***
Честно сказать, через пару дней Астрид всерьёз начинает думать, что Громгильда простыла. Она не знает, могут ли драконы вообще болеть, как люди: в Книге об этом по понятным причинам не сказано, а никакой людской знахарь, даже мудрая Готти, не может дать ей ответ на этот, мягко говоря, нестандартный вопрос. Да даже если и могут, чем драконов лечить? Вряд ли огромному чешуйчатому зверю чем-то помогут всякие людские припарки и настойки. Какое-то подобие развития эта странная история — и этот странный кашель — получает довольно быстро, в один прекрасный охотничий день. Астрид возвращается домой с успешной охоты, держа в связке несколько отменных птичьих тушек. Возвращается она в довольно хорошем настроении, почти не обращая ни на что вокруг внимания. Поэтому очень хорошо знакомый кашель заставляет её с размаху споткнуться и едва не пропахать носом землю. — Громгильда? — сомнение в голосе Астрид можно буквально потрогать: в последний раз, когда она видела свою ленивую ящерицу, эта самая ящерица валялась на животе посреди чердака, драматично раскинув в стороны крылья, и двигаться вообще не собиралась. Тем не менее, за голосом — за кашлем — она всё-таки идёт, мало ли что. И правда, меньше чем через минуту быстрой ходьбы Астрид натыкается на горделиво восседающего на поваленном бревне змеевика. Дракониха радостно оскаливается и ещё раз издаёт свой странный кашляющий звук, прежде чем спрыгнуть со своего насеста и подойти поздороваться, тепло прижавшись щекой к ладони. — Ты меня выслеживала тут, что ли? Тоже мне, охотница, — Громгильда довольно шипит, когда Астрид вытаскивает застрявшую у неё между рогов деревяшку. Поправляет связку с добычей. — Будешь? Разумеется. От второй птицы дракониха отказывается несомненно огромным усилием воли, и до деревни они идут бок о бок. — Громгильда, ты точно не простывшая? — не особо рассчитывая на ответ, спрашивает Астрид спустя пару минут уютной молчаливой прогулки. Конечно, эта наглая ящерица отвечает ей очередным покашливанием.***
Как оно обычно водится, ответ на волнующую Астрид загадку оказывается на проверку невероятно простым и от того ещё более смешным. Викинги — народ не глупый, вовсе нет. Но очень, очень упрямый. Поэтому примерно раз в три дня какой-нибудь скорый на подъём викинг схватывался с проснувшимся в плохом настроении драконом. Или наоборот, чтобы не нарушать историческую справедливость. Собственно, именно это и случается: два молодых рыбака, удачно нашедшие большой рыбный косяк, по каким-то внутренним причинам решают, что беззаботно порхающий рядом взрослый голубой змеевик может распугать им рыбу или немножко промахнуться с залпом пламени и попасть не в воду, а в них — опасения, конечно, не беспочвенные, но на практике довольно далёкие от реальности. Что делают типичные викинги в такой ситуации? Разумеется, достают секиры и, мрачно кивнув друг другу, готовятся отгонять проклятое голодное чудовище. Разумеется, если бы неудачливые рыболовы имели дело с обычным драконом, ситуация приняла бы гораздо более драматичный оборот. Но этот конкретный дракон лишь с усталым презрением косится на их оружие и продолжает невозмутимо кружить над водой. После первого пробного замаха в свою сторону он слабо клацает зубами, будто мошку от себя назойливую отгоняет, после второго с раздражённым ворчанием перелетает чуть подальше. После третьего он ловким движением ныряет в воду, вытаскивает в пасти четыре крупных рыбины и приземляется неподалёку от своих противников. Складывает добычу себе под лапы. Зевает, демонстрируя усеянную острыми и длинными клыками пасть. После чего очень громко кашляет. Или чихает. Или рычит. Или призывает сородичей. Или всё-таки чихает. Викинги озадаченно опускают оружие: такого они в исполнении чешуйчатых тварей ещё не видели. Не дождавшись какой-то реакции, дракон издаёт очередной душераздирающий скрежет. В этот раз, очевидно, результат его устраивает, потому что сразу после этого представления зверь невозмутимо опускает голову и начинает чистить собственное крыло — ну просто невинная ящерка на солнце. Не считая крыльев, шипов и зубов на полморды. Буквально через минуту причина странного поведения дракона становится ясной: по тропинке, ведущей к рыболовным угодьям, бодрой походкой спускается Астрид Хофферсон — та самая, у которой живет на чердаке… Тот самый взрослый голубой змеевик, который с ехидным — и до ужаса наглым! — выражением морды смотрит теперь на горе-воинов. — Ну что ты опять устроила? — устало спрашивает Астрид у своей ящерицы. Ящерица невинно пихает её носом и машет хвостом, жутко собой довольная. — Не верю, — Астрид щёлкает дракона по носу и оборачивается к соплеменникам. — Всё хорошо? Не набросилась? Она вообще на людей обычно внимания не обращает. — Да нет, — Хакан, дальний родич Сморкалы, кажется, неловко усмехается. — Мы-то всё думали, что он, — он прерывается и с видимым трудом продолжает, будто сама идея причиняет его восприятию окружающего мира страшную боль: — она тут за звуки издаёт, а она, оказывается, тебя… Звала. Рука Астрид, поглаживающая блаженствующую Громгильду по щеке, замирает. Блаженствующая Громгильда замирает тоже. — Громгильда, — дракониха пытается незаметно задрать голову вверх, но Астрид ловит её за рог и разворачивает к себе. — Так вот, что это было! И ты, наглая ящерица, ещё после этого возмущаешься, что я на тебя свищу? Дракониха с низким рокотом пододвигает к Астрид две самые крупные рыбины из своего улова и прижимается к земле, продолжая клокотать. — Нет, я тут, значит, переживаю за неё, волнуюсь, а она… — Громгильда урчит как-то совсем жалобно, и Астрид сдаётся: хохочет, чешет ей переносицу. — Невозможное ты создание. Почувствовав слабину, змеевик скрежещет и утыкается носом ей в живот. Астрид поглаживает её ещё раз, на этот раз нежнее. Нет, ну она хотя бы не простыла. Уже хорошо. И от неожиданного облегчения, которое накатывает вслед за этой мыслью, собственное возмущение отходит куда-то на второй или даже на третий план. Ладно уж. В конце концов, они теперь квиты.