***
Ева проснулась так внезапно, что, не до конца осознав собственное положение, пулей вылетела из постели, словно под одеялом обнаружила змею. Сердце колотилось в районе горла. На теле отпечатались прикосновения чужих рук. Мышцы живота связало в тугой узел… Тяжело дыша, Хейг опустилась на колени в середине комнаты, обхватывая себя руками и испытывая такое глубочайшее омерзение к увиденному, что никак не могла взять себя в руки и успокоиться. Она просто не могла поверить, что ей приснилось нечто подобное, но даже не то, что ей приснилось, а то, с кем именно. Прижав ладони к лицу, она судорожно задышала, стараясь прогнать назойливый образ ненавистного человека и заменить его другим, рыжим, солнечным и таким до боли желанным. Но вспомнив прикосновения другого человека, которые казались такими до дикости реальными, она согнулась пополам, ощутив острую тошноту. Её чуть было не вырвало. Несколько раз сглотнув, она подавила в себе этот позыв, дрожа всем телом от накатившего отвращения. «Это просто бред, бред! — твердила она самой себе, зажимая рот рукой, опасаясь, что её в любой момент вывернет. — Бред!» Просидев некоторое время на коленях и упираясь лбом в грязный пол, Ева глубоко и размеренно дышала, стараясь успокоиться и душой, и телом. Яркость сна мучительно медленно, но сходила на нет, а Хейг, не прекращая дрожать, как могла старалась прогнать мучительные сцены её единения с Редсебом Маллиганом. Немного придя в себя, Ева поднялась с колен, растирая лицо и шею окоченевшими от страха пальцами, а потом подползла к кровати, казавшейся сейчас настоящим местом преступления, и зашептала самой себе, сцепив руки в замок и уткнувшись лбом в матрас: — Я люблю Джорджа Уизли, — судорожный вздох и ком в горле, проглотив который она продолжила. — Так сильно люблю, что больно. Больно думать, больно вспоминать, больно слышать его имя, потому что ничьё благополучие больше меня так сильно не заботит, как его. Ты далеко от меня, но я не прекращаю тебя любить, любить за всё, что ты сделал для меня, готов был сделать, и за то, что ты просто есть. Ты солнце, последний луч, который освещает мой путь. Огонек, который греет. И я ничего так сильно не желаю, как снова вернуться к тебе… Помедлив, Хейг заговорила вновь: — Редсеб Маллиган чудовище. Он сжег заживо целое поселение в Африке, он убивал ни в чем не повинных людей, из-за него погибли Сириус, бабушка, Аяно… Он лишает меня счастья, а сам хочет казаться добрым. Он спасал меня не для жизни, а для смерти. Он готовит меня для отца, чтобы тот убил меня. То, что приснилось мне, не истинное желание, а помешательство, стокгольмский синдром, больше ничего. Больше ничего… Мелко покачиваясь в этом положении, она повторяла себе имя Джорджа, вспоминая самые ничтожные детали об этом человеке, насильно вытесняя образ другого, так внезапно ворвавшегося в её сознание. «Всё хорошо, — твердила она самой себе, сильнее сжимая пальцы, — всё будет хорошо. Это просто сон.» Ева не заметила, как спустя много мучительных часов всё же задремала на полу, свесив голову на тонкий матрас, пока сквозь дрему не услышала, как в комнату кто-то вошел. Она вздрогнула, сонными глазами глядя на пришедшего, словно только и ждала его появления, но потом, почувствовав послевкусие сна, поджала губы и отвела голову в сторону, не желая видеть визитера. — Что ты делаешь на полу? — спросил Редсеб, останавливаясь в середине комнаты. — Ничего, — ответила Ева, забираясь обратно на кровать. Спала она в той же одежде, что было ужасно неудобно, и как бы она ни хотела перед сном раздеться, она не позволяла себе этой слабости, так как не могла предположить, кто ночью может к ней зайти. Редсеб тем временем не спускал с неё взгляда, и Ева чувствовала его почти физически: этот взгляд словно иглами входил в её кожу, заставляя тело покрываться мурашками. К горлу вновь подступила тошнота, отчего Хейг смежила веки. — Тебе плохо? Ева дернулась, потому что Редсеб оказался вдруг очень близко к ней. — Отойди! — рыкнула она, стараясь не смотреть в глаза Маллиган. — Я не выспалась! Редсеб выпрямился, однако от кровати не отходил, продолжая наблюдать за девушкой, а та молила все неведомые силы, чтобы он ушел из комнаты. Ева чувствовала, что он что-то подозревает, что она ведет себя страннее обычного, и из-за этого Редсеб ни за что не покинет комнату, как бы ей этого ни хотелось. — Что происходит? — спросил он, не рискуя, впрочем, приближаться к узнице. — Ничего не происходит, — четко повторила Хейг, опуская ресницы. Его голос действовал ей на нервы. — Посмотри на меня. Сердце ухнуло вниз, словно она летит с обрыва. Понимая неизбежность этого, Ева собрала всю свою волю в кулак и сжав пальцы, посмотрела на Редсеба. И перед глазами снова вспыхнула сцена, где этот человек кусает её в шею, облизывая мокрую кожу, а потом пронизывает своим взглядом, в котором тлеет настоящее ледяное пламя... Ева дернула головой, снова прикрыв глаза, растворяя эту сцену в пучине собственного отвращения, а потом в голове против воли вспыхнул новый образ нынешнего Редсеба, который стоял сейчас перед ней, и то, что отразилось в его глазах, стоило ей только взглянуть на него. Он всё понял. Мерлин, она видела это по его глазам! Редсеб не умел читать мысли, но он четко увидел то, что приносит ей такие страдания, словно то, что происходило во сне, было реальностью. Вот дерьмо... — Я вернусь. С этими словами он покинул помещение, оставив после себя звенящую тишину. Еве как никогда хотелось трансгрессировать на край света, лишь бы сбежать отсюда, лишь бы не видеть этого человека никогда больше, не слышать его голоса, не видеть его глаз. «Он всё понял, Мерлин! — вцепившись в волосы, со стоном подумала она. — Он всё понял!» Ева уткнулась лицом в кровать, издавая мученический стон, и для себя решила, что если он вернется, то притворится мертвой. Но Редсеб не вернулся ни через несколько минут, ни через полчаса, ни даже через час (по ощущениям девушки). За это время Хейг успела позавтракать холодной варенной картошкой с ломтиком хлеба, но Маллиган-старший всё не появлялся. Девушка начала нервничать. Она не выкидывала из головы тот факт, что Редсеб ненормален, и что то, что он увидел, могло вызвать в нём совершенно непредсказуемую реакцию, которая могла закончится чем-то устрашающим. Ева неуверенно пересекала свою темницу, заламывая руки, между делом попутно прогоняя воспоминания сна, которые всё ещё вызывали у неё тошноту и жар во всём теле. В конце концов из-за недосыпа она вернулась на кровать, свернувшись калачиком, и опустила ресницы, возжелав для себя спокойного целебного сна, который позволит забыть то, что так подло подсунуло ей больное сознание. Она вдруг подумала, что безумие близнецов и этого места заразило её, словно скверна, сделав такой же ненормальной. «Нормальному человеку ни за что бы не приснилось нечто подобное» — сквозь дрему решила она, шмыгнув носом. Но потом подумала, что вся её жизнь никогда не подходила в рамки «нормального», как бы сильно ей того ни хотелось. «Так значит, и я ненормальна?»***
Разбудил её резкий грохот, от которого Ева с вскриком вскочила, не до конца приходя в себя после крепкого сна. — «В послеобеденный час, в воскресение, когда пролетариат в состоянии тупого безразличия захватывает улицы», — Иизакки с криком ворвался в комнату, словно рок-звезда, — «некоторые из них напоминают вам большой, язвенный», — он рухнул на колени, выпятив таз, и на его лице появилась лукавая ухмылка, — «член!» А следом выгнулся, издав пошлый стон, падая на спину. Сон Евы как рукой сняло. Повисла звенящая тишина. — Генри. Миллер. Крош-шка, — раздельно проговорил Иизакки, медленно повернув голову к замершей в шоке девушке и оскалившись. А потом он резко вскочил, немного пошатнувшись, и взорвался непривычно истерическим смехом. Ева подумала, что сам он ни черта не понял из того, что сказал, однако беспокоило её совершенно другое. Иизакки выглядел страннее обычного. Он всегда был несдержан, но в этот раз каждое его движение было чересчур дерзким и неловким, а выражение лица — таким блаженным, что внутрь девушки закрадывалось подозрение. С ним что-то не так. — Ты тут читаешь книги Редсеба, я слышал. Так вот, по мне — дает он тебе полную хрень! На! С этими словами он кинул в Еву небольшую книжонку, от которой она еле успела увернуться, а после захихикал, привалившись к письменному столу. — Ну какова кобылица! — протянул он, неловко ложась на столешницу и свешивая голову вниз. — Ума не приложу, какого черта мы тебя здесь держим. — Так отпусти, — спокойно проговорила Ева, не спуская с него взгляда. — Я бы отпустил тебя только на небеса, сучка, — зафыркав и словно представив себе что-то смешное, отозвался Иизакки, роясь у себя в нагрудных карманах мантии. Он вынул что-то вроде самодельной сигареты, зажег её палочкой и, припав к ней губами, сильно затянулся. Его ноздри затрепетали, а рот раскрылся, выпуская клубы белого дыма в воздух. Сквозь пелену блеснули знакомые глаза-льдинки, казавшиеся непривычно темными. И тут осознание ударило девушке в голову. Он обкурился. Её сердце впервые спустя долгое время заколотилось от нахлынувшей волны страха. Иизакки спокойно сел прямо на столе, с прищуром глядя на девушку, и затянулся ещё раз. Ева не обрывала зрительного контакта, а тот, опустив руку с сигаретой на колено, не прекращал глядеть на неё. — Будешь? — поинтересовался он, и его пальцы с косяком дрогнули. Ева качнула головой, на что Маллиган равнодушно пожал плечами и сделал очередную крупную затяжку. Хейг же хотелось вскочить с кровати и сбежать от неуравновешенного близнеца на край света. — Высушенная ложечница, — пояснил он, хоть его ни о чем и не спрашивали. — Хорошо идет после тентакулы, которая горячит ум. Так сказать… расширяет границы и успокаивает нервы. Он расплылся в улыбке, словно Чеширский кот. — Как прогулялась с моим братом? — поинтересовался он. — О чём болтали? Еве было не по себе, но она понимала, что если будет молчать, то только взбесит его, а это может окончиться плохо. — Он рассказал мне, почему вы называете моего отца своим, — ответила Хейг. — Что он спас вас. Иизакки снова зафыркал, давясь дымом, и посмотрел в сторону. — Вот уж точно «спас», — проговорил он. — Этот урод Фортескью не был таким дерзким, как семнадцать лет назад, когда я отрезал ему руку. На границе сознания девушка вспомнила мороженщика, который сто лет назад в Косой аллее вручил ей мятное мороженное, улыбаясь сквозь закрученные белоснежные усы. К горлу вновь подступила тошнота. Флориан Фортескью пропал прямо из своего магазина около года назад, и больше его никто не видел… — Что произошло? — спросила Ева, не до конца уверенная в том, что хочет знать. — Мы пытались украсть еды, он нас заметил и хотел сдать охране, — глядя куда-то в пространство, проговорил Иизакки. — Отец спас нас тогда и… Он запнулся, а потом зыркнул на Хейг таким злым взглядом, словно это она запалила их на краже много лет назад. — Любопытная тварь, — процедил Маллиган, задергав ногой. — Я оторву тебе твой нос, как только будет такая возможность. Ева хотела сострить ему, но благоразумно промолчала, понимая, что сейчас она в опасности больше, чем когда-либо за последние недели. — Почему Редсеб сказал тебе это? — спросил Иизакки, в голосе которого отчетливо звякнула обида. Хейг помолчала некоторое время, подбирая слова, а затем ответила: — Я спросила, а он ответил. Он считает, что жить во лжи слаще, но бессмысленно. Иизакки, который выдыхал в это время очередные клубы дыма, вдруг медленно повернул голову к девушке, словно только что увидел, а потом разразился таким хохотом, что у Евы волосы встали дыбом. Маллиган ржал, держась за живот, и казался помешанным. Он с трудом сохранил равновесие, чуть не рухнув со стола, но всё-таки удержался, не прекращая подвывать сквозь смех. — Это тебе Редсеб так сказал? — продолжая смеяться, громко спросил Иизакки, а потом вдруг соскочил со стола, откинув закрутку, и в мгновение оказался перед Евой, которая от страха вжалась в стену. Между их лицами оставалось ничтожное расстояние, и Хейг смотрела в его расширенные зрачки, чуяла сладковатый запах жженной травы и видела, что несмотря на улыбку и смех, в его глазах плескалась такая жгучая ненависть, что в неё можно было окунуться с головой и утонуть. Он схватил Еву за лицо, больно надавив пальцами на скулы, и приблизил к себе, несмотря на то, что та пыталась сопротивляться. — Так значит, так мой брат теперь считает? Это многое меняет. Иизакки выпустил лицо девушки, чуть оттолкнув от себя, а затем, расплывшись в новой мерзкой улыбке, выпрямился. — Вставай, сучка. Ты идешь со мной. Не дожидаясь, когда Хейг поднимется, он грубо схватил её выше локтя и дернул на себя так, что она чуть было не упала, но, невзирая на это, с невиданной силой потащил из комнаты. Ева пыталась упираться, что у неё совершенно не получалось, но потом вдруг с возросшим в мгновение ужасом осознала, что они направляются к заветной комнате с красной дверью. Хейг не успела приготовиться к чему-нибудь, как Иизакки рванул от себя ручку двери и с силой втолкнул в комнату девушку, которая, не удержав равновесие, больно врезалась в старый, изъеденный молью диван. Почти в ту же секунду она развернулась лицом к Маллиган-младшему, но тот уже оказался вплотную к ней, сомкнув пальцы на её горле. — Редсеб может считать, что угодно, но даже он не может отрицать: вся наша жизнь основана на лжи. Мы росли на ней и питались ей тогда, когда ничего другого не было. Ложь дала нам жизнь, кров и отца, которого у нас никогда не было. И это, — он с силой протолкнул её в центр комнаты, разворачивая лицом к противоположной стене, — истина. Ева, рухнувшая на колени, сначала ничего не поняла, а потом замерла на месте, увидев то, что повергло её в настоящий шок. На стене, к которой её толкнул Иизакки, на старых истертых досках от пола до потолка были прибиты миллионы бумажных листочков в какой-то круговой последовательности. Некоторое время Ева не шевелилась с места, молча взирая на это «творение» с жужжащей в районе груди тревогой и опасаясь близнеца позади себя, но потом, не слыша даже стука собственного сердца, медленно поднялась с колен. Рассмотрев прикрепленные гвоздями листочки, Хейг вдруг сразу вспомнила о порванных книгах, которые Редсеб давал ей читать. Это были вырезки, а то и целые обрывки из книг, которые не несли в себе какой-то определенной закономерности, кроме того, что все они были расположены в некой спиральной последовательности, образуя огромный круг на всю стену. Миллиарды слов рябили в ее глазах, но ошеломление от увиденного настойчиво звенело предостережением. В этом «круге» не было ничего хорошего. Она отчетливо чувствовала это. — Ну что, нравится? — раздалось шипение позади, и Ева от неожиданности подпрыгнула: она так засмотрелась, что совершенно позабыла о существовании Иизакки у неё за спиной. — Это наше величайшее творение, — пружинистой походкой он приблизился к своему панно, тогда как девушка отступила. Она всё ещё ужасно боялась его. — Моё и Редсеба. Каждый листочек на нашей проклятой стене олицетворяет того, кого мы когда-либо убили. Ева почувствовала жар, растекшийся по всему телу. От сказанного Пожирателем у неё потемнело в глазах, а самой ей стало до ужаса дурно. — Например, здесь, — он указал в какую-то произвольную точку на «круге», — твои ничтожные нигеры, которых мы сожгли в Африке. Хейг машинально взглянула туда. — А вот здесь, — он указал куда-то в край своего панно, — твоя сучья бабка, которую я убил этим летом. У Евы задрожали руки, когда она посмотрела на обрывок, указанный Иизакки. — Здесь — узкоглазая тварь, — Аяно оказалась недалеко от миссис Блэк. — Но знаешь, что? — Иизакки, не прекращая улыбаться, повернулся к девушке, которую колотило от увиденного, страха и ненависти. — Всё это на самом деле пустяки. Мелочи. Важно тут совершенно другое. Он сделал к ней шаг, схватил её за волосы и приблизил к себе, заставляя ту чуть согнуть ноги в коленях. Ева стиснула челюсти от боли, но в целом не сопротивлялась, глядя в глаза человека, показавшего ей эту отвратительную комнату. — Этот круг мы посвящаем тебе, Ева! — сладко и вкрадчиво прошептал он, словно своей тайной любовнице в пылу страсти. — Это — твоё наследие, то, что останется после твоей смерти. Мы увековечим тебя здесь, и твоя смерть будет вишенкой на торте, кульминацией этого бредового рассказа и самой лучшей концовкой на свете, достойной феерической завязки, которая берет своё начало семнадцать лет назад. Он перевел дыхание, блестящими глазами взирая на жертву, а потом, высвободив руку, длинным бледным пальцем ткнул в самую середину «круга». Ева перевела взгляд на один из обрывков, который, казалось, ничем не отличался от других. Только лишь тем, что он был в самой середине. «…Нет, с рук моих весь океан Нептуна Не смоет кровь. Скорей они, коснувшись Зеленой бездны моря, в красный цвет Ее окрасят...» Ева не поняла смысла этих слов и продолжала вглядываться в буковки на листочке, однако потом вдруг её внимание привлекла тоненькая прядка волос, обмотанная вокруг гвоздя, которым был прибит этот обрывок. Прядка белых, таких же, как у неё волос. Сердце заколотилось о грудную клетку, а в горле пересохло. Понимание инородным потоком медленно вливалось в её голову так, что сначала в это было просто невозможно поверить. Хейг машинально перенеслась в воспоминания полугодичной давности, когда она, стоя на коленях у подножья Хогвартса, слушала исповедь отца, что был готов убить её всего через пару мгновений. «Первые люди, которых я убил, были семьи волшебников…» Ева медленно оторвала взгляд от пряди и перевела на Иизакки, посмотрев на него так, что тот, не ощущая никакого дискомфорта, замаслился от её выражения лица. «Они зверски убили твою мать прямо в нашем доме. Знаешь, каждые из них оказались грязнокровками, все до единого, и это о многом говорит...» Сердце отбивало бешенный ритм, а уши заложило так, что она даже не слышала сказанных Иизакки слов. «Мне было приятно их убивать, Ева…» «Приятно, Ева…» — Грязный ублюдок… — прошептала Ева, не слыша ничего, даже собственного голоса. — Так это был ты. С самого начала... это был ты!