала к ближайшему озеру или как-то страдала от жажды. Ворчание. Дракониха чуть отстраняется, снова смотрит с подозрением. Астрид аккуратно проходится костяшками пальцев по её носу. Кажется, этот простой и привычный жест делает что-то несоизмеримо важное. Громгильда вдруг с болезненным шипением поднимается и, помедлив, опускается снова на землю, повернувшись к Астрид другим боком. Раненым боком. После чего снова обессилено заваливается на крыло. Астрид опускает сумку с лекарствами на землю, медленно садится на пол и кладёт ладонь на чешуйчатое плечо. Громгильда фыркает и кладёт голову поближе, с интересом наблюдая за её действиями. — Спасибо, — говорит ей Астрид, с трудом оторвав взгляд от уродливой раны. — Сейчас должно стать полегче. Громгильда коротко проходится языком по её ладони. И тут же фыркает, чуть ли не оскорбленно: вкус лекарств ей, очевидно, не понравился.