***
Большую часть времени Ева проводила в комнате с красной дверью. С тех пор, как Редсеб пытался выйти с ней на контакт, прошло ещё некоторое время, и его она провела в одиночестве. Девушка ощущала, что каждый раз, переступая порог комнаты, она словно самостоятельно приближается к тому, чтобы рехнуться окончательно. Казалось, что пережитое за этой дверью будто бы убило в ней что-то очень важное и забрало все то, за что она цеплялась. Ева проводила дни в бессмысленном самобичевании, вспоминая о том, как почти уподобилась своему отцу, которого презирала за эту слабость; ненавидела себя за тот сон с Редсебом, оказавшимся убийцей её матери; думала о том, сколько боли принесла Джорджу, когда оставила его в тот момент, когда между ними всё только начало крепнуть. Она вспоминала глаза: сияющие — Уизли, когда соврала о том, что останется с ним, наполненные ужасом — Иизакки, когда почти лишила его жизни, и влажные от возбуждения — Редсеба в её сновидении, после чего с силой сжимала спутанные волосы у самых корней и утыкалась лицом в колени, мечтая о забвении. Когда Сириус мельком упоминал о годах, проведенных в Азкабане, Ева не могла сполна прочувствовать весь ужас, который он испытал тогда, зато теперь, проведя здесь всего лишь около двух месяцев, Хейг дрожала от мысли, что Блэк был в таких условиях целых двенадцать лет. Иногда Ева от нечего делать начинала постукивать ногтями по деревянному полу, выбивая ритм мелодий, которые сочинил её отец. Хейг иногда так увлекалась этим делом, что невольно ловила себя на мысли, насколько идеальна была бы эта мелодия, если бы к одной партии скрипки можно было бы добавить ещё одну, вторую... и тогда начинала истерично смеяться над собственной наивностью, а в болезненном сне, которым забывалась, сознание подсовывало ей обрывки мелодии, выдуманную Евой от нечего делать. Шли дни, Хейг впадала в депрессивное безразличие. Она могла часами сидеть на диване и самозабвенно глядеть в «круг» напротив. В нём было тысяча четыреста восемнадцать листочков, а значит, тысяча четыреста восемнадцать жертв, погибших от рук двух психопатов ради какой-то дурацкой стены в дряхлом домике, пронизанном пылью и клопами. А что отец? Элайджа был твердо уверен, что расправился в своё время с убийцами любимой, но знал ли он, что по-настоящему виновные всё ещё живы и зовут себя его сыновьями? Едва ли. Как же это всё иронично. Элайджа хочет убить родную дочь за то, что она была так сильно похожа на предавшую его Иннанель, а убийц своей любимой, столкнувшими его в темную пропасть, называет сыновьями. И Ева больше ничего не может с этим сделать. Возрастающая из глубин её души истерика толкала на то, чтобы засмеяться и зареветь одновременно, но Хейг тупо сидела на диване и продолжала пялиться в одну точку, по-мазохистски наслаждаясь собственным бессилием. Напряженный до предела слух уловил шорох у входной двери дома, и это отозвалось лишь слегка участившимся сердцебиением. Неужели кто-то всё-таки посетит её спустя столько времени одинокого пребывания в этом дьявольском доме? Но когда Ева услышала удаляющиеся скрипучие шаги, она поняла, что ничего не изменится. В тот день, когда Иизакки чуть было не расплющил её о пол, она поняла, что Айзексы никогда не придут спасти её, даже если бы она узнала всю правду, которая их так интересовала. Она им больше не нужна. Джордж не мог бы найти её, даже если бы очень захотел, но Ева была уверена, что после произошедшего он бы не захотел. Он её больше не любит. А оба Маллиган перестали проявлять к ней интерес с тех пор, как она впервые появилась в этой комнате. Ева больше не нужна была всем этим людям, ни живой, ни мертвой. Никакой. И тогда на Хейг накатила вдруг такая удушливая волна обиды, что девушка разревелась на ровном месте, не стесняясь того громкого и хриплого крика, который исходил из неё самой впервые за такое долгое время. Кто-нибудь, пожалуйста. Пусть это закончится. Она кричала, била кулаками о пыльную обивку дивана, топала ногами, но ничего не могла поделать, потому что всегда была беспомощной. Хейг выходила сухой из воды только благодаря людям, которые окружали её и умирали вместо неё, но сама она не представляла из себя ничего ценного. Только ошибку, которую кому-то надо было исправить. Ева не услышала, как открылась дверь — скорее почувствовала легкий сквозняк, от которого повеяло зимним морем, и тогда она втянула свой отчаянный вой, не прекращая трястись от напряжения. В комнате повисла звенящая тишина. Хейг тихонько засмеялась, выплескивая накрывшие её эмоции новой истерикой. Единственный, кто мог её навестить здесь, неспешно прошел в комнату, и Ева отметила боковым зрением его темный и непривычно высокий силуэт. Дрожащими руками она скрыла своё лицо, смеясь всё сильнее и неудержимее, и когда мужчина остановился рядом, вскинула лицо, сквозь пелену слез глядя в перечерченное шрамами лицо. Она снова ошиблась, ибо это был не Редсеб. — Ты наконец-то пришел, — не прекращая посмеиваться и плакать, прохрипела она. — Наконец-то.***
Элайджа молчал. Когда он решил аккуратно проследить за Иизакки, то никак не ожидал, что наткнется на странный домик где-то в глубине лесов Англии. Маллиган-младший стоял у входа в дом добрых десять минут, раздумывая над тем, переступить ли порог, но всё же сделал шаг назад и трансгрессировал, словно войти в странный дом для него было труднее всего на свете. Хейг понятия не имел, куда бы он мог переместиться на этот раз, а потому мужчине не оставалось ничего другого, кроме как самому зайти в эти дряхлые развалины. Может быть, там он и узнает хоть что-нибудь, что даст понять ему о произошедшем с Иизакки? Но стоило Элайдже переступить порог, как он пропал. Его слух оглушил именно тот вой, от которого давно не было сна. Из-за этого воя, полного таких невообразимых отчаяния и горечи, он никак не мог прийти в себя и успокоиться. От этого звука у него по телу бежали мурашки. За красной дверью он находит Еву. Она кричит так громко, что не слышит его, но спустя мгновение всё же замолкает, почувствовав присутствие человека в комнате. А потом смеется. Хейг растерян сильнее обычного. Он медленно обходит диван, не спуская внимательного взгляда с белобрысой макушки, словно бы в середине комнаты обосновалось какое-то опасное животное, а не дочь, представляющая для его больного разума опасность. И когда Элайджа останавливается рядом, она вскидывает голову и с мученической улыбкой говорит то, что никогда бы не могла сказать в реальной жизни. Элайджа смотрел на эту девчонку, которая впервые не пытается сбежать, ревет и смеется одновременно, и глядя на это, он ощутил, как его до самых костей пробрало какое-то странное чувство, которому тот не мог дать определения. Она ждала его. Что это значит? — Ты хочешь сказать, что это судьба? — прохрипела девушка, откинувшись на спинку дивана. — Что стоит мне опустить руки, как в ту же секунду ты заявляешься ко мне? Хейг не знал, чем ответить на эти слова. Куда больше ему хотелось разобраться в сложившейся ситуации. — Что это за место? — спросил он. Ева, улыбаясь, развела дрожащие руки в сторону, будто бы представляла какой-то важный музейный экспонат. — Стена с трофеями, — ответила она со странной улыбкой. — Останки нашей семьи. Хейг сощурился. Ответ Евы не дал ему ясности, и впервые за всё время на фоне своей дочери он казался себе непривычно адекватным. — Маллиган держат тебя здесь? Зачем? — спросил он. — Почему бы тебе не спросить их об этом? — предложила девушка, не прекращая улыбаться. — Им-то ты поверишь больше, чем мне. Элайджа вновь начал беситься. Он не выносил истерики и никогда не отличался терпением, чтобы таким же образом относиться к кому-то другому, особенно к той, что так долго жалила его воспаленное сознание. — Отвечай на мой вопрос! — рыкнул он. Но девушка только снова засмеялась, пряча лицо в ладонях. Она казалась ему по-настоящему помешанной и беззащитной в этот момент, и это бесило его даже больше, чем её невнятные ответы. Элайджа было подумал, что занимается каким-то дебилизмом, ибо зачем ему знать детали этой картины? Спустя столько времени перед ним его цель: беззащитная, даже не сопротивляется, а он совсем близко с волшебной палочкой в кармане. Хейг может достигнуть своей цели в считанные секунды, только палочку достань и произнеси заветные слова. И Элайджа уже потянулся к карману, как вдруг она заговорила: — Редсеб запер меня здесь, чтобы отдать тебе. Я говорила, что он не сломает меня, а в итоге сломала себя я сама, своими руками. Она опустила руки на колени, дрожа всем телом, но лица не поднимала. Элайджа, поразмыслив, медленно опустил руку. — Я — убийца, — прошептала Ева. — Я почти убила твоего сына. Я всё равно, что пала. Хейг нахмурился и вспомнил искалеченного Иизакки, с трудом представляя себе, что Ева, которую он представлял слабой, могла бы избить Маллиган-младшего до такой степени. Это всё походило на какую-то дурацкую шутку. — Убей меня, — вдруг очень тихо попросила девушка. — Сделай уже то, к чему так стремился. Элайджа решил, что ослышался. Он так долго гонялся за дочерью с целью убить последнюю муху, жалящую его сознание, а она так долго порхала и дразнила его тем, что в последние моменты умудрялась сбежать и выжить, что сейчас её просьба казалась какой-то нереальной. Хейг сощурился, опустился на колени и цепкими пальцами коснулся её подбородка, заставляя поднять голову. Ева даже не отшатнулась, влажными глазами глядя в его, будто всю жизнь боялась не его. Это было первым прикосновением спустя долгие-долгие годы, и Элайджа ощущал себя ещё страннее, чем когда-либо. Мужчину до сих пор не охватывала привычная ярость при одном только виде дочери, так мучительно похожей на мать. Его цель наконец-то была в такой близости от него, сама просила его закончить то, что он когда-то поклялся сделать, а Хейг в такой ответственный момент не ощущает ничего, похожего на ненависть. Его пальцы сжались сильнее. Ева не отпрянула. — Зачем тебе это? — спросил он, приблизившись к ней на несколько сантиметров. Слезы дочери уже струились по его руке, но он не убирал её, ожидая ответа. — Я больше не могу, — ответила Ева практически одними губами, словно даже говорить ей было тяжело. — Я устала. Элайджа продолжал смотреть в лицо девушке. Ему казалось, что он упускает какую-то важную деталь, и ему это совершенно не нравилось. — Почему Маллиган держали тебя здесь? — спросил он. — Чтобы отдать тебе, — ответила она. — Но они не отдали, — продолжил Хейг, чувствуя, как что-то внутри него начинает закипать. — Почему они не сделали это? За что ты чуть было не убила Иизакки? Почему? Отвечай! — он встряхнул её за подбородок, но Ева мотнула головой, словно была тряпичной куклой в его руках. — Я не знаю, — выдавила она наконец. — Я больше ничего не знаю. Элайджа вглядывался в её глаза, стараясь найти хоть какой-то проблеск разума, но не находил ничего, кроме тупой усталости. Перед ним была будто бы пустая оболочка дочери, которую толком не удалось узнать за эти годы, а значит, то, что от неё осталось, больше не затронет какие-то глубины его души. Хейг поднялся с колен, достал волшебную палочку и направил прямо в лоб дочери, ощутив прилив острого дежавю, однако в этот раз всё иначе. Они одни: больше им никто не сможет помешать, Ева не сопротивляется ему: она, сложив руки в коленях, влажными глазами смотрит на него. Она больше не улыбалась, не хныкала, лишь молча смотрела на отца прямым и открытым взглядом, словно по-настоящему принимала его волю. Рука Элайджи не дрожала, когда он глядел в эти пустые глаза, но всё равно оттягивал момент, которого так ждал все эти мучительные годы. Что-то тут было не так. Он не чувствует и половины той ярости, которую ощущал в их первую встречу в Отделе тайн. Элайджа намеренно прокрутил в голове абсолютно всё, что принесло ему боль за всю жизнь. Глупая мать, которую интересовал равнодушный к ней человек; безразличный отец, которому бастард важен не был; однокурсники, издевающиеся над ним; непозволительно счастливые друзья, рядом с которыми он третий лишний, и, наконец, единственная девушка, которой он позволил открыть всю свою душу только затем, что именно в неё, самое сокровенное, она вонзила кинжал. Ева была кульминацией его боли, вобравшей в себя всё то, за что он всех их так ненавидел. От кончиков пальцев до самой макушки она была похожа на Иннанель, даже идиотской помешанностью Сириусом Блэком; дикая тяга к свободе была в ней от него, хоть она не получила ни капли Блэковской крови; счастливой вопреки всему происходящему в жизни, как чертовы Айзексы, и такой же глупой и безрассудной, как Мэрил Хейг, его мать. Она — генетическая болезнь, продолжающая круг той боли, от которой он должен был защитить прежде всего самого себя. На Элайдже этот идиотский круг и должен был закончится, однако он, по глупости своей одурманенный змеей, совершил ошибку, и вот теперь судьба снова дает ему шанс её исправить. Но чем больше он разогревал в себе злость и решимость, тем больше на их место приходили те наблюдения, которые он невольно подметил за последние полтора года. Она и правда играла на скрипке. Элайджа не поверил бы словам Айзекса, если бы потом не вспомнил, как в доме Уизли в одной из комнат он видел чью-то скрипку. Чертовы маглолюбцы смогли убедить всех, что этот инструмент принадлежит их дочери, но, когда правда вскрылась, успели спрятаться прежде, чем Хейг бы их обнаружил. И всё же факт оставался фактом: Ева и правда умела это делать. Прямо как он. Она не игралась чувствами других. Разговор с Малфоем, который влюблен в Еву не меньше, чем Элайджа в её мать когда-то, вселил в него слабую уверенность в том, что его догадки о лживой натуре дочери правдивы. Он посетил Хогвартс тогда только для этого, но получил вдруг доказательство обратного: трусливый Драко Малфой выгораживал её, не боясь противника, во всех отношениях более способного, чем он сам. Едва ли ложь способна на такие изменения. Он раз за разом вспоминал дикий вой, который вырывался из неё по время убийства миссис Блэк; горящие обломки дома, который она тоже сожгла перед тем, как отправиться в своё путешествие; все те маленькие факты из её жизни и ощущал себя так, словно его жалила стая взбесившихся пчел. То, о чем подумал Элайджа в следующий момент, заставило его вздрогнуть от навалившегося осознания, однако не успел он что-либо предпринять, как его оглушило внезапной вспышкой света.***
Еве это казалось всего лишь мгновением, просто слегка затянувшимся. Она не понимала, почему видела в его глазах сомнение, и почему этот долгожданный для него миг был таким долгим. Хейг в кои-то веки смиренно глядела на мужчину в ожидании его дальнейших действий, и вот он, кажется, был уже готов совершить задуманное, как следом вдруг вся комната вспыхнула синей ослепляющей вспышкой. Как бы она ни была готова отдать свою судьбу в руки Элайджи, это не помешало ей инстинктивно закрыть руками глаза. Краем уха она слышала топот ног и возню, после чего проморгалась, сфокусировав собственное зрение. Она испытала прилив очередного дежавю. Но и в этот раз всё было немного иначе. Весь этот дом был сравним с Отделом тайн; красная дверь позади — с таинственной Аркой, давшей начало всему; её отец мог сыграть роль дементоров, ну а роль Редсеба... играл сам Редсеб, потому что никто другой не мог бы. Он снова встал между ней и угрожающей ей опасностью, но на этот раз всё было иначе. Ева неосознанно поднялась с дивана, во все глаза глядя на своего отца, которого вспышкой заклинания оттолкнуло к той самой стене с кругом. Взгляд Элайджи метался от лица Евы к Редсебу, к волшебной палочке в его руке, которую тот направлял на отца, и на то, как свободной рукой он задвинул его дочь за свою спину. Лишь короткое мгновение его лицо выражало смятение и щенячью растерянность, а затем он посмотрел прямо в глаза своему названному сыну. И всё понял. Ева осознала, что произойдет ещё до того, как лицо её отца превратилось в жесткую маску. В полутьме слабо освещенной комнаты полыхнула красная вспышка, но Маллиган умело блокировал удар, оказавшийся не смертельным, после чего Хейг закричал таким голосом, которого девушка от него ещё ни разу не слышала: — Как ты посмел предать меня, ублюдок?! Ева буквально чувствовала исходящую от него ауру ярости, от которой обычного человека уже начало бы колотить, но Редсеб перед ней был тверд, как скала: лишь палочка в его руке дрожала самую малость... Но кроме неё самой этого никто не замечал. В следующий момент произошло сразу несколько вещей. Дверь в комнату снова открылась, и на пороге замер Иизакки. Во все глаза он глядел на то, как его брат закрывает собой девушку, из-за которой он чуть было не лишился жизни, а отец готов убить их обоих. Ева видела всё это в его глазах, и это отрезвило не хуже пощечины. Редсеб отвернулся и что-то закричал, тогда как Иизакки, лицо которого исказил ужас от увиденного за спиной Евы, заорал не своим голосом, выбросив руку к брату: — Не смей! Но было слишком поздно. И Ева не сразу поняла, почему. Её оглушило таким мощным заклинанием, что она врезалась во что-то мягкое и одновременно твердое, больно ударившись затылком. Но последующая боль не имела никакого сравнения с этой. За слепое мгновение она подумала, что в неё пальнули круциатусом, но эта боль была другая: глубже, тупее, будто бы изнутри тела и перекраивающая её до самого основания. Ева не знала, в какой момент она прекратилась, зато помнила последнее, что видела в чертовой комнате: голубые глаза, наполненные настоящим страхом, и растерянное лицо отца, чья рука с палочкой слегка опустилась после выпущенного заклинания. Неожиданно пространство сжалось до несуществующей точки, и в следующее мгновение девушку, как безвольную куклу, выплюнуло на адский холод. Ева рухнула во что-то мягкое, и несмотря на плавающие темные пятна перед глазами, поняла, что лежит в снежном сугробе в своих длинных шортах и бесформенной майке. Дышать было всё ещё тяжело после пережитого, но боль постепенно отступала, медленно возвращая Хейг в реальность. Однако она всё ещё видела растерянное лицо отца, применившего странное заклинание к дочери. Кто-то схватил её за плечи, и она снова увидела перед собой лицо Редсеба. В его глазах больше не было испуга, привидевшегося ей — лишь неопределенная злость, тлеющая ледяным пламенем в глубине его глаз. — Ты слышишь меня? — спросил он, встряхнув её за плечи, и Ева, не в силах выдавить ни слова, согласно мотнула головой. Маллиган тут же убрал руки, поднялся с колен и неспешно побрел в сторону, словно его тело внезапно поразила боль. Ева смотрела на то, как он подошел к дереву в безликом зимнем лесу, в который мужчина трансгрессировал, оперся на него и тяжело выдохнул, опустив голову. Она не знала, как реагировать на это, потому что давно перестала понимать все связанное с этими безумными людьми. Редсеба снедало мелкой дрожью, и на секунду девушке показалось, что ему очень холодно, но затем она увидела странную улыбку, и от этого зрелища стало в разы холоднее. Маллиган, выдыхая клубы пара, развернулся, сполз спиной по стволу дерева и рухнул в сугроб, пряча лицо в красных от холода ладонях. Хейг подумала, что никогда прежде не видела его таким, но потом поняла, что ошиблась, ведь примерно таким он был после того, как избил родного брата до полусмерти. Она, наконец, вспомнила тот день, осознавая, что он не был сном. Но что с этим делать, Ева больше не знала.***
Когда Хейг поняла, что ещё немного, и она превратится в ледяную статую, ей на плечи опустилось чужое теплое пальто. Ева спрятала руки в рукавах и подняла голову, глядя на Редсеба, что возвышался над ней. Маллиган глядел куда угодно, но не на неё, словно видеть её лицо снова было больно. Мужчина неумело наколдовал что-то из её старой одежды, в которой она попала к нему в дом, а именно: штаны, свитер и ботинки с носками внутри, во что Ева тут же влезла, не задавая лишних вопросов. Пальто она даже не стала отдавать, кутаясь в него, как утопающий хватается за соломинку, но Редсеб и не претендовал. Сам он остался в своем грубом черном свитере и штанах, но холода, похоже, не испытывал вовсе. Девушка же окоченела донельзя. — Почему ты осталась сидеть на месте? — неожиданно спросил он. Ева обернулась к нему, но он снова смотрел вдаль, будто бы говорить ему с ней было противно. Хейг укуталась в пальто сильнее и обхватила руками локти, понимая, что он имеет в виду случившееся в его доме. — А ты как думаешь? — тихо спросила она. Маллиган ничего не ответил, и тогда Хейг отвернулась. — Будто бы ты не этого хотел всё эти годы… — она зябко повела плечами. — Я так думала всегда. Но больше я ничего не понимаю… — Я хотел не этого, — тихо сказал Редсеб. — Тогда чего? — она резко обернулась к нему, но мужчина прикрыл глаза, словно смертельно устал. — Зачем тогда ты держал меня у себя все эти месяцы? Не для того ли, чтобы я сама в итоге молила о смерти? Маллиган ничего не ответил, предпочитая направиться прочь. Ева ошалела от такой реакции и следом ощутила такую ярость, что двумя шагами сократила расстояние между ними и грубо развернула его к себе. Редсеб, не сопротивляясь, оказался к ней лицом, но продолжал безжизненно глядеть куда угодно, но не на неё, что ещё больше бесило девушку. — Зачем тебе всё это? — крикнула она, схватив его за свитер и что есть силы встряхнув. — Зачем ты снова спас меня?! Зачем ты сделал это, если все эти годы желал помочь своему отцу прикончить меня и закончить тот отвратительный круг?! Что тебе ещё надо было?! Редсеб молчал, продолжая смотреть в сторону, и тогда Ева схватила его лицо и приблизила к себе, с яростью глядя в его глаза. Он посмотрел на неё в ответ. — Я больше ничего не понимаю! — сжимая его голову до побеления пальцев, прошипела она. — Не понимаю, ясно? Разве ты не этого хотел, Маллиган? Разве не моей смерти ты так желал всё это время? Мужчина нахмурил свои темные брови, будто по-прежнему чувствовал боль, а Ева грубо встряхнула его и голосом, полным отчаяния, крикнула: — Да ответь ты мне уже! И Редсеб вдруг вырвался из рук и неожиданно сам схватил её за плечи, грубо тряхнув. — Я должен был всё исправить! — прошипел он, приблизившись лицом к застывшей Еве. — Я хотел исправить то, что сделал с ним! Ясно теперь? Он оттолкнул от себя девушку и резко отвернулся, словно смотреть на девушку ему было больно. Хейг глядела ему в спину, не в силах и шевельнуться от услышанного. Она не могла поверить в это. — Я убил Иннанель, — процедил Редсеб, отдалившись, — потому что думал, что свобода принесет ему счастье, но это убило и его. Не этого я желал для него. Звон в ушах Евы достиг критической точки, и тогда она, слабо улыбнувшись, тихо сказала: — Не может этого быть. Маллиган судорожно вздохнул и выпрямился. Хейг во все глаза неверующе смотрела ему в спину, качая головой. — Я тебе не верю, — выдохнула она, делая мелкий шажок назад. Редсеб обернулся и взглянул ей в глаза, словно не было той секунды слабости миг назад, а её сердце пропустило удар, будто она наверняка знала, что сказанное им следом будет истиной. — Веришь, — тихо сказал мужчина.