Вечность

      Этот вой до сих пор стоял у него в ушах.       Прошло несколько месяцев, но он до сих пор просыпался от этого крика и зеленой вспышки, озарившей лицо дочери. Затянутый тучами особняк Малфоев никогда не способствовал раннему пробуждению, однако Пожиратель смерти никак не мог выспаться.       Элайджа и сам не понимал, почему его это так задело. Он убивал не раз, слышал мольбы о пощаде, леденящие душу крики, принадлежащие родственникам убитых, однако зрелище того, как его собственная дочь кричит от ужаса, до сих пор заставляла его руки покрываться «гусиной кожей». Он никак не мог понять этого.       В один из таких моментов, когда он проснулся среди ночи, Элайджа не выдержал, наспех оделся и трансгрессировал, никому об этом не сообщив. Лесной ветер встретил его запахом гари и беспросветным смогом. Сначала Хейг решил, что трансгрессировал не туда, однако, разглядев перед собой обрушенное здание, от которого всё шёл дым, он на мгновение застопорился.       А затем сорвался прямо в руины, выхватывая волшебную палочку.       Элайджа копался в камнях до самого рассвета. Он обливался потом от неестественной жары, он был грязен, как свинья, и безумно устал, однако продолжал искать. Ему было необходимо увидеть тело собственными глазами. Увидеть, чтобы понять, что всё кончено.       Но в какой-то момент он осознал, что обошел развалины дома по третьему кругу. Элайджа устало выдохнул, спрятал палочку в чехол, и вдруг его голову пронзила догадка. Сраженный этой мыслью, некоторое время он не шевелился, а затем, прикрыв лицо рукой, он засмеялся и рухнул прямо на камни, разразившись страшным хохотом.       Он как идиот потратил полночи на раскопки в поисках того, чего там не было. Конечно же, его дочь не могла погибнуть под развалинами собственного дома. Она сама же этот дом и спалила.       Элайджа вдруг почувствовал бесконтрольную злость и выплеснул её в единственный неразрушенный угол дома: от заклинания тот взорвался, выплюнув кирпичи с пылью в воздух.       Конечно же, она жива. Она не хочет умирать так просто, назло ему.       Когда мужчина немного успокоился, он вдруг вспомнил, почему вообще пришел к последней мысли. Его охватило какое-то странное чувство, которое он не понимал. Элайджа поднялся с камней и, не оглядываясь, трансгрессировал вновь.       Сюда он не возвращался шестнадцать лет и не думал вообще, что сможет когда-либо вернуться.       Мужчина не двигался какое-то время, всматриваясь в одну точку. Воспоминания хлынули в него таким мощным потоком, что ему хотелось закрыть уши, глаза и хорошенько тряхнуть головой. Он вновь почувствовал знакомый зуд: ненависть, кислотой изъедавшая на протяжении всех этих лет, вновь наполняла его до краев. Но он вспомнил о дочери и на какое-то время позабыл обо всём этом, а после двинулся вперед.       Здесь всё изменилось и в то же время нет. Когда он был в последний раз, эти обугленные деревяшки тоже источали ядовитый дым, однако сейчас их почти не было видно. Всё поросло травой и мхом: некогда покинутое и забытое людьми место вернулось в объятия природы, как то и должно было быть. А Элайджа ожидал, что здесь всё останется неизменным, словно небольшой ожог на земле, который, превратившись в шрам, будет притягивать к себе взгляды.       Мужчина, всё ещё сражаясь со своими демонами, направился к сожженному им когда-то дому. Он не стал ходить по развалинам, как по дому миссис Блэк — вместо этого он остановился у того места, где обычно начиналось крыльцо. Гадкое ощущение.       Элайджа закрыл глаза, явив себе картину, давно не преследовавшую его, но сейчас вспыхнувшую в мыслях как никогда ярко: он буквально взлетает по ступеням, распахивает дверь и попадает в свою любимую обитель. Он слышит звонкий смех совсем рядом, а потом опускает взгляд вниз, к ковру, который ему никогда не нравился. На нём, в одной только его белоснежной рубашке, лежало самое прекрасное создание в мире.       Она перевернулась на спину и распахнула объятия, игриво ему улыбаясь.       — Милый Джи, иди ко мне!       И конечно, он не в силах был ослушаться.       Элайджа и в самом деле мотнул головой, и воспоминание растаяло в воздухе. Всё это дерьмо.       Он отвернулся и направился к берегу небольшой речки. Здесь, в тени плакучих ив они часто устраивали пикники, жгли костры, на которых жарили мясо, овощи, зефирки, а потом сытые купались нагишом в прохладной речке и занимались любовью на берегу.       Стоило Элайдже оказаться тут, как у него перехватило дыхание. Он словно вернулся на несколько лет назад, и вот сейчас откуда-то из-за дерева выпорхнет белокурая красавица и с озорной улыбкой поманит его за собой. Однако ничего подобного не происходило, и только шелест ивы заставлял Элайджу возвращаться к реальности.       Здесь ему тоже было плохо. А потому, постояв некоторое время на берегу, вглядываясь в мирную водную гладь, он развернулся и направился обратно к останкам когда-то любимого дома.       Сейчас он был даже рад, что его дом так изменился. Пройдет ещё десяток лет, и это место навсегда канет в небытие. Никто не вспомнит об этом месте, о том, что когда-то тут жила молодая семья, от которой теперь остались такие же обугленные развалины. Элайджа уничтожил память собственными руками, и это было напоминанием о том, что назад пути нет.       В этих руинах было больше чем просто сгоревший дом. Здесь была Иннанель, которую он любил больше жизни, свежая, озорная, прекрасная и божественная. Здесь же был и Джи, молодой, безудержный и по уши влюбленный. Тот, кто умер в тот день.       Боковым зрением Элайджа заметил что-то ярко-красное и повернул голову. Среди травы лежала обугленная мягкая игрушка: собака с высунутым красным языком, который и привлек его внимание. Мужчина подошел к ней и поднял с травы эту собаку: сразу несколько муравьев поползли по его руке, и он стряхнул их. Элайджа даже удивился тому, что не сразу заметил эту вещь, ибо в отличии от всего остального она сохранилась лучше всех. Но это резануло по нему ещё больнее. Он вспомнил маленькую девочку, которая в одиночестве играла с этой игрушкой и любила её больше всех остальных. И её призрак тоже витал в этом самом месте... призрак той, кого он любил не меньше, чем Иннанель.       Элайджа с силой сжал игрушку, после чего разжал пальцы, и она упала на траву. Он не хотел больше оставаться здесь, а потому, развернувшись, пошел прочь. Его чаша терпения была вновь переполненна, а противный зуд в душе достиг высоты пика. Его руки чесались от нетерпения, и тогда Элайджа выхватил палочку, ускоряя ход. В голове творился настоящий хаос: множество болезненных воспоминаний резали и травили его разум, как пики циркового медведя. Раз за разом каждое из них било его по загноившимся ранам с новой силой, а мужчина неожиданно понял, что он словно магл несется вглубь леса навстречу неизвестной деревушке. Элайджа хотел было трансгрессировать, как вдруг услышал звонкий смех. Он дернулся, словно ужаленный, и увидел двух девочек-подростков, шедших от деревни в сторону речки. Они о чем-то увлеченно разговаривали и хохотали между собой.       Палочка всё ещё была в руке мужчины, и он нетерпеливо потер её большим пальцем. Невыносимое жужжание в ушах нарастало с безудержной силой, сердце принялось биться, разгоняя по телу кровь, и в следующее мгновение Элайджа двинулся за девушками.        Иннанель и в самом деле убила его в этом самом месте, оставив вместо него чудовищного призрака, от которого нет спасения. Джи мертв уже шестнадцать лет.