«Убить.»
Ева бросилась на него. Это было не простой истерикой, в которой она бы слепо лупила его, безумно крича; напротив, это было тихо и хладнокровно, словно делала это не впервые. Иизакки, не переставая посмеиваться, увернулся, и ногти девушки царапнули его кожу, однако Ева, ухватившись за мантию и по инерции развернувшись за спиной, замахнулась и ударила неприятеля в лицо. Удар пришелся по глазу, и Маллиган согнулся, на секунду потерявшись в пространстве, тогда как Ева просто набросилась со спины, обхватив шею руками и со всей тихой яростью сжимая в тиски. Иизакки сбросил девушку, но та так крепко сжимала пальцы, не желая выпускать, что он залупил её кулаком по животу, болезненно сопя при этом. Хейг вскрикнула от боли, выпуская близнеца, и оба они отпрянули друг от друга. Ева видела, что Маллиган, растопырив руки и издевательски улыбаясь, прошелся вокруг неё. — Что, решила отомстить за мамочку? — сюсюкал он. Ева бросилась к нему, и тот вцепился в неё в ответ. Они были похожи на двух горячо обнимающихся любовников: упирались друг в друга, сопя и рыча от напряжения, и никто не желал уступать. Ноги грозились вот-вот соскользнуть с пола, и тогда кому-то из них конец. В какой-то момент противники всё-таки повалились на доски, взметнув порцию пыли в воздух. Иизакки совершил громадное усилие и сбросил с себя девушку, следом навалившись, и тогда два тела, сцепившись друг с другом, покатились кубарем по грязному полу, намереваясь лишить друг друга жизни. Они рвали противника, схватывались так, словно желали оторвать голову, издавая нечеловеческие рычащие звуки. Весь мир потонул в безумном желании убить, убить, убить… Маллиган больше не смеялся. Кровь заливала Еве взор, и она вообще не понимала, что происходит. Ярость затапливала её мозг, но Хейг вцепилась в противника, грозя сломать от напряжения пальцы, а Иизакки дрался с ней так яростно, словно был вовсе не человеком, а единым механизмом, способным только убивать. Взаимная ненависть достигла своего апогея, и вот они сцепились в последний раз, пыхтя из последних сил и стиснув челюсти до боли. Ева была примерно одной весовой категории с Иизакки, но в отличии от него, никогда не дралась так, как он, и это чувствовалось сразу. Однако всё то, что он сделал с ней и её близкими, с такой неукротимой силой ударило в голову, что ярость, мирно кипевшая в ней долгие годы, выплеснулась наружу со всей уничтожающей силой. И вот Маллиган оказался под ней, а она сдавила его горло с таким ожесточением, что даже неловкие попытки сбросить девушку не увенчивались успехом: Ева только намертво впивалась в его кожу нестриженными ногтями, буквально ощущая, как сквозь пальцы просачивается чужая жизнь. Иизакки выбивался, хрипел, сучил ногами и дергался, но сбросить с себя обезумевшую противницу не мог. Он наносил неловкие удары, лягал то в бок, то в спину, но Ева не реагировала на боль, продолжая сдавливать чужое горло дрожащими от напряжения руками. Её тело новой волной охватил зуд, с каждым мгновением усиливающийся, и избавиться от него можно было одним способом: завершить начатое. Бешено выпучив глаза, она глядела в покрасневшие белки мужчины, из открытого рта которого вырывались клочковатые хрипы. Она чувствовала приближение конца своими руками, словно они были одним организмом в этот момент. Уже всё. Почти всё. Сейчас она это закончит. — Р-ед… — едва различимо прохрипел Иизакки. Ева вздрогнула. Ледяная волна ужаса обрушилась на неё так внезапно и несправедливо, что плотно сжатые пальцы дрогнули… Не успела она что-либо сообразить, как в следующее мгновение Маллиган спихнул её с себя, с громким хриплым стоном втягивая воздух. Ева с диким выражением лица осталась сидеть на месте, не способная ни броситься на него снова, ни отползти, не до конца отойдя от безумного помешательства. Всё тело горело от адреналина, в голове долбило, а руки, сведенные судорогой, тряслись. То, что чуть было не произошло, колотило её, словно в лихорадке. Иизакки жадно хватал ртом воздух, держась за посиневшее горло и остервенело кашляя. Хейг не могла оторвать взгляда, словно ожидая с ужасом, что сейчас он захлебнется и упадет замертво. Но Маллиган откашлялся, все ещё удерживая ладонь на горле, а затем, словно вспомнив о чем-то, взглянул на Еву, и ту накрыл необъяснимый ужас, окончательно охладивший в ней жар от пережитого. Такого лютого взгляда она ещё не видела. И вдруг девушка осознала собственную беспомощность в этот момент. Ярость, охлажденная ужасом, больше не могла вспыхнуть в ней новым пламенем, а потому она предприняла бесполезную попытку отползти, понимая только одно. Сейчас он убьет её. В следующий миг Иизакки бросился на Еву, и та даже не могла толком сбежать, как мужчина, схватив её за волосы, со всей силой впечатал головой в пол. Боли она не ощутила — только сам удар, от которого в глазах резко потемнело. Мысли испарились, удар повторился, а на третий голова запоздало отозвалась острой болью. И тогда стало понятно, что это конец. Четвертого удара она даже не почувствует. Однако Ева ошиблась. У неё осталось ощущение, словно её продолжали бить о пол. Голова отзывалась фантомными болями, но сквозь эту адскую пытку проскальзывало понимание того, что хватка на затылке ослабла, а сама она, обмякнув, просто лежит на полу. Хейг смыкала веки, но кроме темноты не видела перед собой ничего, зато чувствовала, как по голове постепенно разливалась и усиливалась острая боль. Всё тело словно налилось свинцом, и страдания были такими невыносимыми, что она почти не дышала. Пусть эта боль закончится. Пусть это прекратится. Но мучения не прекращались, а жизнь, готовая ускользнуть, вливалась обратно болезненным, но теплым потоком. Размытое зрение медленно-медленно возвращалось обратно, а до слуха доносились какие-то странные звуки: страшный грохот, топот ног и совершенно нечеловеческий визг, от которого у неё даже сейчас по телу пробегали мурашки. — Не надо! — визжал Иизакки. — Не трогай меня! Не-ет! Ева пару раз медленно моргнула и обратила внимание на то, что один из мужчин, имя которого она не помнила, в ледяном исступлении избивал другого. В сознании отчетливо отпечатался момент, как рука того, что был под братом, безжизненно упала на пол, но даже это не заставило избивающего успокоится. «Он убьёт его, — на границе сознания поняла Ева, в бессилии опуская ресницы. — Он убьёт своего брата.»***
А дальше была тьма. Всепоглощающее небытие, прерываемое сверкающими вспышкой фотоаппарата фрагментами, которые напоминали скорее сон, чем реальность. В самом первом Еве явилось, как она, лежа на своей кровати, смотрела на Редсеба. Тот сидел на полу, прислонившись спиной к койке, и рассматривал окровавленные дрожащие руки. Коротко и судорожно вздохнув, мужчина опустил лицо в эти ладони, и его слабо затрясло. Никогда ещё она не думала, что увидит его таким. А затем снова тьма. В следующий момент ей привиделось, что Редсеб, уже смывший с себя всю кровь, опускает холод на её лоб. Даже сквозь сон она чувствовала, насколько зловонным оно было, но не могла и пальцем пошевелить. Маллиган заглянул ей в глаза и нахмурился, а потом отвел взгляд, словно ему было больно наблюдать её. — Спи. Ты в безопасности. И она закрыла глаза. Когда Ева разлепила их в следующий раз, то приложила все усилия для того, чтобы не заснуть снова. Она была в той же комнате, в которой провела уже почти два месяца (или больше?) и лежала в кровати, чувствуя постепенно разливающуюся боль в теле. Несмотря на это, девушка совершила большое усилие и села в постели, чувствуя сильнейшее головокружение. В комнате ничего не изменилось: всё тот же раскрытый шкаф с вываленной одеждой, заколоченное окно, лампа над головой и письменный стол в углу. По телу Евы пробежали мурашки, когда она перевела на него взгляд, а когда, сощурившись, всмотрелась в пол, то увидела давно остывшую самодельную сигарету, которую небрежно откинули будто сто лет назад… И тогда Хейг всё вспомнила. Судорожно вздохнув, она схватилась за изголовье кровати и поднялась на ноги со второй попытки. Колени страшно дрожали, тело словно набрало тонну килограмм, и девушке было сложно удержать равновесие. Из одежды на ней была длинная толстовка на молнии, обнажающая страшные кровоподтеки на ногах. Но стиснув челюсти от боли, Ева, наконец, приняла вертикальное положение. С трудом добравшись до двери, она дернула на себя ручку, и та послушно открылась, как в том сне, где Хейг впервые направилась к заветной красной двери. В коридоре снова никого не было, да и вообще складывалось впечатление, что в доме Маллиган она находилась одна. Упираясь в стену, Ева неспешно доковыляла до той самой красной двери, за которой произошло столько ужасного. Не сразу решаясь её толкнуть, девушка вспомнила «круг», глаза убийцы её матери, в которых исчезала жизнь, и Редсеба, забивающего брата до смерти. Казалось, если она откроет дверь, то за ней в первую очередь увидит труп… Сглотнув болезненный ком, не в силах стоять на месте, девушка толкнула дверь и вошла. Трупа в помещении не оказалось — Ева сразу это обнаружила, зато вместо него на полу была размазана лужа черной высохшей крови. Да и вообще весь пол был грязен, без труда определяя, что какое-то время назад тут произошла страшная драка. Хейг заметила краем глаза движение и испуганно повернула взгляд, однако увидела всего лишь собственное отражение в старом треснутом зеркале в самом углу комнаты. Ева целых два месяца не видела саму себя. Сначала она не поверила, что это её отражение, приняв зеркало за волшебное, однако затем поняла: изменения оказались слишком сильными. За то время, что девушка провела в этом месте, она страшно похудела, волосы от отсутствия расчески превратились в какой-то страшный колтун, а синяки под глазами стали такими темными, словно кто-то размазал тушь. Её голова была перебинтована, немного прикрывая глаз, а всё тело украшали лиловые синяки и раны, которые кто-то промыл и замазал той самой зловонной мазью, запах которой снился. Но больше всего из этого Еву пугали собственные глаза, которыми она взирала на отражение. Взгляд, живостью и яркостью которого она так гордилась, превратился в тусклый и безжизненный, словно из её взора высосали всю душу. И Хейг подумала, что примерно так выглядят глаза человека, который чуть было не убил… Она взглянула в окно. В этой комнате оно не было заколоченным, а потому помещение наполнял естественный рассеянный свет, говорящий о том, что сейчас было позднее зимнее утро. За грязным стеклом летали хлопья снега, и это было единственным, что Ева могла распознать. И наконец, «круг». Совершив усилия для передвижения, отзывающиеся новыми вспышками боли по телу, Хейг медленно подошла к нему и снова всмотрелась в ужасающие листочки. Вдруг совершенно неуместно она вспомнила, как много лет назад они с бабушкой оказались в Берлине. То путешествие практически не запомнилось маленькой девочке, зато в сознании отчетливо отпечаталось то, как миссис Блэк посетила с ней монумент, посвященный жертвам Гриндевальдовского террора. Ева помнила пару огромных статуй, похожих на скалы, запечатлевающих двух мужчин с волшебными палочками, направленными друг на друга. Из этих палочек вырывались лучи, сталкивающиеся в создании вечного волшебного огня. Мужчины были в длинных развевающихся плащах, и с одной стороны из-под него выглядывали другие волшебники с волшебными палочками в руках, готовые помочь своему спасителю. Их лица были искажены криком, яростью и какой-то отчаянной надеждой, которую создатель монумента так убедительно передал в каменных изваяниях, что даже маленький ребенок понял это. Из плаща второго тоже выглядывали люди, однако они не были живыми. Искаженные мукой и болью лица были повержены и лежали друг на друге кучей, и Еву так поразили эти страдающие лики, что она просто расплакалась в тот момент. Что мог знать ребенок о войне? Ева не знала ничего, но глядя на этот монумент потом, когда миссис Блэк успокоила её, и глядя на людей, которые, как и они с бабушкой, пришли почтить память и отдать дань уважения тем, кто сражался тогда, она поняла две вещи. Война, о которой упомянула бабушка сквозь успокоительные слова, чем бы она ни была — ужасна. И к тому, кто прошел этот ужасный путь в надежде принести мир, нужно относиться с уважением. Вот зачем был создан тот монумент. Так вот то, что сейчас видела Ева перед собой, было создано с прямо противоположным значением. Этот круг был надругательством над жертвами, которым не повезло попасться двум обезумевшим монстрам, восхвалением жестокости и зверства, на которое был способен человек. От листочков на стене Еву тошнило физически, словно это было отдельным оскверненным надгробием, а каждый гвоздь, вогнанный в деревянные доски, был вколот словно в её сердце, в издевательскую насмешку над ней. Они посвятили этот «круг» ей и венчали его своим первым убийством — убийством её матери. Теперь-то Еве стало понятно, почему Маллиган так яро желали ей смерти — всё ради этого отвратительного панно, страшной композиции, смысл которой в смерти дочери от рук обманутого отца, который даже не подозревает: за всем этим стоят те, что убили его любимую женщину. Иизакки был слишком нетерпелив, он бы и сам был не прочь убить Еву, но Редсеб — другой. Он спокоен, хладнокровен и точно знал, чего хотел. Ему не нужна была смерть девушки от несчастного случая — по этой причине он спасал Хейг всё это время. Он не мог позволить Элайдже убить то, что осталось от Евы — она нужна была ему в полном сознании, стоящая на коленях перед отцом и понимающая, что спустя столь долгое время её жизнь сейчас оборвется. Только тогда в этом круге есть смысл, только тогда их многолетний план можно считать исполненным. И отец, которого они так хотели, убив свою дочь, будет принадлежать только им двоим. Теперь-то всё встало на свои места. Теперь Ева поняла весь смысл происходящего. И только одна деталь немного смущала девушку. Хейг нерешительно провела пальцами по отрывку, посвященному её матери. Ей не давали покоя строки из «Макбета», привязанные близнецами к Иннанель. Она понимала, что тем самым Маллиган указывали на те ощущения, что испытал Элайджа, совершив своё первое убийство, ведь именно смерть её матери круто перевернула жизнь этого человека. Но почему они взяли именно эти строки? Почему в центр круга они поместили именно страдания Элайджи? Ведь больше её отец не раскаивается из-за совершенных им преступлений. Почему это занимало центр композиции? Ева чувствовала подвох, но как ни думала об этом, не могла прийти к какой-либо мысли. Глядя на всё это, девушка не могла не поражаться тому, какая важная роль этому отведена в жизни одного из Маллиган. Хейг уже буквально чувствовала близнецов. Один из них был полностью неуравновешен: ему нравился скорее сам факт надругательства над собственными жертвами, но он был исполнителем, не «отцом» этой идеи. Иизакки готов был в определенные моменты поступиться планом и сам убить Еву, чтобы, наконец, успокоиться, но Редсеб был другим. Из двух братьев именно старший мог придумать нечто подобное и твердо следовать этому, уничтожая всё, что могло встать на его пути. И Еву передергивало от того, насколько буквально он это принял. Ведь именно этот «круг» заставил Редсеба убить единственного кровного родственника, свою плоть и кровь. Буквально — собственное отражение. Хейг отдернула руку от листочка, будто обжегшись. У Редсеба не было никаких уязвимых мест, кроме одной. Эта стена была его смыслом жизни, сердцем и одновременно ахиллесовой пятой. Больше в нём не было ничего человечного. Когда дверь позади скрипнула, Ева обернулась и замерла как вкопанная. Она бы не удивилась, если бы именно в этот момент в дверях появился Редсеб, но оказавшийся на пороге человек сейчас казался каким-то бредовым помешательством. Словно призрак. Делая вид, что не заметил её (что было невозможно), Иизакки, страшно хромая, подошел к письменному столу в углу у окна. Отодвинув ящик чересчур резко, он, поджав губы, принялся что-то искать в нём одной рукой. Вторая же, сломанная и стянутая бинтом и двумя брусьями, была в подвешенном состоянии благодаря перевязи. Всё лицо было опухшим донельзя, разбитым и лиловым, словно его как минимум трижды сбрасывали с высоты нескольких этажей, а сама голова Маллиган была перевязана так же, как у самой Евы. Но даже невооруженным взглядом было заметно, что ему досталось куда больше, чем ей. Наконец, Иизакки нашел то, что искал, сунул это в свой карман и, повернувшись, взглянул на Еву. Из-за отекшего лица было трудно понять, что выражает его взгляд, но сама она, стиснув челюсти, понурила голову, неосознанно выражая этим собственную враждебность. Они вновь стояли в комнате, в которой их жизнь дала очередную трещину, и эта ненависть была обжигающей настолько, насколько только возможна между людьми. Однако произошедшее отрезвило их подобно самой мощной пощечине. Ева всё ещё помнила, как именно здесь чуть было не стала убийцей, а Иизакки, как она догадывалась, вряд ли когда-нибудь мог представить, что его брат изобьет его практически до смерти. И вот они здесь с этой своей ненавистью, но ничего не могут больше сделать, словно волна, накрывшая их тогда так внезапно и беспощадно, испарилась в том ужасе, что им пришлось пережить. Иизакки отвел свой пустой взгляд и, хромая, покинул помещение, небрежно прикрыв за собой красную дверь. А Ева, всё ещё прислушиваясь к его удаляющимся шагам, была неподвижна.***
Шли дни, а Хейг так и продолжала праздно маяться. Сложилось четкое впечатление, что все решили забыть вообще о её существовании, потому как за целую неделю она больше ни с кем не виделась. Девушка могла беспрепятственно перемещаться по домику, даже ходить в душ тогда, когда ей этого захочется (хоть это и было очень больно из-за многочисленных ссадин), но с тех самых пор она никого не видела. Она была твердо уверена, что в какой-то момент за ней явятся Айзексы, ведь Ева узнала всё, что только могла, и больше ей здесь ждать нечего, однако не происходило и этого. И тогда Хейг, осмелев, попробовала покинуть этот злополучный дом самостоятельно. Она битый час или два (по собственным ощущениям) возилась с запертой дверью, пытаясь вскрыть её множественными подручными средствами, и даже навалившись всем весом, но и то было бесполезно. То же самое происходило и с окнами, в одно из которых Ева даже швырнула стул, но и это не дало ощутимого результата. Дом покрывала какая-то защитная магия, не позволяющая обычному человеку покинуть его с помощью подручных средств. Напрасно Хейг понадеялась на неосведомленность близнецов в этом вопросе. Они не оставили ей ни единой попытки сбежать. Хуже этого было только признание собственного проигрыша. Впрочем, попытки на этот раз не остались незамеченными, и в тот же вечер в дом заявился Редсеб Маллиган. Ева, сидящая на диване в комнате с красной дверью и пронзающая взглядом злополучный круг, даже не дернулась, когда он вошел в комнату. Она узнала его шаги, не обремененные хромотой, как у брата: ровные и полные спокойствия. Под стать хладнокровному убийце. Произошедшее здесь разрушило ту странную связь, которая их единила. После того, что Ева узнала об этом человеке, его появление больше не сопровождалось каким-то нелепым всплеском мурашек по телу, а сон, некоторое время мозоливший её сознание, превратился в дурацкую шутку с еле ощутимым мерзким послевкусием. Раскрытие тайны Редсеба спровоцировало равнодушие в девушке, но не такое, какое можно было бы испытать к убийце матери, а то, что больше он её ничем не сможет застать врасплох. В кои-то веки она его больше не боялась. Редсеб остановился за её спиной, и для Хейг его замыслы оставались загадкой. Обхватив подтянутые к груди колени и уткнувшись в них подбородком, она не спускала с «круга» своего взгляда. В комнате было мертвенно тихо, но Ева буквально слышала присутствие человека позади себя. Но что бы он там ни хотел, она ни за что не заговорит с ним первая. Пусть он справляется с этим шагом самостоятельно. Редсеб, кажется, понял это, а потому Хейг всё-таки услышала шаги. Боковым зрением она увидела, как черный силуэт взял стул и опустил его прямо перед диваном. Редсеб сел, закрывая собой ту истину, которую так нежно оберегал прежде, и Еве ничего не оставалось, кроме как глядеть на него самого. И она смотрела. Уверенно, без страха или стеснения, спокойно и с ожиданием, заранее готовясь к переговорам. А про себя пыталась заметить изменения в мужчине, какие могут настигнуть человека, чуть было голыми руками не убившего одного брата. Она чувствовала в себе опустошение и отвращение после того, что чуть было не сделала с Иизакки. А чувствовал ли его Редсеб? Ева не могла понять. Она старалась отбросить всё, что знала о нём, и мыслить объективно, но не получалось. Кроме сбитых костяшек на руках в нём не изменилось совершенно ничего, из-за чего девушка пришла к выводу, что произошедшее не оставило отпечатка. Впрочем, разве этому стоило удивляться? Всё-таки позади него было точное количество людей, которых за всю свою жизнь хладнокровно убил этот человек. Что для него стоила ещё одна смерть? Сцепив руки в замок, Редсеб слегка приподнял подбородок и, наконец, заговорил: — Как ты себя чувствуешь? Совершенно нейтральный вопрос с его уст звучал как-то цинично. — Нормально, — ответила Ева, не ощущая никаких позывов к тому, чтобы привычно съязвить или взбунтоваться. — Головная боль? — спросил тот. — Нету, — ответила она, не желая уточнять, что мигрень для неё уже давно стала совершенно обычным состоянием. — Хорошо, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты рассказала мне о том, что здесь произошло. Ева помедлила с ответом. — Мы с твоим братом подрались. Разве это было не очевидно? — Что он сказал тебе? — спросил Маллиган. — Правду, — ответила Ева. — Ту, что ты скрывал, чтобы жизнь казалась слаще. Девушка подумала, что эта легкая провокация привычно останется незамеченной, но вдруг осознала, что Редсеб, обычно предельно хладнокровный, осекся и не знает, чем ответить. — Наша жизнь никогда не была сладкой, — тихо сказал он, не прерывая зрительного контакта. — Даже во лжи. Такой порыв к откровенности ввел Еву в растерянность, но она была настолько опустошена, что с виду не выразила никаких эмоций и не сменила позы, в которой была всё это время. — Что ты хочешь? — спросила она. В этом вопросе не было подвоха. Хейг хотела, чтобы он ответил что угодно, от того, что он хочет на данный момент от неё, до того, что он хочет от жизни вообще, а после убрался восвояси и оставил её в покое. Собственное недельное одиночество вдруг показалось весьма заманчивым. Но Маллиган молча глядел на неё, будто пытался прочесть эту закрытую книгу, а затем сказал: — И ты не хочешь знать, почему мы сделали это? Ева сразу поняла, что он имеет в виду убийство Иннанель. — А разве есть смысл спрашивать? — парировала она, не испытывая никакого интереса к разговору. — Даже если ты ответишь, я не смогу поверить тебе. Редсеб продолжал внимательно смотреть на неё, и Хейг было неясно, что было сейчас в голове у этого человека. Одно было понятно: она не хочет слушать сфабрикованную ложь, ради которой он и явился сюда в надежде, что сможет продолжить свой план. Что когда-нибудь он замкнет этот круг, из которого не будет выхода её отцу, попавшего в вихрь безумия. Маллиган понял, что разговор у них на этот раз не состоится, а потому, поднявшись, направился прочь. Ева не ощущала какого-либо разочарования на этот счет, продолжая бесцельно глядеть в то место, где секунду назад сидел этот человек. Она только услышала, как Редсеб замер позади. Хейг чувствовала, что он хочет что-то сказать, а потому внутренне была к этому готова. — Я расскажу тебе всю правду, когда ты сама об этом попросишь, — тихо сказал он, скрипнув дверью. — Ну расскажи, — равнодушно сказала девушка, опуская стопы на холодный деревянный пол. Маллиган помедлил. — Только тогда, когда ты вновь начнешь испытывать к этому интерес. И с этими словами мужчина плотно закрыл за собой дверь.